Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

Рабиндранат Тагор

Ты погляди без отчаянья…

Краски цветов

Пусть жизнь будет прекрасна, как цветы летом, а смерть, как осенние листья.

Тагор

Несколько лет назад мне пришлось некоторое количество дней провести в одиночестве, в рериховском Наггаре. Просыпаться от ярких, сулящих зной, рассветных лучей и засыпать под звуки гимнов, раздававшихся в разных домашних храмах селения – с этими гремящими песнопениями символически кормили вареным рисом, разоблачали, укладывали на покой и в густеющей тьме убаюкивали статуи бесчисленных богов долины Кулу. Днем же я, покидая улицу маленьких гималайских отелей, проходил несколько сот метров до знакомой тропы, круто поднимавшейся в гору. И добираясь до стоящего на вершине старинного храма Кришны, обычно пустеющего в эти часы, шел мимо плещущего ручья, где местные юноши увлеченно совершали омовение; на поворотах сталкивался с нежными, зорко-темноокими отроковицами, несущими кувшины к источнику и от источника. В лесу меня со свирепым шипением обступали стаи обезьян и нехотя уступали дорогу. В посвисте закипающих под ветром ветвей мне чудилась древняя песня джунглей… В такие мгновения, когда дороже всего собственное непосредственное ощущение, не хотелось никаких литературных ассоциаций, никаких чужих слов. И все же я невольно вспоминал о том, что все здесь мною увиденное это – мир, воспетый Рабиндранатом Тагором и, по счастью, еще наяву существующий хотя бы тут, в отрогах Гималаев, но также и в городках Пенджаба и Тамилнада, в граничащих с манговым лесом селениях Бенгалии…

Черпай из недр земли, раскрывай в весеннем цветенье            Голос глубин, вековечные звуки,            О манговый лес!Толика небесной души, ее на земле проявленье,            Поведай нам тайну, шепни о разлуке            Земли и небес.Голос твой ласковый слит с ветровым благовонным дыханьем,            С пыльцою цветочной, жужжаньем пчелиным,            О манговый лес!Он в сердце льется, роднится с неясным его упованьем,            Страданьем, молчаньем, самосозерцаньем,            С глубинным, —Со всем, что скрыто за тайной завес.                              (Перевод С. Шервинского)

«Аристократом-художником» назвал его Джавахарлал Неру. Конечно, не только потому, что Рабиндранат Тагор (собственно, Робиндронатх Тхакур, но иная транскрипция во всем мире утвердилась) и в самом деле происходил из аристократической семьи, к тому же, благодаря коммерческим оборотам дедушки поэта, несметно богатой, обладавшей имениями, дворцами, сокровищами. Но прежде всего потому, что великий поэт оставался эстетом и индивидуалистом даже в буре всенародной освободительной борьбы, которой всегда безусловно сочувствовал.

Бесспорно, он был рожден для того, чтобы жить вечностью и ее высокими мгновениями, говорить о самом главном – о любви и смерти, уходе:

Облако молвило: «В путь мне пора»,Ночь говорит: «Уходить я должна».Море вздохнуло: «Вот берег,Дальше не плещет волна».Печаль прошептала «Я след Его ног.Пребуду безмолвною в мире тревог».«Я» говорит: «Исчезаю.Здравствуй, вечная тишина».Вселенная шепчет: «Гирлянду почетаСплела я тебе, не забудь!»Небо сказало: «Сто тысяч светильниковТвой осветили путь».Любовь сказала: «Из века в векЯ бодрствую ради тебя, человек».Смерть говорит: «Ладьей твоей жизниПравлю я лишь одна».                              (Перевод В. Микушевича)

Он жил такой напряженной, чуткой, одновременно всепоглощающей и жертвенной жизнью творца. Однажды записал в тетради: «Мысли несутся в моем уме подобно веренице птиц в небе. Мне слышен шум их крыльев». Казалось бы, что мудрецу до суетного и страждущего человечества… Но все-таки и все же… Кто был народней этого эстета! Кто бы еще так умел связать свою судьбу, свою личную историю с общей, рассказ о былой любви, вспоминаемой с острой болью, соединить с повествованием о повседневной жизни родного народа!

Та женщина, что мне была мила,Жила когда-то в этой деревеньке.Тропа к озерной пристани вела,К гнилым мосткам на шаткие ступеньки.Названье этой дальней деревушки,Быть может, знали жители одни.Холодный ветер приносил с опушкиЗемлистый запах в пасмурные дни.Такой порой росли его порывы,Деревья в роще наклонялись вниз.В грязи разжиженной дождями нивыЗахлебывался зеленевший рис.Без близкого участия подруги,Которая в те годы там жила,Наверное, не знал бы я в округеНи озера, ни рощи, ни села.Она меня водила к храму Шивы,Тонувшему в густой лесной тени.Благодаря знакомству с ней, я живоЗапомнил деревенские плетни.Я б озера не знал, но эту заводьОна переплывала поперек.Она любила в этом месте плавать,В песке следы ее проворных ног.Поддерживая на плечах кувшины,Плелись крестьянки с озера с водой.С ней у дверей здоровались мужчины,Когда шли мимо с поля слободой.Она жила в окраинной слободке,Как мало изменилось все вокруг!Под свежим ветром парусные лодки,Как встарь, скользят по озеру на юг.Крестьяне ждут на берегу паромаИ обсуждают сельские дела.Мне переправа не была б знакома,Когда б она здесь рядом не жила.

Ну, да, это перевод Бориса Пастернака, и словарь, стих, интонация – все пастернаковское, но ведь и Тагор, подлинный в своей проникновенности, здесь присутствует. Что в данном случае роднит переводимого поэта и поэта-переводчика? Ощущение связи поэзии и совести, желание и в любовной драме всегда соприкасаться с окружающей жизнью, с чужими существованиями, с народной гущей. Быть может, ненавязчивое, но убежденное толстовство того и другого писателя. Подобно графу Льву Толстому, потомственный заминдар, бенгальский помещик Рабиндранат Тагор решительно перешел на сторону малоимущих и угнетенных. Мысленно превращался в простого крестьянина, занятого своим трудом и живущего в одной деревне с любимой: «Розы те, что в час молитв очередной В воду с гхата их бросают богу в дар, Прибивает к гхату нашему волной…» Подобно Толстому, проповедовал ненасилие и проклинал дары цивилизации:

Лес верни нам. Возьми свой город, полный шума и дымной мглы,Забери свой камень, железо, поваленные стволы.Современная цивилизация! Пожирательница души!Возврати нам тень и прохладу в священной лесной тиши.Эти купанья вечерние, над рекою закатный свет,Коров пасущихся стадо, тихие песни вед…                                     (Перевод В. Тушновой)

Между тем он нередко бывал в Европе, подолгу жил в Англии, слушал лекции в Лондонском университете, изучал литературу и музыку. Универсальный гений, он не боялся влияний и заимствований. В его ранних стихотворных сборниках воздействие романтической лирики Шелли сочеталось с образами санскритской словесности, а в написанной им музыкальной драме «Гений Вальмики» звучат то индийские мелодии, то ирландские песни. С годами усилилось влияние поэзии и натурфилософии Гёте. В конце концов, он был интернационалистом, возвышенным космополитом, решительно приветствовал ждущие человечество радикальные перемены. Одобрил разрушение феодальной морали, распад старинных, суровых форм семейной жизни. Произнес слово жалости и сострадания, обращенное к «неприкасаемым»… Но что поделать, если все равно и вопреки всему самым дорогим оставалось для него родное, выпавшее из истории захолустье! Узкая сельская улица, на которой и шатающийся без дела слон – не экзотика, а затаившийся на околице тигр – обыденность. И всюду – бурление не изменяющейся в основах жизни. В стихотворении «Переправа» нет осуждения тысячелетней косности – только правда и сердечная привязанность к маленькой вселенной, частице необозримой Индии:

Через реку людей перевозит паром.Кто – из дома, а кто возвращается в дом.Две знакомых деревни по двум берегам,От зари до зари все в движении там.Сколько в мире крушений, столкновений и бед,Сколько помнит история с незапамятных лет,Сколько золота, крови, сколько попранных прав,Сколько новых корон порассыпалось в прах!Бесконечные смены стремлений сулятТо амриту сладчайшую, то убийственный яд.Ну а здесь – их названья известны навряд —Только две деревушки друг на друга глядят.Ходит изо дня в день через реку паром.Кто – из дома, а кто возвращается в дом.                                   (Перевод В. Тушновой)

Он любил свою родину во всем ее многообразии, во всем многолюдстве. О, если бы он предвидел неимоверность ее нынешнего народонаселения, превратившего Индию даже не в континент – в целую планету! Впрочем, она и всегда была планетой… Он слышал «стон Хиндустана» и не был безучастен. Будущее виделось ему плывущим по Гангу на золотой ладье. Его песни превратились в народные. Две – одна об Индостане, другая о родной Бенгалии – стали соответственно гимнами Индии и поднявшейся из Восточного Бенгала Бангладеш (хотя это и мусульманское государство, а величайший из бенгальцев сохранил верность вере предков).

Он основательно изучил христианский (или псевдохристианский) Запад и, как Достоевский, автор «Легенды о Великом инквизиторе», был в ужасе от всего увиденного и пережитого:

С тех пор, как в чашу смерти ИисусНезваных ради, привлеченных шумом,Бессмертье положил своей души,Уж миновали много сотен лет.Сегодня он спустился ненадолгоИз вечного жилища в бренный мирИ увидал порок, что ранил прежде:Надменный дротик и кинжал лукавый,Свирепая изогнутая сабля.Сегодня быстро лезвия их точатОб камень, прочь отбрасывая искры,На фабриках огромных, полных дыма…                                  (Перевод А. Ахматовой)

Пожалуй, его творчество стало достойным, гордым, полновесным ответом Киплингу – отзывом с Востока.

В 1913 году за стихотворный сборник «Гитанджали»(«Жертвенные песни»), переведенный самим Тагором на английский язык, он получил Нобелевскую премию. Замечательный случай (повторившийся с Томасом Манном), когда главные произведения лауреата еще не были написаны. И впереди – кажущееся неисчислимым количество стихотворных книг, романы, рассказы, драмы… Мировая слава Тагора не обошла и Россию. «Жертвенные песни» были у нас четырежды изданы в одном только 1914 году. До революции в переводе на русский вышли два собрания сочинений Тагора. Его стихи, проза, афоризмы были прочтены поэтами русского Серебряного века. Переимчивый Валерий Брюсов в «Подражании Рабиндранату Тагору» пытался скопировать «твердую форму», стилистически упирая на блаженную детскость этой нежащей бенгальской лирики: «Когда тебе, дитя, я приношу игрушки, Мне ясно, почему так облака жемчужны, И так ласкающе к цветам льнет ветер южный, – Когда тебе, дитя, я приношу игрушки». Забытый ныне Николай Баршев (своеобразный поэт и соавтор А.Н. Толстого в драматургии) писал: «А мечта – больная в клетке птица, Помнишь, как в «Письме царя» Тагора – Маленький Амал в окне томится, Верит, что письмо получит скоро». А Игорь Северянин создал почтительно-восхищенный и вдумчиво-рассудительный сонет на своем изысканном, не чуждом лиризма жаргоне:

За синим кружевным массивом гор,Где омывает ноги Ганг у йога,Где вавилонская чужда тревогаБлаженной умудренности озер,Где благостен животворящий взорФакиров, аскетически и строгоВедущих жизнь – отчизна полубогаПод именем Рабиндранат Тагор.Он – простота, а в ней – душа вселенной.Знай, европейских предрассудков пленный:Твой ложен путь, проложенный в тщете.Услады ложны. Ложны мысли. ЛожныДела твои. Внемли, что полубожныйТвердит поэт, чье сердце – в простоте.

Его известность достигла и русских уездных городов и национальных окраин. Свою первую книгу «Солнечные кларнеты» (кстати, выдающуюся и лучшую, но все же изданную на родном украинском языке и не снабженную хотя бы пересказом содержания) Павло Тычина счел необходимым послать в Индию Тагору. По предложению грузинских поэтов Тициана Табидзе и Паоло Яшвили самый большой новооткрытый тифлисский духан был назван «Рабиндранат Тагор». Предполагалось, что людей искусства будут в этом заведении кормить и поить бесплатно – за удачно выбранное название. На вывеске был изображен благородной наружности индус в белых шароварах, держащий слона за уздечку…

В 1930 году Тагор побывал в СССР и впечатление выразил в знаменитых «Русских письмах». Дыша собственной, в грезах взлелеянной социальной утопией («абстрактно-гуманной», с нашей точки зрения), он в целом приветствовал грандиозный социальный эксперимент. Но оказался всё же не так благодушен и наивен, как некоторые другие (хорошо оплаченные) почетные визитеры. Далеко не все безоговорочно хвалил, кое-что твердо осудил.

В советское время его стихи перелагали многие мастера переводческого ремесла, и среди них – Борис Пастернак и Анна Ахматова.

Явление Тагора было и для Запада и для России новым открытием Индии. Конечно, в новое время прозвучало несколько великих индийских имен. Из современников Тагора – прежде всего, имена Ганди и Вивекананды. Но в отличие от этих мыслителей, Тагор был еще и писателем. Поэтом, вероятно, самым значительным из тех, кого Индия показала миру через столетия после Калидасы и Кабира. Иноземные влияния влияниями, но всё же он – законный наследник индийской классической традиции. И разве не напомнят нам древнейшую драму эти прелестные стихи:

       О мать,       Сегодня царский сын              Проедет мимо нас.       Тебе в хозяйстве помогать,              Скажи, могу ль сейчас?       Что мне надеть сегодня, мать,       Как лучше волосы убрать?       К лицу мне алый цвет иль нет?              Не лучше ли зеленый?       Мать, что с тобою? Почему              Так смотришь удивленно?       Я стану с края у окна,       С дороги буду я видна, —       Все ж знаю, путник на меня              Взгляд бросит и умчится,       Лишь флейты донесется звук,              Как зов печальной птицы…       И все ж сегодня царский сын              Проедет мимо нас.       Свой лучший не надеть наряд,              Скажи, могу ль сейчас?                      (Перевод Т. Спендиаровой)

Писал он под внутреннюю диктовку, быстро и легкими, светлыми красками: «Что-то от легких касаний, что-то от смутных снов, – Так возникают напевы – отклик на дальний зов. Чампак средь чащи весенней, полаш в пыланье цветенья – Подскажут мне звуки и краски, – путь вдохновенья таков…» (перевод М. Петровых).

…Впервые на индийскую землю я вступил более четверти века назад. Был и в Бенгалии, видел ту Калькутту, о которой сказано, что тот, кто ее узрел, будет стремиться любой ценой в нее вернуться. Экскурсию во дворец Тагора не позабыть. Тогда в громадном городе туманов и фантастических видений день и ночь грохотали спорящие рупора конкурирующих компартий. Одной из них дом поэта был захвачен и превращен в маоистский университет. На большом лугу перед монументальным зданием, прямя спины и слегка наклоняя взоры к марксистской литературе, сидели на траве молодые партийцы, а также и седовласые ветераны в белых рубашках и красных пионерских галстуках. Во дворце же была постоянно действующая экспозиция рисунков Тагора, его легкокрылой, как мотыльковые крылья, живописи, выполненной красками, сделанными из цветов Индии. Эти краски не выцвели, не вылиняли, не потускнели…

Я и сам не знаю к сокровищнице пути,Руками ее не взять, словам до нее не дойти.Так возьми же сама, что сочтешь ты всего желанней,               Всего чудесней, —Тем дороже подарок, чем он нежданней,               Чем неизвестней,               Как дуновенье благоуханья, —               Цветок иль песня…(Перевод М. Петровых)

Михаил Синельников

Последняя поэма

Перевод Аделины Адалис

Ветер ли старое имя развеял.Нет мне дороги в мой брошенный край.Если увидеть пытаешься издали,Не разглядишь меня,Не разглядишь меня,Друг мой, прощай…Я уплываю и время несет меняC края на край.C берега к берегу, с отмели к отмели…Друг мой, прощай!Знаю, когда-нибудь с дальнего берегаДавнего прошлогоВетер весенний ночной принесет тебе вздохОт меня.Ты погляди,Ты погляди,Ты погляди, не осталось ли что-нибудьПосле меня.В полночь забвенья на поздней окраинеЖизни твоей.Ты погляди без отчаянья, ты поглядиБез отчаянья.Вспыхнет ли, примет ли облик безвестного образаБудто случайного?Примет ли облик безвестного образа,Будто случайного…Это не сон,Это не сон,Это вся правда моя,Это истина.Смерть побеждающий вечный закон —Это любовь моя.

Из книги  «Вечерние песни»  («Шонддха Шонгит»)

1881

Ночь

О ночь, одинокая ночь!Под необъятным небомСидишь ты и что-то шепчешь.Глядя в лицо вселенной,Волосы расплела,Ласкова и смугла…Что ты поешь, о ночь?Снова слышу твой клич.Но песен твоих донынеЯ не могу постичь.Дух мой тобой вознесен.Взоры туманит сон.И кто-то в глуши души моейПесню твою поет, о любимая.Голосом легким твоимВместе с тобой поет —Словно родной твой братЗаблудился, в душе одинок,И тревожно ищет дорог.Он гимны отчизны твоей поетИ ждет ответа.И, дождавшись, навстречу идет…Будто беглые звуки этиБудят память о ком-то былом,Будто смеялся он здесь, и плакал,И звал кого-то в звездный свой дом.Снова он хочет сюда прийти —И не может найти пути…Сколько ласковых полуслов и стыдливых                полуулыбок,Старых песен и вздохов души,Сколько нежных надежд и бесед любви,Сколько звезд, сколько слез в тиши,                     О ночь, он тебе дарил —И во тьме твоей схоронил!..И плывут эти звуки и звезды,Как миры, обращенные в прах,В бесконечных твоих морях.И когда на твоем берегу я сижу, одинок,Окружают песни и звезды меня,Жизнь меня обнимает,И, усмешкой маня,Уплывает вперед,                     И цветет, и блекнет вдали, и зовет…Ночь, я нынче пришел опять,Чтобы в очи твои глядеть,Я хочу для тебя молчатьИ хочу для тебя петь.Там, где прежние песни мои,               и мой потерянный смех,И мечтаний забытых рой,Сохрани мои песни, ночь,И гробницу для них построй.Ночь, я вновь для тебя пою,Знаю, ночь, я любовь твою.Песнь укрой от пристальной злобы.Схорони в заветном краю…Будет медленно падать роса,Будут мерно вздыхать леса.Тишина, подпершись рукою,Осторожно придет туда…Лишь порою, скользнув слезою,Упадет на гробницу звезда.

Из книги  «Картины и песни»  («Чхоби о чан»)

1883

Йог

Величав и одинок, руки простирает йог,                     Глядя на восток.На закате – лунный рог, море плещется у ног,                     Небосвод глубок.Перед йогом – меркнет мгла, свет исходит от чела,                     На лице – покой.Чуть решается дохнуть на его нагую грудь                     Ветерок морской.Широко простор открыт. Посреди миров стоит                     Одинокий йог.Он огромен и космат, волны робкие дрожат,                     Лишь коснутся ног.Нерушима тишина, мир объят пучиной сна,                     Но незаглушимГолос моря – он поет, славя солнечный восход                     Гулом громовым.Йог один на берегу. Волны тают на бегу…                     И в душе егоНеобъятный океан, даль, ушедшая в туман,                     За предел всего.Йог, молчание храня, стережет рожденье дня,                     Далью окружен.За его спиною ночь тихо уплывает прочь,                     Погружаясь в сон.Там – небесная река – Ганга мчит сквозь облака                     Звездный свой поток.Там – темнеющий закат, здесь – сиянием объят                     Неподвижный йог.Словно светом божества, озарилась голова                     Солнечным огнем.А на западе, вдали, угасает ночь земли                     Пред возникшим днем.Над бескрайностью зыбей яркой россыпью лучей                     Запылал восход.Тайны величавей нет, чем сияющий рассвет                     Над лазурью вод.Вся морская глубина света теплого полна,                     Смотрит на восток, —Разогнав туман густой, рдеет лотос золотой,                     Огненный цветок.И светлы и горячи, обоймут его лучи                     Весь земной предел.Поднял руку йог-всевед и стихи священных вед                     Медленно запел.

Из книги  «Диезы и бемоли»   («Кори о комол»)

1886  

Конец весны

Ушла весна, ушла весна – и песнь не родилась.Прошла цветения пора. Цветов опавших веераВокруг дерев лежат, светясь.Ушла весна, ушла весна – и песнь не родилась.Но разве этою весной не рокотал шмелиный рой,Жасмин не расцветал в свой час?Но разве резвый ветерок внезапно изнемогИ, рощ не взволновав, угас?Ушла весна, ушла весна – и песнь не родилась.Звенело столько птиц вокруг! Но все они умолкли                вдруг,И лес не кончил свой рассказ.Грустят усталые уста, и ярмарка садов пуста,И вечер настигает нас.Ушла весна – и песнь не родилась.Последний вечер у весны, – и вот глаза мои темны,Иду к тебе, тоской томясь,Я без венка на этот раз… Слезами флейта залилась.И ты не подымаешь глаз.Ушла весна – и песнь моя не родилась, не родилась.

Руки

Кого мечтают обвить эти руки-лианы?Кому, рыдая, твердят: «Не уходи… постой…»?Рук рокочущий зов полон такой тоской!Как безумен их трепет, безмолвный и безымянный!Слова и тайны сердец они приносят нежданно,Чтоб гибкими письменами телу сказать о них.Они умащают душу нежностью несказанной,Шепот их прикасаний так чарующе тих!Юности светлый венок с себя безропотно скинув,На тебя надевают руки благоуханный венок,Руки несут тебе влюбленного сердца корзинуИ ставят корзину наземь у твоих запыленных ног.Пусть оплетут навек тебя лианы любви.Не прерывай объятья, рук заплетенных не рви.

Из книги  «Образ любимой»   («Маноши»)

1890

Герой Бенгалии

За стенкою Бхулубабу, худея от изнеможения,Читает громко таблицу умножения.Здесь, в этом доме, обитель друзей просвещения.Юный разум познанию рад.Мы, В. А. and М. А.[1], я и старший мой брат,Три главы прочитали подряд.Жажда знанья в бенгальцах воскресла.Мы читаем. Горит керосин.Возникает в сознании много картин.Вот Кромвель, воитель, герой, исполин,Обезглавил владыку Британии.Голова короля покатилась, как манговый плод,Когда его палкою с дерева мальчик собьет.Любопытство растет… Мы читаем часы напролетВсе настойчивей, все неустаннее.За родину жертвуют люди собой,Вступают они за религию в бой,Расстаться готовы они с головойВо имя возвышенного идеала.Откинувшись в кресле, читаю я жадно.Уютно под крышей у нас и прохладно.Написаны книги разумно и складно.Да, читая, узнаешь немало.Помню я имена тех, кто в поисках знанияВо власти дерзанияПустился в скитания…Рожденье… Кончина… За датою дата…Понапрасну минуты не трать!Это все записал я в тетрадь.Знаю: многим пришлось пострадатьЗа правду святую когда-то.Ученые книги листали мы,Своим красноречьем блистали мы,Кажется, взрослыми стали мы…Долой унижение! Долой подчинение!Зубря день и ночь, за свои мы воюем права.Большие надежды, большие слова…Поневоле тут кругом пойдет голова,Поневоле придешь в исступление!Мы не глупей англичан. Страх перед ними забудь!Мы от них отличаемся с виду чуть-чуть,Так ведь не в этом же суть!Мы – дети Бенгалии славной,Мы британцам уступим едва ли.Мы книги английские все прочитали.Пишем к ним комментарии мы на бенгали.Перья нам служат исправно.«Арийцы» – Макс Мюллер[2] изрек.И вот мы, не зная тревог,Решили, что каждый бенгалец герой и пророкИ что не грех нам теперь отоспаться.Мы не допустим обману!Мы поднапустим туману!Позор не признавшим величия Ману[3]!Священный мы трогаем шнур[4] и клянем               святотатца.Что? Мы не великие? Ну-ка,Пускай клевету опровергнет наука.Наши предки стреляли из лука.Или об этом не сказано в ведах?Мы громко кричим. Разве это не дело?Доблесть арийская не оскудела.Мы будем кричать на собраниях смелоО наших былых и грядущих победах.В размышленье святой пребывал неустанном,Рис на пальмовых листьях мешал он с бананом,Мы святых уважаем, но тянет нас больше               к гурманам,Мы приспособились к веку поспешно.Мы едим за столом, ходим мы по отелям,Не являемся в классы по целым неделям.Мы чистоту сохранили, к возвышенным шествуя                целям,Ибо Ману прочли (в переводе, конечно).Сердце при чтенье Самхиты[5] восторгом объято.Однако мы знаем: съедобны цыплята.Мы, три знаменитые брата,Нимай, Непах и Бхуто,Соотечественников просветить захотели.Мы волшебною палочкой знанья у каждого уха                вертели.Газеты… Собранья по тысяче раз на неделе.Мы всему научились как будто.Стоит услышать нам о Фермопилах,И кровь, словно лампы фитиль, загорается в жилах.Спокойными мы оставаться не в силах,Марафон вспоминая и славу бессмертного Рима.Разве неграмотный это поймет?Разинет он от изумления рот,И сердце мое разорвется вот-вот.Жаждою славы томимо.Им бы хоть о Гарибальди прочесть!В кресло бы тоже могли они сесть,Могли бы бороться за национальную честьИ за успехи прогресса.Говорили бы мы на различные темы,Сочиняли бы дружно поэмы,В газетах писали бы все мы,И процветала бы пресса.Но об этом пока и мечтать неуместно.Литература им неинтересна.Дата рождения Вашингтона им неизвестна,Не слыхали они о великом Мадзини.А ведь Мадзини – герой!За край он боролся родной.Отчизна! Лицо от стыда ты закрой!Невежественна ты поныне.Обложился я грудами книгИ к источнику знания жадно приник.Я с книгами не расстаюсь ни на миг.Неразлучны со мною перо и бумага.Опахало бы мне! Кровь горит.Вдохновеньем охвачен я властным.Насладиться хочу я прекрасным.Стать стилистом хочу первоклассным,Во имя всеобщего блага.Битва при Незби[6]… Читайте о ней!Кромвель бессмертный титанов сильней.Не забуду о нем до кончины своей!Книги, книги… За грудою груда…Ну, хватит читать! Поясница болит у меня.Эй, служанка, скорей принеси ячменя!А-а, Нони-бабу! Здравствуй! Третьего дняВ карты я проиграл! Отыграться бы нынче не худо.

Новобрачные

Брачное ложе

Муж

Жизнь моя, на исходе вечер,Подойди! Счастье первой встречи,Несравнимо ни с чем оно.Глаза, что ресницами скрыты,Подыми, – друг на друга открытоНам смотреть отныне дано.Не робей, мне себя вверяя.Наши сердца, замирая,Слиться должны в одно.В забытьи мы, одни на свете,Тянем мед из одних соцветий,Этот мед – как вино.От рожденья пламя разлукиОбрекало сердце на муки,С той поры оно спалено.Одинокий, я жил в пустыне.Жажду мне утолять отнынеВ море юной любви суждено.Ты, редчайшая из жемчужин,Скажи: «Только ты мне нужен,Лишь тобою сердце полно!»Я в объятьях голубку спрячу…Стой! Куда ж ты уходишь, плача?

Жена

Няня ждет. Спать пора давно!

Через два дня

Муж

Любимая, что с тобою?Что лишило тебя покоя?Чем, скажи, ты огорчена?Не росинки ли слезы эти,Что роняет в траву на рассвете,Потеряв звезду, вышина?Иль, укрывшись зеленой завесой,Это плачут богини леса,Оттого что прошла весна?Или память, сложив ладони,Над могилой надежды стонет,Слезы льет над ней, смятена?Не звезда ль это, падая в бездну,На бездушный холод небесныйНочи жалуется, грустна?Бледность эта откуда, истома?

Жена

Я забыла котенка дома,Как я буду играть одна?

Во внутреннем дворе

Муж

Чарам юной красы покорныДаже травы. На ложе из дернаЧто ты делаешь, жизнь моя?К пальме ты прислонилась устало,На горячий висок упалаНепокорных волос струя.Возле ног твоих в нетерпеньеВьется ключ. Неумолчно пеньеПереливчатое ручья.Солнце в мареве зноя слепнет.Сладко дремлешь под плеск и лепетТы в объятиях забытья.Вижу: в блеске твоем увялиСорванные цветы шефали,Ароматом тебя поя.Доплести гирлянду не можешь,Все о чем-то грустя, тревожась,Чей-то образ в душе тая.Грусть о ком навевает, – ответь мне, —Качая подвески, ветер?Кем согрета мечта твоя?О ком это шепчутся пчелы?Перед ульем их пляс веселый,Непрестанная толчея.В тишине прохладного садаЧто, скажи, ты припомнить рада?Речь тебе вспоминается чья?Сад безмолвствует. Пали росы,Что ты делаешь здесь, откройся!

Жена

Ем зеленые сливы я.

Муж

Недомолвки мне нестерпимы,Поделиться хочу с любимой,В сердце радость и боль накопив,Не по силам мне бремя это,Дорогая, я жду ответаНа мучительный свой призыв!Утро всходит, росу роняя.И в душе, почему – не знаю,Чувств весенних высок прилив.Ветер молит бутон малоти[7],Льнет к атласной упругой плоти,Лепестки прохладой обвив.Не молчи, не ввергай в унынье,Пусть надежду сулит отнынеВзор твой ясный, что так пуглив.Полуробко, полусмущенноСердце другу открой, спаленныйДух мой ласкою оживив.Безутешно, всегда несыто,Для тебя мое сердце открыто,Дорогая, пока я жив;Твоему повинуясь слову,Сделать все для тебя готово.Окрыляет любви порыв.Жизнь отдам, чтобы клад бесценныйОтыскать тебе во вселенной,Все препятствия сокрушив,Пусть же воля твоя свершится,Что ты мне повелишь, царица?

Жена

Дай еще мне немного слив!

Муж

Твоего участья лишенный,Ухожу я, опустошенный,Любви покидаю храм.Пусть сердце твое как льдинка —Быть может, хотя б слезинкаК твоим упадет ногам?Постигнешь ли боль разлуки?Протянешь ли вслед мне руки,Дав волю любви словам?Проснется ли чувств томленье?Узнаешь ли сожаленье,Что пришлось разлучиться нам?Найдешь ли себе отрадуВ тишине безлюдного сада,Где место одним лишь снам,Где век тоске не уняться?..Чем сможешь ты там заняться?

Жена

Замуж куклу свою отдам.

Из книги  «Золотая ладья»   («Шонар тори»)

1893

Золотая ладья

Хлещет ливень, и мрак небеса заволок.Я стою у реки. О, как я одинок!Мой урожай был к сроку сжат,У ног моих снопы лежат.Река размыла перекат,Блещет стремнины клинок.Хлещет ливень. Я жду. Я до нитки промок.Я один на пустынном прибрежном лугу.Что на том берегу – разглядеть не могу.Чуть вырисовывает мглаШтрихи деревьев у села,А хижины заволокла.Здесь, на этом пустом берегу,Ни души. Я один на прибрежном лугу.Чу! Над бездной реки чья-то песня слышна!Я узнал эту песню! Все ближе она.Над лодкой парус распростерт,Он реет, он полетом горд.Бессильно бьется в твердый бортРечная волна.Эта песнь мне знакома! Все ближе она!Друг мой, в какой направляешься край?Погоди! Прошу тебя – не уплывай!Хотя б на миг причаль! Постой!Возьми мой урожай с собой!Потом отчалишь в край любой.Только мой золотой урожайТы в ладью забери. Хочешь – людям отдай!Все возьми. Все тебе до зерна отдаю.Погляди, нагрузили мы лодку твою,Я здесь трудился столько дней!На ниве я стою своей,Ни колоска теперь на ней.Я один у причала стою.Ты возьми и меня в золотую ладью!Места нет, места нет, слишком лодка мала,Много места поклажа моя заняла.Наш край безмолвен, а над нимКлубятся тучи, словно дым.Над полем я стою пустым,Все я отдал дотла.Далеко золотая ладья уплыла.

Пробный камень

         Пропыленный, косматый безумец идет,Он жаждет в пути камень пробный найти,         Губы сжав, шагает вперед и вперед,Он бесплотен, как дух, безмолвен и глух,         Лишь глаза не погасли. Горят в ночи,Словно два светляка, словно два уголька,         Каждый камень ощупывают их лучи,К тем, кто бедно одет, в людях жалости нет,         Не накормят, не пустят тебя на порог.Ты в пыли, в грязи – ни о чем не проси,         Кто к тебе снизойдет? – ты нищ и убог!Сколько бед и невзгод! Но скиталец бредет,         Гордится свободою и нищетой.Он всегда презирал благородный металл,         Пробный камень дороже казны золотой.         Море вздыбилось, море скитальцу грозит,На пути, как стена, вырастает волна,         Глядит, не мигая, бездонный зенит,Хохочут ветра, и с утра до утра         Море злобно смеется оскалом волны.Над сверканьем вод утром солнце встает,         Вечерами всплывает светильник луны.Стихнет шторм – и тогда что-то шепчет вода;         Океану поручено тайну беречь,Но поведать он рад, где скрывается клад.         О! Когда б могли мы понять его речь!Не томясь, не скорбя, он поет для себя,         Увлеченный пеньем, забыл обо всем.Люди шли, кто куда, прошли – ни следа.         Странник ищет камень и ночью и днем.         По преданью, возник в незапамятный годПервой звездочки свет (так золота след         На поверхности пробного камня сверкает).И один за другим к прибрежьям седым         Любопытные боги и духи пришли,Поглядели на дно – в пучине черно;         Стояли в молчанье, склонясь до земли;Тих был моря напев. Тогда, осмелев,         В пучину они погрузились – и вмигУстремились ко дну, возмутив глубину,         Взбаламутили вечный подводный тайник,А из пены густой, блистая красой,         Лакшми[8] вышла – богиня с ясным челом.Здесь, у пенистых вод, нынче путник бредет,         Пробный камень ищет и ночью и днем.         Он устал, но встает и шагает опять,Сколько минуло лет! – камня пробного нет,         Нет надежды – осталась привычка искать.Так всю ночь напролет птица друга зовет,         Но, навеки покинута, вечно одна,Не умолкнет и днем, тоскует по нем,         Нет надежды – и все же поет она.Океаном века́ правят боль и тоска,         Он кого-то зовет – не зная кого.В пустынный простор он объятья простер,         Вечный поиск – предназначенье его.Мир в движенье всегда – звезд кочуют стада,         Вечно ищет кого-то в скитанье своем,Так над пеной морской, забыв про покой,         Странник ищет камень и ночью и днем.         Как-то встречный мальчишка кричит:               «Постой!Где ты цепь эту взял? Сверкает металл.         Опоясан ты цепью, видать, золотой!»И тот – потрясен: явь или сон?         Золото?.. Цепь ведь железной была!Он ощупал ее – золотое литье!         Странное дело! Как цепь тяжела!Мутным стал взор, руки путник простер         И, рыдая, упал на дорогу, во прах.Труден был путь. Тот миг не вернуть,         Когда камень заветный держал он в руках!Брел ночь он и день, трогал каждый кремень,         Не глядя, прикладывал к цепи своей.Как тут горю помочь? Отбросил он прочь         Пробный камень – один меж сотен камней!         Солнце сонно садится над ясной водой,Позолочен простор, весь в огне кругозор.         Снится тихому вечеру сон золотой.Человек изнемог, но бредет на восток,         Снова ищет он то, что, найдя, не нашел.Изможден, изнурен, сутулится он,         Сердце высохло, словно поверженный ствол.Тропы тянутся вспять, ни души не видать,         Тропы тянутся из ничего в никуда.Пути далеки, бескрайни пески,         Ночь окутала мир, ни пути, ни следа.Быть полжизни в пути, мысля: «Только б найти!»         На миг прикоснуться, не зная о том!И полжизни опять тому же отдать, —         Пробный камень разыскивать ночью и днем.

На качелях

Буду играть со своею душой. Без устали льет         Ливень всю ночь напролет.Плачет небо. Тревожна ночная пора.Мы будем сегодня играть до утра.Утлый мой плот в этом празднестве диком плывет.На жизнь и на смерть игра идет         Всю ночь напролет.Взвихрены воздух и воды. Стихия, грозна ты                сейчас!         Раскачивай нас!И ветры качают во весь размах,Как тысячи якшей[9], хохочут впотьмах,Ветры безумствуют, ветры ревут, разъярясь.Буря, разгул твой и небо и землю потряс.         Раскачивай нас!Душа замирает, сегодня душе не до сна,         В смятенье она,Робко прижалась ко мне, чуть дыша.Чувствую я, как трепещет душа.Сердце дрожит – как близко душа, как нежна!В страхе сегодня она, восторгом полна,         Трепещет она.Я убаюкивал душу, я усыпить ее смог         И чутко стерег.В цветах, на супружеском ложе моем,Была душа со мною вдвоем.Я от печалей упрятал ее и тревог,Я заточил ее в тайный, укромный чертог         И нежно берег.Губы, глаза целовал я душе моей, милой моей         Все нежней и нежней.На грудь мне склонилась ее голова,Шептал я ей лучшие в мире слова.Лучшее все я дарил ей: бери и владей!В лунные ночи я песни наигрывал ей         И пел все нежней.Ласки пресытили душу, усталую сон охватил,         Лишил ее сил,Гроза бы ее разбудить не могла,Ей стала гирлянда цветов тяжела,Спутались ночи и дни, полумрак наступил,Стала душа безразличной, остыл ее пыл,         Проснуться нет сил.Я заласкал мою душу, увяла она взаперти.         Как ей жизнь обрести?Светильники свадебной ночи чадят,Стою, озираясь, тревожен мой взгляд.Вянут в гирляндах цветы, больше им не цвести.Все, что отверг я – мечтатель! – в начале пути,         Хочу обрести.Пусть же сегодня игра на жизнь и на смерть идет         Всю ночь напролет.На гибельных этих качелях вдвоем,Держась за канаты, в полете замрем.Пусть ураган нас толкает вперед,Пусть продолжается этот безумный полет         Ночь напролет.         Раскачивай нас!         Раскачивай нас!Буйствуй, стихия! Качни еще раз!Вновь подруга со мной, не свожу с нее глаз.Разбудил ее бури неистовый глас.Бьется кровь моя, пламень ее не погас.Буря в сердце моем с непогодой слилась.А у подруги коса расплелась,Гирлянда цветов развилась, ткань покрывала                взвилась,Браслеты звенящие сотрясает неистовый пляс.         Раскачивай нас!Налетай, ураган, сокруши, оглуши.Все одежды сорви, все покровы с души!Пусть она обнаженной стоит, не стыдясь!         Раскачивай нас!Я душу обрел, мы сегодня вдвоем.Без боязни друг друга опять познаём.В безумных объятьях сплелись мы сейчас.         Раскачивай нас!Пусть безумцам откроется мир без прикрас!         Раскачивай нас!

Из книги  «Пестрое»  («Читра»)

1895

Счастье

Сегодня безоблачно. Чист небосклон и глубок,Нежнее улыбки дружеской ласкающий ветерокОбвевает грудь и лицо, тихонько проносится               мимо —Словно одежды витают незримоСпящей богини Заката. Лодка плыветВдоль Падмы спокойной, по лону недвижных вод.Полузатопленный, тянется берег песчаныйДлинной косой, словно выполз из океанаСказочный зверь погреться на солнце. Тень,В деревьях таясь, погрузила дома деревеньВ сумрак. Виясь, полоска дороги,Где оставили след прохожих бесчисленных ноги,Мимо поля бежит окунуться в реку,Подобна томимому жаждой, иссохшему языку.Крестьянки, по шею в воде, продолжают свои                разговоры,Неснятых одежд концы поток увлекает нескорый.Милый слушаю смех, в привязанной сидя ладье,Под легкий шорох волны, в блаженном своем               забытье,Старый рыбак сети плетет, – веселыйСкачет в брызгах, с хохотом громким, сынишка                голый,Падма, как мать, терпелива и с ним не строга.А я со своей ладьи любуюсь на берега.Какая голубизна прозрачнейшая сегодня!Какими цветами горят в сиянии полдняВоды, земля и леса! Из рощи прибрежнойВетер доносит нежныйЦветущих манго дыханье, поройИ усталое пение птицы…                                            ПокойВ душе у меня. В мгновения этиКажется: счастье так просто на свете!Так аромат изливают деревья, цветя,Так улыбается дитя,Когда с доверьем своим беспечнымРучонками тянется к первым встречным,И щедрость младенческих влажных губок —Словно амриты небесной кубок.Флейты вселенной льются звучанияИ погружаются в небо, в его голубое молчание.Как передам эти звуки? В ритме каком,Чтобы, слышные мне, откликнулись в сердце                другом?Обычным словом земнымКак передам этот дар тому, кто мною любим?С какою улыбкой в глазах, с какой теплотою                участьяИх в жизнь претворю?.. Легкое счастьеВ радости светлой внеси под кров своегоТихого дома. Если же стиснешь его,Легкое счастье поникнет, без сил.Миг – и исчезнет: счастье ты упустил!В поисках долгих земные исходишь пути, —Но где же его найти?С сердцем, полным до края и просветленным,Я взором смотрел влюбленнымНа тихие-тихие воды, на небо в лазоревом светеИ думал: счастья нетрудно достичь на свете.

Старый слуга

Глуп, невоспитан, нескладен на вид он         и рожей на черта похож,Если в доме пропажа, вещь не ищется даже, —         Кешта взял, следа не найдешь.Я проклял отца и деда его, а он ничего —         словно сердца нет.За службу старик получать привык         ударов более, чем монет.Вовек Кешта сам не явится к вам,         ори до зари, коли в чем нужда,А он, чтоб не слушать, заткнет себе уши         или уйдет неизвестно куда.Из хрупкой вещицы, если рядом случится         хоть миг простоять, он сделает три.А из трех, что вы дали, и одну-то едва ли         сохранит у себя от зари до зари.Ночей ему мало, уснуть где попало         способен он среди дня,Давно его рады избить без пощады         друзья мои и родня.«Казнить тебя мало! – кричу я бывало. —         Бездельник страшней врага!»И все же, признаться, мне жаль с ним расстаться —         как-никак, а старый слуга.Жена заявила: «Нет силы, мой милый,         дом наш разграблен им,Постели нет в доме, хоть спи на соломе         вместе с Кештой твоим.Одежду, посуду, циновки, что всюду         висели, девал он бог весть куда.Где он верховодит, там деньги уходят,         словно в песок вода.С подобным слугою не знаешь покоя, —         он в отлучке целые дни,Терпеть я готова любого другого,         а Кешту гони, не тяни!»Как спорить мне с нею? От злости краснею,         С базара его волочу,Гремя громче грома: «Исчезни из дома,         больше видеть тебя не хочу!»Он уходит прочь, где-то бродит ночь,         поутру же, когда встаю,Он рядом опять: «Как изволили спать?» —         и трубку набьет мою.Не хранит обид тот, кто часто бит,         дал огня – и вся недолга,Хоть до смерти бей, не уйдет, злодей, —         как-никак, а старый слуга.Но в один из дней пал на долю мне         в крупной сделке изрядный куш,И подумал я, если вся семья         бога чтит, пусть хотя бы мужСъездит в Бриндабон[10], помолиться он         сможет Кришне и за жену.Грех жены – мой грех, денег нет на всех,         и не слать же ее одну!Браслетами тонко звеня, вещи в узлы для меня         собрала, как должно, женаИ, заплакав, сказала: «Горя видел ты мало,         но с Кештой хлебнешь до дна!»Я вскипел тогда: «Если в нем беда,         пусть поедет хоть Ниборон!»Собран весь багаж, подан поезд наш,         и уже позади перрон.Стоянка в Бурдване, и там лишь, не ране,         с Кештой столкнулся я,Хитер старикашка – он понял: мне тяжко         и трубка пуста моя.Кричал я полдня: «Когда от меня         ты уйдешь хоть на два шага!Уезжай назад!» – а в душе был рад —         как-никак, а старый слуга.Вот и цель – Шридхам, всех приезжих там         грабят панды[11], крича о том,Что приют дадут и к святым сведут.         Мы, отбившись от них с трудом,Славный дом нашли, дни за днями шли,         я уже обжился вполнеИ друзей завел, заявив, что, мол,         жить приятно хочется мне.Но к девушкам Браджа[12] я холоден стал,         и Кришна меня волновать перестал,         и стали цветы не нужны,Исчезла граница ночи и дня, – оспа стрелой               поразила меня         и сказала: «Дни сочтены!»Чуть свалился я, как мои друзья         поразъехались кто куда,И за брата брат умирать не рад,         Кешта лишь не сбежал тогда.В неродном краю кончить жизнь свою         человеку трудней вдвойне.Как отец родной, он ходил за мной, —         умирать не давал он мне.На Кешту гляжу, подойти прошу,         мысль о нем и та дорога,Он ни день, ни ночь не отходит прочь, —         как-никак, а старый слуга.«Ну, хозяин, как?» – говорит чудак         и лекарство вливает в рот;Мой лоб – что огонь: на лоб мой ладонь         кладет он – не ест, не пьет.«Будешь вновь здоров, под родимый кров         к старой матери и жене,Избежав беды, возвратишься ты», —         он твердит неустанно мне.Что ж, конец скрывать, я уж стал вставать,         когда с Кештой стряслась беда.Я вот ем и пью, и болезнь мою         взял старик на себя тогда.Он стонал три дня, звал в бреду меня, —         так и принял последний час.Есть грустить с чего; гнали мы его, —         а теперь он ушел от нас.Я в тоске, друзья, безутешен я, —         чересчур уж судьба строга.С чем идти домой? – Умер спутник мой, —         как-никак, а старый слуга.

Два бигха[13] земли

Я имел два бигха, – их нет, землю забрал сосед,                  не дав ничего взамен.Раз он мне сказал: «Твой участок мал,                  продай-ка его, Упен».Я ж ему в ответ: «Конца-края нет                  земле твоей, господин,Что продам я? Бог сохранить помог                  мне всего лишь клочок один».Но уперся он: «Если ты умен,                  то уступишь участок мне,Я решил свой сад обратить в квадрат,                  ширину приравнять к длине,Не мешай, дружок!» Душу страх обжег,                  и, молитвенно руки сложив на груди,Пересохшим ртом я шепнул: «Мой дом,                  мой посев, раджа, пощади.Тут отец и дед семь десятков лет                  лили пот, земля – наша мать.Не избыть беды тем, кто в миг нужды                  может старую мать продать».Захрипел бабу, закусил губу,                  почернел лицом, словно ночь:«Спорь, коль хватит сил, я тебя просил,                  а теперь проучить не прочь!»Пять недель прошли, и насчет земли                  был составлен ложный указ:Взял мой дом судья за долги, хоть я                  не был должен на этот раз.Жизнь голодных гнет, ненасытен тот,                  у кого завелась деньга.Что считать гроши? Ведь рука раджи                  грабит нищего, как врага.Я молил, чтоб бог мне помог, чем мог,                  и мольбы мои впрок пошли, —Появясь во сне, подарил он мне                  мир огромный вместо клочка земли.И вот я – аскет, как саньяси[14], одет,                  пил воду из рек, где вода свята,Тешил свой взор громадами гор,                  посещал святые места.Но ни на море синем, ни в желтой пустыне,                  нигде – ни вблизи, ни вдали,Даже во сне не случалось мне                  позабыть о двух бигхах родной земли.На рынках кричащих, в молельнях и чащах                  промчались пятнадцать-шестнадцать                лет,И открылось уму, что бежать ни к чему,                  ведь спасенья от памяти нет.Привет, привет тебе, мать! Как не узнать                  бенгальской земли!Рокот Ганги и воздух родной, полный ласковой                тишиной,                  счастье мне возвратить смогли.Вот поле… Вот лес… Голова небес                  склонилась к твоим стопам,А в манговых рощах птицы поют, надежен там               прохладный приют,                  приготовленный пастухам.Деревни, как птичьи гнезда, хранят из теней                сплетенный                  наряд и покой,А водоемы, что с детства знакомы,                  зовут зачерпнуть прохладу рукой.Бенгалка с кувшином идет не спеша, трепещет душа,                  и глаза мокры…Как сладко сказать земле моей: «Мать»,                  встретив ласковый взор сестры.Промчались два дня – и вокруг меня                  места родные, – мой сон давнишний.Тут все как вчера: и дом гончара,                  и колесница Вишну.Вот рынок, вот храм, вот склады, а там                  тропа, что давно знакома,Я еле дышал, когда добежал                  бегом до родного дома.Земля, о стыд, о позор! – Ты изменила мне, тщетно               блуждает взор —                  от прошлого нет следа.Так, значит, вот какова ты, мать, может любой тебя               пожелать,                  и отдашься ты без стыда.Все уважали тебя, пока была ты матерью бедняка                  и жила от его трудов.Кто смел бы дурное сказать о земле, скромно               несущей в своем подоле́                  груз овощей и плодов?А ныне порочною стала ты, тебя украшают листва               и цветы,                  твой новый наряд богат.О горе! Постигнуть не в силах я, как ты смогла                изменить себя                  от головы до пят.Я, нищим ушедший в чужие края, сюда вернулся                ради тебя,                  Взгляни:Я оборван… Чудовище! Ты, пока я страдал,               облачалась в цветы,                  улыбалась ночи и дни.Гордишься ты милостями богача, а я так надеялся,               миг улуча,                  увидеть прежней тебя,Но от минувшего нет и следа, душу мне ранит твоя               красота,                  я плачу, былое любя,В те дни для хозяина-бедняка ты, как амрита, была               сладка,                  а ныне цветут цветы.Ты ими украшена, ты весела… Но слушай, богинею               ты была,                  рабынею стала ты…Словно чужой, с пустою душой                  на все я смотрел в упор,И взор мой набрел на манговый ствол,                  памятный с давних пор.Я сел у корней, а горе во мне                  притихло и замерло начеку, —Детство и мать я стал вспоминать,                  чтоб разогнать тоску.Вспомнилось, как в грозовую ночь сны прочь                  отлетали от глаз;Как спелые манговые плоды, лишь ветер, бывало,                                 встряхнет сады,                  собирал я в рассветный час.Вокруг оглядевшись, я вспомнил пруд; из школы                сбежав, мы прятались тут                  когда-то очень давно,И стало ясно до боли мне, что землю,               грезившуюся во сне,                  вновь увидеть не суждено.Но ветерок промолчать не смог,                  он, прилетев с пруда,Прошумел и стих, чтоб у ног своих                  я нашел два спелых плода.Тут я понял – мать не могла не узнать                  того, кто вернулся к ней,И гнев мой поник: чем горестней миг,                  тем ласковый дар ценней.Но вдруг из кустов, не в меру суров,                  садовник вылез и прямоПошел на меня, браня и кляня                  (таких посылает Яма[15]).И молвил ему: «Шуметь ни к чему,                  я землю отдал без спору,А ты готов из-за двух плодов                  со мною затеять ссору!»Но крикун меня не узнал и палкой погнал                  туда,Где ласкала прохлада хозяина сада,                  где он рыбу ловил у пруда.С ним были друзья. Увидев, кто я,                  закричал он: «Пробил твой час!Околей, злодей!» Он бранился зло, а друзья еще злей                  в сто раз.Я взмолился тогда: «Два упавших плода                  мне, как милостыню, подай».Суд бабу[16] был скор: «Ты, по сути, вор,                  хоть на вид и свят, негодяй!»И, себя губя, рассмеялся я:                  «Справедлив судьбы приговор:Раз земля моя чтит святым тебя,                  то я, разумеется, – вор».

Урваши[17]

Не мать, не жена, всех родивших и всех родившихся               краше!Отрада небесного сада, Урваши!Вечер накинет на землю усталую свою золотую полу,Но ты не затеплишь светильник в углу;Когда ночь совершит полкруга,Не подойдешь, с опущенным взором подруга,Шагом стыдливым к постели супруга, —Заря нагая и нежная!Ты – безмятежная!Саморожденный, без завязи, цвет неземного               растенья, Урваши!Скоро ль твое цветенье, Урваши?Ты в утро вселенной возникла из моря, из пены               курчавой, —Чаша амриты в правой, а в левой – чаша с отравой.У влажных ног небесами дарованнойОкеан разволнованныйЗмеей притих зачарованной.Жасмина цветок белоснежный, богов любимица                вечная!Ты – безупречная!Молодость мира! Чьей уродилась ты дочкой,                Урваши?Где проросла непорочной цветочной почкой,               Урваши?В чьем доме, в каком обиталище темного днаСамоцветами и жемчугами играла одна?Лился ли свет драгоценных камней над люлькой                твоей из коралла,Убаюкана морем, ты веки свои закрывала, —Но во вселенной явилась в красе небывалой,Очнувшаяся, прозревшая,Дивно-созревшая!От века возлюбленная вселенной, Урваши!С красотой несравненной, Урваши!Мысли отшельников – коврики для твоих               лучезарных  ног,Перед очами твоими все три мира томимы тоской               сладчайших тревог.Ароматами веет пьянящими ветер, тобой упоенный.Как шмель, насосавшийся меду, бродит поэт               опьяненный, —В очарованном сердце с песнью неугомонной.Но тебя уже нет, – в звоне браслетов исчезла               в легкой одежде своейТы, что молний быстрей!Когда перед взором богов самозабвенно ты пляшешьВолной разыгравшеюся, Урваши,Море вторит тебе, и оно свою гладь взволновало,Колышутся, зыблясь, хлеба – золотое земли               покрывало.С твоего ожерелия сыплются звезды, и нет им                конца, —Смертные смотрят – замирают сердца,Отливает кровь от лица.У окоема рвется твой пояс, повязь потайная,Необычайная!В небесах, позлащенных восходом, ты сияешь,               Заря-Урваши!Сверкаешь, улыбкой весь мир одаряя, Урваши!Омыто слезами вселенной тело твое искони,Кровью сердец три мира обагрили твои ступни.В лотос, таящий все сладострастные мира тревоги,Ты погрузила подобные лотосам ноги.В струях влажных волос, ты блещешь в земном                чертоге,Ты, для кого не бывало на свете весов,О спутница снов!О не знающая сострадания! Ты рыдания               слышишь наши?Без тебя, страдая, рыдая, мы томимся, глухая                Урваши!Из сонных, бездонных глубин, как на рассвете                века,В покрове из мокрых волос вернешься ль в мир               человека?В первых лучах заревых, на виду у вселенной целой,Будет ли каплями слез струиться тело?Возникнешь ли вновь, чтобы море запело,Славя тебя полнозвучною песней,Всех песен чудесней?Месяц восторга угас, не вернется держащая чаши,О закатившаяся Урваши!Ныне, увы, и дыханье весны, ее нежные звукиСлиты со вздохом вечной разлуки.В ночь полнолунья, когда лишь улыбки кругом,Память играет на флейте в унынье немом;Слезы мы льем,Но вдруг мелькнет среди слез надежда, едва               постижимая, —О ты, неудержимая!

Джибондебота

(«Божество жизни»)

О ты, для кого отворилась души ограда!Надежда моя и отрада!Все ли желанья твои воплотились во мне?Чашу жизни наполнил я по краяПечалью и радостью ради тебя,Теперь мое сердце – подобиеВыжатого винограда.Из благоуханий, тонов,Оттенков, ритмов и сновСоткал я ткань покрывалаДля брачного ложа,Во имя твоей мимолетной причудыЯ желаний золото плавить буду,Становясь каждый деньИным, непохожим.Я не знаю сам, почемуТвой выбор пал на меня,Жизни моей властитель мудрый,Любишь ты ночь мою или утро,Работу или досуг,Текущие в доме твоем день ото дня?На своем одиноком троне, в тиши,Слышал ли ты песнопенья моей души?Осенью душной, зимой и весной,Когда барабанят дожди по прудам,Сплетал ли в гирлянды тыМечтаний моих цветы,Искал ли в лесах моей юностиПути по моим следам?Скажи мне, что ты увидел,В меня погружая взор,Простил ли мои сомненья,Славу мою и позор,Дни без благословений,Безверье ночных мгновений?Многое миновало, Владыка.В безлюдном лесу осыпались мне в укорБлагоуханные богослужений цветы;Расстроилась лютня,Чьи струны натягивал ты,Как же петь мне, поэт?Ведь нет со звуками слада,А гимны твои торжественны и просты, —Когда вечер на плечи накидывал плащ темноты,Я в твой сад приходил поливать слезами цветы,Но меня усыпляла прохлада.О ты, для кого отворилась души ограда,Неужели мои сокровища – сны,Пробужденья, и жизнь, и чары, и песниЧерез миг обратиться в ничто должны?Объятья слабеют,Поцелуи пьянить не смеют…Неужели ночь отступает,А рощи жизни рассветом озарены?Если так, то скорей разбей отжившее воплощенье,Дай мне новые чары и красоту,               существованье и предназначенье,Черные волосы подариВзамен седины суровой,На новой свадьбе свяжи меняУзами жизни новой.

  Из книги  «Жатва»   («Чойтали»)

1896   

Переправа

Через реку людей перевозит паром.Кто – из дома, а кто возвращается в дом.Две знакомых деревни по двум берегам.От зари до зари все в движении там.Сколько в мире крушений, столкновений и бед,Сколько помнит история с незапамятных лет,Сколько золота, крови, сколько попранных прав,Сколько новых корон порассыпалось в прах!Бесконечные смены стремлений сулятТо амриту сладчайшую, то убийственный яд.Ну а здесь – их названья известны навряд —Только две деревушки друг на друга глядят.Ходит изо дня в день через реку паром.Кто – из дома, а кто возвращается в дом.

Карма[18]

         Я утром звал слугу и не дозвался.Взглянул – дверь отперта. Вода не налита.         Бродяга ночевать не возвращался.Я без него, как на беду, одежды чистой не найду,         Готова ли еда моя – не знаю.А время шло и шло… Ах, так! Ну хорошо,         Пускай придет – я проучу лентяя.Когда он в середине дня пришел, приветствуя                меня,         Сложив почтительно ладони,Я зло сказал: «Тотчас прочь убирайся с глаз,         Мне лодырей не нужно в доме».В меня уставя тупо взор, он молча выслушал                укор,         Затем, помедливши с ответом,С трудом слова произнося, сказал мне: «Девочка                моя         Сегодня умерла перед рассветом».Сказал и поспешил скорей к работе приступить                своей.         Вооружившись полотенцем белым,Он, как всегда до этих пор, прилежно чистил,                скреб и тер,         Пока с последним не покончил делом.

К цивилизации