Стать человеком

Доци утвердительно кивнул.

— Если хотите, позднее я отвечу на ваш вопрос, а сейчас могу только сказать, что коллектив у нас хороший. Имеются, правда, некоторые недостатки... Кое с чем я в корне не согласна...

Сощурившись, директор взглянул на учительницу снизу вверх.

— Вы, надеюсь, не рассердитесь на меня за откровенность?

— Нет, Марика, не рассержусь.

— Не нравится мне наше равнодушие к недостаткам. Не нравится, что с некоторыми детьми учителя ведут себя запанибрата, а кое-кому даже делают поблажки. Разумеется, это только общие замечания, но как-нибудь я приведу вам и конкретные примеры, — добавила она торопливо.

— Правильно, ангел мой, — улыбнулся Доци. — Мне кажется, я понял вас. Теперь моя очередь. — Однако своего мнения директор так и не высказал, потому что зазвонил телефон: директора приглашали в отдел народного образования при городском Совете. Он встал и развел руками: — Сожалею, Марика, придется прервать нашу беседу. — Он задумчиво посмотрел на заснеженный школьный двор, который был пуст: учащиеся уже разошлись по домам, чтобы вволю порадоваться обильному снегу. — Вы куда-нибудь уезжаете на праздники?

— Завтра утром к маме.

— А знаете, ангел мой, если у вас не будет занят сегодняшний вечер, приезжайте к нам на ужин.

Марика поблагодарила за приглашение и, выйдя из школы, направилась на окраину города, чтобы сначала посетить родителей отстающих учеников, а потом зайти к Ковачам.

 

«Что я понимаю под выражением «и так»? Да-да, надо объяснить, что я имею в виду», — решила она и с любопытством взглянула на терпеливо ожидавшего ответа лейтенанта:

— В пятьдесят шестом году, когда контрреволюционеры во время мятежа убили моего отца, мне было всего десять лет. Подробности событий тех дней я узнала позже из книг и газет. — Она глубоко вздохнула, с ее лица сошло выражение детской безмятежности, и оно как-то сразу повзрослело. — После похорон я записала в своем дневнике...

Ковач прервал ее с легким разочарованием в голосе:

— Извините, в десять лет вы уже вели дневник?

Девушка кивнула, но, заметив мелькнувшее в глазах лейтенанта удивление, в свою очередь спросила:

— Вы находите это странным?

— Как вам сказать... — Он снял очки и не спеша начал их протирать. — Не совсем обычным.

— Отец всегда говорил мне: «Живи прежде всего в ладу с собой, тогда ты сможешь стать настоящим другом и для других. Каждый день смотрись в зеркало собственной совести и не для других, а для себя записывай свои мысли». Конечно, в моем дневнике много разных глупостей, но в то время эти рассуждения казались мне очень мудрыми.

— Чем занимался ваш отец?

— Он был слесарем-инструментальщиком, а потом перешел на машинно-тракторную станцию в село Пернехидвег. Спустя несколько лет его пригласили на должность председателя сельскохозяйственного кооператива «Новая заря». Знаете, где это?

— Где-то у черта на куличках. Интересно...

— Одним словом, после похорон я записала в своем дневнике, что хочу быть такой же кристально честной, как отец. С тех пор прошло девять лет. За это время я поняла, что быть кристально честной совсем нелегко.

Ева принесла кофе. Ковач взял с подноса чашку и сказал:

— Проблему честности можно трактовать по-разному...

— Вы тут философствуете? — спросила Ева, присаживаясь на кушетку.

— Нет, — ответил лейтенант.

Помешивая ложечкой кофе, он ждал объяснений Марики и думал: «Только бы узнать, какое отношение имеет Питю к ее дневнику. Хотя она и многословна, но слушать ее довольно интересно. Правда, может быть, все это игра. Как она сказала? «Живи прежде всего в ладу с собой, тогда ты сможешь стать настоящим другом и для других...» В этом что-то есть...»

Марика отпила кофе из чашки и продолжала:

— За прошедшие годы я убедилась в том, что бескорыстная дружба в наше время большая редкость. Иногда кажется, что она существует лишь в сказках да романах. Если я говорю родителям правду об их ребенке, то дружбе конец.

— Теперь я понял, куда вы клоните, — засмеялся лейтенант и поставил чашку на стол. — Кофе был очень вкусным, Евочка... Мне вы можете свое мнение высказать совершенно спокойно, — повернулся он к учительнице.

— Я и так его высказала бы, — смешно поджала губы Марика. — В нашу школу ходят дети с окраины, попадаются даже дети алкоголиков. Домашняя обстановка, как понимаете, очень влияет на их духовный рост. Сверстники вашего Питю отстают от него в развитии, да и в материальном плане обеспечены гораздо хуже. И дети это прекрасно понимают. Вот что я имела в виду, употребляя выражение «и так».

Ева с удивлением выслушала слова учительницы и решила вмешаться:

— Так что же, по-вашему, Питю должен ходить рваным и грязным? Мне кажется, это просто несерьезно.

Она как-то странно взглянула на Марику.«Уж не с ума ли сошла эта девица?» — красноречиво говорил ее взгляд.

— Я, видимо, не совсем ясно выразилась, — сказала Марика...

— Да нет, очень даже ясно, — кивнул лейтенант и принялся растолковывать жене: — Наш отпрыск интуитивно почувствовал свое превосходство и потому смотрит на ребят свысока...

Ева не на шутку обиделась. Она встала и сказала оскорбленным тоном:

— Я не дура и хорошо понимаю венгерский язык. — Она собрала посуду и демонстративно ушла на кухню.

— Бумм! — прокомментировал Ковач. — Мина взорвалась.

Марика поднялась.

— Не хочу оказаться жертвой взрыва, — засмеялась она, — лучше я уйду. А вы попытайтесь тактично объяснить ребенку, что не всегда становится лидером тот, кто хорошо и модно одет.

Как только Марика ушла, Ева дала волю своему негодованию:

— Послушай, Ковач, я не такая дура, чтобы учить меня уму-разуму в присутствии этих деревенских тетех.

— Кто тебя учит? И почему эта девушка тетеха? И что значит «деревенская»?

Ева ехидно посмотрела на мужа:

— Уж не приглянулась ли она вам, господин лейтенант?

— Ты, вероятно, совсем спятила. Оставь свои глупые шутки, стань нормальным человеком хотя бы на то время, когда я дома. Между прочим, Марика говорила довольно умные вещи. Мы должны обратить внимание...

— Ну и обращай, а меня ради бога оставь в покое. Достаточно того, что я приехала за тобой в этот медвежий угол.

Ковач закрыл глаза и с горечью подумал: «Опять семейная сцена! Только бы отыскать андаксин... Если она не прекратит кричать, приму таблетку, оденусь и уйду в клуб».

Но Ева вскоре замолчала, хотя в голове у нее лихорадочно билась мысль: «Какую колоссальную глупость я совершила, выйдя за него замуж! И как только я на такое решилась? Виноват во всем тот старый дурак: он втравил меня в это дело. Никогда ему этого не прощу...»

 

Познакомились они два года назад на киностудии. Оба снимались в историческом фильме режиссера Абеля Деметера «Панна Цинка». Для участия в массовых сценах Деметер попросил откомандировать из офицерского училища нескольких курсантов, которые владели бы искусством верховой езды. Ева же училась на первом курсе театрального института и была любовницей Деметера. Об их связи не знал никто. Проблемы начали возникать, когда не только преподаватели, но и сам Деметер убедился, что Ева хотя и очень красивая девушка, однако совершенно бездарная.

Если бы у нее были хоть какие-то актерские способности, тогда другое дело, тогда она, не вызывая никаких подозрений, могла бы появляться с ним где угодно, сниматься в его фильмах. Но как протежировать человеку неспособному? Это сразу же бросилось бы в глаза, и их бы очень быстро разоблачили.

Через год Еву из института все-таки ушли, а точнее, отчислили за бездарность. Она страшно переживала свою неудачу, пока во время съемок ей не приглянулся высокий и симпатичный Петер Ковач, да и молодому курсанту понравилась красивая девушка. После нескольких встреч они уже не скрывали своих чувств. Правда, поначалу Ева не думала о замужестве, просто ей нравился, скромный, хорошо воспитанный парень. А когда Ковач попросил ее руки, она решила, что страстная любовь будущего офицера в какой-то мере заменит ей неудавшуюся артистическую карьеру.

Свадьба получилась очень веселой. Но еще задолго до того дня, когда они стали мужем и женой, Ева призналась Петеру:

— Не хочу тебя обманывать относительно моего прошлого... Правда, ты меня об этом и не спрашивал. Однако хочу быть честной до конца: я любила одного человека, и мы были близки с ним.

Откровенность Евы произвела на Ковача должное впечатление.

— Благодарю тебя, Ева, — сказал он. — Конечно, я никогда бы не посмел интересоваться твоим прошлым, я люблю тебя такой, какая ты есть. Но мне нравятся, что обо всем я узнал от тебя самой.

После свадьбы — а она состоялась, когда Ковача выпустили из училища, присвоив ему звание «лейтенант», — его назначили в часть, расквартированную в селе Надькевешд, «Не беда, — решила Ева, — это даже неплохо — на несколько месяцев переменить обстановку. Потом мы переедем в Будапешт». Так и договорились с родителями. Отец Евы, старший инженер одного из столичных проектных институтов, очень обрадовался браку дочери, так как довольно быстро полюбил Петера.

— Постарайтесь жить поэкономнее, — напутствовал он молодых, — хоть в провинции жизнь намного дешевле, а когда вернетесь в столицу, мы купим вам кооперативную квартиру. Я дам вам на это двадцать тысяч форинтов.

Но несколько месяцев службы в провинции растянулись сначала на год, а потом и на два. С каждым днем провинциальная жизнь становилась для Евы все более невыносимой. Теперь она даже себе не могла объяснить, каким образом дошла до такого состояния, когда ей стало прямо-таки невмоготу...

Первые недели прошли как в волшебном сне. В военном городке жило около тридцати офицерских семей и множество холостых офицеров. Все они приняли красивую молодую женщину с исключительным радушием. Особое очарование придавала Еве ее причастность к загадочному артистическому миру, ведь она долго вращалась в нем. Чуть ли не каждый день их приглашали в гости, и Ева, которую переполняла радость, с затаенным трепетом и любопытством знакомилась с жизнью, дотоле совершенно ей не известной.

В первые недели она и впрямь не понимала, что окунулась в неведомый ей мир, только чувствовала, что люди, с которыми она встречалась, живут какой-то особой, напряженной жизнью, однако не придавала этому никакого значения. Не замечала она и озабоченности на лицах офицерских жен, невольно или сознательно скрываемой под милыми улыбками. Она видела только радостные лица. Довольно симпатичными казались ей и немного шумные офицеры, которые делали ей комплименты, пили за ее здоровье и слегка подтрунивали над Петером, всегда очень остроумно защищавшимся.

Однажды она решила сделать Петеру сюрприз — приготовить для него фаршированного цыпленка. Стряпала она еще плоховато, хотя охотно училась кулинарному искусству и даже находила в этом удовольствие. И теперь, внимательно изучив рецепт по кулинарной книге, Ева посчитала его слишком сложным и решила обратиться за советом и помощью к жене Шарди.

Клара, пухленькая блондиночка, встретила ее очень радушно, хотя обычно выглядела крайне озабоченной. Правда, и сейчас на ее бледном, почти бескровном лице лежала печать усталости, под глазами темнели круги. Врывавшиеся через окно лучи яркого весеннего солнца еще резче подчеркивали это.

— Клара, что с тобой? Ты больна?

— Нет, просто немного устала. Входи, пожалуйста. — Жена Шарди широко распахнула дверь и пригласила Еву в сверкавшую прямо-таки стерильной чистотой кухню.

— Я ненадолго, — сказала Ева, присаживаясь на табурет, — Задумала приготовить фаршированного цыпленка, но не знаю как.

Клара оперлась на кухонный шкаф, поправила густые светлые волосы и, скрестив полные руки на пышной груди, принялась объяснять порядок приготовления блюда. Слушая ее, Ева заметила, что слова слетали с красивых, но бледных губ Клары машинально, а мысли витали где-то далеко-далеко. «Либо она больна, либо у нее что-то случилось», — решила Ева, поблагодарила за совет, однако с места не двинулась. Она ободряюще поглядывала на смущенную соседку, но та отвечала ей лишь жалким подобием улыбки.

— У тебя какие-то неприятности, Клара? — спросила Ева участливо. — Ты только скажи, я охотно помогу тебе.

Клара ответила не сразу. Она поднесла руку к своему пухленькому подбородку, нежно погладила его, а потом, закрыв глаза, тихо произнесла:

— Как ты решилась стать женой военного?

Ева сначала не поняла вопроса.

— Бедняжка! Ты даже не знаешь, что ожидает тебя в будущем. — Клара оторвалась от шкафа и села напротив. — Неужели ты не видишь, как мы живем?

— А что я должна видеть? — спросила Ева с трепетом и, глядя в скорбное лицо соседка, почувствовала себя так, как в детстве, когда вместе с другими детьми они сидели на берегу Дуная и рассказывали друг другу страшные сказки. Забыв о цыпленке, она решила наконец выведать все то тайное, что скрывалось за лучезарными улыбками офицерских жен.

Но соседка, словно устыдившись того, что сболтнула лишнее, поторопилась смягчить неловкость ситуации своей вялой улыбкой:

— Глупости я говорю, не слушай меня, дорогая. Дура я, да и только.

И потом, как Ева ни пыталась узнать причину столь странного поведения Клары, та замкнулась и так ничего и не сказала. Духота усиливала чувство беспокойства, и Ева едва дождалась возвращения Петера. После ужина она рассказала обо всем мужу.

Ковач внимательно выслушал ее, закурил и принялся за кофе.

— Понимаешь, Ева, — начал он, когда жена наконец замолчала, — пора тебе кое над чем задуматься. Служба в провинциальных гарнизонах ставит офицерских жен действительно в нелегкое, а подчас прямо-таки в затруднительное положение. Разумеется, причин для этого много, но нет никаких оснований впадать в отчаяние, если мы с тобой постараемся понимать друг друга...

— Можешь спокойно говорить все, — прервала мужа Ева.

— Ты только не волнуйся, дорогая... Как бы тебе получше объяснить? Вся беда в том, что у офицерских жен слишком много свободного времени и они постоянно друг у друга на виду. Устроиться на работу здесь почти невозможно, да и развлечений никаких нет, вот они от скуки и сплетничают друг про друга. У офицеров же, их мужей, свободного времени слишком мало, да и домой они приходят совсем уставшими...

И действительно, свободного времени у Ковача с каждым днем становилось все меньше и меньше: вставал он все раньше, иногда на заре, а домой возвращался все позже. Летом, во время полевых учений, они не виделись неделями, а осенью, с приходом в часть молодого пополнения, свободного времени стало оставаться и того меньше.

Ева все чаще сидела дома одна. Пробовала ходить к соседкам, но ей это быстро надоело: общих интересов у них не оказалось, а выслушивать бесконечные жалобы и причитания наскучило. Каждую женщину они разбирали по косточкам и с каким-то нездоровым интересом копались в чужих жизнях. Вскоре Ева узнала, у кого какие долги, кто из женщин неряха и грязнуля, у кого сколько полотенец, постельного белья, кто что ест на ужин.

Короче говоря, она досконально познала окружавшую ее действительность, и это повергло ее в отчаяние. Нет, она не хотела так жить. Лучше оставаться незамужней и жить в одиночестве, чем смириться с нравами, царившими в городке. Однако одиночество действовало ей на нервы. И хотя ее любовь к Петеру не ослабла, но она каким-то образом изменилась. Когда мужа не было дома, Ева очень скучала, когда же он был рядом, они часто ссорились. Причиной всему, как она считала, был сам Петер: он никак не соглашался перевестись в Будапешт... Ночью они обычно мирились, а на другой день все начиналось сначала.

Теперь Ева скучала все чаще. Скука невольно пробуждала в ней смутные желания, уводила в мир грез. Долгими осенними вечерами, стремясь освободиться от скуки и однообразия, она садилась у теплой кафельной печи и искала спасения в воспоминаниях или мечтах. В окна ударялись холодные капли дождя, пронзительно свистел ветер, а она сидела и ждала Петера, предаваясь мечтам, разумеется светлым и радужным. Она верила в то, о чем мечтала. Верила, что талантлива и только ради Петера пожертвовала искусством. Одно за другим оживали в памяти события прошлого, с приятным трепетом вновь и вновь переживала она волнующие мгновения своей беззаботной жизни до замужества. В такие моменты в душе у нее пробуждались глубоко запрятанные желания, словно автоматически, в действие вступала фантазия, заставляя ее грезить о возможных любовных приключениях. В своих мечтах Ева становилась возлюбленной парней, с которыми она когда-то встречалась, но любовь которых отвергла, потому что тогда ей этого не хотелось. Сейчас же она не могла отогнать от себя подобные мысли...

Появление в семье Питю, родители которого погибли в автомобильной катастрофе, немного скрасило ее одиночество. Вскоре и она, и Петер полюбили живого, смышленого мальчика. Через него они познакомились с Марикой, и молоденькая учительница внесла, хотя лишь на время, что-то новое в их жизнь. Однако свободного времени у Марики было очень мало, и они встречались с ней довольно редко. Но когда они бывали вместе, Ева сразу оживала. Она много рассказывала о кино, о жизни богемы и о многом таком, чего в действительности никогда не было. Естественно, главной героиней всех этих историй была сама Ева, симпатии которой домогался кто-нибудь из известных актеров. Вот это была жизнь! Летом — курорты в Тихани или Шиофоке, зимой — Кекеш, по вечерам — бесчисленные бары и театры... Фантазия Евы не знала границ.

— Долго я здесь не выдержу, — пожаловалась она как-то Марике. — В провинции жить просто невозможно.

— Миллионы людей живут в провинции и даже в худших условиях, чем мы.

— Это меня не интересует. Значит, они рождены для такой жизни, а я — нет.

Марика понимала Еву и жалела ее, но помочь ничем не могла.

С приближением Нового года Ева острее, чем когда бы то ни было, почувствовала свое одиночество. «И это моя судьба? Вставать каждый день в шесть часов, готовить завтрак, стирать, заниматься уборкой. И так всю жизнь?»

Она мыла посуду. Жирная вода липла к ее покрасневшим, опухшим рукам. И Ева не выдержала — расплакалась.

Вошел Ковач. Остановился у стола и сразу обратил внимание на трясущиеся плечи жены:

— Ева!

Она молча всхлипывала и складывала посуду, не обращая внимания на мужа.

— Евочка, что с тобой? — Петер подошел к жене, обнял ее за плечи и нежно привлек к себе: — Дорогая, не надо так расстраиваться. — Он поцеловал ее в шею, а затем повернул лицом к себе: — Ну посмотри же на меня!

Ева после некоторого колебания подняла на него полные слез глаза. Сквозь щели плохо заделанных окон свистел ветер, стояла тишина, зловещая тишина. В это время темнело рано, и в комнате уже наступили сумерки.

Ковач долго смотрел с жалостью на жену и тихо сказал: