Помоги проекту - поделись книгой:
Вишневскому А. Л., 11 февраля 1900*
3040. А. Л. ВИШНЕВСКОМУ
11 февраля 1900 г. Ялта.
Милый земляк, письмо Ваше получил, фотографий же нет*, вероятно, придут завтра, если Вы не раздумали послать их. Благодарю Вас за подробности, касающиеся театра*, главным образом за бухгалтерию, из которой я вижу, что в этом году у Вас дефициту 15 тыс., в 1901 г. с расширением Щукинского театра будет дефициту только 900 р., а в 1902 г., дивиденту 82 р., а в 1903 г. дивиденту уже 112 р. Весь этот дивидент, пожалуйста, отдайте Морозову, чтобы он ушел, а сами в 1904 г. выстройте свой собств<енный> театр, чтобы иметь не менее +60 тыс<яч> в год. Ведь Вам стыдно иметь меньше. Если взять в соображение, какое большое у Вас дело и какой большой шум идет по всей России, то Вам грех скряжничать и считать дефициты. Вам еще в прошлом году следовало начать строить свой театр.
Если в самом деле можно было бы часть сбора 20 февр<аля> отдать в пользу чахот<очных>* больных, то это было бы очень хорошо. Тут несколько благотворит<ельных> обществ, я состою при Попечительстве о приезжих больных — не забудьте это название, чтобы пожертвование не попало куда-нибудь в другое место. Насчет спектакля в Ялте в пользу Попечительства буду просить дирекцию также и я сам.
Пьесу напишу, но с условием, чтобы дирекция разрешила мне продавать роли артистам с аукциона. Кто больше даст, тому и роль.
Прилагаю вырезку из «Приазовского края»*. Из нее Вы увидите, что в Таганроге меня почитают несмотря на Ваши интриги.
Вашим письмом Вы меня очень уважили, и я не знаю, как благодарить Вас. Мой поклон и сердечный привет передайте Гликерии Николаевне*, Немировичу, Алексееву и всем. Будьте здоровы, веселы, кушайте блины и зернистую икру, кушайте семгу, балык, осетровую селянку — и знайте, что изгнанник завидует Вам. Крепко жму руку.
На конверте:
В Серпуховскую уездную земскую управу, 11 февраля 1900*
3041. В СЕРПУХОВСКУЮ УЕЗДНУЮ ЗЕМСКУЮ УПРАВУ (ЧЕРНОВИК)
11 февраля 1900 г. Ялта.
Год назад мною было подано заявление*[2], в котором я просил о сложении с меня обязанностей попечителя Чирк<овского> уч<илища>, из отчета же за истекший год видно, что[3] эта просьба моя не была уважена. Ныне имею честь[4] заявить, что по расстр<оенному> здоровью и по дальности расстояния я не могу[5] исправно нести обязанности попечителя*[6] Чирковского[7] и Талежского училищ и покорнейше прошу сделать надлежащее распоряжение о[8] выборе вместо меня другого лица.
Хмелеву Н. Н., 11 февраля 1900*
3042. Н. Н. ХМЕЛЕВУ
11 февраля 1900 г. Ялта.
Многоуважаемый Николай Николаевич, большое Вам спасибо за поздравление* и за ласковые слова. Несколько опаздываю с этой своей благодарностью, потому что похварывал, да и кстати же Вам было не до писем. Вы были поглощены интересами земского собрания.
О том, как употребить 100 р., пожертвованные г-жей Свербеевой*, я напишу Вам в конце марта или в апреле, когда сам ориентируюсь немножко. Думаю, что ста рублей хватит для двоих. Если же Вы здесь будете на Пасхе, то вместе посоветуемся и решим, что и как.
Теперь большая просьба. В начале прошлого года я подал в Серпух<овскую> управу заявление*, в котором просил сложить с меня обязанности попечителя Чирковского училища. Просьба моя, конечно, была гласом вопиющего в пустыне, заявление мое бросили под стол и, вероятно, затеряли, как бы ни было, мне на него не ответили. Затем постоянные дрязги в Талежск<ом> училище, поп, мужики, бьющие стекла*, г-жа Анисимова со своим характером, жалостные письма ее помощницы, полное невнимание управы, ее отчеты по народному образованию — всё это утомило меня и портит мне нервы. Сегодня я послал заявление*, что по расстроенному здоровью и по дальности расстояния не могу продолжать попечительства — ни в Чирковском, ни в Талежск<ом> училищах. Не могу больше!!!
Пожалуйста, насколько это от Вас зависит, походатайствуйте, чтобы просьба моя на сей раз была уважена. Поддержите меня в училищном Совете*. Я не боец, и мне попечительство не по характеру, эти все дрязги, письма, которые я получал и получаю, всё время давили меня, как кошмар.
Погода в Ялте уже весенняя. Когда солнце, то бывает очень хорошо, когда же нет солнца, то хоть не выходи — сыро и промозгло.
Посылаю сердечный привет Надежде Наумовне*, Вам кланяюсь и крепко жму руку. Будьте здоровы и благополучны.
Суворину А. С., 12 февраля 1900*
3043. А. С. СУВОРИНУ
12 февраля 1900 г. Ялта.
Я ломал голову над IV актом* и ничего не придумал, кроме того разве, что кончить нигилистами нельзя. Это слишком бурно, крикливо, к Вашей же пьесе более идет конец тихий, лирический, трогательный. Когда Ваша героиня состарится, не придя ни к чему и ничего не решив для себя, и увидит, что всеми она покинута, неинтересна, не нужна, когда поймет, что окружавшие ее люди были праздные, ненужные, дурные люди (отец — тоже) и что она проморгала жизнь, — разве это не страшнее нигилистов?
Письма Ваши насчет «Русалки» и Корша очень хороши*. Тон блестящий, и написано чудесно. Но вот насчет Коноваловой и присяжных*, мне кажется, Вам не следовало бы писать, как ни заманчив сюжет. Пусть А-т пишет сколько угодно, но не Вы, ибо это не Ваше амплуа. Чтобы трактовать подобные вопросы смело и уверенно, надо быть прямолинейным человеком, а Вы на половине письма собьетесь, как и сбились, заговорив вдруг о том, что мы все иногда желаем убивать, желаем смерти ближним нашим. Когда невестке становится тошно и невмоготу от больной свекрови, злющей старухи, то ей, невестке, бывает легче при мысли, что старуха скоро помрет, но это не желание смерти, а утомление, немощный дух, досада, тоска по спокойствию. Если этой невестке приказать убить старуху, то она скорей себя убьет, какие бы там желания ни копошились в ее душе.
Да, конечно, присяжные люди и могут ошибаться, но что же из этого? Бывает так, что по ошибке подают милостыню сытому вместо голодного, но сколько ни пишите по этому поводу, ни до чего не допишетесь, а только повредите голодным. Ошибаются, с нашей точки зрения, присяжные или не ошибаются, мы должны признать, что в каждом отдельном случае судят они сознательно, что совесть у них при этом бывает крайне напряжена; а если капитан парохода ведет свой пароход сознательно, всё время глядя в карту и на компас, и если пароход все-таки терпит крушение, то не будет ли правильнее искать причину крушения не в капитане, а в чем-нибудь другом, например, хоть в том, что карта давно устарела или дно моря изменилось? Ведь присяжным приходится считаться с тремя обстоятельствами: 1) кроме действующего права, кроме уложений и юридических определений, существует еще нравственное право, которое всегда идет впереди действующего и определяет наши поступки, именно когда мы хотим действовать по совести; так, по закону дочери полагается 1/7 часть, Вы же, следуя требованиям чисто нравственного порядка, идете впереди закона и вопреки ему, завещаете ей столько же, как и сыновьям, ибо знаете, что, поступив иначе, Вы поступили бы против совести. Так и присяжным случается иногда попадать в положение, когда они сознают и чувствуют, что совесть их не удовлетворяется действующим правом, что в деле, которое они решают, есть оттенки и тонкости, которые не укладываются в «Уложение о наказаниях», и что для правильного решения вопроса, очевидно, не хватает еще чего-то, и за неимением этого «чего-то» они поневоле выносят приговор, в котором чего-то недостает; 2) присяжные сознают, что оправдание не есть прощение и что оправдание не освобождает подсудимого от страшного суда на том свете, от суда совести, от суда обществ<енного> мнения; они решают вопрос лишь постольку, поскольку он судебный вопрос, а это уж пусть А-т решает, хорошо ли убивать детей или дурно, 3) подсудимый является на суд, уже измученный тюрьмой и следствием, и на суде переживает он мучительное состояние, так что и оправданный не выходит из суда безнаказанным.
Так это или не так, но, оказывается, письмо уже почти кончено, а я, в сущности, ничего не написал. У нас в Ялте весна, нового и интересного ничего нет. В здешней книжной лавке я купил последний том Л. Толстого* с «Воскресением»; оказалось, что это совершенная подделка под издание Толстого, — тонкая работа Клюкина. Спрашиваю: откуда выписали? Ответ: из Одессы от Суворина.
Кто это Фома Неверный?* Анне Ивановне, Насте и Боре привет и поклон нижайший. Не побываете ли Вы в Крыму весной? Из Ялты можно было бы на лошадях в Феодосию, в монастыри. Будьте здоровы, кланяюсь Вам.
«Воскресение» замечательный роман. Мне очень понравилось, только надо читать его всё сразу, в один присест. Конец неинтересен и фальшив, фальшив в техническом отношении.
Книппер О. Л., 14 февраля 1900*
3044. О. Л. КНИППЕР
14 февраля 1900 г. Ялта.
Милая актриса, фотографии очень, очень хороши, особенно та, где Вы пригорюнились*, поставив локти на спинку стула, и где передано Ваше выражение — скромно-грустное, тихое выражение, за которым прячется чёртик. И другая тоже удачна, но тут Вы немножко похожи на евреечку, очень музыкальную особу, которая ходит в консерваторию и в то же время изучает на всякий случай тайно зубоврачебное искусство и имеет жениха в Могилеве; и жених такой, как Манасевич. Вы сердитесь? Правда, правда, сердитесь?* Это я мщу Вам за то, что Вы не подписались.
В саду из 70 роз, посаженных осенью, не принялось только 3. Лилии, ирисы, тюльпаны, туберозы, гиацинты — всё это ползет из земли. Верба уже позеленела; около той скамьи, что в углу, уже давно пышная травка. Цветет миндаль. Я по всему саду наставил лавочек, не парадных с чугунными ногами, а деревянных, которые выкрашу зеленой краской. Сделал три моста через ручей. Сажаю пальмы. Вообще новостей много, так много, что Вы не узнаете ни дома, ни сада, ни улицы. Только один хозяин не изменился, всё тот же хандрюля и усердный почитатель талантов, живущих у Никитских ворот*. С самой осени я не слышал ни музыки, ни пения, не видел ни одной интересной женщины — ну как тут не захандришь?
Я решил не писать Вам, но так как Вы прислали фотографии, то я снимаю с Вас опалу и вот, как видите, пишу. Даже в Севастополь приеду*, только, повторяю, никому об этом не говорите, особенно Вишневскому. Я буду там incognito, запишусь в гостинице так: граф Черномордик.
Это я пошутил, сказавши, что Вы похожи на портрете на евреечку. Не сердитесь, драгоценная. Ну-с, а засим целую Вам ручку и пребываю неизменно
Что у вас в театре делает Иван Цингер?*
На конверте:
Чеховой М. П., 14 февраля 1900*
3045. М. П. ЧЕХОВОЙ
14 февраля 1900 г. Ялта.
Милая Маша, на могильной плите надо написать:
Павел Георгиевич Чехов 1825-1898
Т. е. год рождения и смерти. Год рождения записан отцом собственноручно, и запись эта хранится у меня. Чем проще плита, тем лучше.
В Ялте было тепло и так себе, а теперь опять холодно. Ты говоришь, что я пугаю своими отъездами*, но что же делать, если по временам мне необходимо уезжать…
Я долго не получал писем. Получал письма только от таких особ, как* умилительная Веселитская и либерально-строгая А. Ф. Линтварева (Бурлей). Но на днях вдруг привалило, получил из Москвы сотню писем. Прислала письмо Гургуля, очень талантливое*, хотя и безграмотное. Она пишет, что Ольга Леон<ардовна> сказала ей, будто она очень любит Немировича, а меня не любит вовсе. Затем Вишневский прислал фотографии, снимки «Чайки». Из семи карточек пять изображают персону самого В<ишневского> (это очень интересно!), а на двух изображена группа с О<льгой> Л<еонардовной>. Великая актриса, судя по этим карточкам, пополнела и похорошела, завидую Немировичу.
Об участке в Гурзуфе* расскажет тебе доктор П. П. Розанов, который теперь в Москве.
Будь здорова. Дома всё благополучно.
Повидайся с Мейерхольдом и убеди его провести
Пешкову А. М. (М. Горькому), 15 февраля 1900*
3046. А. М. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)
15 февраля 1900 г. Ялта.
Дорогой Алексей Максимович, Ваш фельетон в «Нижегор<одском> листке»* был бальзамом для моей души. Какой Вы талантливый! Я не умею писать ничего, кроме беллетристики, Вы же вполне владеете и пером журнального человека. Я думал сначала, что фельетон мне очень нравится, потому что Вы меня хвалите, потом же оказалось, что и Средин, и его семья, и Ярцев — все от него в восторге. Значит, валяйте и публицистику, господь Вас благословит!
Что же мне не шлют «Фомы Гордеева»?* Я читал его только урывками, а надо бы прочесть все сразу, в один присест, как я недавно прочел «Воскресенье». Всё, кроме отношений Нехлюдова к Катюше, — довольно неясных и сочиненных, всё поразило меня в этом романе силой и богатством, и широтой, и неискренностью человека, который боится смерти, не хочет сознаться в этом и цепляется за тексты из свящ<енного> писания.
Напишите же, чтобы мне прислали «Фому».
«Двадцать шесть и одна» — хороший рассказ, лучшее из того, что вообще печатается в «Жизни»*, в сем дилетантском журнале. В рассказе сильно чувствуется место, пахнет бубликами.
«Жизнь» напечатала мой рассказ с грубыми опечатками**, невзирая на то, что я читал корректуру. Раздражает меня в «Жизни» и провинц<иальные> картинки Чирикова, и картина «С Новым годом!», и рассказ Гуревич*.
Только что принесли Ваше письмо. Так не хотите в Индию?* Напрасно. Когда в прошлом есть Индия, долгое плавание, то во время бессонницы есть о чем вспомнить. А поездка за границу отнимает мало времени, она не может помешать Вам ходить пешком по России.
Мне скучно не в смысле Weltschmerz*[9], не в смысле тоски существования, а просто скучно без людей, без музыки, которую я люблю, и без женщин, которых в Ялте нет. Скучно без икры и без кислой капусты.
Очень жаль, что Вы, по-видимому, раздумали приехать в Ялту*. А здесь в мае будет Художественный театр из Москвы. Даст 5 спектаклей и потом останется репетировать. Вот приезжайте, на репетициях изучите условия сцены и потом в 5–8 дней напишете пьесу, которую я приветствовал бы радостно, от всей души.
Да, я теперь имею право выставлять на вид, что мне 40 лет, что я человек уже не молодой. Я был самым молодым беллетристом, но явились Вы — и я сразу посолиднел, и уже никто не называет меня самым молодым. Крепко жму руку. Будьте здоровы.
Только что получил фельетон Жуковского*.
* Например «табельные» вместо «заговенье».
Поссе В. А., 15 февраля 1900*
3047. В. А. ПОССЕ
15 февраля 1900 г. Ялта.
Многоуважаемый Владимир Александрович, «Фома Гордеев», да еще в превосходном переплете — это ценный, трогательный подарок*, благодарю Вас от всей души. Тысячу раз благодарю! Я читал «Фому» только урывками, теперь же прочту как следует. Печатать Горького урывками и по частям нельзя; или он должен писать короче, или же Вы должны помещать его целиком, как это «Вестник Европы» делает с Боборыкиным. Кстати сказать, «Фома» имеет успех, но только у умных, начитанных людей, у молодых также. Я раз подслушал в саду беседу одной дамы (петербургской) с дочерью: мать бранила, дочь хвалила.
За опечатки я сердился не на Вас*, а на типографию. Теперь у меня отлегло, я забыл про них, но мною руководил не столько гнев, сколько рассуждение, что типографию необходимо пробирать почаще. Типография и контора — это всегдашняя оппозиция журналу, т. е. редакции, ибо редакции трудно и почти невозможно, при нашей культурной отсталости, иметь и в типографии и в конторе
Во всяком случае, Вы не огорчайтесь очень, не сокрушайте Ваших нервов, а, напротив, торжествуйте, так как дела Ваши великолепны. «Жизнь» сильно читают.
Ох, я все о том же: пришлите мне хоть 5 оттисков*. Мне это нужно, нужно прежде всего для Маркса, потом заграничным переводчикам.
Гонорар я получил, спасибо.
Поделиться книгой: