Земные радости

— В нашем доме мы не повторяем слухи о короле и его дворе, — отчеканил он.

Его жена хотела возразить, но Джон жестом заставил ее замолчать.

— И дело тут не в благочестии и не в поисках истины. Это урок, который мне преподал Сесил. Мы не обсуждаем короля. Если нас подслушают, цена может оказаться слишком высокой. И что бы ты ни учила, занимайся Библией и держись подальше от разговоров о короле Якове и его дворе. Иначе ты больше не пойдешь в свою школу.

Мгновение казалось, что Элизабет собирается спорить.

— Или этот ваш учитель в проповедях отрицает, что Господь возложил на мужей власть над женами? — сурово спросил Традескант.

Она опустила голову.

— Конечно нет.

— Хорошо, — кивнул Джон, сумев подавить неумеренное самодовольство.

— Я всегда хотела только одного: чтобы ты вернулся домой и оставался с нами, — сказала Элизабет, подтаскивая лохань к задней двери, где можно было выплеснуть воду во двор. — Если бы ты не отлучался, у меня не было бы времени посещать эти встречи.

— Не сваливай вину на меня, — ответил Джон, внимательно глядя на жену. — Ты можешь ходить туда, куда позволяет совесть, только если это не ведет к измене и к отрицанию власти тех, кто над тобой поставлен. Это я, твой муж, надо мной — господин, над ним — король, а над королем — Господь.

Элизабет широко распахнула дверь; холодный ветер задул вкруг голых ног Джона.

— Я никогда не усомнюсь во власти Господней, — промолвила она. — И не отрицаю власти мужа. Смотри не простудись.

Традескант резко повернулся и отправился в спальню одеваться.

1622 ГОД

— Может, нам пересадить каштан? — предложил Джей отцу. — По-моему, он уже слишком большой для этого ящика.

Опершись о лопату, Джон смотрел, как работает его веселый четырнадцатилетний сын.

— Я подарил его твоей матери, когда мы поженились. Тогда мы с сэром Робертом купили дюжину таких, нет, полдюжины. Пять я посадил для графа в Хэтфилде, а один подарил твоей матери. В Меофеме она держала каштан в горшке, а перед переездом в Хэтфилд я пересадил его в ящик. Ты был еще такой маленький, что, когда сидел на скамейке, у тебя ноги не доставали до пола.

— Так может, пора его высадить в землю? — спросил Джей. — Чтобы он пустил устойчивые корни?

— Думаю, можно, — задумчиво произнес Джон. — Но давай подождем еще годик. Я собираюсь прикупить немного земли за нашим домом и расширить сад. Тогда для каштана появится место. Продавец уверял, что он вырастает с кроной, раскидистой, как у дуба. Сейчас для него тесно в нашем садике, он закроет дом. А здесь сажать я не хочу.

Джей взглянул на изящный сад лорда Вуттона, на серые стены и возвышавшуюся за ними высокую башню Кентерберийского собора.

— Почему нет? Он будет отлично смотреться.

Традескант покачал головой.

— Потому что это дерево твоей мамы, — пояснил он мягко. — Я подарил ей каштан, когда полюбил ее. Сюда она приходит редко, то есть не будет видеть дерево. Это ее память. Мы должны приобрести для нее дом повыше и сад побольше, а она будет сидеть под каштаном и качать на коленях внуков.

Смутившись, Джей вспыхнул, как молодой человек, слишком невинный для неприличных разговоров.

— Я пока не планирую детей, — заявил он резко. — На это не рассчитывайте.

— Сначала пусти корни, — посоветовал Джон. — Как каштан твоей матери. Ну что, сделаем перерыв на обед?

— Я еще поработаю, — отозвался Джей. — Навещу твои испанские луковицы. Скоро их можно будет попробовать.

— Они будут очень сладкими, если дать им вызреть так, как они вызревают у себя на родине. На Гибралтаре их едят как фрукты. Когда будешь в огороде, взгляни на парники с дынями. Надеюсь, они уже созревают. Подоткни под них и вокруг побольше соломы, чтобы слизни не достали.

Джей кивнул и устало побрел к огороду. Традескант расстелил на траве салфетку и открыл маленькую торбочку. Жена положила ему свежеиспеченный хлеб, ломоть сыра и фляжку со слабым элем. Корочка на хлебе была серой, мука в этом году получилась некачественная, сыр — водянистый. Хорошую провизию нельзя было купить даже за большие деньги. Страна оказалась в трудном положении из-за плохого финансирования и плохих урожаев. Джон поморщился и вгрызся с хлеб.

— Джон Традескант?

Садовник посмотрел вверх, но не поднялся на ноги, хотя человек, возвышавшийся над ним, был одет в великолепную ливрею слуги герцога Бекингема.

— А кто его ищет?

— Сам герцог Бекингем.

Отложив свой серый хлеб, Джон встал и отряхнул крошки.

— Что угодно его светлости?

— Вы должны отправиться на встречу с ним, — с расстановкой произнес слуга. — Вас вызывают. Герцог в Нью-Холле, в Челмсфорде. Вам надлежит отправиться немедля.

— Мой господин лорд Вуттон… — начал было Джон.

Слуга отрывисто расхохотался и небрежно бросил:

— Да хоть Господь наш Иисус Христос, моему хозяину это одинаково безразлично.

Джон отшатнулся.

— Вот только богохульствовать не надо!

— Надо, надо! — возразил слуга. — Кажется, вы не понимаете, кто тут командует. Над моим хозяином есть только один король. Если мой хозяин чего-нибудь хочет, ему стоит лишь заикнуться. И если он чего-то просит, он это получает. Ясно?

Традескант вспомнил накрашенного юношу в Теобальдсе, который сидел на коленях у короля Якова, драгоценное ожерелье на шее юноши и кошелек на поясе.

— Я отлично вас понимаю, — сухо ответил Джон. — Хотя несколько лет не был при дворе.

— Тогда зарубите себе на носу: для короля Якова существует лишь один человек на всем белом свете, и этот человек — мой хозяин, прекрасный герцог. — Слуга приблизился к садовнику и понизил голос: — Друзья герцога могут вести себя как угодно — травить, предавать, разводиться. И все это они проделывали, причем безнаказанно. Вы разве не слышали?

— Абсолютно ничего, — осторожно промолвил Традескант.

— Лорд Рочестер отнял жену у другого человека, ни много ни мало у самого графа Эссекса. Они объявили его импотентом! Как вам это нравится?

— Совсем не нравится.

— А потом Рочестер и его новая жена отравили сэра Томаса Овербери, который мог их предать. Ее признали ведьмой и отравительницей. Как вам такая история?

— Ничуть не лучше.

— Виновна, брошена в темницу, а потом… что бы вы думали?

Джон пожал плечами, упорно придерживаясь версии о своей неосведомленности.

— Помилована на следующий день! — удовлетворенно сообщил слуга. — Вы не пропадете, если король склоняет к вам благосклонное ухо.

— Королю виднее, — заметил Джон, вспомнив о своем ушедшем господине и его совете быть слепым и глухим, когда другие кричат об измене.

— А Рочестер по сравнению с моим хозяином просто дитя, — еще тише продолжал слуга. — Рочестер — старый фаворит, а мой хозяин — новый. И если у Рочестера есть доступ к уху короля, то у моего господина доступ ко всем частям тела. Вы меня понимаете? Ко всем частям тела!

Лицо Джона осталось совершенно неподвижным. Он даже не улыбнулся, услышав этот непристойный намек.

— Мой хозяин самый главный после короля, — тараторил слуга. — Во всей Англии нет никого, кого любили бы больше, чем моего хозяина, Джорджа Вильерса. И он решил, что вы должны работать на него. — Слуга посмотрел на скромный обед Джона. — Он выбрал вас из всех садовников страны!

— Я польщен. Но скорее всего, меня не отпустит лорд Вуттон.

Слуга помахал письмом перед носом Джона.

— Приказ Вильерса. С королевской печатью. Вам надлежит выполнять.

Смирившись с неизбежным, Традескант завернул наполовину недоеденный обед в салфетку.

— И запомните, — наставлял слуга все тем же хвастливым тоном, — то, что герцог думает сегодня, король будет думать завтра, а принц послезавтра. Когда король умрет, наследовать будут герцог и принц. Если вы пристегнете свою тележку к карете моего хозяина, вам гарантировано долгое прекрасное будущее.

— Я уже работал на великого человека. — Джон улыбнулся. — В восхитительных садах.

— Но не на человека такого уровня, — возразил слуга. — Такого человека вы еще не видели.

Джон предполагал, что Элизабет не понравится переезд в Нью-Холл — в дом его светлости в Челмсфорде. И оказался прав. Она яростно сопротивлялась тому, чтобы бросать сад лорда Вуттона и приближаться к опасному блеску королевского двора. Но у маленького семейства не было возможности остаться. Джей поведал отцу об опасениях матери, однако не был удовлетворен их беседой.

— Мама не хочет перевозить хозяйство, не хочет, чтобы ты снова работал на большого человека, — сообщил Джей в свойственной ему робкой, запинающейся манере. — Она мечтает о спокойной жизни, ей нравится здесь.

— А почему она сама не скажет?

— Она не просила меня обсуждать это с тобой, — смутился Джей. — Я подумал, вдруг ты не знаешь. Я пытался помочь.

Джон нежно положил руку на хрупкое плечо сына.

— Я понимаю, чего она боится, но я волен выбирать, где нам жить, не больше, чем твоя мать, — объяснил он. — Господь велел ей следовать за мной, а мне Бог велел слушаться моего господина, который подчиняется королю. Мой господин и мой король, а значит, и Бог велят нам отправляться в Эссекс к герцогу Бекингему. — Традескант пожал плечами. — Вот мы и поедем.

— Я не верю, что Бог велит нам быть рядом с тщеславием и праздностью, — возмутился Джей.

Джон обратил на сына суровый взгляд.

— Ни один человек не ведает, чего хочет Господь. Разве только священник или король. Если король говорит герцогу, а тот говорит лорду Вуттону, что я нужен в Эссексе, то для меня этого достаточно. Все равно что сам Господь наклонился бы с небес и отдал команду. — Традескант помолчал. — И для тебя, сынок, этого должно быть достаточно.

Джей уставился в сторону, не желая встретиться с отцом глазами.

— Да, сэр.

Маленькая семья ожидала увидеть в Нью-Холле что-то необыкновенное. Герцог купил это поместье, чтобы развлекать здесь короля, как и положено королевскому фавориту. Летний дворец Генриха VIII переходил от одного придворного к другому, словно призовая изюминка в пудинге. Ходили слухи, что Бекингем отдал за дворец целое состояние. Теперь он реконструировал здание под руководством Индиго Джонса,[20] задумавшего возвести широченную пологую мраморную лестницу и ворота из благородного камня.

Традесканты прибыли, как прибывал во время своих частых визитов сам король, — по широкой подъездной алле, что полностью огибала здание, выходившее фасадом на квадратную подъездную площадку. С двух сторон от площадки возвышались башенки, между которыми находились огромные деревянные ворота, достаточно широкие и высокие, чтобы пропустить во внутренний двор два экипажа одновременно. Дом был построен из красивого камня, каждый дюйм его покрыт резьбой и орнаментами, как марципановый торт; из стен выступали три этажа эркерных окон. На каждом углу красовались величественные башни с куполами в форме луковиц; над ними на шестах развевались флаги. Во внутреннем дворе была огромная замощенная площадка размером с арену для турниров, с восточной стороны которой располагался большой зал с красивым эркером, нависавшим над четырехугольным двором. С западной стороны стояла часовня, и на колокольне звонил колокол.

Когда фургон остановился во дворе, Элизабет подозрительно покосилась на витражи в огромных окнах часовни. К ним тут же подскочила служанка с подносом напитков для путешественников, а со стороны конюшен показался грум, который предложил проводить их к коттеджу.

— Его светлость разрешил вам жить в большом доме, если пожелаете, но он посчитал, что, может, вы предпочтете личный коттедж, где будете ухаживать за растениями в собственном саду.

— Да, — выпалила Элизабет, прежде чем Джон успел вымолвить хоть слово. — Мы не хотим жить в большом доме.

Традескант с упреком посмотрел на жену и осторожно добавил:

— Герцог очень любезен. Не могу без своего сада. Коттедж кажется мне очень мудрым решением. Пожалуйста, проводите нас.

Он осушил кружку с элем, поставил ее на поднос и улыбнулся служанке. Джей, сидевший сзади, одной рукой обнимал драгоценное каштановое дерево, а другой держался за заднюю дверь фургона. Он даже не взглянул на хорошенькую девушку, а упрямо смотрел на носки собственных сапог. Джон вздохнул. Он, конечно, предполагал, что переезд будет нелегким, но с Элизабет, которой за каждым углом чудились католичество и роскошь, и с Джеем, который стал вести себя как неотесанная деревенщина, он подумал, что возвращение к жизни при дворе и в самом деле будет непростым. И что никакой хозяин, пусть даже самый милостивый, не возместит ущерб от раздора в маленькой семье Традескантов.

Коттедж стал некоторой компенсацией. Он был построен как фермерский дом, а в процессе все расширяющихся границ и амбиций каждого нового владельца оказался на участке, прилегающем к Нью-Холлу. Он был ничуть не хуже дома в Меофеме, где Элизабет провела детство, — двухэтажный, с четырьмя спальнями, с фруктовым садом за домом и конюшней, где с каждой стороны хватило бы места для дюжины лошадей.

Традескант понадеялся, что благодаря новому жилищу Элизабет смирится с разрухой переезда. Эта мысль теплилась в нем, пока они распаковывали вещи, закрыв внутри кошку, чтобы та не сбежала. Вдруг в открытую дверь постучал слуга в ливрее и доложил, что Традесканту надо немедленно отправиться к его светлости в сад. Джон натянул куртку и последовал за слугой.

— Его светлость в тисовой аллее. — Слуга махнул рукой направо от дворца. — По его приказу вы должны сами его найти.

— Как я его узнаю? — уточнил Джон.

Слуга посмотрел на него с искренним удивлением.

— Вы узнаете его, как только увидите. Не ошибетесь.

— Как?

— Он самый красивый во всем королевстве, — откровенно пояснил слуга. — Направляйтесь к тисовой аллее, и когда увидите человека прекрасного как ангел, это и будет милорд Бекингем. Вы никак не пройдете мимо, а когда встретитесь с его светлостью, то никогда не забудете.

Джон слегка фыркнул от столь щедрых описаний и повернул к тисам, росшим стеной. Прежде чем вступить в тень аллеи, он невольно заметил, что аллея явно переросла и давно пора стричь верхушки деревьев, чтобы внизу стволы были толще. Неожиданно попав во мрак густо переплетенных ветвей, Традескант моргнул. Под древесной аркой аллеи было темно, словно ночью. Земля под ногами была мягкой от коричневых иголок, годами падавших с деревьев. В темноте было тихо и жутковато; птицы не пели в неподвижных ветвях, солнце не проникало. Наконец глаза Джона привыкли к слабому свету после ослепительно яркого солнца, и он увидел Джорджа Вильерса, герцога Бекингема.

Сначала он различил одинокий силуэт стройного человека лет тридцати. У герцога были темные волосы и темные глаза, он был усыпан бриллиантами, как принц. Из широкого кружевного гофрированного воротника поднималось живое подвижное лицо. Глаза, улыбающиеся и озорные, сверкали, а рот был изменчивый и соблазнительный, как у хорошенькой женщины. Его бледная кожа сияла в темноте, точно он был освещен изнутри, как бумажный фонарик. Его улыбка, когда он заметил Джона, была пленительной, как у невинного ребенка, никогда ничего в жизни не знавшего, кроме любви. На герцоге были камзол и накидка такого же темно-зеленого цвета, что и тисы. На какое-то мгновение Джон, переводя взгляд с человека на деревья, подумал, что встретил дриаду — дикий прекрасный дух леса — и что ему даровано чудо узреть дерево, приближающееся к нему танцующей походкой и улыбающееся.

— А! Вот и мой Джон Традескант! — воскликнул Бекингем.

В этот момент Джон испытал странное чувство падения, что заставило его подумать — он перегрелся на солнце, проведя целый день в открытом фургоне. Герцог улыбался ему, словно брату или ангелу, принесшему счастливую весть. Сам Традескант хранил серьезность. Годы спустя он вспоминал, что у него совершенно не было ощущения встречи с новым господином, скорее ощущение давнего и близкого знакомства. Джону даже казалось, что они могли бы быть вместе всю жизнь, но по чистой случайности их разделили вплоть до этого момента. В его сердце звучала фраза: «А, вот и вы наконец».

— Ты ведь и в самом деле мой Джон Традескант? — уточнил герцог.

Садовник низко поклонился, а когда выпрямился и вновь посмотрел на герцога, то от потрясающей красоты молодого мужчины у него снова перехватило дыхание. Даже стоя неподвижно, герцог был грациозен как танцор.