Стать человеком

— Наконец-то вы явились, — сказал он, увидев Эндре, — я было подумал, что не дождусь вас до скончания века. — И он показал ему на стул: — Садитесь, расстегнитесь или снимите шинель, а то вспотеете.

В комнате дежурного было действительно жарко. Капитан вытер вспотевший лоб, не обращая внимания на Эндре, снял телефонную трубку и попросил дежурного телефониста соединить его с дежурным по министерству обороны. Потом он положил трубку, закурил и стал молча ходить взад-вперед по комнате.

Эндре хотелось спросить, что случилось, но он сдержал свое нетерпение и, следя глазами за капитаном, подумал было, что его решили демобилизовать досрочно. Однако потом понял, что не настолько важна его демобилизация, чтобы из-за этого будить его ночью. Только теперь он взглянул на часы. Было двадцать минут второго. До утра поспать уже вряд ли удастся.

«Может, меня хотят посадить на гауптвахту? — подумал вдруг Эндре. — Из-за письма к Дьерди...» Он написал девушке много разной чепухи и теперь попробовал припомнить письмо целиком, но, как ни старался, не мог вспомнить ни одной строчки. «Чепуха! Если бы они захотели арестовать меня, то не нужно было бы звонить в министерство. Речь идет, очевидно, о чем-то другом...»

Шарди сел за стол, закинув ногу на ногу.

— Ну и везет же вам, Варьяш! — проговорил он. — Когда я был солдатом, никто не поднимал шума из-за того, что я не ехал домой в отпуск. А из-за вас ночью подняли на ноги чуть ли не всю армию.

«Вот черт! Большего вреда отец мне вряд ли мог причинить. Подложить такую свинью! Наверное, совесть замучила, вот и делает разные глупости...» Но Эндре промолчал, продолжая с любопытством разглядывать офицера.

— Знаете, друг мой, это нехорошо. Нехорошо, черт возьми! Говорю это чисто по-дружески, а не по долгу службы. Можете закурить, если хотите. Подобные поступки сводят на нет всю нашу политико-воспитательную работу. — Шарди пододвинул пепельницу поближе и продолжал: — Я могу сколько угодно разъяснять солдатам суть нашей демократии и политики, а они, вспомнив о вас, просто засмеют меня. И будут правы, друг мой. Правы!

— Поверьте, товарищ капитан, я представления не имею о том, что, собственно, произошло.

Шарди только отмахнулся:

— Не имеете представления? Вы хоть меня не считайте дураком. — Мускулы на его полноватом лице напряглись, и он скривил рот в горькой усмешке: — Вот что я вам скажу, Варьяш. Если бы я был таким же известным писателем, как ваш уважаемый папаша, и так же талантливо умел рассказывать в своих романах о коммунистической морали, то своего сына я воспитал бы несколько иначе и заставил бы его честно выполнять свой гражданский долг. — Он смял сигарету. — Рядовой Варьяш, видите ли, не поехал домой! Когда я, служа в армии, не приезжал домой, отцу тоже было неприятно. Он шел к хромому сапожнику Тоту и говорил: мол, сын почему-то не приехал на побывку, не знаю, что о ним случилось. Отец, вероятно, даже ругался, но Тот как ни в чем не бывало стучал молотком. И все шло своим чередом. А ваш отец поднял на ноги чуть ли не всю армию. Почему, черт возьми, так происходит? Один может позвонить министру обороны, если его сын не приехал домой, а другой — не может.

Эндре расстегнул шинель. «Хоть бы поскорее зазвонил этот проклятый телефон, — думал он. — А что, если он вдруг сломался, тогда придется бесконечно долго выслушивать нравоучения дежурного. По глазам видно, что он ждет не дождется, когда я начну с ним спорить. Пусть ждет, а я помолчу. Правда, если хорошо подумать, то я попал в дурацкое положение, да и капитан во многом прав. Непонятно только, почему он все это говорит мне, ведь я абсолютно не виноват в том, что мой отец может позвонить министру по телефону. Теперь, наверное, печать сына номенклатурного работника будет сопровождать меня всю жизнь. Но, видит бог, я этого не хотел. А люди рассуждают так: «Варьяшу легко: ни один преподаватель не посмеет провалить его на экзаменах. Ему стоит только слово молвить своему папаше, и дело сделано». Именно поэтому я никогда ничему не радовался по-настоящему. Обо всем этом я мог бы рассказать этому офицеру, но, видимо, не стоит».

Они сидели молча. Наконец телефон зазвонил. Капитан Шарди поднял трубку:

— Докладываю, рядовой Варьяш здесь, в комнате. Ясно. Сейчас передам. — И он подозвал солдата.

Эндре встал и взял трубку:

— Алло...

— Это ты, Эндре? — послышалось на другом конце провода.

Он сразу узнал голос отца.

— Да, я.

— Наконец-то! А то я уж было подумал, что мне так и не удастся поговорить с тобой.

Эндре уловил в голосе отца облегчение, вспомнил, что тот даже не поздоровался с ним, и в смущении взглянул на капитана, который сразу как-то напрягся.

— Что случилось? — спросил тихо Эндре.

Отец молчал. Потом послышался его далекий, чуть дрогнувший голос:

— Твоя мать...

— Что с мамой? — Эндре внезапно ощутил, как судорогой свело что-то внутри и в тот же миг острая боль пронизала все его тело. — Говори же, что случилось?!

Наступила длительная пауза, казалось, телефонная связь прервалась.

— Мама покончила с собой...

Эндре онемел, услышав эти слова.

— Она еще жива, — донесся голос из бесконечной дали, — но надежды мало. Немедленно приезжай. Я все устроил. Ты слышишь меня?

— Слышу.

— Так что же ты молчишь?

«А что я могу сказать? — подумал Эндре. — Что? Я знал, чувствовал, что рано или поздно это произойдет. И все-таки...»

— Жо уже знает? — спросил он наконец, прижав покрепче трубку к уху.

— Нет. Она в Сомбатхее, и я не смог с ней связаться. Ты слушаешь?

— Слушаю.

— Когда от вас идет поезд?

— В Будапешт только утром.

— А в Сомбатхей?

— Не знаю.

— Думаю, тебе надо как-то добраться до Сомбатхея, а оттуда вы вместе с Жокой смогли бы приехать на машине.

— А если поезда в Сомбатхей нет? — Эндре посмотрел на капитана Шарди.

— Отправление в два часа двадцать минут, — подсказал тот.

— Поезд есть. Я еще успею на него, но нужно спешить: до станции довольно далеко.

— Подожди, не клади трубку...

Эндре услышал, как отец советуется с кем-то. Шарди с любопытством спросил:

— Что-нибудь случилось?

Посеревшее лицо Эндре, его озабоченный взгляд свидетельствовали о том, что капитан в своих выводах ошибся: солдата подняли среди ночи не потому, что он не поехал домой, речь шла о чем-то другом, гораздо более серьезном. И Шарди уже испытывал угрызения совести за свои недавние нападки на Варьяша.

— Мама покончила с собой, — сухо ответил Эндре.

В этот момент он не чувствовал ничего, кроме внутренней опустошенности. Его ощущения казались ему сродни ощущениям узника, долгие годы томившегося в заключении в ожидании радостного мига освобождения и вот, когда он, этот миг, наступил, не испытавшего никаких эмоций. А еще Эндре казалось, будто он уже давно ждал этого телефонного звонка. «Мама покончила с собой... Немедленно приезжай». Не раз он переживал страшное чувство утраты и в глубине души оплакивал мать.

А сейчас он стоял, прижав трубку к уху, и ждал, что же будет дальше. Капитан же тем временем думал, насколько черств этот Варьяш: мать покончила с собой, а он не обронил ни единой слезинки.

— Сынок, я договорился, чтобы тебя отвезли на станцию на машине. А если из-за снежных заносов не будут ходить поезда, тебя довезут до самого Сомбатхея. Жду тебя.

— Я немедленно выезжаю.

— Передай трубку дежурному офицеру. Пока, сынок, спокойной ночи.

«Хоть бы этого не говорил! Какая спокойная ночь может быть после подобного известия?» Передав трубку капитану Шарди, Эндре закурил и отошел к окну. Он уперся лбом в холодное стекло и неподвижным взглядом уставился в темноту.

 

Марика легко шагала по снегу. Вечером она пила совсем мало, но и это малое количество алкоголя сейчас приятно согревало ее. Ветер бросал снег в лицо. Марика щурилась, испытывая чувство свободы и радости. Вдали уже мигали огоньки железнодорожной станции, а иногда, когда ветер немного стихал, она отчетливо слышала вздохи паровозов и визг тормозов.

Она взяла с собой только спортивную сумку, уложив в нее кое-что из одежды и подарок для матери — свитер из австралийской шерсти. Этот свитер по ее просьбе привезла из Будапешта коллега по работе. Она купила его в универмаге «Люкс» на площади Верешмарти. Великолепный свитер светло-голубого цвета. Мать наверняка не решится сразу взять его, скажет, что такой цвет идет только молодым. Но Марика, конечно, уговорит ее, объяснит, что она еще совсем молодая женщина. Как странно, матери нет и сорока, а она уже считает себя старухой.

Марика прошла мимо стрельбища. Проселочная дорога оказалась в довольно приличном состоянии: лесопосадки хорошо задерживали снег. Отсюда, с вершины холма, были хорошо видны продолговатые, в форме кирпичиков, здания военного городка с кое-где светящимися окнами. Еще несколько сот метров — и Марика выйдет на шоссе. Когда она прощалась с директором школы, он сказал ей: «Не ходи одна, я тебя провожу». Но чего ей бояться? Хулиганов здесь нет, они чаще встречаются в городах, а не в заброшенном Ердегхате. Марика улыбнулась: «Да, тут самая настоящая провинция...»

— Двенадцать лет назад, — рассказывал директор Доци, покручивая ус, — возвратился Балло домой из Будапешта. Пораскинул умом и решил, что, поскольку у города Кевешд нет пригорода, хорошо бы административно подчинить ему поселок Ердегхат. Как-никак три тысячи жителей, как раз столько, чтобы Кевешд считался первым городом в районе. Таким образом, Марика, я и стал горожанином, а раньше был директором сельской школы.

— Тогда нам жилось лучше, — заметила его жена Пирошка, переведя взгляд с девушки на Доци. — Тебя не таскали каждый день в горсовет. Выпьешь кофе, дочка?

— Свари кофе, свари, ангел мой, — попросил директор, — гулять так гулять. Или мы не горожане?

Пирошка вышла в кухню. Доци откинулся на спинку стула, расправив худое мускулистое тело. По обеим сторонам его рта понуро свисали выцветшие усы. Сегодня он казался более усталым, но глаза по-прежнему светились теплотой.

— Вы хотели дать мне какой-то совет, товарищ директор. Сказали, что вечером... — робко напомнила девушка.

— Да-да, ангел мой, — задумчиво ответил Доци, — я не забыл. — Он закрыл глаза и привычными движениями начал медленно набивать трубку. — Не забыл... — повторил он как бы про себя. — Но сейчас я думаю о том, стоит ли вообще давать советы. Ведь если все делать по правилам, то жизнь наша станет слишком однообразной, мы просто задохнемся от скуки. — Он сунул трубку в рот и раскурил ее. — Ангел мой, мне нравится ваша энергия, и с моей стороны было бы преступлением сдерживать ее. Я желаю, чтобы все ваши планы осуществились. — Он развел руками: — Но исполнение их зависит не только от нас с вами, ведь если бы все было так...

Трагедии, дочь моя, происходят, когда их совсем не ждешь. Ну, к примеру, молодая девушка, назовем ее Марикой Шипош, решает переделать мир. Не весь огромный мир, а маленький мирок под названием Ердегхат. Девушка эта не обладает высокой квалификацией, но старый директор школы и его коллеги принимают ее с радостью. Потом она начинает замечать, что коллеги по работе — и женщины, и мужчины — безразличны к окружающему. Их волнует лишь возможность уехать с периферии, получше устроиться в жизни. Однако судьба складывается так, что они вынуждены жить здесь, на окраине маленького городка, которая ничем не лучше какой-нибудь затерянной в глуши деревни, где о осени до весны дороги непроезжие, а летом все покрывается толстым слоем пыли, где взрослые бог знает почему пьют, пьют от радости и печали. Работают они в старой школе, имеющей всего-навсего двенадцать классных комнат, которую и ремонтировать-то нет смысла. Новую же школу планируют построить только через несколько лет, так как все деньги ушли на реставрацию городской крепости и сооружение нового кафе, потому что сохранение исторических памятников в образцовом порядке для развития туризма имеет первостепенное значение. Подумайте сами, если за пятнадцать миллионов форинтов реставрировать крепость, на месте бывших казарм построить современную гостиницу для туристов, крепостную церквушку переделать в кафе-бар, а в рыцарском зале открыть ресторан, то и у нас можно будет устраивать театральные действа, рыцарские турниры, концерты. Но нам нужна и новая школа с хорошо оборудованными кабинетами, со спортзалом и с горячим душем. Да и Дом культуры нам необходим. Хотелось бы замостить дороги, проложить тротуары... Однако не все сразу, а по порядку...

Жена директора внесла кофе и бесшумно поставила поднос на стол. Взгляд Доци оживился, он наклонился вперед, пододвинул к себе чашку, почти благоговейно сделал глоток, словно не пил кофе, а совершал какой-то торжественный ритуал, привычным движением не торопясь размешал ложечкой сахар, снова поднес чашку ко рту и, закрыв глаза от удовольствия, начал пить.

Марика смотрела на директора, словно маленькая девочка на сказочника, и слушала его так, будто он не излагал ей план переустройства окраины, а рассказывал сказку и героями ее были они сами и жители Ердегхата.

— Не все сразу, дорогие товарищи, всему свое время, ибо мировая социалистическая система заинтересована в том, чтобы посещающие Венгрию туристы могли составить правильное представление о нашей стране. Вот это государственный подход к делу, да и в международном плане важно, чтобы слава о Кевешде распространилась по всему миру. Это, если хотите, и есть своеобразный экспорт пролетарской революции.

— Не говори так много, Фюлеп, кофе остынет, — напомнила жена. — Куда нам, женщинам, до государственных дел, мы все равно в них не разбираемся.

— Я говорю это вовсе не к тому, ангел мой. — Доци поставил чашку на стол, расправил усы ж озабоченно посмотрел на Марику: — Я, ангел мой, очень люблю эту восторженную девушку, и мне будет больно, если она, натолкнувшись на стену непонимания, опустит крылья. Правда, без помощи энтузиастов мир не сумел бы добиться такого прогресса, жертвы, приносимые ими, оказались отнюдь не бесполезными. Но если эту жертву приносит мой брат, мой друг или мой сын, то это причиняет мне боль во много крат более сильную...

— Паникуешь, Фюлеп, С какой стати Марика должна погибнуть? — Жена собрала со скатерти крошки и аккуратно ссыпала их в чашку. — Кто тебя обижает? Никто. С тех пор как ты бросил свои споры и не проводишь ночи за составлением абсурдных планов, никто тебя не трогает. Тебя любят, на каждом празднике отмечают, избирают в президиум. А ты обязан верой и правдой служить тому обществу, чей хлеб ешь.

— Эх, Пирошка, — оказал Доци устало, — как жаль, что ты не понимаешь меня...

— Понимаю, Фюлеп, даже лучше, чем ты думаешь. А о Марике ты не беспокойся: она умная девушка и, чему надо, сама скоро научится.

— Не научится, — возразил Доци. — Марика не желает учиться равнодушию. Она хочет привить порядочность не только ученикам, но и своим коллегам, сотрудникам отдела народного образования, председателю горсовета да и всем жителям области...

Марика шагала по снегу. Ветер пощипывал ей лицо, а падавшие снежинки приятно холодили кожу. Девушка улыбнулась. Она поняла, даже очень хорошо поняла Доци. Но если согласиться с ним, тогда все ее старания — сплошная глупость, тогда она должна бросить школу и пойти куда-нибудь работать служащей. Должна держаться подальше от всяких злободневных проблем, отрабатывать положенные восемь часов, а потом отдыхать, думать о платьях, кавалерах, вечеринках, а когда все это надоест, выйти замуж, накопить денег на машину и отправиться путешествовать по Европе. Когда же и это наскучит, можно родить ребенка. Это тоже жизнь, может быть, для кого-то и неплохая, но что же делать, если она, Марика, с детства мечтала о профессии учителя?

Отказаться от своей мечты только потому, что школа расположена в старом здании, а членов горсовета обуяла мания превратить Кевешд в туристский центр? Нет, она не сдастся так скоро, не примет безразличия своих коллег, их образа жизни. Ее не волнует грязь и отсутствие тротуаров в городе, не боится она и того, что коллеги по работе осудят ее за стремление жить по-своему. Она ведь и сдачи может дать, не такая она робкая, как кажется на первый взгляд. Да и не верит она, что все жители города выпивохи, а члены горсовета — трусы и соглашатели, обуреваемые манией величия. Здесь, как и везде, живут простые труженики, а кроме того, стоит полк. И сколько же полезных дел можно сделать при помощи солдат и офицеров! Но, конечно, не с Евой. С ней все понятно, она явно ошиблась адресом, а вот с лейтенантом Ковачем, например...

Марика не заметила, как вышла на шоссе. На минуту остановилась, повернулась спиной к ветру и немного отдышалась.

По шоссе идти было легче: ветер кое-где начисто сдул с него снег. «А что я, собственно, теряю? — продолжала размышлять Марика. — Преподаватели нужны всюду. От матери я живу отдельно. Значит, мне абсолютно все равно, куда меня направят. Правда, домик жалко бросать, слишком много труда в него вложено, да и приятных воспоминаний связано с ним немало».

Марика жила на краю городка, ближе к цыганскому кварталу. Ее домик стоял на пологом склоне холма. Фруктовый сад размером в двадцать соток был обнесен живой изгородью, а за ней до самого кладбища тянулся хвойный лес. Его разделяла на две части извилистая тропа, по которой ходили на кладбище. За лесом начиналось учебное поле. Несколько лет назад на его месте был луг, но солдаты, проводившие здесь свои занятия, вытоптали всю траву. Теперь следы былой буйной растительности сохранились лишь кое-где.

