Устами Буниных. Том 2. 1920-1953

17 / 4 [августа]

Ал. Ник. [Толстой. — М. Г.] сегодня утром сообщил, что Бальмонт говорил, что Юлий Ал. здоров. Он видел его часто на Арбате в круглой шапочке и все в том же пальто, вид у него не плохой. […]

[Привожу единственную запись Ив. Ал. Бунина за этот период:]

Париж, 19 авг. 1920 г.

Прочел отрывок из дневника покойного Андреева23. «Покойного»! Как этому поверить! Вижу его со страшной ясностью, — живого, сильного, дерзко уверенного в себе, все что-то про себя думающего, стискивающего зубы, с гривой синеватых волос, смуглого, с блеском умных, сметливых глаз, и строгих, и вместе с тем играющих тайным весельем; как легко и приятно было говорить с ним, когда он переставал мудрствовать, когда мы говорили о чем-нибудь простом, жизненном, как чувствовалось тогда, какая это талантливая натура, насколько он от природы умней своих произведений и что не по тому пути пошел он, сбитый с толку Горьким и всей этой лживой и напыщенной атмосферой, что дошла до России из Европы и что так импонировала ему, в некоторых отношениях так и не выросшему из орловского провинциализма и студенчества, из того Толстовского гимназиста, который так гениально определен был Толстым в одной черте: «Махин был гимназист с усами…».

[Из записей Веры Николаевны:]

22 августа.

С утра народ: Куприн, Толстой, Зноские, Бальмонты, опять Толстой, Могилянский. Ян нездоров. […]

Бальмонт бледен, одутловат. Он очень деликатно передал мне о смерти Севы24, думая, что я не знаю. Сева умер от истощения еще прошлой осенью. […]

26 / 13

[…] Телеграмма от Струве. Вызывает Яна и Карташева25 в Севастополь. […]

4 сентября.

Вчера обедали у Полякова26, были Неклюдов27, бывший дипломат, какой-то барон, Куприны и Бальмонты. Больше всех говорил Неклюдов. Он хорошо объяснил, откуда началась идеализация мужика. Это от помещиков, которые приехавши из столиц в деревню, поражались добротой, преданностью дворовых, старых слуг, нянек, а до настоящих мужиков они не доходили. […]

8 сентября.

Вчера у нас обедало все семейство Бальмонта и Ландау28. Были литературные разговоры, были и политические, и было чтение стихов Бальмонта. […] Ян говорил, что манера Тургенева для него нестерпима. Бальмонт считает, что он самый крупный русский поэт, что он, и только он, создал идеальный тип русской девушки. Ян: Но ведь эти образы бесплотны, вы сами вливаете в них содержание. Бальмонт: Вот это и хорошо. То и велико, во что можно вливать содержание. Ландау: Но вы и Иван Алексеевич, вы разве подписались бы хотя бы под «Накануне»? Ян, улыбнувшись: Нет.

Бальмонт с раздражением говорил о Толстом, ему не нравятся ни «Война и мир», ни «Казаки», ни «Анна Каренина». А какую глупость он [Толстой. — М. Г.] писал об искусстве или о Шекспире. Выше всех писателей он ставит Эдгара По.

Потом говорили о Москве. […] Бальм[онт] сказал: Горький негодяй. Мне он говорит «они» и бранит «их», а сам Ленину пишет дифирамбы. […] Он [Бальмонт. — М. Г.] говорил, что нужно страдать вместе Россией.

14 / 1 октября.

[…] М[арья] С[амойловна] носится с Бальмонтом и, на мой взгляд, она оказывает ему медвежью услугу, как она несколько раз оказывала Яну. Она истерически кричит, что он герой. А между тем Джемс рассказывает, что только ему было позволено купить валюту, что провожали его на автомобилях и посадили в поезд с помпой. Конечно, Бальмонт не большевик, конечно, он страдал там, но геройства я не вижу. Видела Бальмонта, он говорил мне, что комиссары его не провожали, провожали его Зайцевы, Марина Цветаева и подобные люди. […]

29/16 октября.

[…] Были вчера у Мережковских. Долго сидели с Гиппиус29. Она по внешности еще интересная женщина. Держится просто, но с сознанием собственной славы. Сначала почти не замечала меня, потом удостоила несколькими фразами. […] Она сказала, что теперь нет политики, т. к. «жизнь стала политикой». […] Верит в поход Савинкова: «Нужно побеждать большевиков их же способами, а не регулярными войсками». Балаховича хвалит, говорит, что он знает каждого солдата в лицо. […] Провал Деникинской армии она предсказывала еще летом 19-го года. […] К Врангелю она относится с опаской. […]

Потом пришел, когда мы уже уходили, Мережковский. […] У него приятная улыбка, мне кажется, он искренний человек. Ян вел с ним деловые разговоры насчет печатания книг. […]

Они показывали свои комнаты. Очень приятные. […] У них своя мебель, и как это чувствуется. […]

15 ноября.

Армия Врангеля разбита. Чувство, похожее на то, когда теряешь близкого человека. […] Вчера у нас обедали Тыркова30 с мужем. Она горит желанием борьбы. […]

16 ноября.

Мы снова живем от известия до известия. Снова надежда сменяется отчаянием, снова ждем, мучаемся, уходим в себя. […]

Вчера был у нас П. Б. [Струве. — М. Г.] […] постарел за это время, но все такой же очаровательный, благородный человек. Он говорил, что теперь он себя чувствует еще более подчиненным Врангелю, чем раньше. […]

21 ноября.

[…] Весь день перестукивала статью Яна против Уэльса. […]

Струве просил свести его с Авксентьевым, Фондаминским и Рудневым, чтобы инициативу этого взял на себя Ян. Сегодня мы были у всех трех. […]

2 дек.

У Яна вчера был сердечный припадок. Его уложили в постель. Он целый день работает. Очень кроток и пока что терпелив. […]

3 дек.

Яну немного лучше. Но все время он в постели. Я никого к нему не допускаю. […] Ал. Ив. [Куприн. — М. Г.] бывает, но сидит всегда очень мало. […]

14 / 1 [декабря]

[…] Вчера были у нас Толстые и Шполянский. Третьего дня — Тэффи, Лоло, Мережковские. […] Дам я не пустила к Яну. Мужчины его достаточно утомили.

23 / 10 дек.

[…] Ян сказал, что если в субботу будет кровь, он согласится на операцию31. […] Ян для ухода больной тяжелый, принимает все, как должное, скуп на слова, на ласки, не проявляет благодарности. Единственные заботы — чтобы я спала. […]

31/18 [декабря]

Последний день европейского старого года. […] Сегодня были в первый раз на токах. Ян довольно хорошо выдержал. […] Сам сошел по лестнице. Обедал за столом и до сих пор не разделся, лежит и читает Герцена. […]

1921

[Дневники В. H. за этот год перепечатаны на машинке. Привожу выдержки:]

1 янв./19 дек.

[…] За четверть часа до «басурманского» Нового года я заснула. В 12 часов пришло все семейство Куприных с шампанским. Потом пришел Кузьмин-Караваев1. Он рассказал, что раз был на заседании «Объединенных Земств и городов», и его поразили отчеты. […] Отчет о типографии 350.000 франков — устроена она якобы для того, чтобы дать возможность работать беженцам, а работает там только 9 человек. […] Скоро они удалились.

Днем у нас долго сидел Мирский2. […] Был Ландау. […] Вечером у нас был Ельяшевич3. […] Струве он считает одним из крупных людей нашего времени. Говорили о «Деловом комитете». Его формула: «Можно войти в деловой комитет только тем, кто сумеет накормить беженцев, не растратив имущества русского. А то распродадут весь флот и, если падут большевики, не на чем будет перевезти ничего из Крыма в Одессу». […]

20 дек. / 2 янв.

Ян проснулся поздно. Настроение у него тяжелое. Он сказал: «вот поправился, а зачем — неизвестно. Хуже жизни никогда не было». […]

Вчера у Толстых […] были принц Ольденбургский, Фондаминский, Авксентьев, Тэффи, Балавинский, Ландау и еще кто-то. Ольденбургский очень интересуется эсерами и Толстой, с которым он уже на «ты», сводит его с ними. Устраивает его рассказ в их журнал.

23 дек. / 5 янв.

[…] Сегодня, когда мы садились в автомобиль, я видела в окне Авксентьева массу эсеровских голов, очень возбужденных и довольных. Приехал Виктор Чернов4. — «Они, кажется, вполне уверились, что опять их времечко настало, опять царствовать начнут», — сказал Ян, усмехаясь.

24 дек. / 6 янв.

[…] Вечером пришли Толстые, мы уговорили их пойти с нами к Ельяшевич. Там, кроме нас, Толстых, Куприных, были еще Бернацкие. Его я не узнала. Теперь ни один вечер не обходится без министра, хотя бы одного. Вот время! […] Были разговоры и о Петре Великом, главным образом, между Куприным и Толстым. Куприн нападал на Толстого, что он не так написал Петра. Куприн был сильно на взводе, но все обошлось благополучно.

Была музыка. Бетховен. […]

26 дек. / 8 янв.

Аминад зашел и рассказал несколько анекдотов.

Саша Койранский говорит, что он разваливает фронт у эсеров, он секретарь в «Современных записках».

30 дек. / 12 янв.

[…] Перед сном гуляли, говорили о том, почему партии […] всегда врут, уверяя, что их программа — это воля народа или воля пролетариата? В действительности, члены партии думают, что это хорошо, что это лучше для народа. […] Говорили и о будущем России, о том, что фактически ее поделят под видом окрайных государств, где будет протекторат то англичан, то французов, то немцев…

Ян сообщил, что вчера прочел у Герцена, как Гегель сказал привратнице: «Какая скверная погода», а она ответила: «Слава Богу, что такая-то есть, хуже было бы, если бы не было никакой». Герцен находит, что это мещанская психология. А ведь это сама мудрость!

1 / 14 января.

Утром, довольно рано для визита, разбудил меня звонок. Прибыл в Париж Гребенщиков5. Я отказалась будить Яна, ссылаясь на его болезнь. […] Днем был Мирский. […] У Толстых вчера пировали весело. Сняты были двери между столовой и салоном, и получилась большая комната. […] Было решено встречать Новый год в 10 часов, в час, когда в России полночь. […]

Вначале было довольно неоживленно, даже грустно. Все только усердно ели с сосредоточенным видом. Как бывало в 18-ом году в Москве весной. […] В 10 часов, подняв стаканы, мы выпили за всех близких, оставшихся в России. Потом […] все немного повеселели. Но разожгло, «раскипятило и воспламенило» всех цыганское пение. Пела Шишкина-Афанасьева, которую теперь пропагандирует Аминад, и чуть ли не все пустились в пляс. Даже Ян не удержался, несмотря на сердце, сделал несколько цыганских движений, с таким выражением, что привел всех в восторг. […]

В полночь мы, Куприны и Яблоновские ушли. […]

Гребенщиков рассказывал, что его жена шьет ему костюмы. Вот молодец! […] Он жил, как бедняк, в Одессе, а потом поехал в Крым и дачу построил. Далеко пойдет и богат будет. И как он ненавидит большевиков, ненавистью мужика, собственника. И сила в нем большая. Но обидчив, как семинарист, и совершенно невоспитан.

7 / 20 января.

Заседание в Комитете прошло сегодня не очень гладко […] Когда обсуждался вопрос о просьбе Куприна дать ему 1000 франков, то Д. сказала: «если нет денег, то нельзя жить вдвоем в 4 комнатах». (А их трое!) Значит, писателю нельзя иметь отдельного кабинета для занятий!? […]

Вечером Ян с Толстым пошли к Мережковским. Я осталась дома до прихода Аитова. […] Аитов проводил меня до Мережковских […] Говорили о плане «Дневника писателей», который хорошо было бы издавать еженедельно, в виде тетрадки […] Потом говорили об Ангеле и Дьяволе. Затем Мережковский развивал мысль, что биография писателя иногда важнее его творений. Толстой не соглашался. […]

8 / 21 января.

[…] Вечером был Ландау, который получил письмо от своих, что они в Ровно. Он был взволнован, растерян и, может быть, поэтому очень интересен. Просидел у нас до 12 часов. Обедал он вместе со Шполянским, Инбером и Габриловичем. Пол-обеда шел разговор о Яне.

— И представьте, что очень редко бывает — все четверо хвалили его. Один даже доказывал, что он очень добрый.

— Конечно, Шполянский, — перебила я.

— Почему вы угадали?

— Потому что я знаю, как он относится к Яну.