Змеи и серьги

Почему двусмысленный — нет, сразу и не определить, что с этим смешком не так Может, это просто потому, что губа под тяжестью пирсов отвисает? Раньше я про парней типа Амы думала, что они по жизни только нажираются и трахаются направо-налево, а теперь понимаю — нет, совсем не все они такие. Ама добрый был, всегда — добрый, а частенько такую сентиментальную ерунду говорил, что с видом его абсолютно не вязалась… Как-то раз, помню, в комнате своей (мы только туда зашли) целовал он меня так, словно это — последний день нашей жизни… Обвивал своим раздвоенным языком «гвоздик» в языке у меня… Боль отдавалась вибрациями в теле и, как ни странно, приносила кайф. Мы сексом занимались — а я закрывала глаза и думала о Шибе-сан. О том, что он говорит, думала. Только Бог имеет право… Ну да, щас! Круто. Только Бог, говоришь? Стало быть, я стану Богом! Дыхание было тяжелым, паром отдавалось в холодном воздухе. А ведь лето на дворе стояло, кондиционеры не работали, я вся потом покрылась, насквозь взмокла… а все равно — холодно почему-то в комнате.

Холодно, холодно-то как., может, потому, что у Амы вся мебель — стальная?

— А кончить-то можно? — Певучий говор Амы лениво плавал в пространстве. Я чуть приоткрыла глаза и легонько закивала. А он просто член свой вынул и кончил мне на лобок!

— Не кончать на лобок — я просила или нет?!

— Извиняюсь, совсем забыл. — Он говорит — как прощение просит, и достает из упаковки бумажные салфетки. Ох, как же меня это раздражает — лобковые волосы твердеют, слипаются. Я попросту, как после секса положено, заснуть хочу, отрубиться — а он настолько ни фига не умеет, что так ли, иначе ли — а все равно под душ переть приходится.

— Не можешь кончить мне на живот — надевай резинку.

Ама снова смотрит на меня. Снова извиняется. Яростно вытираюсь салфеткой. Встаю с кровати.

— Ты куда — в душ, что ли?

Голос у Амы звучал таким одиночеством, что я прямо на пороге замерла.

— Да, милый!

— А мне с тобой можно?

Я почти закричала — можно, можно! А потом посмотрела — ну, вот он стоит, нагой, как на свет родился, а выражение на физиономии — жалистное… и решила ни за что.

— Ни в коем разе. Мы с тобой в этой крохотной ванне и не поместимся!

Хватаю полотенце, влетаю в ванную и дверь за собой на щеколду запираю. Показываю в зеркале ванной себе язык — и любуюсь серебристой бусиной на кончике. Первый мой шаг- к раздвоенному языку! Вспоминаю — Шиба-сан советовал дырку в языке как минимум месяц не трогать… так что мне до вожделенного результата еще жить и жить.

Выхожу из ванной. Ама подает мне чашку кофе.

— Спасибо.

Он улыбается — и наблюдает, как я пью из чашки.

— Холодно, Луи, — залазь-ка под одеяло!

Забираюсь на футон, поближе к нему. Он утыкается лицом мне между грудей. Принимается целовать сосок Вот любит он это — уже не то что в прекоитальный, а и в посткоитальный ритуал превращает. Вообще-то, когда он целует мне соски, — кайф, редкий кайф, может, потому, что у него язык раздвоен. Лицо у него — расслабленное, невинное, как у младенца, наверно, во мне это материнский инстинкт пробуждает… да, вот даже во мне — запросто! Я гладила его — всего, все его тело, а он приподнялся и улыбнулся. Я видела — он так счастлив, так гордится собой, что, глядя на него, и я малость уверенности в себе набралась. Внешне-то Ама смотрелся как типичный панк, но где-то изнутри в нем прятался талант — ведущего телевизионных ток-шоу, чей дар — помочь присутствующим расслабиться. Да-а. Парень совсем не из тех, кого легко вычислить!

— ВАУ!!! НЕ ВЕРЮ!!! Я отказываюсь верить, что ты ТАКОЕ с собой проделала!

Боже мой, да ведь больно, наверно, было, как хрен знает что!

Просто — реакция моей подружки Маки на пропирсованный язык. Глазеет, глазеет, строит рожицы — и охает-ахает снова и снова.

— Я чё пытаюсь сказать — нет, ну чё на тебя накатило? Не, ну на ТЕБЯ-ТО?! Ты — да с гвоздем в языке?! А я-то думала, ты на дух не выносишь разных панков и этих супернавороченных богемных мальчиков!

Маки — прелестный идеал куколки Барби наяву и моя лучшая подруга. Познакомились в клубе года два назад — и с тех пор дружим идеально. Всегда вместе тусуемся, всё друг про друга знаем… так что во вкусах моих она разбирается только так.

— Ну, — объясняю, — я с парнем тут одним познакомилась, типа панка, вот, наверно, он на меня вроде как повлиял.

— Как-то необычно для мажорки вроде тебя — ну, в язык пирс забивать, — говорит она. — В смысле, сначала ты ни с того ни с сего дырки в ушах бить начинаешь, а теперь идешь и язык себе прокалываешь. Ты чё себе думаешь — в тотальные панкушки хочешь податься?

— МАКИ!!! Я НЕ МАЖОРКА!!! — рычу в ответ, но она ничего не слушает. Продолжает нести околесицу — и то ей панки, и это ей панки… Наверно, более-менее я ее реакцию понимаю. Я что хочу сказать — если вдуматься, то правда «гвоздик» в языке — не самое типичное дополнение к платьицам-«комбинациям» и блондинистым локонам. Ну а хоть бы и так — что тогда? И вообще — «гвоздик» в языке у меня не на веки вечные останется. Скоро у меня змеиный язык будет!

— Маки, а как ты к татуировкам относишься?

— К татушкам? По-моему, татушки такие классненькие бывают. Вот бабочка, ма-а-аленькая, прелесть, или розочка, или еще что-нибудь в том же духе, знаешь? — говорит она и мило улыбается.

— Я не девчачью фигню имею в виду. Я про драконов думаю, или про первобытный орнамент, или когда на кожу гравюры укие-э набивают, в таком вот роде…

— Чего?! — взвизгивает она в полный голос и морщит лоб. — Да что с тобой такое вообще делается?! Это, что ли, панк твой новый на тебя наседает, чтоб ты такое с собой сделала?! Ты с ним гуляешь, что ли? Он что — совсем тебе мозги затрахал?!

Я, между прочим, тут тоже малость призадумалась — может, мне и вправду промывают мозги? Ведь стоило мне увидеть тогда раздвоенный язык Амы — и все внутри обрушилось, словно все старые моральные нормы, все ценности в окно полетели. Глаз отвести была не в силах. И хотя эта завороженность не сразу же превратилась в жажду обзавестись собственным раздвоенным языком, я уже всходила по трапу на корабль, плывущий к берегам разрезанных языков, — наверно, в надежде осознать наконец, что же в этом настолько меня прикалывает.

— Ты как — познакомиться с ним хочешь?

И два часа спустя мы уже стоим на том месте, где я с Амой встретиться должна.

— А вот он!

Маки моя как увидела, кому я замахала, — у нее глаза семь на восемь стали.

— Господи, ты что, шутишь?!

— Он это, он, — говорю, — вон то пугало рыжее.

— Господи, скажи, что врешь! Он же выглядит — во сне присниться может!!!

Тут подходит Ама, с полпинка видит, насколько Маки неуютно, ангельски ей улыбается и говорит:

— Извиняюсь за свой устрашающий вид…

К моему громадному облегчению, этого вполне достаточно. Лед сломан. Маки принимается хохотать. А потом мы пошли потусоваться по центру и в конце концов засели в какой-то кафешке — так, ни фига особенного, одно хорошо — дешево.

— А вы заметили — когда мы с Амой-сан идем, ну просто все с дороги стараются убраться? — спрашивает Маки.

— Да уж знаю. Когда мы с Амой ходим, мне никогда ни в бар консумманткой устроиться не предлагают, ни флаеры никакие в руки совать не пытаются.

— Так что меня вообще удобно под рукой иметь, да?

Ама и Маки на раз нашли общий язык, а когда он ей еще и язык свой раздвоенный показал, тут уж она на его счет просто на сто восемьдесят градусов развернулась — только и верещала, как это круто.

— И чё — Луи себе вот точно такой же делать собирается?

— Точно. У нас языки парные будут. Луи, а может, тебе еще и на брови с губами пирс набить? Мы тогда вообще одинаковые будем.

— Ни в коем разе. Я только язык раздвоенный хочу и тату сделать.

— Да ладно, начала ее уж совсем в настоящую панкушку превращать, — говорит Маки. — Мы с Луи торжественно поклялись, что навеки останемся девочка-ми-мажорками.

— Не было такого. И, кстати, я НИКОГДА МАЖОРКОЙ НЕ БЫЛА!

— Ага, как же! — Ама и Маки говорят это абсолютно в один голос. — Да ты самая стопроцентная мажорка!

А потом они — уж не знаю, с чего, — уставившись на меня, принимаются орать:

— Один — ноль в нашу пользу! Один — ноль в нашу пользу!

Наша милая троица вышла в прекрасную ночь, нажравшись до усрачки и в полном пофигизме насчет того, сколь громко мы орали и хихикали, пока шли до метро по улицам, на которых, слава Богу, никаких паршивых зазывал уже не осталось. Ну, в смысле — почти не осталось. Появляется пара каких-то «быков» и начинает Аме рожи строить. Ничуть меня это не удивляет. Такие мужики вечно в драку его втравить пытаются — по любому поводу, какой из пальца можно высосать. Заорут вдруг: «Ты чё уставился?!» Или столкнутся с ним специально, а потом оборачиваются и рычат; «Смотри, бля, куда прешься!» Но Ама только посмеется, как дурачок, и извинится. Да он только на вид крутой… ну, это я так думала.

Один из мужиков, с головы до ног упакованный от Версаче, подходит прямо ко мне и говорит:

— Эй, детка! Это твой хахаль?

От Амы и Маки толку не было никакого — Маки за нас пряталась и даже глаза на него поднять боялась, а Ама только поглядел мрачно — так что я просто попыталась этого мужика обойти, и все. Но он делает шаг, дорогу мне загораживает и снова:

— Не, он — не твой хахаль!

— Это почему же? — спрашиваю я с каменным лицом. — Не хватает воображения представить, как мы с ним трахаемся?

Он за плечи так меня приобнял и говорит:

— Ты права. Это я представить себе не могу.

А потом руку уже ниже плеча моего опустил и по груди меня погладил. Пытаюсь вспомнить, какого цвета на мне лифчик надет, тут слышу внезапно что-то типа глухого стука, раз — и мужика этого нет. Не поняла, что происходит, стала оглядываться… Вижу, он на земле валяется, а рядом Ама с горящими глазами стоит. Ама его ударил, поняла я.

— Какого хуя ты творишь?! — прямо на бегу заорал второй мужик и рванулся к Аме.

Ама вместо ответа прямо в приближающуюся морду кулак впечатал, а после уселся верхом на того, что в «Версаче», который все еще пластом лежал. Двинул ему по башке, и еще двинул, и еще, и еще… Кровь уже ручьем полилась, а Ама все не останавливался. Мужик уже в глухой отключке лежит, а Ама все избивает его безжалостно. Маки, как кровь увидела, визжать начала. В этот самый момент я и вспомнила, какие пудовые перстни носит Ама на правой руке — на среднем пальце и на указательном. От жуткого звука металла, ударяющего о кости, у меня мурашки по телу побежали.

— Ама, кончай. Хватит уже, — говорю. А он, похоже, даже меня не слышит — все лупит и лупит кулаком в залитое кровью, неподвижное лицо мужика в «Версаче». Второй на ноги вскочил и бежать кинулся. Я сразу поняла — он полицию вызовет.

— Хватит, я сказала! — хватаю Аму за левое плечо и чувствую, как дергается другая его рука, когда кулак опять впечатывается в лицо того мужика. Пытаюсь не смотреть, отворачиваюсь — сразу вижу, как рядом Маки наизнанку выворачивает. — АМА!!! — кричу в голос… чувствую, как расслабляются его мышцы и вздыхаю с облегчением, потому что думаю — закончилось наконец-то.

Но нет, далеко еще не закончилось. Ама засунул этому мужику пальцы в рот! И шарит там — так, будто ищет что-то!

— Да какого хуя ты делаешь?! — Стукаю его по башке, тяну что есть сил за футболку. И тут слыщу — сирены воют.

Я поглядела вверх, на Маки, — и ору ей, чтоб сваливала побыстрее. А она белая была, как привидение, а все-таки умудрилась выговорить:

— Надо нам втроем еще как-нибудь встретиться, точно… — Рукой коротко махнула и исчезла.

— Крутая девчонка эта Маки. Пьяная — а бегает все равно со скоростью света… Оборачиваюсь к Аме. Он с трудом на ноги подымается и смотрит на меня невидящим взглядом.

— Да приди в себя! Понимаешь или нет? Здесь сейчас копы будут! Нам валить надо!

Двинула ему в плечо — а он как-то жалко улыбается. А потом схватил меня за руку — и мы рванули, он — впереди и меня за собой тащит, а я воздух ртом ловлю.

Долго бежали, я уже думала — все, не могу больше, увидели узенький какой-то переулок, по нему промчались и прямо на землю рухнули.

— Это еще что за хуйня была?! — Я сама раздраженному своему тону удивилась.

Ама присел рядом со мной на корточки, руку протянул, кулак окровавленный передо мной разжал — и показывает у себя на ладони две красные штуки, каждая — в сантиметр длиной. Зубы того мужика — я как-то мгновенно это поняла. Ощущение было — словно по спине кубиком льда провели.

— А это тебе. Маленькие трофеи от мстителя, — сказал Ама, улыбаясь гордо и с совершенно детской невинностью.

— И какого черта мне с этим делать?! — рычу, но он все равно берет мою руку и кидает оба зуба мне на ладонь, а сам неотрывно в глаза мне смотрит. И говорит:

— Нет, возьми. Это символ того, как я тебя люблю.

Я ушам собственным не поверила. Я не представляла себе, что сказать. Просто открыла рот и позволила словам самим из него вылететь:

— И никакой это не символ любви… Ну, по крайней мере — не у нас в Японии.

А потом он свернулся в клубочек и прижался ко мне, и я гладила его по волосам, пока мы с ним оба не успокоились.

Добрели мы до какого-то парка, нашли там фонтанчик питьевой, Ама руки помыл и футболку простирнул. Успели еще на последний поезд до его дома. Как только зашли в квартиру, я Аму сразу в ванную затолкала. Осталась одна, вытащила зубы из косметички, покатала их на ладони… Смыла с них кровь в кухонной раковине, засунула опять в косметичку. Думаю — как дошла до жизни такой? Как влипла в эту ситуацию — с психом, который всерьез считает, что мы — вместе? А что, если я уйти от него надумаю? Он меня убить попытается? Тут Ама выходит из ванной. Садится рядом, смотрит так, словно мысли мои прочесть старается. Сижу молча, ни единого слова. Наконец слышу — он говорит:

— Прости, — тихо так, почти шепотом. — Я просто контролировать себя не могу, — говорит. — Понимаешь, вообще-то я по характеру добрый, но когда перехожу черту — все, уже только до упора, до конца. Пока он не сдохнет, понимаешь?

Так он это сказал — я невольно подумала, что он уже кого-то убивал.

— Ама, врубись, ты совершеннолетний. В смысле — по закону. Если убьешь кого-нибудь — железно сядешь.

— Да нет, если честно, я еще не совершеннолетний, — отвечает, нахально глядя в глаза. Все, чувствую, лопнуло мое терпение. Интересно, и чего я вообще парюсь, беспокоюсь за него!

— Не будь ты дебилом!

— Нет же, это правда! — кричит.

— Когда мы познакомились, ты говорил — тебе двадцать четыре!

— Говорил! Но я ведь просто подумал, что это тебе примерно столько! Не хотел, чтоб ты мальчишкой сопливым меня считала!.. Ладно, как-то я на тебя это все тупо вываливаю. Наверно, надо было посерьезней изложить, точно? Да, а тебе-то на самом деле сколько лет?

— А вот хамские вопросы задавать нечего!.. Я, между прочим, тоже еще несовершеннолетняя!

— Прикалываешься, да?! — У Амы глаза из орбит выкатились. — Правда, что ли?! Вот здорово-то!

Улыбается до ушей. Обнимает меня.

— Просто мы с тобой оба старше своих лет выглядим, вот и все, — говорю.

Отпихиваю его. Начинаю понимать, как же, по сути, мало мы друг о дружке знаем. Ни о родителях, ни о том, кому сколько лет. И ведь не то чтобы мы эти темы сознательно старались не обсуждать, ничего подобного. К случаю не выходило как-то. Даже теперь, зная уже, что ни одному из нас и двадцати нет, и то не напрягаемся узнать — кому все же сколько…

— Слышь, Ама, а как тебя по-настоящему-то зовут? Амано? Суама?

— Суама? Это еще что за имя идиотское? Амадеус, вот так! Ама — имя, Деус — фамилия. Крутая фамилия — Деус, точно? Звучит — прямо почти как Зевс!

— Не хочешь говорить, как тебя зовут, — ну и пожалуйста, переживу.