Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Кунгош — птица бессмертия - Михаил Николаевич Юхма на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

По ночам, когда в воздухе чувствовалась хоть малейшая влажность, топили голландскую печь.

Кто знает? Может, он и в самом деле выжил только благодаря этому парниковому теплу.

Все эти заботы и тяготы легли на плечи родных, Уммельгусум была так слаба, что ей не до того было. Она и всегда-то была слабенькой, а тяжелые преждевременные роды и вовсе сломили ее хрупкое здоровье.

Но вот наконец врачи сказали, что непосредственная опасность миновала. И мать и ребенок будут жить. У родных сразу отлегло от сердца: слава аллаху, их бессонные ночи, все их старания и хлопоты не пропали даром.

Стали думать, как назвать младенца.

Впрочем, особенно думать да гадать не пришлось. Как только он родился, послали две телеграммы — одну Муллазяну, отцу новорожденного, в Нижний Новгород, а другую — в Кунгур, деду Гарею. И вот, не успели еще обсудить толком имя будущего члена семьи Вахитовых, как пришла из Кунгура от Гарея Вахитова телеграмма. Поздравляя сноху с рождением первенца, он наказывал дать ему имя Мулланур. Так, оказывается, звали его младшего брата, рано умершего от какой-то тяжелой болезни.

Слово деда в семье Вахитовых, как и во всех тогдашних патриархальных татарских семьях, было законом. И мальчика без долгих споров решено было назвать Муллануром. Как порешили, так и сделали. Сходили в мечеть, и мулла собственной рукой внес имя новорожденного в махаллу.

Стали уже подумывать о возвращении домой, в Кунгур. Но Муллазян, приехавший в Казань из Нижнего, поглядел на своего первенца, увидал, какой он маленький да чахленький, и решил до поры до времени это путешествие отложить. Решено было, что жена и сын поживут здесь, в Казани, у родных, до будущего лета.

Мать Мулланура, рассказывая ему об этом, призналась:

— Поглядел отец на тебя — ни слова не сказал. Но я-то сразу поняла, какие у него мысли. «Кто знает, — не иначе как подумал он, — дотянет ли еще несчастный малыш до будущего лета».

Да и ей самой, хоть и тяжело было читать эти горестные мысли на лице мужа, тоже, видать, нет-нет да и закрадывались в душу такие сомнения.

Однако вот поди ж ты, выжил Мулланур. Не только до следующего лета дотянул, а вон до каких славных времен… Да и не таким уж слабеньким он вырос, как опасались все его родные тогда, тридцать два года назад…

«Что это меня вдруг на прошлое потянуло? — усмехнулся он и помотал головой, словно желая стряхнуть накатившую на него волну сентиментальных воспоминаний. — Старею, что ли?»

Взгляд его снова упал на узелок, в котором лежала сложенная вчетверо старая газета и два пюремеча. Гостинец!.. Вот оно что… Запах вкусной домашней стряпни. Запах детства… Не иначе, это он, щекочущий ноздри, слабый, но такой щемящий, такой сладкий, оживил в его памяти то, что казалось давным-давно забытым, навеки уснувшим. И вспыхнули, поплыли перед глазами картины далекого прошлого… И вот он уже не может оторваться от них, от этих ярких картин: все глядел бы да глядел, и слушал, и вспоминал, всем существом прикасаясь к своим корням, к своим истокам, к той лишь по рассказам матери знакомой ему жизни, откуда берет начало его нынешняя, теперешняя жизнь…

2

Уммэй-апа рассказывала, что он начал ходить очень рано, чуть ли не в восемь месяцев. А заговорил поздно. Первые слова научился выговаривать только тогда, когда уже стал играть во дворе с другими ребятишками.

Мать придавала этому обстоятельству особое значение. Есть, оказывается, в народе такая примета: поздно начинают говорить только самые умные дети.

Позже, когда Мулланур стал ходить в школу и приносить оттуда хорошие отметки, она часто повторяла с материнской гордостью:

— Я знала, всегда знала, что ты у меня будешь умницей. Недаром ты научился говорить позже всех своих сверстников.

Мулланур только посмеивался: он никак не мог связать между собой столь различные факты.

Особой бойкостью он в детстве не отличался. Скорее наоборот: был застенчив, немногословен. Даже, пожалуй, нелюдим. Дядя Исхак — брат матери, гостивший в ту пору у них в Кунгуре, — рассказывал, что когда он, Мулланур, пошел в первый класс городского училища, был он так мал ростом, так бледен и худ, что казалось, будто его отправили учиться гораздо раньше положенного срока.

Может быть, именно в этом таилась причина какого-то странного отчуждения, которое с тех самых пор чувствовал к своему первенцу отец? А может быть, причина этого холодка, этой тайной нелюбви была в том, что он, Мулланур, был словно бы белой вороной в роду Вахитовых. Они все были крепкие, темноволосые, темноглазые, быстрые в движениях, ловкие и сильные. А он вял, малоподвижен. Волосы скорее светлые, с рыжеватым отливом. Глаза — серо-зеленые.

Да, отец его не любил. Это, к сожалению, не вызывает сомнений. Зато дед в нем души не чаял. Почему-то именно в нем он видел продолжателя главного дела своей жизни. Он мечтал увидеть Мулланура именитым купцом, богатым и славным, самым уважаемым в городе, а может быть, даже и во всей округе.

Дети, как известно, в своих играх всегда подражают взрослым. И немудрено, что любимой детской игрой в богатых татарских семьях была игра «в лавку». Попросту говоря, в покупателей и продавцов. Старый Гарей, приглядевшись к этим детским играм, решил извлечь из них пользу. Он разыскал хорошего столяра и заказал ему выстроить в просторном дворе своего дома небольшой игрушечный магазинчик.

На первых порах Мулланур увлекся игрой, придуманной дедом. Он даже смирился с тем распределением ролей, которое неизменно навязывал ему старый Гарей: во всех их играх дед всегда был покупателем, а он, Мулланур, — продавцом.

Но однажды дед уехал по своим купеческим делам в Пермь.

И вот тут-то Мулланур впервые проявил самостоятельность.

Кто его знает, откуда взбрела ему в голову такая мысль. Видел ли он где-нибудь нечто подобное? Или это была его собственная фантазия? Трудно сказать… Но в тот же день, как дед Гарей отбыл в Пермь, Мулланур затеял коренное переоборудование своего игрушечного магазинчика. На полках, где раньше размещались игрушечные бакалейные товары, он аккуратно расставил все свои детские книжки. Книг было не так уж много, во всяком случае меньше, чем места на полках, и Муллануру пришлось собрать книжки у всех своих друзей-приятелей. Так магазин превратился в библиотеку.

Мулланур — он к тому времени умел уже не только читать, но и писать — завел специальный «журнал», куда записывал всех читателей своей библиотеки, всех, кому выдавал книги на дом.

Велико было удивление старого Гарея, когда, вернувшись из Перми, он увидал, во что превратился «магазин» его внука и будущего наследника.

— Субханалла! Субханалла![2] — растерянно повторял он. — О, аллах всемогущий! Хотел из внука купца сделать, а из него, как видно, ученый мулла вырастет!

Так ничего и не вышло из хитроумной затеи деда Гарея, так и не удалось старому купцу привить внуку любовь к торговле.

В 1899 году отец Мулланура вдруг, нежданно-негаданно, решил переселиться с семьей из Кунгура в Казань. Муллануру в это время стукнуло четырнадцать. Он давно уже не был застенчивым и нелюдимым увальнем. Не стал он, правда, и богатырем: по-прежнему был невысок, сложения скорее хрупкого, так что в свои четырнадцать лет выглядел двенадцатилетним. Он стал гораздо общительнее, чем прежде. Обзавелся друзьями-приятелями; да и как могло быть иначе, ведь он к тому времени уже закончил городское училище. Но кое-что от прежней замкнутости в нем все-таки осталось. Он любил одинокие прогулки. Любил дикие, заброшенные, безлюдные места, где до него, как ему казалось, не ступала нога человека.

Сам переезд крепко врезался Муллануру в память. И не только потому, что это было, пожалуй, самое крупное событие во всей его четырнадцатилетней жизни, а потому, что именно тогда вошел в его жизнь брат матери, дядя Исхак.

Дядя Исхак помогал им при переезде. Переезжали они обстоятельно, солидно. Вещи погрузили на подводы — получился целый обоз. Вышло так, что Мулланур ехал на одной подводе с дядей Исхаком. Добрались до пристани. И целых четыре дня плыли на пароходе аж до самой Казани.

За этн четыре долгих дня Мулланур крепко подружился с дядей Исхаком. Тогда он, пожалуй, еще не вполне ясно понимал, с каким ярким, удивительным человеком свела его судьба. Но то, что человек этот не похож на тех, с кем доводилось ему встречаться раньше, он почувствовал сразу.

Дядя Исхак работал в деревне, был учителем русского языка. Человек он был легкий на подъем, часто переезжал с места на место. Россию и жизнь народную знал хорошо — не по книгам, а по собственному опыту. В семье Вахитовых поговаривали, что дядя Исхак якшается с бунтовщиками-студентами. Вероятно, именно тогда и именно в связи с дядей Исхаком Мулланур впервые в жизни услышал слово «социалист».

Почему-то Мулланура особенно поразила дядина фамилия — Казаков. Странно ему было, что у его родного дяди, а стало быть, и у матери в девичестве фамилия оказалась совсем не татарская. Скорее русская. Казаков. От слова «казак», что ли?

И тут дядя Исхак рассказал ему семейное предание, поразившее Мулланура до глубины души.

Их род, сказал дядя Исхак, ведет свое начало от беглого казака, сподвижника Пугачева. После разгрома повстанцев он долго скитался один в лесных чащобах, пока не свалила его жестокая лихорадка. Тут-то и нашли его татары. Взяли в свой аул, выходили. Молодость и богатырское здоровье взяли свое: молодой казак вскоре совсем оправился от болезни, стал таким же могучим и сильным, каким был прежде. Он решил навсегда остаться среди людей, спасших ему жизнь. Даже принял их веру — стал мусульманином. Они полюбили его, как родного сына, выдали за него свою дочь. И вот от него-то и пошел их род, род Казаковых.

Воображение Мулланура разыгралось. Будь его воля, он только и делал бы, что заставлял дядю пересказывать эту историю снова и снова и жадно, нетерпеливо ловил все новые и новые подробности бурной жизни своего предка.

Но не такой человек был дядя Исхак, чтобы можно было заставить его говорить все об одном и том же. Этот человек оказался настоящим кладезем разнообразнейших знаний. Он обрушил на Мулланура такой поток сведений, что за четыре дня плавания мальчик узнал, пожалуй, столько же, сколько за все годы своей школьной жизни.

А однажды он повел племянника вниз, в зловонные трюмы, где ютились самые бедные, самые нищие пассажиры. Одни лежали вповалку, а иные сидели, скорчившись в неудобной позе, — для них даже не нашлось места, чтобы вытянуть ноги. Одеты — хуже некуда. В рваных, кое-как залатанных опорках, а кое-кто и вовсе босиком. Это были в осповном батраки, работающие по найму. Но были среди них и фабричные рабочие, и бедняки крестьяне.

Пестрая смесь племен, народов, наречий: русские, татары, чуваши, удмурты… Говорили они на разных языках и частенько не понимали друг друга. Но зато все хорошо понимали язык нужды, злой и горькой, которая привела их сюда, в темный трюм парохода, плывущего вниз по Каме.

В проходе лежал полуголый мужик громадного роста. Он был пьян. Через него перешагивали — одни осторожно, боясь задеть его ненароком, другие, наоборот, стараясь нарочно пихнуть ногой: разлегся, мол, тут на дороге, другого места себе не нашел! Но он не обращал внимания ни на тех, ни на других. Только рычал что-то невнятное. Прислушавшись, Мулланур разобрал слова:

— Все равно прикончу… Кровопийца проклятый!.. Раздел догола, по миру пустил… Убью гада!.. Дай только срок, пущу красного петуха!..

В углу сидел старик татарин с шарманкой. Мешая русские слова с татарскими, он приговаривал:

— Послушайте песню старого человека! Не гнушайтесь, люди добрые, моей историей, не отворачивайтесь от моей беды. Все под богом ходим. И с вами тоже ведь может случиться такое… В один день потерял я, горемычный, жену и детей. Один остался на свете…

Рядом со стариком притулилась молодая чувашка с грудным младенцем. Укачивая ребенка, она напевала ему вполголоса грустную колыбельную.

С трудом пробираясь по узкому проходу, ковыляла старая удмуртка с клюкой и нищенской сумой — просила подаяния.

— Ну что, племянничек дорогой? — сказал дядя Исхак. — Понял теперь, как живет простой люд в необъятной нашей Российской империи? А ведь страна у нас богатейшая!

— Если страна богатая, почему же все эти люди так бедны? — спросил Мулланур.

— Потому что все ее богатства принадлежат маленькой кучке жадных паразитов, которые сами не трудятся, но живут припеваючи, катаются словно сыр в масле… А все потому, что живут за счет каторжного труда других людей. Таких вот, как эти бедняки, которых мы с тобой сейчас видели…

Нельзя сказать, чтобы до той поры Мулланур никогда не видал бедных, страдающих людей. По улицам Кунгура тоже ведь иной раз бродили побирушки. И таких стариков с шарманками ему случалось встречать раньше. Но то ли здесь все эти людские горести и беды предстали перед ним уж в очень обнаженном и страшном виде, то ли объяснения дяди Исхака произвели на него такое сильное впечатление… Как бы то ни было, сцены, увиденные Муллануром во время их четырехдневного путешествия, навсегда перевернули его душу. Без преувеличения можно сказать, что именно в эти четыре дня он перестал быть ребенком, стал взрослым, самостоятельно думающим человеком.

В Казани Вахитовы на первых порах остановились в номерах. Гостиница Апанаева, где они поселились, находилась на Московской улице. Номер у них был хороший — двухкомнатный, просторный, светлый. Но даже вся эта яркая новизна впечатлений не шибко его радовала: ничто не могло стереть из памяти жуткие картины той жалкой и страшной жизни, которая открылась ему на пароходе.

Едва только они устроились на новом месте, отец стал собираться в Нижний, на ярмарку. Он ездил туда каждый год, так уж было заведено. И никогда прежде Муллануру даже в голову не приходило попросить отца взять его с собой. Но на этот раз вместе с отцом на ярмарку собирался дядя Исхак. Ну а кроме того, после поездки на пароходе по Каме у него вдруг пробудился острый интерес к окружающей его жизни, возникло страстное желание поглядеть на мир — не только поглядеть, но даже по возможности потрогать его, пощупать собственными руками.

Неожиданная просьба сына удивила Муллазяна до крайности: он привык считать мальчика ленивым и нелюбопытным, живущим какой-то своей, особенной, не слишком ему понятной жизнью.

— Со мной на ярмарку… — проворчал он. — Да что тебе там делать?

— Хочу посмотреть, что это такое. Да и людей разных охота повидать, — ответил сьш.

Он почувствовал, что отец как будто не прочь взять его с собою. Сердце его радостно вздрогнуло. Он уже мысленно видел себя вместе с отцом и дядей на пароходе, плывущем в Нижний.

Но тут неожиданно вмешалась мать:

— Какая еще ярмарка! Ты ведь должен поступать в реальное училище. К экзаменам надо готовиться.

Мулланур прекрасно понимал, что дело не только в экзаменах: мать явно не хотела оставаться на новом месте одна.

Однако спорить не приходилось.

— Можно тогда я вас хоть провожу?

Отец молча пожал плечами.

По дороге на пристань Мулланур спросил дядю Исхака:

— А тебе-то зачем на ярмарку? Ты ведь не купец, не приказчик. Какие у тебя там могуг быть дела?

— А я тоже хочу на жизнь поглядеть, людей повидать, — улыбнулся тот. — Думаешь, одному тебе охота знать, что такое Нижегородская ярмарка?

— Я думаю его к одному знакомому купцу определить. Конторщиком. А то ведь на учительских харчах не больно-то проживешь, — объяснил отец.

Перед тем как ступить на трап парохода, Муллазян оглядел сына и впервые в жизни, как взрослому, протянул ему руку.

— Ну, сынок, — спросил он, — что скажешь мне на прощание?

— Желаю тебе крепкого здоровья, отец, — солидно, как взрослый, ответил Мулланур. — И, пожалуйста, пиши нам с мамой почаще. Ты ведь знаешь, она всегда волнуется, когда от тебя долго нет писем. Все боится, как бы чего не случилось…

Отец улыбнулся.

— Ишь ты, — сказал он. — Дожили! Яйца курицу учат… Ладно, буду писать часто. А ты смотри не бей тут баклуши, готовься к экзаменам. Как только сдашь, сразу дай мне телеграмму. Помни: ты непременно должен поступить в училище. Во что бы то ни стало. Без образования нынче ни шагу…

Когда отец уехал, оказалось, что о поступлении в реальное училище надо хлопотать. Прежде чем его допустят к экзаменам, надо было получить разрешение попечителя учебных заведений города Казани господина Сверчкова.

Мать расстроилась: разве это женское дело — подавать прошение попечителю. Тут нужна мужская рука. А муж, как на грех, в отъезде.

Но Мулланур сказал, что они прекрасно справятся сами. Красивым, каллиграфическим почерком он написал прошение, и они с матерью отправились на прием.

Ждать пришлось довольно долго: посетителей было много, и все с прошениями. Наконец попечитель соизволил их принять. Он был не один: с ним оказался какой-то любезный высокий господин, неожиданно проявивший острый интерес к вежливому, сдержанному, скромному мальчугану, который явился сам хлопотать за себя.

— Куда хочешь поступить, мальчик? — спросил попечитель, взяв из рук Мулланура прошение, но не разворачивая его.

— Может быть, ко мне? — улыбнулся высокий господин. — Я директор второй гимназии.

Попечитель, проглядев тем временем прошение, сказал:

— Ну так как же? Не хочешь во вторую гимназию?

— Нет, господин попечитель, — твердо отклонил это предложение Мулланур. — Я не стремлюсь к классическому образованию.

(Разговор этот происходил задолго до того, как Мулланур увлекся историей и другими гуманитарными пауками.)

— Вот как? — удивился директор гимназии. — Но почему так, мой мальчик?

— Хочу приносить реальную пользу людям, — ответил Мулланур.

Попечителю ответ Мулланура, как видно, понравился. Усмехнувшись, он быстро начертал на его прошении резолюцию и размашисто расписался.

В том же месяце Мулланур сдал вступительные экзамены и был принят в реальное училище.

3

Дружба Мулланура с дядей Исхаком не прервалась. Дядя теперь учительствовал в селе Кадыбашеве Саранульского уезда. Мулланур писал ему длинные письма — но только от себя, от всей их семьи. Писал по-русски. А мать иногда приписывала еще от себя несколько строк по-татарски, бисерными арабскими буквами.

Дядя Исхак, судя по его письмам, был доволен своей судьбой. Во всяком случае, ни разу он не посетовал на то, что скромную работу сельского учителя решительно предпочел тем радужным перспективам, которые намечал для него огец Мулланура перед их отъездом в Нижний. Карьера купеческого конторщика его явно не привлекала.

Но жизнью вдали от родных он, видимо, все-таки тяготился. В одном из писем он даже прямо намекнул на это и попросил Муллазяна подыскать ему место где-нибудь поближе к Казани.

Муллазян был человек со связями. Исхака он искренно любил и к просьбе его не остался равнодушен. И вот в очередной раз, когда Мулланур писал письмо дяде, отец, против обыкновения, сделал собственноручную приписку. «Надеюсь, — писал он, — летом будущего, 1900 года ты будешь назначен учителем, а может быть, даже и директором новой школы в Тетюшах».

Мулланур не удержался и приписал от себя лично: «А мы будем часто ездить к вам в гости: Тетюши — это ведь совсем близко!»

Муллазян не бросал слов на ветер. Вскоре дядя Исхак и в самом деле был переведен в Тетюши — преподавателем в новое, только что организованное русско-татарское училище. Восторгу Мулланура не было предела.

Виделись, однако, они редко. Приходилось, как и встарь, довольствоваться письмами. Дело в том, что Исхак был убежденным сторонником новой учебной программы для татарских школ. Он считал, что дети должны получать преимущественно светское образование. Само собой, эти его идеи сразу натолкнулись на глухое, яростное сопротивление всех местных мулл, суфиев, ишанов и прочих толкователей Корана.

«Много горького довелось мне тут испытать, — писал дядя Исхак. — Я никогда не боялся прямой и честной борьбы, всегда рад был открыто отстаивать свои убеждения и взгляды. Но очень трудно, когда тебя со всех сторон опутывает липкая паутина лжи и клеветы. Про меня тут стали распускать всякие нелепые слухи. Придравшись к тому, что я не хожу в мечеть, пустили слух, что я вероотступник, что будто бы я тайно крестился: недаром, мол, у меня русская фамилия — Казаков. Стали даже поговаривать, что всех татарских детей, которых отдадут в мою школу, будут насильно крестить.

Местные муллы дошли до того, что подговорили каких-то проходимцев подстеречь меня ночью и избить. К счастью, нашлись люди, которые предостерегли меня… Старая жизнь рушится на глазах. Растет вражда и ненависть. Ненависть к мироедам, кулакам — тем, кто богатеет день ото дня, наживается на чужом горе. Одни богатеют, другие разоряются. Продают свои крошечные земельные наделы, последний свой жалкий скарб и бегут в города, чтобы кое-как, с грехом пополам прокормить себя и свою семью. Едешь по деревне и прямо диву даешься: стоит домина каменный, двухэтажный — барская усадьба, да и только! А напротив — покосившаяся хижина с подслеповатыми жалкими окошками… Чует мое сердце: не кончится все это добром. Зреет в народе большая злоба против этого тяжкого неравенства. Рано или поздно она найдет себе выход, и тогда… Один бог знает, что будет тогда…»

Это письмо Мулланур выучил почти наизусть. Впервые задумался он о причинах неправедного мироустройства. А главное, о том, как жить и что делать, чтобы изменить эту уродливую, ненормальную жизнь.



Поделиться книгой:

На главную
Назад