Помоги проекту - поделись книгой:
Рубеж XVII-XVIII столетий был началом русского сектантства. Последователи отдельных сект были в России и раньше, главным образом под влиянием из Литвы и Швеции, но при склонности массы к обрядовой стороне религии учения их до поднятого расколом брожения отклика не получили. Первой русской рационалистической сектой — то есть основанной на разуме как посреднике и судьбе Откровения — были «евангелисты». Из их учения, что «человек есть живая церковь», был уже путь к «христианству духовному», имевшему подготовленную почву. Состояние, при котором человек чувствует себя во власти нечеловеческой воли, видит образы и произносит бессвязные слова, давно было известно русскому язычеству, в деревнях «пророки» и «пророчицы» тряслись, падали и кликушествовали. Объяснялось это силой дьявола, однако с конца XVII века некоторые «пророки» стали уверять, что говорят они «от Духа Святого».
Первой и наиболее известной русской мистической сектой — то есть основанной на эмоционально постигаемом Откровении — были «Божьи люди», как они сами себя называют в противоположность «мирским», или «хлысты» — прозвище, данное им «мирскими». Скорее всего «хлысты» — искаженное «Христы», ибо они считали, что Христос может воплотиться в каждом из них. Секта возникла на Верхней Волге, в местах, где шла проповедь самосожжения, быть может, из одного из направлений «беспоповщины», на что указывает двуперстное знамение и восьмиконечный крест у «хлыстов».
По учению «людей Божьих», Господь впервые сошел на землю в Риме и Иерусалиме насадить веру христианскую, вера сияла много лет, затем триста лет падала, пока не появился «Антихрист от монашеского чина» и окончательно не истребил ее. Люди заспорили, по каким книгам спастись: по старым или по новым, костромской крестьянин Данила Филиппович разрешил спор, бросив все свои книги в реку — для спасения нужна одна книга:
Книга золотая,
Книга животная,
Книга голубиная,
Сам сударь Дух Святой.
Стали «Божьи люди» молить Бога снова сойти на землю, и вот в Стародубской волости, в Егорьевском приходе, на гору Городину «сокатил среди облаков на огненной колеснице сам Господь Бог Саваоф и вселился в пречистую плоть Данилы Филипповича». Патриарх Никон сразу же посадил Данилу Филипповича в темницу, но тогда настала тьма на всей земле — и его выпустили. Вернувшись домой в Кострому, дал он двенадцать заповедей: 1. Я тот Бог, который пророками предсказан, другого Бога не ищите. 2. Нет и не ищите другого учения. 3. На чем поставлены, на том и стойте. 4. Храните заповеди Божьи и будете ловцами вселенной. 5. Вина и пива не пейте, блуда не творите. 6. Холостые не женитесь, женатые живите в посестрии. 7. Матерно не бранитесь, дьявола не поминайте. 8. На крестины, свадьбы и гулянья не ходите. 9. Веру держите в тайне, никому, ниже отцу родному, ниже духовному, не объявляйте, даже под огнем, кнутом и топором. 11. Друг к другу ходите, хлеб-соль водите, любовь творите, Богу молитесь. 12. Духу Святому верьте.
Если «Бог Саваоф» Данила Филиппович — личность легендарная, то первый хлыстовский «Христос» Иван Тимофеевич Суслов, якобы родившийся от столетних родителей, — реальная. При нем и его преемнике Прокопии Лупкине хлыстовщина достигла Москвы и перешла в южные губернии. С 1733 года начались судебные процессы, на время хлыстовщину приостановившие, но не прекратившие. В начале XIX века она проникла даже в петербургское общество — с 1817 по 1837 год существовал там «корабль» Екатерины Филипповны Татариновой. Ни этическую, ни догматическую стороны хлыстовского учения она полностью не приняла, но главным образом обряд радений и пророчествований, «ибо все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение». В ее секту вовлечены были некоторые аристократы, посещал ее министр духовных дел князь Голицын, а Александр I принял Татаринову и долго беседовал с ней. В 1837 году она была помещена в монастырь, где провела десять лет, пока не «покаялась в заблуждениях».
Главные идеи хлыстовства: эмоциональное откровение, стимулируемое путем изнурительных скаканий и кружений, и многократность божественных воплощений. Высшая степень совершенства — постижение таинственной смерти об Адаме и таинственного воскресения о Христе. Нужен пост, целомудрие, самоистязание, неустанная молитва и радение — тогда удастся возжечь в себе искру Божества, и «воскресший во Христе» не имеет своей воли, своего я, но одержим Духом Святым, и его пророчества — единственный источник мудрости. Чья же душа не сумела совершить этого усилия, после смерти человека переселяется в тело какого-нибудь животного.
Считая, что Храм Божий — в душе человека, «хлысты» отрицали видимые церкви и если наружно исполняли православные обряды, то только «страха ради иудейска», только их вера — истинна, только их церковь — царство Христово, царство правды и любви. Во главе общины хлыстов, «корабля», стоял «кормщик», который мог быть воплощением Христа, также могли быть в общине «Богородица» и «пророки». Считалось, что Дух может «накатить» на каждого, равенство всех перед Богом — основа царства Божия на земле, тем не менее в общинах быстро сложилась иерархия, и большинство только «чаяло» получить Духа.
По преданию, «святые беседы» и «радения» учредил Иван Суслов. Собрания общин — мужчины и женщины были в длинных белых рубахах, босиком, со свечами в руках — начинались с пения духовных стихов, мужчины и женщины сначала сидели у противоположных стен, затем начиналось хождение по кругу посолонь вокруг кадки со Святой водой, которой кропили друг друга, ритм песен все убыстрялся, иногда били себя ремнями или цепями для «умерщвления плоти», приговаривая: «Хлыщу, хлыщу, Христа ищу…» — пока, изнемогая, не начинали выкрикивать пророчества — это была кульминация радений.
Несмотря на ремни и цепи, плоть требовала своего: наиболее трудной заповедью Данилы Филипповича было «с женами не жить» и «блуда не творить». Постепенно стало признаваться сожительство «по согласию» между «сестрами» и «братьями» как «чистая Христова любовь» в отличие от благословенного «церковью Антихриста» брака. Нашлись и такие оправдания: раз Дух руководит волей, человек за свои поступки уже не ответствен, а удовлетворять желаниям плоти — кратчайший путь к ее умерщвлению. Со временем это вызвало протест внутри хлыстовства, и из него обособился как бы монашеский орден скопцов, во имя целомудрия самих себя оскоплявших. Основателем новой секты был один из «Христов» Кондратий Селиванов, после оскопления, или, как говорят скопцы, «убеления», в 1765 году он объявил себя не только Богом, но и императором Петром III.
Тяга к соединению власти небесной с властью земной отвечала, быть может, идее о тысячелетнем царствии Божием на земле, а быть может, русской традиции соединения власти над церковью с властью над государством. Царем объявлял себя и «Христос» Прокопий Лупкин, а после смерти Александра I существовала легенда, что он скрывается под именем старца Федора Кузьмича. Старец этот появился в 1836 году в Пермской губернии, показал властям, что он семидесяти лет, холостой, православный, как бродяга получил двенадцать ударов плетьми и был сослан в Сибирь, где скончался в Томске в 1864 году, в год рождения Распутина. Отличался он широким образованием, знал языки, знаком был с историей войны 1812-15 годов, имел сведения о петербургском обществе. Кем он был в действительности, осталось загадкой.
Большинство сведений о секте хлыстов получены методами полицейского розыска — поэтому к сообщениям, что «после радений, кто с кем любится, предъявленную плотскую любовь, яко в темном месте, и чинили», следует относиться с осторожностью, а особенно к обвинениям в «изуверстве». Слово «хлыст» у миссионеров имело тот же смысл, что впоследствии слово «фашист» у коммунистов — им могли назвать всякого не согласного с ортодоксальным учением, вне зависимости от его собственных взглядов.
