«Мой бедный, бедный мастер…»

Булгаков не мог не знать, что «путевку в жизнь» «Дням Турбиных» дал именно Сталин, которому пьеса очень нравилась (по количеству посещений вождем спектакль «Дни Турбинных» уступал только «Любови Яровой» К.А.Тренева). Не заканчивались арестом и вызовы Булгакова на допросы в ОГПУ (политический сыск не решался на это без санкции «сверху»). И, на конец, Сталин открыто выступил в защиту «Дней Турбиных» в 1927 и 1928 го дах, о чем следует сказать особо.

Напомним: «Дни Турбиных» были разрешены в постановке сроком на один год. По окончании сезона А.В.Луначарский, пунктуально выполняя ре шение Политбюро, снял пьесу со сцены Художественного театра. После на стойчивых заявлений К.С.Станиславского в защиту пьесы вновь состоялось заседание Политбюро, на котором было принято новое решение о продле нии срока постановки еще на год. Хотя Станиславский направлял свои пись ма К.Е.Ворошилову, А.П.Смирнову (секретарю ЦК), А.М.Лежаве (зампреду Совнаркома) и другим партийным и государственным деятелям, всем было ясно, что они действовали по указанию Сталина.

Осенью 1928 года Главрепертком настоял на том, чтобы спектакль был снят. Казалось, противники «Дней Турбиных» теперь-то добьются своего, по скольку Станиславский как раз находился на лечении за границей. Однако Сталин решительно и открыто выступил в защиту пьесы. Об этом сравни тельно недавно стало известно из публикации письма А.В.Луначарского к Сталину от 2 февраля 1929 года (см.: Литературная газета. 1993. 25 апреля). В письме наркома просвещения говорилось: «В начале текущего сезона (то есть осенью 1928 года. – В.Л.) по предложению Главреперткома Коллегия НКПроса вновь постановила прекратить дальнейшие спектакли «Дней Тур биных», но Вы, Иосиф Виссарионович, лично позвонили мне, предложив снять это запрещение, и даже сделали мне (правда, в мягкой форме) упрек, сказав, что НКПрос должен был предварительно справиться у Политбюро…» Весьма интересно и продолжение письма: «Если разного рода безответствен ные журналисты и демагогствующие молодые люди пытаются вешать собак на НКП за попустительство в отношении «Дней Турбиных», то НКПрос отве чает на это молчанием и охотно несет во всей полноте ответственность за ис полняемое им распоряжение Политбюро…»

Все это свидетельствует о поддержке Сталиным пьесы «Дни Турбиных». Следовательно, у Булгакова были все основания считать покровительство генсека (если не самому писателю, то пьесе) вполне реальным. В то же время Булгаков ощущал все нарастающее давление со стороны ОГПУ, Главрепеткома, прессы. Невольно в его мыслях мог возникнуть четкий водораздел между вождем, с одной стороны, и органами политического сыска, Главрепертко ма, прессы – с другой.

Воланд по внешности, приемам, манере поведения, да и по некоторым по ступкам (искушает Иванушку разметать изображенный на песке образ Спаси теля) напоминает «лукавого». Но по существу, по самой своей сути, он – явле ние сугубо положительное, ибо по ходу действия романа выявляет и наказы вает людей, творящих зло. Само его появление в «красной столице» связано с тем, что город этот перенасыщен злыми делами и помыслами. И главной задачей Воланда (в ранних редакциях романа) было уничтожение Москвы (путем сожжения) как средоточия человеческой мерзости. И хотя в последу ющих редакциях Булгаков смягчает, по цензурным соображениям, свой пер воначальный замысел (полное уничтожение города заменяется сначала силь ным пожаром, а затем поджогами отдельных зданий), в отношении отдель ных персонажей романа писатель даже ужесточает свою позицию: Воланд жестоко казнит руководителя Союза писателей богоборца Берлиоза, шпио на-осведомителя барона Майгеля. То есть казнит тех, на кого, по традицион ной логике (в случае если бы Воланд выполнял свойственные ему функции), он должен был бы опираться и действия кого должен был приветствовать. И наказывает Воланд, опять-таки, именно тех, кто действует в этом мире по законам «лукавого»: председателя жилтоварищества взяточника Босого, пья ницу и развратника Степу Лиходеева, лгуна и хама Варенуху, буфетчика-во ришку Сокова, авантюриста Поплавского, доносчика Алоизия Могарыча и т.п. А помощники Воланда наделяют Маргариту сверхъестественными спо2 М. Булгаков собностями, чтобы она с их помощью смогла устроить погром в жилищах пи сателей и критиков, ранее беспощадно травивших ее возлюбленного… Сло вом, Воланд и его «шайка» осуществляют в Москве те действия, которые же лательны были… автору романа.

Важно также подчеркнуть, что Воланд высказывает (в разных редакциях ро мана) такие мысли и соображения, которым можно только удивляться, ибо они указывают на высокие нравственные критерии, по которым «консультант» ме рит мир земной. И дело не только в его высказываниях по поводу отдельных от рицательных явлений и персонажей («Рассказывают, что у вас суд классовый?»; «Я вообще не люблю хамов…»; «…достаточно одного взгляда на лицо Хустова, чтобы сразу увидеть, что он сволочь, склочник, приспособленец и подхалим»), но и в обобщающих оценках «московского народонаселения». Частично они со держатся в ответе Воланда на вопрос Берлиоза о правдивости евангельских сви детельств по поводу криков иудеев «Распни его!» в одной из ранних редакций романа. «Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших!.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вме шаться в суд, чинимый прокуратором, да еще таким, как Пилат! Поясню, наконец, сравнением. Идет суд в ревтрибунале на Пречистенском бульваре, и вообрази те, публика начинает завывать: «Расстреляй, расстреляй его!» Моментально ее удаляют из зала суда, только и делов. Да и зачем она станет завывать? Решитель но ей все равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа, Владимир Мироно вич, во все времена толпа – чернь…» Но вот в беседе с буфетчиком-мошенни ком Воланд задает несколько «интересных» вопросов, среди которых и такой «наивный»: «Скажите, в Москве есть мошенники?» И когда буфетчик на это «криво и горько улыбнулся», Воланд вскричал: «Ах, сволочь-народ в Москве!» И затем в сеансе черной магии (в ранних редакциях – белой магии!) «незнако мец» задает присутствующим в зале главный свой вопрос: «Изменились ли эти горожане внутренне, э?» И чуть позже, когда над «горожанами» уже проведены соответствующие опыты, сам и отвечает на этот сакраментальный вопрос: «Алчны, как и прежде, но милосердие не вытравлено вовсе из их сердец. И то хорошо». Следует заметить, что ответ этот в различных редакциях романа зву чит по-разному, смягчаясь последовательно от редакции к редакции, но перво начальный смысл его все-таки сохраняется: «московское народонаселение» нравственно не улучшилось. И об этом же свидетельствует неожиданно проник новенная реплика Воланда после услышанной им просьбы Маргариты вернуть ей ее возлюбленного: «Я никак не ожидал, чтобы в этом городе могла существо вать истинная любовь…» Более уничтожающей характеристики главному горо ду страны и его обитателям вряд ли можно придумать.

Итак, Воланд фактически выступает в романе обличителем пороков, ис коренителем зла и защитником нравственности. Можно ли после этого удив ляться следующему диалогу между «Неизвестным» и Берлиозом:

«- Должен вам сказать, – заговорил Владимир Миронович, – что у вас не дурные знания богословские. Только непонятно мне, откуда вы все это взяли.

– Ну, так ведь… – неопределенно ответил инженер, шевельнув бровями.

– И вы любите его, как я вижу, – сказал Владимир Миронович, прищурив шись.

– Кого?

– Иисуса?

– Я? – спросил неизвестный и покашлял: – Кх… кх, – но ничего не отве тил».

Вот такого «лукавого», любящего Христа (!), создал Михаил Булгаков. И конечно, такому важному и в высшей степени своеобразному персонажу можно было вложить в уста самые сокровенные свои мысли.

Кстати, и другие герои романа (даже второстепенные) тоже неоднократ но высказывают авторские мысли, чаще всего обличительные. Вот идет до прос председателя жилтоварищества Поротого (Босого), уличенного во взя точничестве. Но при этом из показаний Поротого выясняется важная де таль: коммунист-то он липовый, вступивший в партию «из корыстолюбия»… Вездесущий и всезнающий Коровьев, как бы продолжая эту щепетильную те му, дает и другому коммунисту, Степе Лиходееву, удручающую характеристи ку: «Пять раз женился, пьянствует и лжет начальству». А вот представитель переродившегося духовенства, отец Аркадий Элладов, призывая заключен ных добровольно сдавать валюту государству, обосновывает это тем, что вся кая власть дается народу от Бога и что Божие – Богу, но кесарево принадле жит кесарю (то есть валюта принадлежит действующей власти). При этом Аркадий Элладов приравнял советскую власть к кесарю, что даже у дремуче темного Никанора Босого вызвало глухое негодование из-за неуместности сравнения. Подобные нравоучительные сценки разбросаны по всему тексту романа, и они, к нашему удивлению, оказываются чрезвычайно актуальными и в наше время (взять хотя бы сцену с фальшивыми деньгами во время сеанса черной магии). Но иногда автор прибегал и к грустно-озорной тайнописи. Так, повествуя о приключениях некоей мадам де Фужере – она «решила по править свои нервы и для этого съездить на два месяца в Париж к сестре… с которой не виделась четырнадцать лет», – Булгаков в деталях рассказывает о своих попытках выехать в 1934 году в отпуск за границу, чтобы «поправить свои нервы» и повидаться с братьями (проживавшими в Париже), с которы ми он не виделся четырнадцать лет. Разумеется, и попытки «мадам де Фуже ре» окончились полным провалом.

Воланд, как фигура многофункциональная, вытворяет массу антихристи анских вещей, делая все наоборот. Писатель, выбрав временем действия предпасхальные дни, тем самым предоставил Воланду широчайшие возмож ности для проявления своей «дьявольской» сути перевертыша в антихрис тианской ритуалистике, что особенно хорошо просматривается на великом бале у сатаны.

Но все это придумано, как мы уже отмечали, опять-таки для «похожес ти» – чтобы Воланд хотя бы в чем-то походил на дьявола, хотя, надо заме тить, и в этой части Булгаков весьма вольно и своеобразно толкует демоничес кую ритуалистику, поскольку не она для него главное. Главная задача Воланда, по мысли писателя, – борьба со злом, хотя бы и в рамках формулы: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Разумеется, такая идея (гениальная и сомнительная в одно и то же время) могла возникнуть у писателя только в состоянии, близком к отчаянию. И это подтверждается множеством фактов, которые мы уже приводили (травля, слежка, доносы, допросы). И сам писатель не скрывал своего состояния. Об ратим внимание на концовку процитированного письма к М.Горькому: «…мне не к кому обратиться…» Чуть позже Булгаков писал своему брату Николаю: «Защиты и помощи у меня нет».

Так где же искать защиту и помощь? Ответ вроде бы дан в романе: «Конеч но, когда люди так несчастны, как мы, они ищут спасения у трансцедентной силы…» То есть у выдуманного «спасителя» Воланда… Между тем писатель по нимал и ощущал каждый день, что сотворенный им защитник несчастных, вроде бы дьявол, не может победить дьявола подлинного, установившего в России свои порядки. Но отнять у него возможность «разговаривать наеди не с самим собою» могла только смерть…

Сбылось предсказание архиепископа Сан-Францисского Иоанна о том, что роман «Мастер и Маргарита» будет в центре внимания писателей, крити ков, публицистов и ученых… «О книге Булгакова будут писать, – подчеркивал архиепископ. – И о ней нелегко будет писать тем, кто станет писать» (пре дисловие к изданию: М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Париж, 1967. С. 9).

Мудрый архиепископ намекнул и на причины, которые будут препятст вовать ясному и однозначному пониманию содержания романа. Первая из них – воля самого писателя («Михаил Булгаков унес из этого мира тайну творческого замысла своего главного произведения»). Вторая – роман «сложный, с ветвистой, плюралистической тематикой… построен в ключе фантастики, острой сатиры и умной русской иронии». Третья – «острая ма скировка автора (вынужденного к этому условиями жизни)». О последней причине архиепископ высказался довольно подробно. Цитируем: «Драма книги – неистинное добро. Среди этой фантасмагории идеократического и обывательского мнимого добра хозяйничает зло… Многочисленны, тра гически смешны и нелепы эти слившиеся с бытом людей проделки зла, оду рачивающего человечество. Метафизической этой проблеме, обычно скрываемой в обществе, Булгаков дал, в условиях Советского Союза, удоб ную сатирическую форму, которую можно назвать метафизическим реализ мом. Этот большой свой реализм автор должен был, конечно, уложить на прокрустово ложе маленького, обывательского «реализма», переходящего в буффонаду, чтобы сделать хоть немного доступным людям свой замысел» (Там же. С. 8-9).

Современные исследователи творчества Булгакова, воспользовавшись «сложной, ветвистой и плюралистической тематикой» романа, развили та кую активность по его толкованию, что иногда просто оторопь берет при прочтении этих толкований. Если верить некоторым многостраничным (и многотомным!) исследованиям, то получается следующая любопытная картина с «ветвистыми» заключениями:

– роман есть классическое эзотерическое произведение, содержание и смысл которого можно понять только с помощью эзотерики текста;

– роман создан под влиянием Корана и в значительной степени отража ет его сущность;

– постигнуть роман можно лишь ясновидящим, поскольку это сочинение астральное;

– произведение это антихристианское, так как писатель попытался на писать свое собственное евангелие, противоположное каноническим Еван гелиям… – и так далее.

В некотором роде уже создана целая «отрасль знаний», покоящаяся на философско-богословском и мистически-демонологическом (преимуществен но) подходе к исследованию текста романа «Мастер и Маргарита», которая будет шириться и умножаться, все более превращаясь в явление самостоя тельное. Видимо, такова уж сила булгаковского творения (в том числе и «ми стическая»), раз она способна вызывать у исследователей и читателей стра стную потребность высказать свою точку зрения по поводу замыслов, идей и содержания этого загадочного произведения.

К сожалению, Булгакову приходилось не только скрывать свои идеи и за мыслы, но и неоднократно уничтожать великолепные тексты (судя по сохра нившимся фрагментам – самые лучшие и политически острые). И делал он это не потому, что боялся быть уличенным в написании астрально-эзотериче ского или новоевангелического романа, а потому, что понимал: за такую главу, как, например, «Заседание Великого Синедриона» (Иешуа сначала допрашивали в Синедрионе, а затем отправляли к Пилату), где раскрывал ся механизм политического сыска «красного Ершалаима», ему пришлось бы поплатиться очень тяжко. Не случайно в одном из своих писем П.С.Попову Булгаков с иронией заметил: «Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией».

Вот почему, на наш взгляд, и самому широкому читателю будет крайне лю бопытно проследить все этапы рождения романа и прочесть собранные в этом томе наиболее существенные его редакции (разумеется, из тех, что со хранились).

И еще несколько слов в заключение. Сам писатель чрезвычайно редко го ворил о целях и замыслах своего романа; Е.С.Булгакова также стремилась не касаться идейной сущности произведения. Ничего не сохранилось и в воспо минаниях близких им людей относительно целевых установок романа. В свя зи с этим особую ценность приобретает письмо Булгакова к Елене Сергеевне от 6-7 августа 1938 года: «Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, что стоит это сознание – я прав!» (НИОР РГБ. Ф. 562. К. 19. Ед. хр. 8).

Так что же так поразило Булгакова и подтвердило его веру в свой роман?

Речь идет о статье И.В.Миримского «Социальная фантастика Гофмана», опубликованной в журнале «Литературная учеба» (1938, № 5). Почти весь текст статьи, хранящейся в архиве писателя, испещрен подчеркиваниями и иными пометами (красным и синим карандашами). Вот лишь некоторые фрагменты, отчеркнутые Михаилом Афанасьевичем:

«Стиль Гофмана можно определить как реально-фантастический. Сочета ние реального с фантастическим, вымышленного с действительным…»

«Если гений заключает мир с действительностью, то это приводит его в болото филистерства, «честного» чиновничьего образа мыслей; если же он не сдается действительности до конца, то кончает преждевременной смер тью или безумием».

«Он превращает искусство в боевую вышку, с которой как художник тво рит сатирическую расправу над действительностью».

«Смех Гофмана отличается необыкновенной подвижностью своих форм, он колеблется от добродушного юмора сострадания до озлобленной разру шительной сатиры, от безобидного шаржа до цинически уродливого гро теска».

Особое внимание Булгакова привлекли следующие строки:

«Цитируются с научной серьезностью подлинные сочинения знаменитых магов и демонолатров, которых сам Гофман знал только понаслышке. В ре зультате к имени Гофмана прикрепляются и получают широкое хождение прозвания, вроде спирит, теософ, экстатик, визионер и, наконец, просто су масшедший.

Сам Гофман, обладавший, как известно, необыкновенно трезвым и прак тическим умом, предвидел кривотолки своих будущих критиков…»

И еще один штрих, быть может, самый важный:

«Шаг за шагом отвлеченный субъективно-эстетический протест в творче стве Гофмана вырастает в бунт социального напряжения, ставящий Гофмана в оппозицию ко всему политическому правопорядку Германии».

Нетрудно представить Булгакова на месте Гофмана. И тогда понятно, по чему писатель выделяет в статье Миримского именно эти места. Перед нами не что иное, как оценка писателем не только главного своего сочинения – «закатного романа», но и всего своего творчества.

Виктор Лосев

ОТ НАУЧНОГО РЕДАКТОРА

Виктор Иванович Лосев, один из старейших сотрудников Отдела рукописей Российской государственной библиотеки, почти два десятка лет отдал изуче нию творчества Михаила Афанасьевича Булгакова по материалам архива пи сателя, хранящегося в ОР РГБ. Он впервые опубликовал материалы практиче ски всех редакций и черновиков великого булгаковского романа «Мастер и Маргарита». К несчастью, 4 июля 2006 года, за несколько месяцев до выхода этой книги, Виктор Иванович Лосев скончался. Светлая ему память! Тяжелая болезнь не позволила исследователю завершить работу над этой итоговой книгой, где собраны все творчески значимые редакции романа наряду с окон чательным, условно-каноническим текстом, который выверен по архивным источникам и отличается от всех ранее публиковавшихся. Этот текст в наи большей мере соответствует последней творческой воле Булгакова.

Надо также иметь в виду, что Булгаков не успел закончить работу над ро маном, поэтому любой «окончательный» или «условно-канонический» вари ант текста всегда будет результатом работы конкретных текстологов, которым приходится решать ряд творческих задач, которые не успел решить писатель. Можно сказать, что трое текстологов, независимо работая над рукописями ро мана, создадут четыре различных варианта «окончательного» текста, и в этой шутке будет только доля шутки. По этой причине варианты «условно-канони ческого» текста, предлагаемые разными исследователями, неизбежно во всех случаях будут носить в чем-то субъективный характер и отличаться друг от дру га. В целом же предлагаемая читателю книга дает хорошее представление о том, как менялся замысел и текст романа от первых черновиков до послед ней правки, вносимой Е.С.Булгаковой под диктовку смертельно больного писателя. Булгаков по мере работы над романом все больше понимал, что пуб ликация его будет посмертной. Поэтому в последних редакциях «Мастера и Маргариты» исчезают многие конкретные приметы времени, исчезают не которые излишние подробности, в том числе и в ершалаимских сценах. Роман все больше ориентируется на вечные, вневременные ценности и символы.

Борис Соколов

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ

– Значит, гражданин Поротый, две тысячи рублей вы уплатили гражданину Иванову за дом в Серпухове?

– Да, так. Так точно, – уплатил я. Только при этом клятвенно го ворю, не получал я от Воланда никаких денег! – ответил Поротый.

Впрочем, вряд ли в отвечавшем можно было признать председа теля. Сидел скуластый, исхудавший, совсем другой человек, и жи денькие волосы до того перепутались и слиплись у него на голове, что казались кудрявыми. Взгляд был тверд.

– Так. Откуда же взялись у вас пять тысяч рублей? Из каких же уп латили? Из собственных?

– Собственные мои, колдовские, – ответил Поротый, твердо глядя.

– Так. А куда же вы дели полученные от Воланда въездные?

– Не получал, – одним дыханием сказал Поротый.

– Это ваша подпись? – спросил человек у Поротого, указывая на подпись на контракте, где было написано: «5 тысяч рублей согласно контракту от гр. Воланда принял».

– Моя. Только я не писал.

– Гм. Значит, она подложная?

– Подложная бесовская.

– Так. А граждане Корольков и Петров видели, как вы получили. Они лгут?

– Лгут. Наваждение.

– Так. И члены правления лгут? И общее собрание?

– Так точно, лгут. Им нечистый глаза отвел. А общего собрания не было.

– Ага. Значит, не было денег за квартиру?

– Не было.

– Были ваши собственные. Откуда они у вас? Такая большая сумма?

– Зародились под подушкой.

– Предупреждаю вас, гражданин Поротый, что, разговаривая та ким нелепым образом, вы сильно ухудшаете ваше положение.

– Ничего. Я пострадать хочу.

– Вы и пострадаете. Вы меня время заставляете зря терять. Вы взятки брали?

– Брал.

– Из взяток составились пять тысяч?

– Какое там. По мелочам брал. Все прожито.

– Так. Правду говорите?

– Христом Богом клянусь.

– Что это вы, партийный, а все время бога упоминаете? Веруете?

– Какой я партийный. Так…

– Зачем же вступили в партию?

– Из корыстолюбия.

– Вот теперь вы откровенно говорите.

– А в Бога Господа верую, – вдруг сказал Поротый, – верую с сего десятого июня и во диавола.

– Дело ваше. Ну-с, итак, согласны признать, что из пяти тысяч, полученных вами за квартиру, две вы присвоили?

– Согласен, что присвоил две. Только за квартиру ничего не по лучал. А подпись вам тоже мерещится.

Следователь рассмеялся и головой покачал.

– Мне? Нет, не мерещится.

– Вы, товарищ следователь, поймите, – вдруг сказал проникновенно Поротый, – что я за то только и страдаю, что бес подкинул мне деньги, а я соблазнился, думал на старость угол себе в Серпухове обеспечить. Мне бы сообразить, что деньги под подушкой… Только я власть предупреждаю, что у меня во вверенном мне доме нечистая сила появилась. Ремонт в Со ветской России в день сделать нельзя, хоть это примите во внимание.

– Оригинальный вы человек, Поротый. Только опять-таки пре дупреждаю, что, если вы при помощи этих глупых фокусов думаете выскочить, жестоко ошибаетесь. Как раз наоборот выйдет.

– Полон я скверны был, – мечтательно заговорил Поротый, строго и гордо, – людей и Бога обманывал, но с ложью не дорогами ходишь, а потом и споткнешься. В тюрьму сяду с фактическим наслаждением.

– Сядете. Нельзя на общественные деньги дома в Серпухове по купать. Кстати, адрес продавца скажите.

– В 3-й Мещанской, купца Ватрушкина бывший дом.

– Так. Прочтите, подпишите. Только на суде потом не извольте говорить, что подпись бесовская и что вы не подписывали.

– Зачем же, – кротко отозвался Поротый, овладевая ручкой, – тут уж дело чистое, – он перекрестился, – с крестом подпишем.

– Штукарь вы, Поротый. Да вы прочтите, что подписываете. Так ли я записал ваши показания?

– Зачем же. Не обидите погибшего.

ЯКОБЫ ДЕНЬГИ

Интересно, как никому и в голову не пришло, что странности и во обще всякие необыкновенные происшествия, начавшиеся в Москве уже 12 июня, на другой же день после дебюта м-е Воланда, имели все один, так сказать, общий корень и источник и что источник этот можно было бы и проследить. Хотя, впрочем, мудреного особенно и нет. Москва – город громадный, раскиданный нелепо, населения в нем как-никак два с половиной миллиона, да и население-то такое привычное ко всяким происшествиям, что оно уж и внимание на них перестало обращать.

В самом деле, что, скажем, удивительного в том, что 12 июня в пивной «Новый быт» на углу Триумфальной и Тверской аресто вали гражданина? Арестовали за дело. Выпив три кружки пива, гражданин направился к кассе и вручил кассирше червонец. Хо рошо, что бедная девушка опытным глазом увидела, что черво нец скверный – именно на нем одного номера не было. Кассир ша, неглупая девушка, вместо того чтобы со скандалом вернуть бумажку, сделала вид, что в кассе что-то заело, а сама мигнула ма лому в фартуке. Тот появился у плеча обладателя червонца. Осве домились: откуда такой червонец малахольный, недоделанный? На службе получил… Любопытные лица. На службе, гражданин, таких червонцев сроду не давали. Гражданин в замешательстве к двери. Попридержали, через минуту красное кепи – и готово. Замели гражданина.

Второй случай вышел пооригинальнее. В кондитерской в Столешниковом переулке купил прилично одетый мужчина двадцать штук пирожных. К кассе. Кассирша в негодовании.

– В чем дело?

– Вы что, гражданин, даете?