Полдень, XXI век (июль 2011)

Ляскер – самый долгий чемпион мира. Правда, бывший.

Измайлов этот – чемпион РСФСР. Правда, десять лет назад.

Лилиендаль этот (венгр, да?), оказывается, чуть ли не дружит с маэстро, поигрывал с ним в кафе «Режанс» ещё до Мировой войны. Знает как облупленного. Между прочим, в кафе «Режанс» Ерохина тогда обыграл. 3:1! Правда, блиц.

Флёр этот (чех, да?) – самый юный победитель на Втором международном турнире. Буквально только что – в Музее изящных искусств. Правда, разделил первое место с кем там…

Короче, сплав молодости и мастерства. Ещё короче, «могучая кучка». Уровень квалификации!

– Венгр, да? Потому что из Секешфехервара, да? Чех, да? Потому что из Брно, да? А Ляскер тогда немец, да? Потому что из Берлина, да?

– Нет, само собой. Ляскер всё-таки еврей. Он и к нам-то попросился – от Вольфа подальше. Еврей, еврей.

– Вот! А ты говоришь! Думай, когда говоришь, Абрам! Или получается, наш мудрый Старец – австрияк, если из Вены приехал, да?

– Само собой, нет.

– А почему нет?

– Он же вернулся. Из Вены. Вернулся – в Россию, на родину.

– Вот! Каждый русский человек с чужбины может вернуться на родину, да?

– Само собой.

– Даже Ерохин, да? С гражданином Ерохиным у нас всё покончено – он наш враг, и только как врага мы должны его трактовать. Но вернуться на родину он может, да? Что молчишь?

– Не молчу…

– Вот! Заметно. Просто думай, когда говоришь. Особенно когда трактуешь и от лица Всесоюзной шахматной организации, и как нарком юстиции… покамест. Подумай над этим, товарищ Крылатко.

– Уже подумал. Они обратились насчёт советского гражданства.

– Они?

– Лилиендаль. И Флёр.

– И?

– Само собой!

– Очень хорошо. Получается, уже товарищи, уже русские. А ты – чех, венгр!

– Я?

– Не ты, не ты. Ладно… А что думает по этому поводу товарищ Ляскер?

– Пока нет, не обратился. Но куда денется?! Работаем…

– Очень хорошо. Работайте, товарищ Крылатко. Не люблю повторять, но повторю: карт-бланш тебе. Хотя… Еврей, русский! Главное – уровень квалификации, да?

– Само собой.

Не запутался, товарищ Крылатко? Что тебе ни скажи – всё тебе само собой!

– Слушай… – Вот теперь с хитрецой, с прищуром. Не бойся, Абрам; я твой щит. – Не знаешь, не помнишь? Как тогда Старец сыграл?

– Во что?

– Не в нарды же!

– Тогда – когда?

– С молодым Вольфом. В Вене. Вольф потом ещё через посла картинку подарил. Акварель. В Музее висит. Сам, говорит, рисовал. Правда, говорит, по памяти.

– А! Где они в кафе? Они же там непохожие совсем. Старец – вообще ничего общего!

– Допустим, Вольф как художник не самый великий. Так что, не помнишь? Ты же тогда тоже вроде в Вене?

– Был…

– И?

– Да проиграл! Ещё воскликнул: «Н-да, это игрок – чег'товская сила!». На двадцатом ходу проиграл.

– А ты, шахматист, подсказать не мог?

Шутка. Подсказывать Старцу?! Пусть и в шахматах?!

Шутку товарищ Крылатко завсегда ценит. Раскатистый смех, напоказ.

Всё, достаточно. Хорошо смеётся тот, кто последний. Вернёмся к нашим…

– Само собой, Князь! А насчёт картинки…

– Насчёт картинки?

– Убрать? В запасники там…

– Зачем? Пускай. Подарок. На память.

На память, да. Старец начинает и проигрывает. Вот разница между ними! Князь – никогда! Тем более, когда начинает. Двадцатый ход, сороковой. Хоть сотый! Даже когда чег'товская сила. Тем более, когда чег'товская сила. И не какой-то там сраный Вольф. Ерохин! Маэстро!

Щэ́ни дэ́да! Такую сильную неприязнь испытываю, что кушать не могу! Папиросу за папиросой, а кушать – нет.

Что сегодня, допустим, на ужин, Спиридон? Калмахи нигвзит. (Нет, по-русски, по-русски!) Форель с орехами. Или так…

* * *

Спиридон, да, молодец. Кухарь с большой буквы! Лет тридцать постигал, да? Ещё при царе – в шикарных питерских ресторанах. Сам Старец приветил Спиридона, доверил кухарить в Горках. Особая статья! Ну, а после Старца – Князь. Приложэниэ? Бэз приложэний. Лишь наследник и продолжатель.

Спиридон, допу́стим, неприятный. Внешне. Тсеродэна Цхвири. (По-русски, по-русски!) Ну, Карлик Нос. Неприятный, да. Росточком не удался. Волосики – внутренний заём. Уши волчьи – торчком. Глаза воблые – в кучку. Нос – уточкой, крупной такой уткой… Ворчлив опять же: «Что у меня за специальность такая?! Приготовишь – всё сожрут, и памяти никакой не останется!». Не про Князя, допу́стим. Но при Князе. Про Ближний круг, допустим.

Можно, Спиридон, можно. Про угостившийся Ближний круг – можно. Князь даже поощрит. Без слов – с усмешкой, с прищуром. Что, Спиридон? У них же руки по локоть в крови, говоришь? Или так, Спиридон, или так. Кухарю – можно. Главное – доверие, да? Взаимное, да?

Вот, допу́стим, Старец… Такая боль, такая боль! Жить бы и жить! Кухарь плакалъ. Кухарь всегда старался для Старца, чтобы вкусно! Травку «чихай на здоровье» в чай добавлял, цветочек с зеленоватым стебельком и ярко-красной головкой с жёлтой каймой.

И вот… Как же так?! Как же так?!

Или так, Спиридон, или так. Спасибо. Не булькает, допустим. Однако дорогого стоит.

Практика – критерий истины. Никому нельзя доверять, никому. Доверяй, но проверяй.

Лысик – проверяет. Лично всё отведает предварительно. В крайнем случае, генералом больше – генералом меньше… Жив. Покамест.

Другой вопрос: а можно ли доверять Лысику? Всё ли отведает? Как насчёт рыбки, Лысик? Это ж вкусно! Сам Карлик Нос стряпал!

Нет, Карлик Нос – только мысленно. Тсеродэна Цхвири, да. Но и по-русски – только мысленно. Вслух – только уважительно-ласкательное: Спиридон.

Кухарь ворчлив. Обидчив.

Кто первый припаял кухарю кличку Карлик Нос? Первый кличку Карлик Нос припаял кухарю Старец. Умел иногда пошутить. Юмор, да.

Шутки-шутки – а что в желудке? Травка «чихай на здоровье»?

Так насчёт рыбки, Лысик? Отведаешь? Это ж вкусно! Калмахи нигвзитп! Рыба – фосфор, для мозгов, полезно.

Очистить, выпотрошить от жабер (не разрезая брюшка!). Промыть. Варить в подсоленной свободной воде пять-семь минут. Перед отпуском снять с огня шумовкой. Подливка – толчёные грецкие орехи в соке граната, соль, перец. Укроп, киндза. (Травку «чихай на здоровье» – не надо!) Вскипятить и охладить.

* * *

Спасибо, Спиридон. Молодец! Покамест…

Только кушать не могу. Сегодня – нет. Сацогадод. Вообще. Не дождётесь.

Ещё папиросу. Ещё чирк.

Беззвучно (джорабы!) прошёл в зал заседаний. Стены деревом обшиты. Всё как в Кремле, всё. Рояль Steinway…

На хрена ему рояль?! Клавиши, клавиши. Чего не умеет, того не умеет. Ладно, пусть будет…

Беззвучно поднял крышку. А пусть Лысик со всей своей подслушкой вздрогнет. Ай! Князь только что в малой столовой был, и вдруг – в зале заседаний! У рояля – Князь!

Клавиши, клавиши. Чёрное, белое. В шахматы – да, на рояле – нет. Коряво потыкал одним пальцем:

До-ре-ми-до-ре-до, соль-фа-ми-ре-до.

Вздрогнули, да?! Во-о-от! А ещё раз?

До-ре-ми-до-ре-до, соль-фа-ми-ре-до.

Если не по нотам, если по-русски, то: а пошёл ты на хер! больше ничего!

После сорокого-рокового (Rh6!) все быстренько собрались и пошли на хер!

Вы понимаете намёк? Да, когда знаю, что это намёк. Так вот, обратите внимание, намёк! Как это понимать? Как намёк. До-ре-ми-до-ре-до, соль-фа-ми-ре-до.

Или всё же Абрам добьётся от «могучей кучки» того самого сорок первого?! Или так… Ждём. Покамест ещё ждём, Абрам. Не бойся.

Абрам

Только дурак ничего не боится. Товарищ Крылатко кто угодно, только не дурак!

Однако бояться Князя?! Наркому юстиции?! Опасаться – иной коленкор. Постоянная предельная осторожность! И ни в коем случае не проявить подлинного отношения.

Князь, изволите ли видеть! У них там, в Сакартвело, каждый холодный сапожник – князь. С генеалогическим древом. На котором ночует, зацепившись хвостом.

Вот ни в коем случае не проявить, товарищ Крылатко! Сапожник мнителен и мстителен, как всякий убогий, в глубине души осознающий собственную убогость. (У Сапожника есть душа? Мы атеисты, гм!) И хочешь, не хочешь, товарищ Крылатко, придётся изображать.

Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство. Не каприз – указ! Нарком юстиции просто по должности обязан блюсти указ. Пусть ещё петровский – от 09.12.1709. Сто тридцать лет исполнилось, однако. Но ведь указ никто не отменял? Во всяком случае, наркому юстиции об этом ничего не известно. А он бы первым знал. Хотя бы просто по должности.

Так что – изображать. Терпеть Абрамчика. Раскатисто ржать над любой как бы шуткой. Вставлять идиотское «само собой» через слово…

Пожалуй, это мнимое косноязычие – наиболее мучительно. Если хотите знать, товарищ Крылатко прирождённый трибун! Ещё в детстве Цицерона штудировал, «Трактаты» Апулея наизусть цитировал! По бумажке – никогда! В словесной дуэли не кого-нибудь, а господина Временского перестрелял. Было, было! В канун Переворота, в Каменец-Подольске, на съезде фронтовиков. А господин Временский – оратор ого-го! Прозвище – Главноуговаривающий! А прапорщик Крыленко возьми да перестреляй: «Если приказ будет, я пойду в наступление, но убеждать своих солдат наступать не буду!». Отбрил! Камня на камне! Вспомнить приятно!

(Правда, перестрелял – не значит уничтожил. Вот Сапожника здесь не превзойти. Виртуоз! В том числе, спихивая с больной головы на здоровую.

Драпанул ведь, ссыльный, из Сольвычегодска – в женском платье! Местная учительница, дура сочувствующая, приготовила сарафан, платок на голову. Переоделся в женское и на лодке – через Вычегду, а там лесами, лесами… Картинка! Небритый-щетинистый – в платочке, кривые-волосатые ноги из-под задранного сарафана. Картинка! Смех смехом, но почему-то сей документальный факт никто не помнит, не знает. Зато спустя восемь лет и по сию пору все помнят, знают: Временский бежал из Питера от Сапожника сотоварищи в женском платье. Господин Временский до хрипоты, до рвоты тщится доказать из эмиграции: не было такого, не было! гнусная инсинуация! Оратор ого-го! Но кое-кто виртуозно спихнул с больной головы на здоровую. Смирись, гордый человек. Ты уничтожен.)

Вот и товарищ Крылатко, прирождённый трибун, вынужден теперь тупо «самособойкать». Иначе Сапожник глянет мнительно, этак с прищуром. Говорун, да? Отличаешься умом и сообразительностью, да? Хочешь сказать, что лучше Князя можешь сказать? Допустим, не допустим!

Само собой, не допустим, Князь! Кто может сказать лучше Князя?! Никто! Ни в какое сравнение! Посмотрите, как он кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова, какой полны мускулатуры!

Международные авантюристы и поджигатели войны потому по заслугам именуются международными авантюристами и поджигателями войны, что по самой сути своей являются поджигателями войны и международными авантюристами.

Златоуст! С-сапожник, сын сапожника!

И, конечно, редкостный ум! «А что думает по этому поводу товарищ Ляскер (Крылатко, Свершинский, Рэбия, Мракосовский)?» Я-то, профессор, знаю. Просто испытываю, насколько вы, студенты, подготовились.

Беспроигрышная манера, беспроигрышная! Снова с больной головы на здоровую! Если в дальнейшем – пан, то – он пан. Если в дальнейшем – пропал, то – не он, а эти… Ведь спрашивал их, советовался. У Князя, допустим, было совсем иное мнение, совсем не такое решение. Но разве мог он спецам не довериться?! Никак не мог. Он же не диктатор, всё коллегиально. И вот – результат! Плачевный, товарищи, результат. Не для Князя, конечно, плачевный. Для этих. Которые да пребудут в перманентном состоянии вины. Казнить или миловать – тут уж без сторонних советов, как-нибудь сам. И не сразу. Пусть эти подёргаются. До чего ж забавно дёргаются!

Гм. Аналогичный случай произошёл в Тамбове, как говорят в Одессе. То есть, само собой… (Тьфу ты, зараза! Хуже сыпняка! Хоть наедине с собой без «самособойканья»!) Разумеется, не в Тамбове, как бы там ни говорили в Одессе. Но что аналогичный, то аналогичный.

Карт-бланш, изволите ли видеть! Вот спасибочки, вот счастье-то, низкий поясной поклон!

И ведь что характерно? Знаешь заранее, ведь знаешь! И – ловишься! При всей декларированной предельной осторожности. Поймался, руководитель всесоюзной шахматной?! Ну… да. И ловишь себя на том, что уже дёргаешься: час от часу не легче!

Гм. Час от часу. Пунктуальность на грани абсурда – есть такое. Цейтнот и товарищ Крылатко – нонсенс. Вечно на флажке, но всегда успевал. А тут…