«Веротворчество» не прекращалось в России, как и желание иметь живого Бога, — к концу XIX века сформировалась секта иоаннитов, видевших в о. Иоанне Кронштадтском сначала воплощение Иисуса Христа, а затем Бога Саваофа. Отец Иоанн в молодости поступил священником в Андреевский собор в Кронштадте, где оставался до смерти, получив своими проповедями, прозорливостью и раздачей милостыни славу «молитвенника земли Русской», упрочившуюся после призвания его к умиравшему Александру III. Постепенно иоанниты усвоили характерные для мистических сект веру в близкий конец мира, отказ от брака, отрицательное отношение к духовенству. Сам Иоанн Кронштадтский перед смертью предал проклятию своих последователей.
Распутин за годы странствий мог обращаться в поисках «как бы чего найти, как люди спасаются» к адептам разных сект. На человека полуграмотного, с повышенной эмоциональностью, с сильной волей особенное влияние должны были произвести «мистические секты», идея эмоционального постижения Бога. Распутин не был в состоянии ясно сформулировать свое «учение» и обладал не законченной системой взглядов, а скорее цельным чувством, которое можно описать словами одного из ранних пиетистов: «Спасется не самый терпеливый в выстаивании церковных служб и не самый ученый в знании богословских книг, а тот, кто все свои мысли и волю направит на Бога».
«Духовенство вообще в настоящее время не духовной жизни, — пишет он, — наипаче следят, кто ищет бисера — и смотрят с каким-то удивлением, как будто пришел сделать святотатство…» Он не находит ответа у священников: «Посмотрю по поводу примеров на священников, нет, все что-то не то, поет и читает резко, громко, как мужик дрова рубит топором… Ему надо было быть исправником, а он поступил в батюшки». Не лучшего мнения он о епископате: «Епископ заплачет, если креста не дадут…», «…Это как бы чиновники или ремесленники. Они увольнения на покой боятся даже больше, чем Страшного суда». Критически отзывается о монастырях: «Если хорош ты был в миру, иди в монастырь — там испортят. Не по душе мне монастырская жизнь, там насилие над людьми». Монахи, «которые в монастыре жир нажили — этим трудно подвизаться, давит их лень». Впрочем, он тут же оговаривается, что «у Бога все возможно, есть некоторые толстые монахи, которые родились такими — ведь здоровье дар, в некоторых из них тоже есть искра Божия…».
«Все для души, и церковь для души… — якобы говорил Распутин, показывая на свою ученицу. — Вот ей хорошо со мной, тут и церковь». Он замечает, правда, что нужно ходить в храм и, «какие бы то ни были батюшки, считать их хорошими… Мы не к духовенству идем, а в храм Божий». Однако «в храме духа нет, а буквы много — храм и пуст». «Распутин считал, — пишет Сенин, — что церковь утратила чистоту апостольских времен, потому власть благодати свободна и может снизойти на непосвященных, посредством истовой молитвы человек приходит в экстаз и начинает прорицать и наставлять». «Он нас, священников, ни во что не ставит, — говорил о. Петр Остроумов, приходский священник в Покровском. — Ишь, выдумал учение, что благодать с недостойных пастырей отлетает и ложится на простецов…» «Простяки» — любимое слово Распутина, и чем более бесхитростен человек, тем более, по его мнению, он приближен к Богу.
По чувству Распутин скорее пантеист. Бог — это некое высшее благо, разлитое в природе. «Ходил берегами, в природе находил утешение и нередко помышлял о самом Спасителе, как он ходивши берегами. Так меня природа научила любить Бога и беседовать с Ним… Так природа много может научить ко всей премудрости…» Отсюда все, что естественно совершается в природе, несет в себе отпечаток божественного, и высшее проявление благодати — это любовь: любовь к Богу, к природе, а наипаче к ближнему своему. «Все заповеди покорны любви — в ней великая премудрость, больше, чем в Соломоне, и такая высота, что только одна любовь и существует». Любовь, однако, «не даром достают», нужно, «чтоб опыт пересиливал букву, чтобы он был в тебе хозяином и чтобы была жена такая опытная, как и сам, еще в мире потерпела все нужды и скорби… вот тогда совершится на них Христос в обители своей».
Вторым столпом распутинского исповедания была «правда». «Правды ищите», — сказал Христос… «Все человеку простится… и воровство, и убийство, и блуд, а лицемерие — никогда», — говорил он. «Правда» — необычайно емкое русское слово и в первую очередь означает не соответствие сказанного сделанному, но определенный идеал жизни. «Жить по правде», «жить по справедливости» означает жить в соответствии с нравственными идеалами, близкими раннему христианству: должно быть равенство между людьми, братская помощь друг другу, независимость личности от внешней власти. «Он ставил всех людей на один уровень, вне зависимости от имен и титулов», — вспоминает дочь Распутина.
«Это натур-философ со дна народного, человек почти безграмотный, но начитанный в Писании, да сверх того с природным экстазом мысли, — пишет М. Меньшиков. — Некоторые его изречения меня удивили оригинальностью и даже глубиной… что-то вещее развертывалось из загадочных слов, что-то нелепо-мудрое». Взгляды Распутина во многом лежали в русле мистически-анархического христианства, с первых веков развивавшегося параллельно официальным церквам — отчасти как вызов их огосударствлению и иерархичности. В частности, заметно сходство с учением средневековой секты амальрикан, последователей Амальрика из Бены. Учение его было осуждено католической церковью, прах выброшен в поле, а многие последователи сожжены — но не все, мой род идет если не от него самого, то от одного из его учеников. Вкратце его учение сводилось к трем пунктам: 1) Бог есть все; 2) каждый христианин — член в теле Христа; 3) пребывающим в любви не вменяется в вину никакой грех. Ученики его отсюда сделали вывод, что тот, в ком пребывает Божественный дух, не может грешить.
Бог есть любовь, Бог есть правда, Бог есть природа, Бог есть радость и веселье. Как религиозный идеал Распутину представлялась не монашеская аскеза, не умерщвление плоти, что могло повести только к гордыне, а оттуда прямо к дьяволу, но жизнь в радости — «он не отделял религию от радости». «Молиться Богу можно в танце так же хорошо, как и в монастыре, хвалить Его в радости за то добро, что Он создал, — говорил он. — И царь Давид танцевал перед ковчегом Господа». «Нет, Бог веселым от рая не откажет, а наипаче их возлюбит, но только веселиться нужно во Господе».
Он против самоистязаний — нравственных и телесных, против долгих паломничеств, изнурительных постов, вообще всех крайностей. «С большого поста… нервы расстраиваются и не хочет человек разговаривать ни с кем, все кажутся в очах его из грешников грешники… Вот где нас добыл враг, где нам поставили сети: в посте, в молитве, достал нас чудотворцами, и явилась у нас на все прелесть, тут-то мы забыли дни и ночи, и евангельское слово отстоит далеко от нас». Не нужно ни пренебрегать, ни изнурять себя молитвой, а «брать пример самый легкий с животных, с лошадей: посмотри, если на сытой лошади поедешь — она убьет, а на голодной — устанет, держись середины — тогда не убьет, не пристанет, а как раз добежит до столба. Так и молиться надо». Как ни стараться достичь святости, человеческая природа остается несовершенной. «Нет святых на земле, пока человек жив, он грешен», — любил повторять Распутин.
Для взглядов Распутина характерен экуменизм, редкий в то время. Он говорил, что все религии представляют не что иное, как разное понимание одного и того же Бога. «Триста вер в свете — триста истин… У каждого человека в душе своя библия…», «Я вот убедился в том, что платье у турок такое же, как у христиан и евреев… Сначала уничтожили это различие, а потом и на веру перейдет, — простодушно пишет он, -…сначала на одежду прельстятся все инородцы, а потом из них будет Единая Церковь».
Эти взгляды сложились у Распутина постепенно, и подчас одно противоречило другому. Он порицает идущих в монастыри, хотя пишет о пользе монастырей, порицает странников — «все ходят, ходят, и до того, бедняжки, доходили, что враг в них поспел», — и сам пространствовал много лет. Несомненно, что начальным его идеалом была именно монашеская аскеза, он описывает, как пытался носить вериги, не мылся годами, посещаем был видениями. Смирив свой буйный нрав, отказавшись от мяса, табака и вина — изнемог он, однако, в борьбе с «блудным бесом».
Глава III
Увы, «блудный бес» наиболее искушает как раз тех, кто бросил ему вызов. Буде же враг рода человеческого не сумеет соблазнить такого аскета, все-таки бросит тень на него. В повести XV века об Иоанне Новгородском рассказывается, как горожане, «проходя в келию святого для благословения, видели там мониста девичьи, и обувь женскую, и одежду, и негодовали за это, не зная, что сказать. А все это бес наваждением своим показывал им, чтобы восстали на святого…» — и когда разгневанный народ собрался у кельи погруженного в молитву инока, «то бес перед глазами всех побежал в образе девицы, будто из кельи святого». Иоанна с поношениями посадили на плот, чтобы выплыл по реке из города, «но Божья благодать пересилила, вера святого в Бога и его молитва» — неожиданно плот поплыл против течения, «дьявол же, видев это, посрамился и возрыдал».
И Распутин долго пытался перебороть беса молитвой. «Прислуга наша, — показывал Г.П.Сазонов, у которого Распутин часто останавливался, — говорила, что Распутин по ночам не спит, а молится… Дети видели его в лесу погруженным в глубокую молитву». Их соседка, «которая без отвращения не могла слышать имени Распутина… не поленилась пойти за ребятишками в лес, и действительно, хотя уже прошел час, увидела Распутина, погруженного в молитву». Но, видимо, с XV века и бес кое-чему научился.
Трудность побороть искушение увеличивалась тем, что в Распутине было нечто, несомненно притягивающее женщин. Так, во время очередной поездки в Сибирь он, по сообщению сопровождавших его агентов, познакомился в поезде с дамами — их встречали два офицера, и, "выслушав рассказы дам, подполковник обратился к обер-офицеру: «Видите ли, если бы они проехали еще одну станцию, то, наверное, потеряла бы мать дочку или наоборот». Было в Распутине также интуитивное понимание женщин, дополненное опытом. «Он как-то сразу, каким-то чутьем угадывает не только характер своей собеседницы, но и некоторые стороны ее интимной жизни», — заметил встречавшийся с ним журналист. Если преувеличение говорить о женщинах вообще, то о тех, кто был надломлен горем, пережил тяжелую травму, чувствовал неудовлетворенность жизнью.
«У мужчин — всякие занятия, на которые идет много времени, — говорил Распутин. — А женщины больше в себя уходят. Вот, душа-то у них и болит, а поговорю я с ними, смотришь — и легче станет. А говорю я им по простоте, что мне Бог подскажет». «Попы и крестьяне упрекают: „Зачем ты, Григорий, с женщинами постоянно?…“ А женщина разве не такой же человек? Их любить не надо?… И разве не страдает она? Не нуждается в утешении? Не могут они понять, что иначе можно любить женщину, как у вас вот, например, социалистов».
«Почти всегда общение с ним вносило подъем, интерес, а в скорбную душу — бодрость, надежду, утешение и даже радость, — пишет Б.Н.Смиттен, допросивший сотни близких к Распутину людей. — Как умный и чуткий человек, он умел расшифровывать чужое страдание и иногда несколькими вовремя сказанными словами, каким-нибудь сравнением ослабить или даже совсем изъять его из души». «Мы потеряли двух детей почти одновременно, — рассказывал В.Шульгину один из его знакомых. — Моя жена была в ужасном состоянии. Ее отчаяние граничило с сумасшествием… Доктора ничего не могли сделать… Кто-то мне посоветовал позвать Распутина… И можете себе представить: он поговорил с ней полчаса, и она совершенно успокоилась… Пусть говорят все что угодно — все это, может быть, правда, но и это правда… что он спас мою жену».
В течение двух десятилетий тысячи женщин — начиная крестьянкой и кончая императрицей — тянулись к Распутину за утешением, другие — из любопытства, а многие — когда он вошел в силу — за получением каких-то конкретных благ, готовые заплатить за них своим женским естеством. Но только с некоторыми из них он действительно был в близких отношениях — и Вырубова едва ли шутила, наивно говоря допрашивающей ее следственной комиссии: «Никакая женщина бы не согласилась любить его, ведь он старый человек». С годами, однако, он проделал эволюцию от человека, борющегося с искушением, затем старающегося оправдать его с религиозной точки зрения, а под конец свободно отдающегося ему и даже настойчиво домогающегося женщин. Обольщал ли Распутин женщин или был обольщен ими, однако мистическое обожание одних, недвусмысленное заигрывание других и настойчивые предложения третьих не могли не оказывать на него деморализующего эффекта.
В последний период его жизни «эти сцены обычно протекали с невозможной простотой, — пишет его секретарь А.Симанович, — и Распутин в таких случаях соответствующую даму выпроваживал из своей рабочей комнаты со словами: Ну, ну, матушка, все в порядке! После… Распутин обыкновенно отправлялся в напротив его дома находящуюся баню. Но данные в таких случаях обещания всегда исполнялись… Он терпеть не мог навязчивых особ. Но с другой стороны он надоедливо преследовал не поддававшихся его вожделениям дам. В этом отношении он становился даже вымогателем и отказывался от всякой помощи в делах… Бывали также случаи, что приходившие к нему с просьбами дамы прямо сами себя предлагали… В таких случаях Распутин… читал просительнице самое строгое нравоучение. Их просьбы все же исполнялись».
Не в силах побороть влечения к женщинам, Распутин выработал «теорию бесстрастия»: прикосновением к женщине, поцелуями он не возбуждает ее страсть, а, наоборот, от страстей освобождает. По словам Е.А.Казаковой, в 1903 году Распутин «говорит молодым девушкам, что странники ходят по святым местам… насилуют девушек и запрещают им говорить об этом. Средством против этих соблазнов, по учению Распутина, являлись его поцелуи девушкам до тех пор, пока поцелуи не сделаются противными». Так сказать, идея «сексуальной гомеопатии» — лечение в малых дозах тем, что опасно в больших. По словам Илиодора (Сергея Труфанова), «целовал старец только молодых, но так как и старые — и гораздо усерднее молодых — лезли освятиться поцелуями „старца“, то он их бесцеремонно отталкивал». Илиодору хотя и жалко было старушек, но он рассудил, что у них за старостью «блудных страстей нет — правильно Григорий поступает».
«Снимая с женщин страсти и как бы забирая их греховные помыслы на себя, Распутин для проверки полности покаяния приглашал с собою мыться в бане молодых девушек и женщин». Цель этих совместных омовений была показать как бесстрастие Распутина, так и покорность его учениц. "В первое же свидание я спросил Григория, правда ли это, — пишет Г.П.Сазонов. — Он как-то по-детски спокойно признал это. На мою возмущенную реплику он так же спокойно ответил: «…Гордыню принижал. Великий грех гордыня. Пусть не думают, что они лучше других». И.Манасевич-Мануйлов передает рассказ Распутина о посещении его в Покровском светскими попечительницами из Петербурга: «Я видел их гордость… Они считали себя превыше всех… Я полагал, что надо их смирить, унизить… Когда человек унизится, он многое постигает… Они мыли меня и претерпели все унижение…»
Распутин якобы говорил Илиодору (Труфанову): «Мне прикоснуться к женщине али к чурбану все равно… Я хотение направляю отсюда, из чрева, в голову, в мозги, и тогда я неуязвим. И баба, прикоснувшись меня, освобождается от блудных страстей. Потому-то бабы и лезут ко мне: им хочется с мужиком побаловаться, но нельзя… Вот и обращаются ко мне с просьбой снять с них страсти…» Труфанов приводит рассказ Распутина о поездке в Сибирь с петербургскими поклонницами: «Легли все на полу. Сестры попросили меня раздеться, чтобы они могли прикоснуться к моему голому телу и освятиться, сделаться чистыми… Что ж, с бабами дурами спорить, что ли, будешь? Этак они сами тебя разденут. Разделся. А они легли около меня кто как мог…»
По мысли Распутина, быть голым среди голых женщин и побороть себя было большим «подвигом», чем отсидеться от соблазна за монастырскими стенами. Это значило как бы вернуться к временам Адама и Евы, когда мужчина и женщина не стыдились друг друга, еще не зная первородного греха. Однако от «изгнания страстей» с помощью поцелуев и бань недолог был шаг к более радикальным средствам. Описание Труфановым, как они с Распутиным в 1910 году в Царицыне изгоняли «блудного беса» из одержимых, читается наподобие Декамерона. Если Труфанов считал, что бес сидит «под ложечкой» и изгонять его нужно «молитвой, крестом да водой», то Распутин усматривал беса в другом месте, и соответственно другое орудие требовалось для его изгнания.
Вот он уединился изгонять беса из «здоровой, полной» купчихи, муж которой «часто отлучается из дома и путешествует по святым местам». "В комнате началась страшная возня, — пишет Труфанов. — Тянулась она долго. Я начал нервничать. Не вытерпел, заглянул в дверь сквозь стекло и увидел такую картину, что, крайне смущенный, прямо-таки отскочил от дверей. Минут через пять вышел из «кабинета» и «старец». Вид у него был ужасно усталый, он тяжело дышал.
«Ну, брат, вот бес так бес. Фу, какой большой. Во как я уморился! Мотри, вся сорочка мокрая!…» Когда «старец» это говорил, несчастный муж плакал…"
Случались, однако, и осечки. Одна царицынская купчиха, «как только Григорий поцеловал ее, подняла свою большую сильную руку и со всего размаха ударила „старца“ по лицу». Распутин опешил и выбежал, заметив потом: «Вот стерва-то, как она меня шарахнула!» В другой раз он уже полез в постель к одной матушке, но та с криком: «Куда, куда! Ах ты черт!» — ударила его. Он отскочил и говорит: «Ты первая меня так ошарашила, ведь все бабы дуры, с ними что хочешь, то и делай, а ты не такая — проучила меня».
Впрочем, книге Труфанова, написанной с огромными преувеличениями, путаницей и ложью, особенно доверять не следует. В нем самом — при отсутствии сдерживающего начала — было что-то садистское, так, в детстве он бросал щенку кусок мяса и наступал на хвост, чтобы тот не мог дотянуться. Страницы, посвященные «блудобесию» Распутина, пожалуй, лучше всего разоблачают одержимость этой темой самого Илиодора. Вот как пишет этот монах о женщинах: «красивый кусок мяса», «очень симпатичная, полная, упругая», «симпатичная, полненькая», «в высшей степени красивенькая и нежная дамочка»… По словам Матрены Распутиной, Илиодор в своем монастыре в Царицыне пытался изнасиловать Ольгу Лохтину, и когда на ее крик сбежались послушники, то объяснил, что это она его домогалась — для «изгнания беса» Лохтину привязали к хвосту лошади и прогнали по двору. Илиодор описывает этот случай так: «Когда я рано утром еще лежал в постели, она незаметно пробралась ко мне и бросилась на меня. Я закричал и приказал ее увести». Илиодор впоследствии от монашества отказался, куда уж было выдержать Распутину «в миру».
Более правдива и более интересна для понимания отношений Распутина с женщинами исповедь Хионии Берландской. Она ушла от изменявшего ей мужа, и тот покончил с собой, оставив у нее чувство вины. «С таким чувством жила и страдала, все время была в работе, посте, не спала и не ела, ходила, не отдавая отчета, что на мне надето… дошла до того, что не могла стоять в церкви, от пения делалось дурно… Так жила постоянно одинокая, без улыбки, с тяжким камнем». Подруга предложила ей "познакомиться с одним человеком, мужичком, который очень успокаивает душу и говорит сокровенное сердца… Я захотела его видеть… Звонок. Торопливо раздеваясь, быстро, быстро подбежал ко мне человек с особенным взглядом, положил руку на темя головы и проговорил: «Ведь у Господа были ученики, и то один из них повесился, так это у Господа, а ты-то что думаешь?» Глубоко вошла эта фраза в мою тайну души и как бороздой раскопошила и встряхнула. Я как-то ожила: сказано было так твердо, как бы снялось горе с меня этими словами… Я хотела еще видеть его… Хотелось знать, что в нем и кто он… Мне уже хотелось расправить свое скорченное нутро, как замерзшему воробью — крылья в тепле…
Меня ласкал он, говорил, что грехов на мне нет… и так постепенно у меня созрело убеждение полного спасения и — что все мои грехи он взял на себя, и с ним я в раю… Кто уходил от него, те, по его убеждению, не спасались как отступники от Святого. Я стала жить: явилось сознание жизни христианской, желание исправиться и следить за собой… Я уже ходила в церковь… Меня мучило то, что я пользуюсь любовью учителя, научаюсь духовной жизни и беру с усладой, а к самому ему не влекло…
Мои родные, видя во мне перемену от смерти к жизни… решили пустить меня с моим сыном в Покровское… Ехали Григорий, одна сестра, я и сын. Вечером, когда все легли — но, Господи, что вы должны услышать, — он слез со своего места и лег со мной рядом, начиная сильно ласкать, целовать и говорить самые влюбленные слова и спрашивать: «Пойдешь за меня замуж?» Я отвечала: «Если это надо». Я была вся в его власти, верила в спасение души только через него, в чем бы это ни выразилось. На все это: поцелуи, слова, страстные взгляды, на все я смотрела как на испытание чистоты моей любви к нему, и вспомнила слова его ученицы о смутном испытании, очень тяжком. Господи, помоги. Вдруг он предлагает мне соблазниться в грешной любви, говоря, что страшно меня любит и что это будет тайна… Я была тверда, что это он испытывает, а сам чист, и, вероятно, высказала, потому что он предложил мне убедиться, что он меня любит как мужчина — Господи, помоги написать все, — заставил меня приготовиться как женщине… и начал совершать, что мужу возможно, имея к тому то, что дается во время страсти…
Он совершал тогда все, что ему надо было, полностью, я томилась и страдала, как никогда, но я же и молилась, и всю себя отдала Господу. Господу известно, что было со мной… я только помню мимолетное, но глубокое чувство горечи и боли осквернения моего чего-то драгоценного. Но я стала тотчас же молиться, увидев, что Григорий кладет бесчисленное множество поклонов земных с его всегда какой-то неестественной быстротой… Моя страсть эта улеглась и как бы уснула…
Утром и днем Григорий очень ласкался и этим возбуждал ревность в сестре, даже большое огорчение. Вечером лег с ней, я молилась за нее. Потом опять пришел ко мне с тем же и сказал, что у него не было еще ни одной, которая перенесла бы так твердо, и что каждую, на которую он надеется, «испытывает». Я спрашивала: «Неужели нельзя иначе исцелить эту страсть в нас?» — и он отвечал: «Нет». Я ему сказала: «Значит, вы особо от всех святых, прежде бывших, призваны исцелить нас преимущественно от первородного греха, так увлекшего все человечество?» Ему очень понравилось мое определение, он ответил: «Вот истинно ты сказала».
Когда то же самое повторялось потом, Хиония видела в этом доказательство, что в ней «страсть» все никак не хочет умирать, тогда как «у него же для меня, в сознании моем, было все убито и все снято». Она описывает и сцену в бане, и как укладывались спать все вместе, добавляя, впрочем, что «дурного ничего не было».
"Хиония, вдова офицера, обиделась на меня за то, что я про ее отца сказал, что он будет в аду вместе с чертями угли в печи класть, — якобы жаловался Распутин Илиодору. — Обиделась, написала про меня разной чуши целую тетрадь и передала царю. А царь вот вчера пригласил меня и спрашивает: «Григорий, читать эту тетрадь али нет?» Я спрашиваю: «А тебе приятно читать в житиях святых, как клеветники издевались над праведниками?» Он говорит: «Нет, тяжело». «Ну, как хочешь, так и делай». Николай взял тетрадь, «разорвал на четыре части и бросил в камин».
При несомненной искренности этой тетради не надо забывать, что она написана не только с оправданием собственной чувственности, но с горечью и разочарованием — тогда как большинство «сестер» Распутина навсегда сохранили первое чувство возвращения «от смерти к жизни». Далеко не из всех изгонял Распутин «блудного беса», но для некоторых эмоциональных женщин отдача себя «духовному» чувству кажется неполной без отдачи «всей себя».
«Когда ты в духе, плоть умирает», — объяснял Распутин, а раз его «плоть» это только «передаточный механизм», через который Бог делает свою работу, то ученицами Распутина сделан был вывод, им самим усвоенный: «Люди делают грех, а он тем же только освящает и низводит благодать Божию!» Так говорила Ольга Лохтина, юродствующая генеральша, а Акилина Лаптинская, променявшая монастырь на секретарство у Распутина, упрекала двух отрицавших близость с ним москвичек: «Если бы это было так, это ваше счастье было бы… Думаем: согласились московские барыни благодать принять, а вы в обиду». Те поклонницы, кто не принимал «теорию благодати», могли считать, что падением «старца» дьявол хитроумно искушает крепость их веры — и потому Распутина следует тем более почитать.
Как общее место повторяется о «растлении» и «изнасиловании» Распутиным женщин. Председатель Государственной Думы Родзянко утверждал, что в его «распоряжении находилась целая масса писем матерей, дочери которых были опозорены наглым развратником». Однако ни одного примера не приводит, да и вообще в своих эмоциональных воспоминаниях часто выдает слухи за факты. Известны только три случая, когда девушки жаловались на «растление» их Распутиным: это дочь сибирского купца Зинаида Пепеляева, воспитанница Епархиального училища Елена Тимофеева и няня наследника Мария Вишнякова.
У Зинаиды Пепеляевой, «послушницы Ксении» — «очень симпатичной, полной, упругой, в высшей степени набожной и целомудренной» — Илиодор под угрозой отлучения от церкви выведал все подробности сношений с Распутиным. По ее рассказу, Распутин предложил ей раздеться и лечь с ним в постель — и когда она, доверяя его святости, с чистой душой сделала это, то он «радел» на ней четыре часа, успокаивая ее, что делает это с одобрения иеромонаха Илиодрра, епископа Гермогена и самого «батюшки-царя»! Эти «четыре часа» особенно потом не давали покою Гермогену с Илиодором.
Елену Тимофееву, «девицу Елену», Распутин, как пишет Илиодор, «склонил на жительство с ним». Жила она с ним несколько лет, пока они не расстались, — и она обратилась к епископу Феофану, конфиденту разочаровавшихся в Распутине поклонниц, а затем подняла шум на всю Россию «и показывала это чересчур демонстративно, шумливо как-то… — говорил Г.Л.Сазонов. — Последнее не вяжется с тяжелым личным горем… Кричат шантажистки, интриганки… Злобная мстительность, тянущаяся годы, как материал для врагов Григория, не внушает к себе доверия».
Мария Вишнякова, «Меря», как называл ее Распутин, была старшей няней царских детей. Ей было уже тридцать пять лет, когда она познакомилась с Распутиным и, «не желая выходить замуж и лишаться через это высокого придворного места, решила лечиться» у него от «блудного беса». Ездила к нему в Покровское вместе с другими поклонницами и "даже дралась с Лохтиной из-за того, кому лежать по правый бок «старца». Все тому же Феофану на исповеди она рассказала, что, прижавшись к «бесстрастному» Распутину, она «заснула» — и, воспользовавшись этим, патетически пишет Илиодор, «Григорий растлил чистую невинную девушку». Скорее всего страх потерять место при дворе толкнул ее разыгрывать из себя «жертву Распутина», она пожаловалась императрице — но была на время уволена и вольна поднимать шум.
Не известно случаев насилия со стороны Распутина. Все слухи строятся на таких примерно показаниях: «Была допрошена просвирня, которая показала, что однажды, спускаясь с ней вместе в погребицу, Распутин чуть не изнасиловал ее». А.А.Вырубова пишет, что сведения о «разврате» Распутина черпались главным образом из полицейских источников и что «когда после революции начала действовать следственная комиссия, не оказалось ни одной женщины в Петрограде или в России, которая выступила бы с обвинениями против него».
Что касается «благочестивых» объяснений отношения Распутина с женщинами, всех теорий «святости», «бесстрастия» и «благодати», то не исключаю, что они постепенно были внушены ему жаждущими веры поклонницами. Сам Распутин, полуискренне-полуцинично принимая эти объяснения, все же не чувствовал себя в глубине души спокойно — слишком противоречили его отношения с женщинами таящемуся в нем, но так и не осуществившемуся идеалу аскезы, не мог он не видеть, что все эти объяснения прикрывают и рационализуют его непреоборимое влечение. Поэтому так по сердцу пришлась ему услышанная в Святой земле легенда, что крест, на котором распят был Христос, сделан из дерева, посаженного согрешившим с дочерьми Лотом. «Как Господь даже грешников прославляет! — пишет он. — Лот… пал в великий разврат, но покаялся. Вот первое спасение — если ради Бога кто живет, то хотя искусит его сатана, все-таки спасется…» Меньшиков заспорил с ним, что в Библии этого нет, что греки-монахи болтают чепуху русским паломникам. «Ай нет, — заволновался Гриша, — ты, миленький, не того… Уж раз святые люди говорят…» Не хочется расставаться с такой легендой.
Распутина злило истерическое поклонение женщин. Пытался он урезонивать Ольгу Лохтину, называвшую его земным воплощением «Бога Саваофа», писал ей: «Умоляю, не фотазируй…Боле дома сиди, мене говори, не иши в двадцатом веке Бога на земле». Лохтина, однако, не успокаивалась. «На пороге показалась странная женская фигура вся в белом… — описывает В.Подревская появление Лохтиной у Распутина. — Над самыми глазами к парику был прикреплен особый широкий венчик, на котором крупными буквами было написано: „Аллилуйя“. Приблизившись к „старцу“, дама в лентах вдруг упала перед ним на колени… пронзительно крикнув: „Отец!… Бог-Саваоф“… Она кидалась к нему на шею, старалась обнять его, но он отбивался от нее, крича: „Отстань, отстань от меня, Христа ради… Тварь поганая!“ А она продолжала цепляться за него, продолжала хватать его руки, покрывая их поцелуями. „Отойди от меня, дьявол! — орал „прозорливец“ во все горло, — а не то, вот как перед Истинным, расшибу тебе башку“. Услышав, как Распутин договаривается позвонить по телефону, Лохтина закричала: „До чего мы дожили? Он сам, Бог-Саваоф, будет звонить по телефону какой-то девчонке…“ — это снова вызвало его гнев. На вопрос одной из дам, почему он так сердится — „А пошто она… меня за Бога почитает?“ — угрюмо проговорил он наконец, почесывая жилет».
С другой стороны, влечение к женщине — а что может быть естественнее в мужчине — отвечало общему взгляду Распутина на религию как радость и на земную любовь как угодное Богу дело. Почему считать дурным то, что одновременно может доставить радость мужчине и женщине? «Какой я святой, я грешнее всех, — отвечал Распутин на упрек, что не дело-де „святому“ домогаться женщин. — А только грех не в ентом. Греха в ентом нет. Это люди придумали. Посмотри на зверей, разве они знают грех?!» По мнению Протопопова, Распутин «был несомненно эротоман». Сенин нашел, что отношения Распутина с женщинами «не совсем чистые с точки зрения общепринятой морали. Но если Григорий и творит грех, то с непременным условием: грехом он это не считает, а лишь актом проявления наивысшей любви». А по словам местного священника, уговаривая односельчанку, Распутин сказал ей, «что в этом нет никакого греха, так как ему раз во время сношения с женой являлась в свете Пресвятая Троица».
Глава IV
Поцелуи и объятья не всегда носили эротический характер — так Распутин приветствовал знакомых и даже незнакомых, равно мужчин и женщин. Обниматься и троекратно целоваться при встрече был распространенный в России обычай среди близких людей. Распутин же говорил, что «он смотрит на всех людей, как на своих родных», — и поцелуи были, так сказать, внешним выражением этого взгляда. "Эта неприятность, как я потом узнал, ожидает почти каждого, кто посетит «прозорливца», — вспоминает недоброжелатель Распутина, А.С.Пругавин.
Распутин легко заговаривал с незнакомыми — на улице, в поезде, на пароходе, — вызывая иногда любопытство, иногда смущение, а часто раздражение тех, кого он считал «своими родными». Сам же он — за исключением редких вспышек гнева — был приветлив и ровен со всеми: я не встретил ни одного упоминания о его высокомерии или намеренной грубости, возмущало недоброжелателей как раз то, что «грязный мужик» держит себя с ними как равный. По словам ссыльного революционера в Покровском, Распутин встретил его "любезно и радушно… Без тени какой-либо неловкости и застенчивости… прямо и просто обратился ко мне: «Ну что, миленький, долго еще страдать-то здесь придется?» А по словам последнего министра внутренних дел, Распутин подкупил его тем, что «зло не говорил про людей».
Приобретая влияние, Распутин почти никогда не отказывал в помощи. Он не требовал, но принимал предлагаемые ему подарки и деньги — с безразличием большие деньги от богача и с признательностью малые от бедняка. «Деньги он принимал лишь в тех случаях, если он мог ими кому-нибудь помочь», — пишет один из его друзей; он рассказывает, что если к Распутину приходил с просьбой богач, тот говорил: «В доме находится богатый человек, который хочет распределить свои деньги среди бедняков». «Распутин не был ни сребролюбцем, ни стяжателем, — пишет один из его врагов. — Он мог получить сколько угодно средств… он и получал много, но зато он щедрой рукой и раздавал получаемое». Это не значит, конечно, что он не заботился о своей семье и о себе самом, — о его посетителях в Петербурге и его финансовых делах я буду говорить далее.
Открытость Распутина, с которой он к незнакомым обращался как к друзьям, его готовность выслушать человека в беде и помочь ему имели оборотную сторону: он не умел хранить чужих тайн, считая, видимо, что раз все люди родные — то ничего сокровенного нет. «Он всем рассказывал, какие знал самые сокровенные тайны, которые ему поведают в минуту искренности, — пишет Хиония Берландская. — Особенно это было больно за „высших“: не нам это было знать». Человеческая натура, однако, противоречива — был он иногда способен и на умолчание.
Мог Распутин проявлять и злопамятность — несравнимую, впрочем, со злопамятностью его врагов. «Он против меня злобится теперь, — говорил он в 1914 году о своем прежнем друге и покровителе епископе Феофане, — но я на него не сержусь, ибо он большой молитвенник. Его молитва была бы сильнее, если бы он на меня не злобился…» Если враги или недоброжелатели Распутина делали ему шаг навстречу, то и он шел навстречу им, русскую поговорку «худой мир лучше доброй ссоры» повторил бы охотно. Все же с годами копилась в нем горечь — слишком много он видел попыток «использовать и выбросить» его и слишком много он слышал нападок, чаще несправедливых.
Г.П.Сазонов несколько раз предлагал Распутину подать на ту или иную газету в суд за клевету, но каждый раз тот отвечал: «Ты, миленький, вспомни, как Господь наш страдал! Что же обо мне говорить! Бог им простит…» По словам его дочери, Распутин, когда ему показывали какую-нибудь неприятную заметку в газете, усмехался и говорил: «Пусть журналисты зарабатывают деньги хоть такой писаниной!» Он, впрочем, немного побаивался журналистов, особенно в первые годы своей известности.
Распутин находил в себе учительское призвание. Им было написано и надиктовано шесть брошюрок, изданных А.Ф.Филипповым. Заполнены они такими рассуждениями: «Горе мятущимся и злым, им и солнце не греет, алчных и скучных весна не утешает, у них в очах нет дня — всегда ночь… Зло и зависть до сих пор в нас, между большим и более великим, и интрига царствует в короне… Очень много умных, а веры в них нет, с ними очень нужно говорить, но не о вере, а о любви, спаси их Бог!…» Те же слова — под обаянием его голоса и взгляда — его слушателям казались более глубокими.
«Распутин любил поучать людей, — пишет А.Симанович. — Но он говорил немного и ограничивался короткими, отрывистыми и часто даже непонятными фразами. Все должны были внимательно к нему прислушиваться, так как он был очень высокого мнения о своих словах». «Человек он с замашкой стоять с образованными людьми на одной ноге», — замечает Труфанов. А знавший его последние годы Белецкий говорит о «желании его быть все время центром общего к нему одному интереса». Стремление быть на виду часто присуще одаренным натурам — у Распутина, на которого многие смотрели как на «мужика», было оно болезненно развито. Поэтому он так часто, иногда в ущерб и себе и своим покровителям, старался подчеркнуть свою значимость, близость «высшим», по-детски сердился, когда ему не верили.
По словам Сенина, «натура нервная, экзальтированная, способная глубоко заглянуть в душу человека, как и сама способная чувствовать сильно и глубоко», Распутин притягивал к себе людей. «Успех его проявился преимущественно в самых низах народных и в самых верхах… — говорит Труфанов. — Это объясняется тем, что в низах и в верхах ищут Бога». По-видимому, это верно, но постепенно Распутин приобрел сторонников и среди представителей других сословий, причем не только женщины подпадали под его обаяние. Кроме «братьев» в Покровском, были среди его приверженцев — на долгий или короткий срок — и журналисты, как ГЛ.Сазонов, И.А.Гофштеттер, А.А.Кон, и придворные, как А.Э.Пистолькоре, Д.Н.Ломан, и священники, как А.И.Васильев. Он «привлек меня к себе своим странно влекущим взглядом, и с тех пор я готов идти за ним куда угодно», — сказал один из его поклонников.
Одной из удивительных особенностей Распутина была его сила врачевателя. "Произошло что-то странное, — вспоминает Джанумова, у которой умирала племянница в Киеве. — Он взял меня за руку. Лицо у него изменилось, стало, как у мертвеца, желтое, восковое и неподвижное до ужаса. Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул меня за руки и сказал глухо: «Она не умрет, она не умрет, она не умрет».
…Потом выпустил руки, лицо приняло прежнюю окраску, и продолжал начатый разговор, как будто ничего не было… Я собиралась вечером выехать в Киев, но получила телеграмму: «Алисе лучше, температура упала»… "На просьбу сделать «еще так» Распутин ответил: «То было не от меня, а свыше. И опять это сделать нельзя».
Известно несколько достоверных случаев излечения Распутиным больных или хотя бы дарования временного облегчения: например, дочь сибирского купца он вылечил от экземы, Ольгу Лохтину от неврастении кишок, сына Арона Симановича от паралича, возвратил к жизни попавшую в железнодорожную катастрофу и признанную безнадежной Анну Вырубову. Хорошо известно — и я буду писать об этом дальше, — что он был способен останавливать кровотечение у наследника. Менее достоверно, хотя и вполне вероятно, что Распутин лечил царя от пьянства — «запрещал» ему пить на две-три недели. Арону Симановичу он «запретил» играть в карты — и тот до гибели Распутина не играл.
Целительную силу Распутина, во-первых, объясняли мошенничеством: никто в действительности не исцелялся, эти слухи сочиняли и распространяли поклонники Распутина, в лучшем случае могли быть случайные совпадения. Что до помощи наследнику, то Анна Вырубова сама доводила его до кровотечения, давая «травки» доктора тибетской медицины Бадмаева, а затем призывала Распутина и одновременно прекращала давать «травки». Ни засвидетельствованная всей жизнью преданность Вырубовой царской семье, ни ее неосведомленность в медицине, ни долго дурные отношения с Бадмаевым не позволяют принять всерьез эту выдумку. «Целительную силу» Распутина признавали многие его недоброжелатели. «Уже то обстоятельство, — пишет Г.Шавельский, — что Распутин заставлял задумываться над ним таких отнюдь не склонных ни к суеверию, ни к мистицизму, напротив, привыкших на все смотреть прежде всего с позитивной точки зрения людей, как проф. Федоров, уже это одно вызывает серьезный вопрос».
Во-вторых, многие считали, что Распутин лечил гипнозом.
Вот рассказ дружески настроенного к Распутину Арона Симановича. Сын его «страдал болезнью, которая считалась неизлечимой. Его правая рука постоянно тряслась, и вся правая сторона была парализована… Я привез… сына на квартиру Распутина, посадил его в кресло в столовой, сам постучал в дверь спальни и быстро покинул его квартиру. Мой сын вернулся домой через час. Он рассказывал, что Распутин вышел к нему из своей комнаты, сел напротив него в кресло, опустил на его плечи свои руки, направил свой взгляд ему твердо к глазам и сильно затрясся. Дрожь постепенно ослабевала, и Распутин успокоился. Потом он вскочил и крикнул на него: „Пошел, мальчишка! Ступай домой, иначе я тебя выпорю!“ Мальчик вскочил, засмеялся и побежал домой».
Вот рассказ враждебно настроенного к Распутину Юсупова. Он пожаловался: «Работать не могу — очень быстро утомляюсь и становлюсь больным… „Старец“ уложил меня на диван, стал передо мною и, пристально глядя мне в глаза, начал поглаживать меня по груди, шее и голове. Потом он вдруг опустился на колени и, как мне показалось, начал молиться, положив обе руки мне на лоб. Лица его не было видно, так низко он наклонил голову. В такой позе он простоял довольно долго, затем быстрым движением вскочил на ноги и стал делать пассы… Сила гипноза Распутина была огромная. Я чувствовал, как эта сила охватывает меня и разливается теплотой по всему моему телу. Вместе с тем я весь был точно в оцепенении. Я пытался говорить, но язык мне не повиновался, и я медленно погружался в сон… Лишь одни глаза Распутина светились передо мной каким-то фосфорическим светом, увеличиваясь и сливаясь в один яркий круг…»
Гипноз приводился вообще как самое простое объяснение влияния Распутина. Он «поразительный гипнотизер, — говорил министр внутренних дел А.Н.Хвостов. — На меня вот он не действует, потому что у меня есть какая-то неправильность, что ли, в строении глаз. Но влияние его настолько сильно, что ему поддаются и самые заматерелые филеры, на что уж, знаете ли, эти люди прошли огонь, воду и медные трубы…» «Когда я его видел, я ощущал полную подавленность, — говорил он позднее, противореча себе. -…Распутин на меня давил, у него была большая сила гипноза». «Какая-то неправильность» была у А.Н.Хвостова не только в глазах, доверять ему следует с осторожностью. Однако и его преемник А.Д.Протопопов считал, «что Распутин имел гипнотическую силу».
По словам директора Департамента полиции СЛ.Белецкого, в 1913 году Распутин брал уроки гипноза. Белецкий, «собрав более подробные сведения об этом гипнотизере, принадлежавшем к типу аферистов, спугнул его, и он быстро выехал из Петрограда». Об «уроках» Белецкий узнал из перлюстрированных писем гипнотизера его подруге, и не ясно, не выдавал ли тот, возлагая «большие надежды… на Распутина», желаемого за действительное. Дочь Распутина, напротив, пишет, что "у него было не только отвращение, но просто ужас к таким вещам. Я вспоминаю, как однажды известный гипнотизер «пришел к моему отцу со словами: „Мой дорогой коллега“. Отец в раздражении вышвырнул его из дома». По всему мироощущению Распутина слова его дочери кажутся мне ближе к правде. Возможно, что своим взглядом, движением рук он приводил тех, кто обращался к нему за помощью, в более податливое, внушаемое состояние. Гипнотическое состояние иногда необычайно повышает внушаемость — но вовсе не обязательно для внушения. Нельзя исключить, что Распутин обладал редчайшей способностью генерировать еще не изученное наукой «биологическое поле». Его дочь пишет о «нервной силе, витальности, исходившей из глаз отца, из его исключительно длинных прекрасных рук». По Труфанову, распутинская сила «исходит у него не через руки, а преимущественно через его серые, неприятные, пристальные, резкие глаза. Этой силой он прямо-таки покоряет себе всякую слабую впечатлительную душу». Сам Распутин считал, что от его тела, от прикосновений исходит сила — «разве можно зарывать талант в землю?!»
С большей уверенностью можно сказать, что целительная сила Распутина опиралась на силу его веры и силу его воли, и я согласен с Колином Вилсоном, который сравнивает его с Финеасом Квимби, Мери Бекер Эдди и Георгием Гурджиевым. Правда, у Распутина не было образования, чтобы создать какое-то подобие системы. Единственным объяснением его силы для него было, что через него действует Божья воля. С внушением и самовнушением мы имеем дело тысячелетия — и тысячелетия этот вопрос остается одним из самых загадочных. Загадочных, если говорить о причинах и пределах суггестивной силы, но ее медицинские приложения общеизвестны. Если алкоголику дать стакан воды, сказав, что это водка, он почувствует опьянение, если гипертонику дать нейтральный порошок под видом болеутоляющего средства, ему станет легче. В тюремной камере меня мучил нарастающий шум в ушах, я начал внушать себе, что усилием воли могу остановить шум, сначала в правом ухе, затем в левом. Я сосредоточился и повторял про себя: шум прекращается, я приказываю шуму прекратиться — и шум прекратился, с тех пор каждый раз мне удавалось прекращать его мгновенно.
Почти каждая болезнь — явление психосоматическое. По-видимому, в той степени, в какой вовлечена психика, может действовать и суггестивная сила. Ею можно совершенно вылечить неврастению кишок, но не гемофилию — только на время останавливать кровотечения. Распутин чувствовал своего пациента, верил, что может его вылечить, и усилием своей воли передавал эту веру ему. В сущности, его лечение «тел» не отличалось от лечения «душ» — и требовало от пациента доверия и подчинения. Если его воля встречалась с чужой, то большая часть силы могла просто уйти на ее преоборение.
Распутин считал, что для приложения данной ему Богом силы к больным «духом» или «телом» нужны доброта и любовь — а первое условие «излечения» это пробуждение в больном веры. «Ну, а как же вы узнаете, чем болен человек?» — спрашивал его Сенин. «Пока в душу не заглянешь, что можно сказать?… У всякого свое горе… И труднее всего заставить человека поверить». Безверие — это та же болезнь, но «нет такого человека, которого нельзя было заставить поверить и утешить. Хотя с настоящими неверующими плохо… Будешь говорить с ними, меньше всего упоминай про Бога… Главное, полюби, узнай, отчего страдает человек… Не можешь полюбить человека — ничего не выйдет». Как пример своего лечения рассказывает он о сановнике, на глазах которого революционеры убили петербургского градоначальника фон Лауница. Потрясенный сановник «целых три дня кричал… никого видеть не хотел. Позвали меня. Начал я за ним ухаживать: то подушечку поправлю, то нежно и любовно погладишь, то уговорить стараешься: „Все, дескать, пройдет, простить надо и все забыть…“ „Забыть, — вскричал, наконец, больной, — в тебя бы, старый черт, стреляли, так другую песню запел“. Как сказал он это, отлегло от сердца, и выздоравливать стал».
Исходящую от Распутина силу чувствовали не только близко его знавшие. Вырубова вспоминает, как «на одной из маленьких станций на Урале… стояли два поезда теплушек с китайцами-рабочими… Увидя Григория Ефимовича у вагона, вся толпа китайцев кинулась к нему, его окружила, причем каждый старался до него добраться. Напрасно уговаривали их старшины. Наш поезд тронулся. Китайцы провожали его восклицаниями, махая руками».
Силу Распутина чувствовали и животные. «Григорий с кучером пошли искать след… — описывает Берландская путешествие в Покровское. — Вдруг тройка вздрогнула, захрапела и помчалась испуганная, не разбирая куда. Сын испугался, а сестра и я стали кричать, лошади еще больше от крика понесли… Вдруг за несколько сажен от тройки распростер руки Григорий… а тройка прямо на него — но перед ним сразу остановилась».
Другой удивительной особенностью Распутина считался его пророческий дар — дар, признаваемый и друзьями, и врагами. «Сильная воля дала ему возможность круто повернуть от разгульной жизни к подвигам поста и молитвы, — пишет его друг, а затем враг Илиодор. — Сначала этими подвигами, а потом крайним половым развратом он утончил свою плоть и довел нервы свои до высшего колебания… Распутин — пророк прозорливый, натура сильная духом, экзальтированная, глубоко чувствующая и проникающая в души других». Он выработал в себе «пытливость и тонкую психологию, которая граничит почти с прозорливостью», — считает долго наблюдавший за ним Белецкий.
Конечно, у людей есть склонность преувеличивать все «таинственное», вероятно, сбывшиеся предсказания запоминались лучше несбывшихся. Однако отрицать возможность ясновидения, предвидения и телепатии только потому, что позитивная наука не дала им еще объяснения, не кажется лучшим подходом. Это вроде истории, как, услышав впервые голос по телефону, «скептики» полезли смотреть, кто прячется под столом. Подлинный скептицизм не есть уверенность в мистификации.
Ни мистического, ни рационального объяснения пророчеств Распутина я давать не берусь. Но если исходить из того, что корни будущего — в прошлом, то ничего загадочного в предсказаниях нет, я сам делал предсказания — и некоторые из них сбылись. Можно предсказывать на основании формальной обработки статистического материала, хотя всегда остается множество неучтенных данных. Можно предсказывать на основании интуиции — некоего внезапного озарения, механизм которого лежит на грани сознательного и бессознательного. Остается неясным, как много осознанных, а еще более неосознанных наблюдений скапливается, прежде чем это озарение наступает, но у некоторых эта способность достигает огромных размеров. Интуитивное убеждение для того, кто к нему пришел, как правило, более убедительно, чем основанное на общепонятных доказательствах. Однако и другим нельзя внушить его с помощью рациональных доказательств, но только путем эмоционального вовлечения.
Таким эмоциональным вовлечением и убеждал Распутин, с его глубоким и основанным на большом опыте интуитивным пониманием людей и событий. Он мог предсказать кровотечение у наследника — и кровотечение начиналось. Царь отправился в ставку на десять дней, Распутин предсказал ему, что он пробудет ровно месяц — так и получилось Чувствительность его была на грани мистического. В.Шульгин приводит эпизод, как Распутин сидел в салоне баронессы В.И.Икскуль и "вдруг чего-то заволновался… заерзал… привстал: «Уйти надо… враг идет… сюда идет… сейчас здесь будет…» И правда, позвонили — и в комнату вошла приятельница баронессы, действительно ненавидевшая Распутина. Шульгин рассказывает также, как Распутин в Киеве ни с того ни с сего дал деньги пьяной бабе. «Она бедная, бедная… она не знает… У нее сейчас ребенок умер… Придет домой — узнает», — объяснил он своему удивленному спутнику. На вопрос Шульгина о ребенке тот ответил: «Умер… Нарочно проверял, спросил ее адрес».
Глава V
Странствия Григория Распутина по монастырям продолжались десять лет. За эти годы он сложился — со всеми его светлыми и темными сторонами — как «старец», то есть человек, призванный к духовному наставничеству. Слово «старец», в широком смысле значащее «старый, почтенный человек», в узком означало монаха, особенно духовного руководителя других монахов или мирян, но в редких случаях применялось и к лицам недуховного звания, выдвинувшимся исключительным благочестием, опытом и пониманием людей. Недоброжелатели Распутина называли его «старцем» только с иронией.
За это десятилетие круг его поклонников и поклонниц не выходил из социально низких слоев: крестьян, монашек, таких же, как он, странников и странниц. Но с 1903 года начинается его вхождение в иные круги и путь к известности, когда не стало человека в России, который не слышал бы имени Распутина.
В 1903 году на богомолье в Абалакском монастыре он повстречал тобольскую купчиху-миллионершу Башмакову, недавно потерявшую мужа. Как и многих, он сумел утешить ее. «Простая душа, — говорил он о ней впоследствии. — Богатая была, очень богатая и все отдала… Новое наследство получила, но опять все раздала… И еще получит, и опять все раздаст, такой уж человек». Башмакова отвезла Распутина в Казань, где познакомила с некоторыми купцами и иереями, и на них он произвел сильное впечатление, во всяком случае на викария Казанской епархии Хрисанфа (Щетковского), который дал Распутину рекомендательное письмо к ректору Петербургской духовной академии епископу Сергию (Страгородскому).
Слухи о Распутине предшествовали его появлению в Петербурге. «Есть еще Божьи люди на свете, — якобы говорил архимандрит Феофан, инспектор академии, своему студенту Сергею Труфанову. -…Такого мужа великого Бог воздвигает для России из далекой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что есть в Тобольской губернии, в селе Покровском, три благочестивых брата: Илья, Николай и Григорий…Сидели как-то эти три брата в одной избе, горько печаловались о том, что Господь не посылает людям благословенного дождя на землю… Григорий встал… помолился и твердо произнес: „Три месяца, до самого Покрова, не будет дождя!“ Так и случилось. Дождя не было, и люди плакали от неурожая… Вот вам и Илья-пророк, заключивший небо на три года…» Труфанов был в умилении, и душа его «загорелась желанием видеть этого божественного старца и показать ему все свое гадкое и нехорошее нутро».
Поделиться книгой: