Помоги проекту - поделись книгой:
— Он целый день тащил меня на спине…
Жубиаба монотонно повторил:
— Злое дело закрывать глаз милосердия. Жди тогда беды.
Негр поднялся с колен и стал спускаться с холма, унося свою страшную историю.
Антонио Балдуино слушал и запоминал. Это была школа жизни. Единственная школа, которую он и другие мальчишки с холма могли посещать. Здесь они получали образование и выбирали себе профессию: мошенничество, воровство, разбой. Для этих профессий не требовалось большого образования. Можно было выбрать другое: рабство поденщика на плантациях или рабство у станка.
Антонно Балдуино слушал и запоминал.
Однажды на холме Капа-Негро появился приезжий. Он остановился в доме доны Марии, толстой мулатки, разбогатевшей, как говорили, за счет клиентов Жубиабы. Приезжий хотел, чтобы макумбейро вылечил его: вот уже много лет он страдает от невыносимой боли в правой ноге. Врачи давно уже от него отказались после того, как ими было поставлено множество разнообразных диагнозов и выписана целая куча дорогих лекарств. Болезнь прогрессировала, с ногой было все хуже, и от постоянной боли он уже не мог больше работать.
И тогда он предпринял это путешествие к знахарю Жубиабе, который своим врачеванием излечивал все болезни на холме Капа-Негро.
Человек этот приехал из Ильеуса, богатейшей столицы какао, и его появление почти вытеснило из сердца Антонио Балдуино прежнего кумира Зе Кальмара.
В два приема Жубиаба почти вылечил приезжему ногу, и в воскресенье тот пришел к дому старой Луизы. Все обращались с ним уважительно: ясно было, что деньги у него водятся, — разбогател на юге, да и Жубиабе отвалил за лечение миллион рейсов. Одет был приезжий в дорогой кашемировый костюм, но когда ему принесли письмо, присланное синье Рикардине, и попросили прочесть, он сказал:
— Я не умею читать, дона…
Письмо было от ее брата, умиравшего с голоду на Амазонке. И человек из Ильеуса дал ей сто мильрейсов. Когда он подошел к собравшимся у дома Луизы, все почтительно смолкли.
— Не желаете ли присесть, сеу Жеремиас. — Луиза пододвинула ему соломенный стул с дырявым сиденьем.
— Премного благодарен, дона…
И поскольку никто не отваживался нарушить молчание, он спросил:
— Ну, о чем вы тут беседовали?
— По правде говоря, — ответил Луис-сапожник, — говорили мы здесь о вашем крае, где все само в руки плывет, где любой кучу деньжищ огрести может…
Человек опустил голову, и все в первый раз заметили, что его жесткие курчавые волосы сильно тронуты сединой, а лицо все в глубоких морщинах:
— Ну, это не так… Работать там приходится много, а заработки плохие…
— Но ведь вы, сеньор, нажили немало…
— Ничего я не нажил. У меня крошечный клочок земли, а я в тех краях живу уж тридцать лет. Трижды в меня стреляли. Там никто не может быть спокоен за свою жизнь.
— Но там, верно, все храбрецы? — допытывался Антонио Балдуино.
— Взгляните на него, еще одному храбрецу не терпится туда уехать…
— Там ведь все смелые, да? — упорствовал Антонио.
Приезжий погладил курчавую голову мальчика и сказал, обращаясь ко всем:
— Дикая земля… Земля, где стреляют и убивают…
Антонио Балдуино не сводил с него глаз, вот сейчас он услышит удивительные вещи.
— Там убивают на спор. Спорят, куда упадет подстреленный: направо или налево. Бьются об заклад… А потом стреляют, чтобы узнать, кто выиграл…
Он обвел взглядом собравшихся, желая уловить произведенное впечатление, снова опустил голову и продолжал:
— Был там один негр, вытворял он черт знает что… Жозе Эстике… Таких отчаянных я в жизни своей не видывал. Дальше уж, как говорится, ехать некуда… Но и злодей, однако, первостатейный. Настоящая чума в образе человеческом.
— Небось из банды жагунсо?[17]
— Никакой не жагунсо, а богач фазендейро. Земли у него под какао было — ног не хватит обойти. А покойников за ним числилось и того больше.
— И ни разу в тюрьму не угодил?
Рассказчик взглянул на спросившего с кривой усмешкой:
— В тюрьму? Этакий-то богач…
Его саркастическая ухмылка досказала остальное. Собравшиеся недоуменно смотрели на него. Затем, уяснив смысл сказанного, продолжали молча слушать человека из Ильеуса.
— Знаете, что он однажды выкинул? Приехал в Итабунас верхом и, завидев одного местного богача, спешился и говорит: а ну-ка, подставь мне свой карман, я туда помочусь… И что же? Тот подставил, как миленький… Знал, что Зе Эстике любого уберет с одного выстрела. А в другой раз приехал в Итабунас и встретил там белую девушку, дочку чиновника. И что вы думаете, он сделал? «Девушка, говорит, давай-ка расстегни мне штаны, я хочу помочиться…»
— Ну и что же, расстегнула она? — Зе Кальмар громко захохотал.
— А что ей было делать, бедняжке?
Тут уже вся мужская половина слушателей разразилась хохотом, ее симпатии были явно на стороне Зе Эстике. А каброши смущенно потупились.
— Убивал и увозил он девушек, насильничал над ними. Никого не боялся, вроде как помешанный.
— А погиб он как?
— А погиб от руки одного тамошнего хлюпика гринго…[18]
— И как это случилось?
— Этот гринго придумал обрезать ветки на какаовых деревьях. До него там этим никто не занимался. Разбогател, купил клочок земли, завел плантацию. А потом уехал к себе на родину, жениться. Привез жену, такую беленькую, ну прямо фарфоровая кукла. А плантация этого гринго была как раз бок о бок с владеньями Жозе Эстике. В один прекрасный день Эстике проходил мимо и увидел, как жена гринго расстилает на солнышке белье. Ну, он сразу глаз на нее положил и говорит Николау…
— Кто такой Николау?
— Да гринго того так звали… Вот он ему и говорит: пусть твоя куколка меня ожидает здесь ночью. Николау, понятно, до смерти перепугался и рассказал обо всем соседу. А тот ему говорит: «Либо надо жену отдать, либо к смерти готовиться — Зе Эстике дважды не повторяет. Раз он сказал, что придет за твоей женой, значит, так оно и будет». Бежать уже поздно, да и куда убежишь? От соседа гринго воротился сам не свой. Не мог он отдать свою красавицу жену, за которой ездил в родные края. Но тогда придется умереть, и его жена все равно достанется Зе Эстике…
— И что же он придумал? — Слушатели не могли сдержать нетерпения, только Зе Кальмар улыбался, давая понять, что у него в запасе история похлеще этой.
— Зе Эстике пришел ночью, как обещал. Но вместо женщины его встретил гринго с топором и разнес ему череп пополам… Страшная смерть…
Одна из женщин отозвалась:
— Поделом ему… Молодец гринго!
Другая в испуге крестилась. А человек из Ильеуса перешел уже к другим историям про выстрелы и убийства, столь частые в тех краях. А когда он вылечился и уехал, Антонио Балдуино тосковал о нем, словно влюбленный о девушке. Вот так, в лунные вечера на холме Капа-Негро, маленький Антонио Балдуино слушал разговоры его обитателей, слушал и запоминал. Ему еще не исполнилось и десяти, когда он дал себе клятву, что добьется, чтобы и про него сочинили ABC, и тогда о его подвигах будут петь и слушать с восхищением другие люди, на других холмах.
Жизнь на холме Капа-Негро была суровой и нелегкой. Люди с холма работали много и тяжело: кто в порту, на погрузке и разгрузке судов, кто носильщиком, кто на фабрике или в мастерской сапожника, портного, в парикмахерской. Женщины продавали на кривых улочках города сладкий рис, мунгунсу, сарапател[19], акараже[20], стирали белье или служили кухарками в богатых домах, расположенных в фешенебельных кварталах. И многие ребятишки тоже работали. Чистильщиками обуви, посыльными, разносчиками газет. Кое-кого брали на воспитание в зажиточные семьи. А остальные проводили дни на склонах холма в драках, беготне, играх. Они были еще малы, но они уже знали, что их ждет: они вырастут и пойдут работать в порт, где будут сгибаться в три погибели под тяжестью мешков с какао или им придется зарабатывать себе на жизнь на каком-нибудь гигантском заводе. И это не вызывало в них протеста — ведь так уж повелось спокон веков: дети с красивых и зеленых улиц становились врачами, адвокатами, инженерами, коммерсантами, преуспевающими людьми. А дети с холма становились слугами этих людей. Именно для того они и существовали — и сам холм, и его обитатели. Это еще с детства понял и запомнил Антонио Балдуино, наблюдая каждодневную жизнь взрослых. В богатых семьях дети наследовали профессию дяди, отца или деда, знаменитого инженера, удачливого адвоката, дальновидного политика, а на холме, где жили негры и мулаты, их дети наследовали рабство у богатого белого господина. Таков был обычай, единственный обычай. Потому что обычай вольной жизни в африканских джунглях был забыт, и редко кто вспоминал о нем, а тех, кто вспоминал, высылали и преследовали. На холме один Жубиаба был ему верен, но тогда еще Антонио этого не знал. Кто из живущих на холме мог назвать себя свободным: Жубиаба, Зе Кальмар? Но и тот и другой подвергались преследованиям: один за то, что был макумбейро, другой за то, что был жуликом. Антонио Балдуино запомнил героические истории, услышанные им от обитателей холма и забыл про обычай рабства. Он решил войти в число свободных, тех, о ком складывают ABC и поют песни, тех, кто рано или поздно становится примером для всех черных и белых, погрязших в безнадежном рабстве. Еще там, на холме, Антонио Балдуино выбрал борьбу. И на все, что он впоследствии делал, его толкали эти истории, коих немало он наслушался лунными ночами у дверей теткиного дома. Эти истории, эти песни открывали людям радость борьбы. Но люди этого не понимали, или уж слишком глубоко укоренился в них обычай, рабский обычай. И все же кое-кто слушал и понимал. Антонио Балдуино был из тех, кто понял.
На холме, неподалеку от дома старой Луизы, жила женщина по прозванью Аугуста Кружевница. Кружевницей прозвали ее потому, что целыми днями она плела кружева, а по субботам продавала их в городе. Но часто ее можно было застать сидящей неподвижно, с глазами, устремленными в небо: казалось, она хотела разглядеть там что-то, невидимое для других. Она всегда присутствовала на макумбах в доме Жубиабы и, не будучи негритянкой, пользовалась полным доверием макумбейро. Аугуста частенько одаривала Антонио Балдуино мелочью, которую тот, складываясь с другими мальчишками, тратил на леденцы и дешевые сигареты.
О Кружевнице рассказывали много всяких небылиц: никто не знал, откуда она пришла и куда держала путь. Она осталась на холме, но никому так и не удалось ничего от нее выведать. Однако ее рассеянный взгляд и грустная улыбка порождали среди обитателей холма слухи о несчастной любви и связанных с нею злоключениях. Сама Аугуста, когда кто-нибудь докучал ей расспросами, отвечала одно:
— О, моя жизнь — это готовый роман… Остается только записать…
Продавая кружева (отмеряла она их простейшим способом: намотав на правую руку, которую она держала у подбородка, отматывала левой, вытягивая ее во всю длину), Аугуста нередко сбивалась со счета.
— Один… два… три… — Она запиналась в досаде и волнении, — двадцать… как двадцать… Кто это сказал двадцать? Я еще только три насчитала… — Растерянно глядя на покупательницу, она объясняла: — Вы не можете себе представить, сеньора, как он меня путает… Я считаю правильно, а он мне на ухо начинает считать быстро-быстро, прямо ужас берет… Я еще только до трех дойду, а он уже двадцать насчитал… Никак мне от него не отвязаться. — И тут она принималась умолять кого-то невидимого: — Сгинь, сгинь, дай мне отмерить кружева как положено… Сгинь…
— Кто вам мешает, синья Аугуста?
— Кто, кто… Кто же еще может быть? Все он, злодей, ни на шаг от меня не отходит. И после смерти своей в покое меня не оставляет.
В другой раз дух забавлялся тем, что связывал Аугусте ноги. Она останавливалась посредине улицы и начинала со стоическим терпением распутывать веревки, которыми якобы были связаны ее ноги.
— Вы что это делаете, синья Аугуста? — спрашивали ее прохожие.
— А вы что, не видите? Веревки распутываю, негодяй-то мой ноги мне связал, чтобы я не могла ходить продавать кружева… Он, видно, хочет, чтобы я с голоду умерла…
И она продолжала развязывать невидимые веревки. Но когда у нее начинали выпытывать, кто же все-таки такой этот дух, Аугуста замолкала. Взгляд ее устремлялся вдаль, на губах застывала печальная улыбка.
— Бедная Аугуста не в своем уме, — еще бы, она столько перенесла…
— Но что такое с нею приключилось?
— Молчи. Все знают, какая у нее была жизнь…
Аугуста Кружевница была первой, кто повстречался на холме с оборотнем. Случилось это безлунной ночью, когда в грязных переулках холма царил густой мрак и только кое-где тускло светились окошки домов. В такие ночи выходят привидения, в такие ночи раздолье ворам и убийцам. Аугуста поднималась по склону холма, и вдруг из зарослей до нее донесся леденящий душу вой. Она взглянула в ту сторону и увидела метавшие огонь глаза оборотня. До сих пор Аугуста не очень-то верила в эти россказни про оборотня и безголовую ослицу. И вот она увидела оборотня собственными глазами. Бросив корзину с кружевами, Аугуста обратилась в бегство. Добежав до Луизиного дома, она, трясясь от ужаса, прерывающимся голосом поведала о своей встрече с оборотнем; от пережитого испуга у бедняжки глаза чуть на лоб не вылезли, а ноги подкашивались от непосильного бега.
— Глотни водички, — успокаивала ее Луиза.
— Спасибо, хоть немного страх меня отпустил, — благодарила Кружевница.
Антонио Балдуино, который все это слышал, обежал с этой новостью весь холм. Теперь только и разговоров было, что про оборотня, а на следующую ночь уже трое видели чудовище: кухарка, возвращавшаяся с работы, Рикардо-сапожник и Зе Кальмар, который метнул в оборотня нож, но тот только разразился зловещим хохотом и скрылся в зарослях. В последующие ночи все прочие жители холма тоже видели страшилище, которое с хохотом от них убегало. Холм был объят ужасом: все двери запирались наглухо, и по ночам никто не осмеливался выходить из дома. Зе Кальмар предложил устроить на оборотня облаву, однако смельчаков отыскалось немного. Кто встретил предложение Кальмара с восторгом — так это Антонио Балдуино, — он сразу набрал целую кучу острых камней, чтобы было чем сражаться с чудищем. Слухи о нем все росли: Луиза заметила его тень, когда поздно вечером поднималась к себе домой, а Педро еле успел от него удрать. Все жили в тревоге, никто ни о чем не мог говорить, кроме как о чудовище. На холме появился репортер из газеты, делал какие-то снимки. Вечером в газете было напечатано его сообщение, что никакого оборотня не существует и что это выдумка обитателей холма Капа-Негро. Сеу Лоуренсо купил газету и всем показывал, но напечатанное никого не разуверило в существовании оборотня, поскольку все видели его собственными глазами, а кроме того — оборотни всегда были, есть и будут.
Мальчишки с холма, устав от беготни, тоже на все лады толковали о чудовище.
— Мне мать сказала, что из негодных ребят и выходят оборотни. Натворит малец всяких пакостей, а потом…
— А потом у него начинают на руках и на ногах расти ногти, и в полнолуние он превращается в оборотня.
Антонио Балдуино возликовал.
— Давайте все станем оборотнями!
— Давай становись, коли тебе не терпится попасть в преисподнюю…
— Эх вы, жалкие трусы!
— Коли ты такой храбрый, чего ж ты ждешь?
— Ну и стану, и даже очень скоро. А что для этого надо?
Нашелся один мальчишка, который знал, как стать оборотнем, и он принялся обучать Антонио:
— Сперва отрасти ногти и волосы, про мытье забудь и думать, и каждую ночь ходи смотреть на луну. И тетке груби и делай все наперекор. Когда будешь глядеть на луну, стань на четвереньки…
— Эй, Антонио, ты мне покажешь, как это стоять на четырех лапах? — вмешался другой, желая поддразнить будущего оборотня.
— Я вот тебе сейчас покажу… по роже… Пусть тебе мать твоя показывает…
Мальчишка в ярости вскочил. Антонио Балдуино процедил предостерегающе:
— Эй ты, рукам воли не давай!
— А вот и дам. — И он смазал Антонио по физиономии.
Они покатились по земле. Мальчишки следили за дракой. Противник Антонио был сильнее, однако Антонио Балдуино не зря считался лучшим учеником Зе Кальмара, — он стал одерживать верх. Но тут сеу Лоуренсо выскочил на улицу и разнял дерущихся, проворчав:
— Оно и видно, что безотцовщина!
Побежденный отошел в сторону, а Антонио Балдуино, заправляя в штаны разодранную рубаху, уже выспрашивал дальше знатока по части оборотней:
Поделиться книгой: