Помоги проекту - поделись книгой:
Паском один за другим просматривал снимки переломов, и с каждым разом лицо целителя становилось все мрачнее, хотя экран, куда вставлялись пленки, светился с прежней яркостью.
Ассистенты собрались вокруг него в молчаливом ожидании, а позади на операционном столе лежал, безжизненно вытянувшись, юный Ал.
— Кому и что ты хотел доказать, мой мальчик? — пробормотал кулаптр.
Так же, как Тессетен и советник Корэй, он не понимал, что загнало ученика на кручу, да еще и с утра пораньше.
Ополоснув руки, Паском промокнул их салфеткой, поднесенной одним из медиков, и погрузил в тонкие резиновые перчатки. На роду ученика значилась страшная насильственная смерть, и рисковать с такой судьбой ему было глупо. Алу просто повезло, что после падения он не повредил позвоночник и отделался лишь ушибом головного мозга — сильным, но не смертельным. Однако руки и ноги он поломал сразу в нескольких местах, и заживать все это будет долго, особенно открытый перелом у локтя…
— Приступим же, — негромко велел Паском помощникам, и все подошли к столу, а кулаптр первым делом склонился над выступившим обломком кости руки. — Анестезия…
Учитель хозяина выглянул из комнаты, откуда сильно несло какими-то резкими и отвратительными запахами. Волк уже не верил, что доживет и дождется его.
— Теперь все решит только время, — сказал Паском, присаживаясь возле вернувшегося из приемной Тессетена. — Ты не знаешь, для чего он полез туда?
— Не поверите, господин Паском — для меня самого это загадка… — судорожно сглотнув после первой фразы кулаптра, ответил Сетен. — Он ведь никогда не увлекался альпинизмом, да и в горах мы бывали только на пикничках…
— Но что-то же его сманило? Или — что хуже — кто-то… А где была ночью твоя невеста?
— Причем же тут моя невеста?
— И всё-таки?..
— Со своими гостями у себя дома. Все в соответствии с этой глупой традицией…
Паском хмыкнул и зашел с другого бока:
— Неужели Ал не поделился с тобой своими планами? По-моему, он доверяет тебе, как самому себе… Был ли кто-нибудь в его окружении, чьим мнением он дорожил и кому подчинился бы в подобной затее — забраться на гору без специальных приспособлений?
Сетен поджал губы в попытке вспомнить и, поведя плечами, отрицательно мотнул косматой головой.
— Да н-нет… пожалуй… Во всяком случае, я таких не знаю… Он всю ночь забивал мне голову своей астрофизикой, какими-то терминами, экзаменационными делами… Мне пришлось попросить его заткнуться: право, я же не доканываю его словечками из области экономики! Только я сомневаюсь, что это моя просьба повергла его в самоубийственный шок и погнала на Скалу… Может, это его от учебы переклинило, а?
Паском озабоченно вперил взгляд раскосых черных глаз в волка.
— Очень плохо…
— Что именно?
— Что Нат умирает — плохо.
— Да уж… хорошего мало…
Но Нат ощутил легкое удивление друга хозяина: как может Паском сетовать о звере, когда неизвестно, выживет ли человек? Да это и понятно: Тессетен же не знает всего, в отличие от кулаптра…
— Сейчас же поезжай домой, Сетен, — Паском поднялся с корточек и положил руки на плечи Тессетену, — и неси сюда оставшегося в живых щенка своей псицы.
— Которого?
— Оставшегося в живых, я сказал! — жестко повторил кулаптр, не любивший непонятливых и тугодумов.
Значит, Бэалиа, подружка и сестра Ната, ощенилась. При воспоминании о ней волку стало тоскливо.
— Хорошо, — кивнул Сетен. — А вы уверены, что она… уже? С утра, кажется, не собиралась…
— Уверен. Его нужно выходить во что бы то ни стало — торопись, ты можешь опоздать! Бегом!
И, когда друг хозяина покинул лечебницу, Паском наклонился к умирающему волку:
— Ну что, Натаути, вот пришел и твой час… А помнишь,
Одряхлевшая от старости волчица Бэалиа тоскливо выла в зимнем саду, покинутая всеми — хозяином, его свадебными гостями, преданным Натом. Прошедшей весной волчат у нее не было. Всё пошло не так, как всегда, и Бэалиа собралась щениться ранней осенью, загадочным волчьим чутьем ведая, что это будет в последний раз. Она уже знала, что ее Нат сейчас умирает, а умирая, зовет ее к себе. Значит, и ей осталось недолго. Волкам трудно привыкнуть к жизни друг без друга.
Она легла в теплую траву возле цветника. Еще вчера всюду было лето, а с первым же днем сезона умирания в эти края пришел серый дождь и холод. Но тут, в саду, тепло сохранялось круглый год.
Бэалиа застонала, когда напряглось тугое брюхо, отдавая мучительную боль каждой частичке тела. У нее едва хватило сил облизать единственного родившегося живым — точную копию ее Ната, с такой же темной тропинкой в шерсти вдоль хребта.
Волчица дождалась хозяина. Псовый век короток. Она чуяла, что Нат испустил дух в тот же миг, как на свет появился этот слепыш, и что теперь ей тоже пора. Страха не было — хотелось только напоследок лизнуть руку Тессетена.
«
Сетен давно позабыл и о своей свадьбе, и о необходимости сообщить Ормоне, новоиспеченной жене, что веселье откладывается, и еще много о чем. Ормона поймет, ей передадут, а остальные… неважно.
Он завернул в плащ слепого волчонка, взял лопату, вырыл яму прямо посреди лужайки, где когда-то увидел волчицу в первый раз, и, коротко простившись, закопал остывающий труп Бэалиа и заодно ее погибший приплод.
Маленький слепыш тихонько повизгивал всю дорогу к кулапторию. Паском велел выходить этого щеночка во что бы то ни стало. Откуда он знал о щенке? Пустое, — на полумысли оборвал сам себя Тессетен, — Паском знает больше, чем мы можем даже подозревать… И если ему зачем-то понадобился этот щен, значит, так тому и быть. Сетен сейчас сбегал бы даже в жерло вулкана, скажи ему кулаптр, что это поможет троюродному братишке выздороветь.
— Принес? — Паском встретил его в вестибюле кулаптория.
Вместо ответа молодой человек приподнял край плаща, и женщина за стойкой регистратора вздрогнула от неожиданности, услышав резкий писк крошечного животного.
— Да, да, это он! Иди к Алу в палату и скорее. Положишь щенка ему на грудь, понял? Вот сюда, на сердце!
— Он проснулся?
— Не знаю. Это не имеет значения. Просто сделай то, что тебе сказано.
— А где Нат?
— У тебя в свертке.
— Я про…
— Да пойдешь ли ты, куда велено?! — нахмурился кулаптр, и, не желая сердить Учителя Ала, Сетен прибавил шагу.
На лестнице он встретил нескольких младших целителей, которые тащили что-то тяжелое, уложенное в простыню, как в гамак. Молодой человек проводил их пристальным взглядом и на повороте заметил, как с края «гамака» высунулся серебристый волчий хвост. Щенок снова пискнул, будто поторапливая.
Тессетен тихонько вошел в палату.
— Узнаешь меня, Ал? — спросил он, едва раненый приятель пришел в себя.
Бледно-серый, вокруг глаз синяки, лицо вспухшее, веки запали — но Ал внимательно глядел на посетителя. Он узнал Сетена, несмотря на сильное сотрясение мозга, и слегка улыбнулся ему мертвенно-бескровными губами.
Тессетен отбросил плащ и протянул ему на ладони новорожденного волчонка:
— Братишка, это Нат. Сын твоего Ната, который только что ушел…
— Ушел? — шепотом переспросил Ал.
— Этот щенок будет твоим, когда ты выздоровеешь…
Украдкою он взглянул на повязки, стягивавшие Ала с головы до пят. Если бедняга и выздоровеет, то на всю жизнь останется калекой. За что ему, мальчишке, такое испытание? Если бы Тессетен мог, он забрал бы у брата эту напасть — ему казалось, что старшему, взрослому, будет проще справиться и пережить, чем юнцу.
А губы тем временем продолжали что-то говорить через маску-усмешку, через нарочито-отстраненный тон:
— Бэалиа только что ощенилась, просила передать…
Лицо Ала расцвело улыбкой, едва щенок завозился на его перебинтованной груди. А Сетен подсел к постели:
— Как ты, братец? Живой?
Жена — так непривычно было называть эту красивую девочку женой! — ждала его возле лечебницы, кутаясь в длинный сине-зеленый плащ с оторочкой из чернобурки. Под плащом на ней, кажется, было праздничное платье, подол которого она уже безнадежно испачкала грязью, добираясь сюда по осенней слякоти.
Ормона взглянула на слепого щенка и кривовато улыбнулась:
— Преемственность поколений?
— Не обижайся, я не успел тебя предупредить… — он еще неловко, неуверенно ткнулся губами в ее щеку.
— Жив твой друг? — не ответив ничего насчет обид, спросила девушка. Она выпростала руку из меховой муфты и ласково провела узкой ладонью по его некрасивому лицу. — Он не умрет. Поверь мне.
— Паском наказал вынянчить этого щенка, а я понятия не имею, как это делается… Обычно этим занималась сама Бэалиа…
Они медленно побрели к шоссе. Ормона спрятала слепыша в свою муфту, а Сетен обнял ее за плечи, чтобы согреть.
— Я тоже не нянчила щенков, но подозреваю, что его можно кормить молоком из пипетки.
Звереныш согласно пискнул. Наверное, он уже основательно проголодался во время долгого путешествия. Люди засмеялись.
— Никогда не прикасайся к моим волосам! — велела Ормона во время их первой же ночи вдвоем.
— А что у тебя там? — попытался пошутить Тессетен и, потянувшись к ее прическе, вполне серьезно получил по рукам.
— Это моя просьба, — мягко объяснила девушка. — Маленькая, но ультимативная. Потому что хоть ты и познакомился с моей тетей, хоть и женился после этого на мне, убить тебя я все еще могу.
Это была их старая шуточка, смысл которой понимали только они двое… ну и, пожалуй, старый Нат, чей новорожденный щенок сейчас дремал на мягкой подстилке в коробке у печи и сквозь сон, сытый, слушал голоса людей. Малыш вспоминал перипетии всех прошлых своих жизней, поскольку так уж получилось, что был он не обычным волком…
— И все-таки — почему я не могу прикасаться к твоим волосам?
Тессетен не мог понять, как могут не нравиться прикосновения к голове, это ведь так приятно!
— Нервный бзик такой! — огрызнулась жена и самозабвенно соврала, выдумав на ходу: — Не терплю, когда их пачкают руками.
— А если я не трону их руками? Если, скажем… — он показал на свои губы.
— А это — сколько угодно, моя любовь!
И свою резкость она тут же утопила и растворила в страсти, с которой словно родилась. Сетен понял, что запрет на прикосновение к волосам — совсем ничтожная плата за те часы, когда они могли отныне быть друг с другом, забывая об остальном мире. Хотя сам по себе этот запрет был странен и подозрителен, она имела право на маленькие секреты. В конце концов, он мог целовать ее блестящие душистые пряди, вдыхать аромат каких-то духов или цветов, и она не была против!
— Ты такая странная… — сказал Сетен, любуясь ее лицом, юным и безупречным, любуясь мягкой тенью от пушистых ресниц, любуясь приоткрытыми, припухшими от горячих поцелуев губами и гибким налитым телом, которое будто бы так и просилось быть выточенным в мраморе. — Ты ведь хотела увидеть Ала, так почему теперь…
Ормона растворила черные глаза, быстро, словно ящерка, облизнула губы, провела тонким пальцем по его плечу, забавляясь тем, как бугрятся под кожей крепкие мышцы:
— Ну… я небольшой поклонник знакомств при таких обстоятельствах… Пусть твой друг сначала встанет на ноги. А до тех пор нечего мне там делать…
Еще секунду назад этому созданию было шестнадцать — и вот она заговорила, а в голосе ее послышалась рассудительность взрослой женщины. В этом была вся она, со дня их знакомства…
— Ты боишься ран, что ли? Так он же забинтован по уши и выше!
Девушка посмотрела на него с ленивым снисхождением:
— Я просто опасаюсь подходить к нему, когда он не то там, не то здесь.
— Что это значит?
Она лишь махнула рукой и, собираясь заснуть, слегка зевнула:
— Твой друг — счастливчик, каких не рождала доселе земля, и я покоряюсь судьбе. У него свой путь.
Тессетену показалось, что за сонливой бессвязностью ее слов таится что-то более глубокое, чем он способен осознать и о чем она не желает говорить. Во всяком случае, теперь. А еще отчего-то пришел на память Паском. Учитель Ала сегодня утром что-то сказал о его жене, но что именно — вылетело из головы. Она умела отнимать память… Запросто!
Сон пришел мгновенно: только что Сетен смотрел на Ормону, и вот перед его взором уже падает в звездную бездну выкованный древними аллийцами наследный меч. А издалека звучит настойчиво чей-то голос: «Помнишь меня, полководец? Помнишь меня, полководец?..»
Вначале невнятная, фраза пробилась к Тессетену сквозь чудесную картинку с мечом и разрушила наваждение. И теперь это уже не сон. Молодой человек не мог бы сказать, чем это было, но точно знал, что не сон.
Поделиться книгой: