Земные радости

Герцог ожидал, что слуга будет все отрицать.

— Боюсь, так многие считают, — подтвердил Джон.

Бекингем резко выпрямился, и лодка закачалась.

— И ты говоришь это мне в лицо?

Джон кивнул.

— Ни один человек в Англии не осмеливался говорить мне такое! — возмутился Бекингем. — Да я мог бы приказать вырвать тебе язык за дерзость!

Весла Джона ни на мгновение не прервали свой спокойный ритм. Садовник ласково улыбнулся своему хозяину.

— Вы упомянули о сэре Роберте. Ему я тоже никогда не врал. Я не собираюсь дерзить вам, и я не сплетник. Если вы откроете мне тайну, я сохраню ее. Если вы спросите меня, что новенького, то я поделюсь с вами. Зададите вопрос — я честно отвечу.

— Сэр Роберт доверял тебе? — полюбопытствовал Бекингем.

Традескант кивнул.

— Когда делаешь сад для какого-то человека, то понимаешь, что это за личность, — объяснил он. — Вы проводите вместе много времени, следите за тем, как растет сад. Мы с Сесилом оба менялись, вместе трудились над обликом Теобальдса, потом переехали и вместе делали Хэтфилд. Сэр Роберт и я. С нуля. Мы часто гуляли по саду и общались.

— А я какой человек? — допытывался Бекингем. — Раньше ты работал на советника короля. Ты служил Сесилу, теперь служишь мне. Что ты думаешь обо мне? Что ты думаешь обо мне в сравнении с сэром Робертом?

Джон склонился к веслам; лодка быстрее заскользила по воде.

— Думаю, что вы еще очень молоды, — отозвался он. — И нетерпеливы, как бывают нетерпеливы молодые люди. Мне кажется, вы честолюбивы, и никто не может предсказать, до каких высот вы подниметесь и как долго будете оставаться на вершине власти. Возможно, вы и получили место при дворе из-за внешности, но сохранили его благодаря уму. И сохраняете по сей день, потому что вы красивы и умны.

Бекингем расхохотался и снова откинулся на подушки.

— Красив и умен! — воскликнул он.

Традескант посмотрел на темные спутанные волосы и длинные темные ресницы, отбрасывающие тени на гладкие щеки.

— Да, — просто произнес он. — Вы мой господин. Я уж и не надеялся, что снова найду господина, которому буду предан душой и сердцем.

— Ты любишь меня так же, как любил лорда Сесила? — уточнил Бекингем, внезапно насторожившись и бросив искоса взгляд из-под ресниц.

Садовник с чистым сердцем улыбнулся своему хозяину.

— Да.

— Я буду держать тебя при себе, как делал сэр Роберт, — заявил Бекингем, планируя их будущее. — И люди увидят, что раз ты любишь меня так же, как любил его, значит, я не хуже его. Они сравнят нас и станут считать меня еще одним Сесилом.

— Возможно, — согласился Традескант. — А может, они просто решат, что я человек, которому повезло работать садовником в самых лучших садах. Тот, кто хвастается, что может читать в сердцах других людей, страдает гордыней, милорд. На мой взгляд, лучше бы вы следовали собственному мнению, а не размышляли над тем, что о вас подумают другие.

МАРТ 1625 ГОДА

Джон заработался допоздна. По замыслу вода должна была стекать с одной террасы на другую, и герцогу пришло в голову, что на каждой террасе нужно поселить разные породы рыб, в нисходящем порядке по цвету. Следовательно, в самом верхнем, ближнем к дому бассейне должны плавать золотые рыбки — короли среди рыбок. Сад вокруг тоже должен быть весь золотым, и все это великолепие должно располагаться под окнами королевских покоев, там, где останавливается король Яков во время своих визитов. Традескант разослал письма командирам всех кораблей военно-морского флота с поручением привезти ему семена или корешки любых желтых или золотистых цветов, которые они увидят по всему миру. Герцог Бекингем велел самым высоким флотским чинам, включая адмиралов, сходить на берег и искать желтые цветы, с которых Джон Традескант мог бы собрать семена.

Идея была хороша, подобный садовый уголок стал бы прелестным комплиментом его величеству. Но золотые рыбки Традесканта были так же неуловимы, как ласточки зимой. Что только он не делал с этим ручьем — рыбки все равно ухитрялись проскальзывать вниз по течению и смешивались с другими породами. На одном уровне — серебристые рыбки, наследующем — радужная форель, а на четвертом уровне пятнистый карп, который всех их сжирал.

Традескант пытался разгородить уровни сеткой, но рыбки запутывались и гибли. Он попробовал построить низенькие дамбы из камней, но тогда вода застаивалась и ручеек переставал журчать и переливаться с одного уровня на другой, как ему полагалось. И что еще хуже, когда вода застаивалась или текла слишком медленно, она становилась зеленой и мутной, полностью скрывая рыбок.

Следующей задумкой было создание небольшого заборчика из маленьких стеклышек, который вода могла преодолеть, а рыбы — нет. Это решение было расточительно дорогим — использовать драгоценное стекло для причуды. Традескант долго хмурился, потом взял маленькие кусочки стекла, тщательно скругленные по краям, чтобы не поранить рыб, и поставил их в ряд с небольшими зазорами для воды. Закончив работу, садовник распрямился.

Ноги ломило от пребывания в холодной воде, спина затекла, поскольку он трудился согнувшись. Пальцы онемели от холода — был всего лишь март и по ночам еще случались заморозки. Джон деловито потер руки о штаны из домотканой ткани. Кончики пальцев посинели. Уже смеркалось, и он с трудом различал результаты своих усилий, но слышал музыкальный плеск воды, стекавшей вниз в следующий бассейн на следующей террасе. Тут одна золотая рыбка подплыла к стеклянной преграде, ткнулась в нее носом и вернулась назад к центру пруда.

— Вот ты где у меня, — проворчал Традескант. — Поймал тебя, маленькую мерзавку.

Искренне порадовавшись собственному успеху, он надел на голову шляпу, собрал инструменты и направился к своему сарайчику, чтобы почистить инструменты и оставить их там, а самому пойти домой обедать. Вдруг раздался шум; садовник остановился и напряг слух. К парадной двери во весь опор мчалась лошадь, стуча копытами по долгой, эффектной, извилистой подъездной аллее.

Заметив Традесканта, курьер прокричал:

— Его светлость дома?

Джон посмотрел на ярко освещенные окна и ответил:

— Да. Скоро будет ужинать.

— Проводи меня к нему, — попросил всадник.

Он соскочил с коня и бросил поводья, будто породистое животное ничего для него не значило. Джон, с трудом отвлекшись от мыслей о желтых цветах, подхватил поводья и позвал грума. Когда тот прибежал, садовник передал ему коня и повел курьера в дом.

— Где герцог? — спросил Джон у слуги.

Тот кивнул в сторону двери.

— Молится в библиотеке.

Традескант постучал и переступил порог.

Бекингем раскинулся в кресле за роскошным письменным столом и лениво поигрывал золотой цепью, темные глаза были прикрыты. Его капеллан читал вслух молитвы. При появлении садовника лицо герцога осветилось.

— А вот и мой кудесник Джон! — воскликнул он. — Входи, Джон! Ну как, удалось тебе заставить воду течь вверх по склону?

— Там человек со срочным известием от короля, — сообщил Традескант и втолкнул курьера в комнату.

— Вам следует отправиться в Теобальдс, — выпалил курьер. — У короля лихорадка, и он зовет вас. Говорит, что ждет вас немедленно.

Бекингем насторожился и замер, как замирает кошка, узревшая добычу. Потом резко поднялся из-за стола и устремился в свои покои, собираясь переодеться.

— Коня мне! Джон, возьми себе коня. Составишь мне компанию. Ты знаешь дорогу лучше всех. И прихвати слугу. Как его величество? — бросил он через плечо.

— Скорее печален, чем болен. — Курьер трусцой бежал за Бекингемом. — Но повелевает, чтобы вы приехали. Принц уже там.

Взлетев по лестнице, герцог сверху посмотрел на Джона; вспышка честолюбия озарила его лицо.

— Может быть, сейчас! — провозгласил Бекингем и исчез в своих покоях.

Джон распорядился подготовить лошадей и послал гонца на кухню с просьбой уложить котомку с едой и питьем. Он ничего не сообщил Элизабет. Ощущение напряженного ожидания, исходившее от молодого герцога, зов приключения и чувство, что он живет в великие времена, — все это было слишком, чтобы помнить о семейных узах.

Когда герцог, громыхая, скатился по ступеням, такой красивый в длинной накидке и в сапогах для верховой езды, Джон уже сидел на одной доброй лошади, а вторую держал за поводья. Слуга, которому предстояло их сопровождать, появился на пороге конюшни.

Герцог посмотрел на Традесканта и искренне произнес:

— Спасибо.

Тот улыбнулся. Основным недостатком огромных дворовых хозяйств была медлительность. Мясо подавали наполовину остывшим, охоту приходилось планировать за много дней, и она всегда начиналась с многочасовым опозданием. Ничего нельзя было сделать по мгновенной прихоти, все нужно было готовить заранее. Так что это был величайший талант Джона — раздобыть на конюшне лошадь, уже вычищенную и рвущуюся в путь.

— Ты сможешь скакать верхом? — с сомнением спросил Бекингем, оглядывая одолженные у кого-то штаны и сапоги Традесканта.

— Вас доставлю, не сомневайтесь, — заявил садовник.

Его лошадь пошла первой. Ровной рысью они выехали со двора, оставив холодное серебро луны по правую руку. Джон направился на запад в сторону Уолтем-Кросс.

За свое двадцатичетырехчасовое путешествие они поменяли лошадей два раза. В первый раз стучали в дверь гостиницы до тех пор, пока владелец с большой неохотой, узрев золото в руках Традесканта, не одолжил собственных лошадей. Во второй раз, когда они нигде не могли найти лошадей, то попросту украли их из конюшни. Джон оставил записку их владельцу, в которой утром тому предстояло прочесть, что он оказал большую услугу великому герцогу и может обратиться к нему за вознаграждением.

Бекингема веселила предприимчивость Традесканта.

— Клянусь богом, Джон, ты зря теряешь время в своих садах. Тебе надо быть по меньшей мере генералом.

Похвала заставила Традесканта улыбнуться.

— Я же пообещал, что доставлю вас, и я это сделаю, — просто сказал он.

Герцог кивнул.

— Теперь я никогда не буду путешествовать без тебя.

Уже светало, когда они, совсем измотанные, достигли поворота на парадный въезд в Теобальдс. Сверху вниз на них смотрели темные окна дворца. Джон поднял глаза туда, где большой эркер выступал из стены, как палуба полуюта на парусном судне. Сквозь щели в ставнях просачивался свет множества свечей.

— В покоях короля не спят, — сообщил Традескант. — Мне пойти первым?

— Иди и осмотрись, — велел Бекингем. — Если король спит, я вымоюсь и отдохну. Возможно, завтра меня ждет великий день.

Джон неуклюже сполз со своей лошади. Ткань одолженных штанов задубела от пота и крови, сочившейся из натертых седлом мозолей, и прилипла к коже бедер. Скривившись от боли, он на полусогнутых ногах заковылял к дому и поднялся по лестнице к королевским покоям. Солдат протянул пику и загородил вход.

— Джон Традескант, — проворчал садовник. — Я привез герцога. Дай пройти.

Солдат вытянулся по стойке «смирно», и Джон ступил в комнату. Там толпилось с полдюжины докторов и множество повивальных бабок и знахарок, которых призвали за их знание трав. В комнате царило веселье, пронизанное отчаянием. Кое-кто из придворных дремал в углах, некоторые играли в карты или пили. Все повернули головы, когда появился Джон, грязный и усталый после долгой дороги.

— Король не спит? — осведомился садовник. — Я доставил герцога.

Сначала казалось, что никто не может ответить. Все были настольно поглощены спорами о здоровье короля и ожиданиями его выздоровления, что за ним практически некому было ухаживать. Наконец один из докторов рысцой потрусил к спальне и заглянул внутрь.

— Не спит, — сообщил он. — Но не спокоен.

Джон кивнул и поспешил назад в холл. За его спиной засуетились придворные, готовясь к появлению величайшего фаворита из всех — Джорджа Вильерса.

Сам герцог тем временем сидел в кресле в холле с бокалом подогретого вина в руке, а перед ним на коленях стоял парнишка-слуга и вытирал грязь с его сапог.

— Король не спит, — коротко доложил Джон.

— Я поднимусь, — решил Бекингем. — Много там народу?

— Полно, — ответил Джон. — Но из важных лиц никого.

Усталой походкой герцог пошел к лестнице.

— Прикажи, чтобы мне приготовили постель, — бросил он через плечо. — И себе постели в моей спальне. Ты не должен отходить от меня ни на шаг, Джон. Ближайшие несколько дней я буду очень занят.

Традескант налил себе вина из фляги герцога и отправился выполнять его поручения.

Некоторые обитатели дома начали просыпаться, а многие и не ложились. Говорили, что король охотился, а потом почувствовал себя плохо. Вначале это была просто легкая лихорадка, и все понадеялись, что она скоро пройдет. Но озноб не отпускал, король бредил. Он боялся за свою жизнь, время от времени ему чудилось, что он снова в Шотландии и под одеждой у него холщовая хламида с толстой подбивкой, защищающая от ножа убийцы. Порой он просил прощения у своих врагов, которых судил по ложному обвинению, а потом вешал, топил или четвертовал. Бывало, Якову являлись ведьмы, и ему казалось, что они угрожают его жизни, — невинные старухи, которых он приказывал топить или душить. Иногда, и это было ужаснее всего, он обращался к своей матери, бедной Марии Шотландской, молил о прощении за то, что без единого слова утешения позволил ей взойти на плаху в замке Фотерингей, хотя она слала ему, горячо любимому сыну, письмо за письмом и никогда не забывала, каким он был в детстве.

— Король выздоровеет? — спросил Джон одну из служанок.

— Но это же всего-навсего лихорадка, — ответила она. — Почему бы ему не выздороветь?

Кивнув, Традескант пошел в спальню герцога. Холодный мартовский рассвет медленно превращал небо из черного в серое. На террасах лежала белая изморозь. Джон оперся локтями о подоконник и стал искать знакомые приметы Теобальдса, своего первого большого сада, который медленно проявлялся в тумане. Вдали виднелся застывший лес с голыми ветвями. А внизу, глубоко в промерзшей земле, жили луковицы нарциссов, посаженные Джоном для короля, который был уже стар, и для хозяина, который давно умер. Традескант задумался, как бы Сесил оценил герцога, восхищался бы им или презирал. Он стал размышлять, где сейчас Сесил, и решил, что в том благословенном последнем саду, где всегда цветут цветы. Джон ощущал глубокую нежность к хозяину, которого потерял, и к саду, который они оба так любили.

Вдруг дверь за его спиной открылась, на пороге показался Бекингем.

— Ради всего святого, закрой окно, Джон! — резко воскликнул он. — Холод собачий.

Джон подчинился.

— Поспи, — продолжал герцог. — А когда проснешься, отправляйся в Лондон и привези мою мать.

— Я могу поехать прямо сейчас, — предложил Джон.

— Отдохни, — остановил его герцог. — Поедешь после того, как проснешься и сможешь скакать верхом. Передашь ей мои слова, писать я ничего не буду.

Герцог пересек комнату и прошептал на ухо Джону:

— Скажи ей, что король болен, но не умирает. И что мне нужна ее помощь. Очень. Понимаешь?

Джон колебался.

— Я понимаю слова и могу повторить их. Но не осмеливаюсь думать об их значении.

— Джон, мой Джон, — мягко промолвил Бекингем. — Именно это мне и нужно. Просто запомни слова, а прочее оставь мне.

Встревоженный взгляд Традесканта он встретил с открытым лицом.

— Я люблю короля как собственного отца, — убедительным голосом произнес герцог. — И хочу, чтобы за ним ухаживали с любовью и уважением. Эта толпа не дает ему покоя, они мучают его всякими лекарствами, пускают кровь, переворачивают его, надоедают. В спальне то жарко, то холодно. Пусть моя мать явится и заботливо его выхаживает. Она опытная сиделка и знает, как облегчить страдания больного.