Раньше в домике жила тетка Марики Роза Вирагош. Она была старой девой и работала на почте. За физический недостаток ее нередко дразнили, поэтому со временем она стала угрюмой и сторонилась людей. Владелицей домика она заделалась после войны, по дешевке купив его у женщины, муж которой сбежал на Запад. Купила, видимо, стремясь уединиться. И за несколько лет превратила заброшенный сад в чудесный уголок, полный роз, тюльпанов и фруктовых деревьев, где и проводила последние годы своей жизни. Чтобы избегать нежелательных встреч с соседями, она сделала в саду калитку и ходила на работу через нее. Она не поддерживала отношений даже со своей сестрой, матерью Марики, которую не любила за ее отменное здоровье. Только одного человека она была согласна терпеть возле себя — Марику. И девушка ежегодно проводила летние каникулы в Ердегхате. С теткой они отлично уживались. Врожденный такт, редкая способность входить в положение других людей помогли девушке подобрать ключ к сердцу тетки Розы.

Поразмыслив над горькой судьбой тетки, Марика поняла, почему она стала такой замкнутой, сторонилась людей. Мать как-то рассказала, что даже родители стыдились Розы. Она была настолько безобразной, что они редко выводили ее на люди, более того, даже прятали от них. А Марика всякий раз старалась выказать тетке Розе свою любовь и привязанность. Полюбила она и городок, живописно раскинувшийся на склонах холмов, окружавших долину Кевешда, и решила по окончании гимназии переехать к тетке, пойти работать в школу и учиться. Но летом тетка Роза заболела, и в течение нескольких недель болезнь свела ее в могилу. Недвижимость она завещала Марике...

Ветер на мгновение стих, и Марика услышала шум мотора приближающейся машины. Потом увидела нащупывавший дорогу свет фар. Девушка остановилась и обернулась. Свет фар ударил ей в лицо, и она подняла руку, чтобы прикрыть глаза. Машина была еще далеко, но Марика все-таки сошла с дороги на обочину и ждала.

Водитель переключил свет на ближний, замедлил движение, а затем совсем затормозил:

— Куда спешим, девушка?

— На станцию.

Это был командирский газик. В кабине водителя сидели двое. Марика услышала, как они тихо переговаривались между собой. «Могли бы и подвезти: места вполне достаточно», — мелькнула у нее мысль. Она подошла ближе, желая разглядеть лицо спрашивавшего, но слабый свет приборного щитка позволял рассмотреть только его силуэт. В следующее мгновение дверца машины распахнулась и на снег выпрыгнул высокий солдат:

— Мы подвезем вас, садитесь.

Марика не заставила себя упрашивать. Она устроилась между водителем и высоким солдатом. Было тесно. «Конечно, я могла бы сесть и на заднее сиденье. А еще лучше, если бы там ехал этот верзила, но ему и в голову не пришло пересесть. Он лишь догадался положить назад мою сумку», — с неудовольствием думала Марика. Между тем водитель нажал педаль газа и машина медленно тронулась. Некоторое время все трое молчали. Ровно гудел мотор, дворники старательно счищали налетавший на ветровое стекло снег.

— А вы куда едете? — поинтересовалась девушка.

— На станцию, — ответил водитель, по-видимому, невысокого роста парень, так как его плечи оказались на одном уровне с плечами девушки. — Вот «генерал» едет в Сомбатхей.

Марика невольно оглянулась:

— Генерал? Где генерал?

— Вот, справа от вас. Только в настоящее время он замаскировался под рядового.

— А-а-а, — протянула девушка и, повернув голову вправо, увидела прямой нос, узкую прорезь рта и выступавший вперед квадратный подбородок. — Вы и есть генерал?

Молодой человек, даже не взглянув на нее и продолжая следить за дорогой, бросил:

— Да, генерал армии...

— У него сегодня плохое настроение, — тихо хихикнул водитель, — не обращайте внимания. Знаете, генералы тоже люди и у них иногда бывает плохое настроение. А вы тут живете, в Кевешде?

— В Ердегхате. Между прочим, меня зовут Марикой Шипош. Я — учительница.

— С удовольствием стал бы вашим учеником, — пошутил водитель. — Если у вас появится желание учить меня, позвоните, спросите Белу Дрекслера, шофера «генерала армии». Вас сразу же соединят. В Сомбатхей едете?

— Да, и немного дальше. Еду к маме на праздники.