Званый обед с жареными голубями

– Я… разыскиваю знатного хозяина. Это вы?

– Я привожу в порядок брюки для людей, – произнес старик, застенчиво улыбаясь, и спросил: – Может, и вам погладить?

– Это вы тот, кто…

– Сегодня мне исполнилось семьдесят. – Гладильщик сбрызнул брюки водой, под горячим утюгом зашипело, пошел пар.

– Простите, это ваша супруга? – спросил я.

– Что ж, все имеет свое название… – сказала женщина. – Вы уж извините, у меня совсем плохо с ногами.

– Я хочу поблагодарить вас… – начал я. – Мне никогда прежде не доводилось присутствовать на таком банкете и вряд ли доведется в будущем.

– Бог милостив, – сказала женщина.

– Я пригласил всех по телефонному справочнику, – сказал гладильщик.

– Могу я спросить, откуда родом столь великодушный человек?

– Deroppefra, – ответил мужчина по-датски, без тени тщеславия, и снова погрузился в работу.

Это типично датское выражение весьма любопытно. Оно может соответствовать и английскому «from up there»,[2] но самое примечательное, что это датское выражение еще означает: «Из Исландии».

– И как же вы себя чувствуете в этих роскошных покоях?

– Да как вам сказать, – ответил мужчина без тени удивления. – Это апартаменты для главы государства. Слышишь, жена? Я тут ни при чем. Пусть бюро путешествий отвечает. Я надеюсь, мы тут никому не помешали.

– Главы государств тоже люди, – сказала женщина. – Все мы здесь люди, все живые, кроме моих ног, только они омертвели. Некоторые говорят, что мир – сплошной обман.

– А вы что скажете? – спросил я, обернувшись к мужчине. – Как, по-вашему, господин портной, мир – обман или реальность?

– Я не портной, – поправил мужчина, – я просто глажу брюки. Дело в другом: удивительно, что трава после лета ни на что не пригодна. И тем не менее тот, кому приходилось весной удобрять выгон да еще дышать запахом ворвани, когда на берегу топят китовый жир, – тот не скажет, что наш мир – обман.

– Простите за нескромность, но, наверно, это очень большая ответственность – иметь столько денег, чтобы закатить пир на весь телефонный справочник?

– Что правда, то правда, – отозвался мужчина. – Я чувствую ответственность. Потому и пригласил всех, кого нашел в телефонной книге. Я слышал, что мой далекий предок Эгиль Скаллагримссон хотел в старости осыпать золотом и серебром всех, кто был на тинге[3] у реки Эхсарау. Но это ему не удалось, и тогда он бросил все свое добро в самый глубокий речной омут. Умнейший был человек.

– Как можно заработать столько денег, чтобы оплатить такой пир? – спросил я.

– Глажкой брюк, – ответил старик, – к сожалению.

– К сожалению?

– Да, конечно, я тут ни при чем. Я был так бестолков, что никак не мог обучиться портняжному делу. Говорили, что я крою вкривь и вкось, без конца накалываю иголкой пальцы, что из меня ничего путного не выйдет. Вот меня и поставили на глажку, на большее не хватило способностей.

– Как бы там ни было, вы научились делать это виртуозно, если рассчитываете справиться с такой грудой брюк.

– Я понял одну мудрую истину: сегодня нельзя стать умнее, чем ты был вчера.

– Господь велик всегда и во всем, – молвила женщина.

– Почему вы приехали в этот город? – спросил я.

– Именно здесь я научился гладить брюки. Вернулся к своей колыбели, как говорили в старину. Теперь я бесплатно глажу брюки всем постояльцам отеля.

– Должно быть, вам пришлось долго копить деньги, чтобы закатить такой банкет?

– У нас всегда было полное изобилие, – сказал мужчина.

– Всегда были картофель и рыба, – добавила жена.

– Поначалу мы вообще хотели выбросить все лишние деньги, – сказал гладильщик. – Так нет, одурачили меня, уговорили положить их в банк под проценты. А когда банк потом не знал, что делать с моими деньгами, посоветовали нанять адвоката и вложить их в недвижимость, в дома, Люди, мол, очень нуждаются в жилье. Но стоило мне обратить деньги в дома, как такое началось! Сперва денег стало вдвое больше, затем вдесятеро, потом в сто и, наконец, в тысячу раз больше. На эти деньги покупалось все больше и больше домов, а сами дома приносили все больше и больше денег. Однажды ко мне неожиданно пожаловал адвокат с двадцатью пятью новенькими американскими автомашинами. А я-то сроду в машину не садился! «К чему мне все эти автомобили, добрый человек?» – спросил я. «Это ваша выручка за дома», – ответил он. А то пришли и сказали, меня, мол, ждет большой корабль, и другое судно тоже скоро прибудет, оно уже в пути.

– Да, у нас столько было неприятных хлопот, – сказала жена. – Эти проклятые бумаги продолжали расти в цепе против нашей воли. Мы просто не видели выхода. Во всяком случае, на этом свете. Но, как говорится, всевышний милостив. Теперь он ведет нас к концу, мои ноги уже мертвы до бедер.

– А вам не приходило в голову пожертвовать деньги на общественно полезное дело? – спросил я.

– Как же, думали и об этом, и пе однажды, – ответил гладильщик. – Если бы нашлось учреждение, которое может воспрепятствовать идиотам наживать большие деньги, я бы с удовольствием поддержал его. Я не раз подумывал, а не ссудить ли мне деньги властям вместо налогов, которые они собирают, или по крайней мере отказать по завещанию. Но оказывается, те, кто собирает налоги, по закону не имеют права принимать подарки. Они берут только то, что им положено, и ни одного эре больше.

– А почему не пожертвовать что-нибудь университету?

– Университету? – Мужчина от удивления даже утюг отставил. – Там такие высокообразованные люди, а я едва умею читать. Они там все ходят в сюртуках, а у меня сюртука никогда в помине не было. К лицу ли мне, гладильщику, ссужать больших людей подачками на сюртуки.

– Ну, а в фонд для поэтов? – спросил я.

– А есть ли они теперь, поэты? – спросил гладильщик.

– По крайней мере на улицах их можно встретить, – ответил я.

– Ну них нет денег? – опять удивился он.

– Некоторые, может, и наскребут на пиво, а у других и того нет.

– Но поймите же, с какими глазами я, тупица, подойду на улице к гению и стану приглашать его на кружку пива, – ответил гладильщик. – Я лично отродясь не пробовал пива. Слыхал, что напиток этот дурной, а стихов и вовсе никогда не мог выучить. Я глажу то, что люди надевают на часть тела, которая утрачивает благородное название спины. Не считаю себя достойным обратиться даже к портному, не то что к поэту.

– У нас есть книга псалмов, – сказала женщина, – там есть благословенный псалом о святом пастыре Паудле Йоунссоне из Видвика «Уповая на твою любовь». Зная этот псалом, в других не испытываешь потребности.

– Кстати, о церкви, – сказал я. – Можно бы и ее поддержать.

– Пристало ли мне поддерживать господа?

– Ну, наконец, есть детские дома, – сказал я, и тут гладильщик встрепенулся.

– Вот от этого была бы польза, если б только кто-нибудь смог учредить приют, похожий на тот, в котором я вырос. Я бы такого человека очень поддержал, но при одном условии: он должен поручиться, что воспитанники не станут добывать денег. Взялись бы вы за это, мой друг?

– А еще какие требования? – спросил я.

– Мой приемный отец брал с прихода за ребенка всего лишь шесть крон, тогда как другие требовали двадцать пять. В те времена деньги были еще деньгами. О благословенный запах ворвани с берега, смешанный с запахом свежего навоза! Вот такой бы дом мне завести. Или представьте себе акулье мясо с душком, с хорошо нарубленной молокой, – при одном воспоминании слюнки текут. А под рождество нас заставляли надевать рубашки наизнанку, чтобы сбить с толку вшей. А теперь вот некоторые говорят, будто мир нереален, будто он вроде как выдумка и чепуха. Не было случая, чтобы наш воспитатель, прилежный рыбак-крестьянин, не выкроил ранним воскресным утром часок и не задал нам хорошей взбучки авансом на целую неделю. Никого в жизни я так не любил и не почитал, как этого человека с густой, лохматой бородой. Нам, ребятишкам, он казался самим господом богом в образе человеческом. Да, великое было время, но боюсь, оно уж не вернется…