Роль морских сил в мировой истории

До определенной степени Англия сейчас такой страной и является. Голландия была такой страной раньше. Ей не нужно расплачиваться за прошлое. Если она спаслась, то это было достигнуто максимальной ценой. «В мирное время и из страха перед случайной смертью они не станут принимать такие достаточно радикальные решения, которые ведут к заблаговременным материальным жертвам, – писал о своих соотечественниках великий голландский государственный деятель де Витт. – Характер голландца таков, что он не станет выкладывать деньги на собственную защиту, пока не столкнется с опасностью лицом к лицу. Мне приходится иметь дело с людьми, расточительными там, где следовало бы экономить, и часто жадными там, где следовало бы тратить».

То, что наша страна заслуживает того же упрека, известно всему миру. Соединенные Штаты не располагают тем щитом из оборонительной мощи, за которым выигрывается время для создания резерва силы. Что касается наличия населения, пригодного для морской службы, в количестве, отвечающем потенциальным потребностям, то где оно? Подобный резерв, находящийся в определенной пропорции к береговой линии страны и общему населению, следует искать только в национальном торговом флоте и связанных с ним отраслях промышленности, которые едва ли имеются в настоящее время. Малосущественно, будут ли экипажи торговых судов комплектоваться из уроженцев страны или иностранцев при условии, что они плавают под национальным флагом, а морская мощь страны достаточна, чтобы позволить большинству из этих судов вернуться из иностранных вод на родину в случае войны. Когда иностранцы тысячами допускаются к голосованию на выборах, не столь важно, что им предоставляются боевые места на кораблях.

Хотя трактовка этой темы была несколько дискурсивной, можно признать, что наличие значительной части населения, владеющей морскими профессиями, является ныне, как и прежде, важной составляющей морской силы и что США не хватает этой составляющей, поэтому они должны опираться на большой торговый флот под американским флагом.

5. Национальный характер. Далее рассматривается влияние на становление морской силы национального характера и склонностей.

Если морская мощь действительно опирается на внушительный торговый флот, склонность к коммерческим предприятиям должна быть отличительной чертой стран, которые в то или иное время доминируют на море. История подтверждает эту истину почти без исключений. Кроме Рима, сколько-нибудь значимого примера, опровергающего это, нет.

Все люди в той или иной степени ищут выгоды и любят деньги. Но способ извлечения выгоды оказывает значительное влияние на торговлю и историю народа, населяющего страну.

Если доверять истории, то способ, которым испанцы и родственные им португальцы добивались благосостояния, не только запечатлелся в национальном характере, но также оказался губительным для развития их торговли. То же касается отраслей производства, за счет которых живет торговля, и, наконец, национального богатства, добывавшегося неверным способом. Жажда наживы достигла в них свирепой алчности, поэтому они искали на вновь открытых землях, которые придали такой стимул развитию морской торговли стран Европы, не новых сфер промышленного строительства, даже не здоровых впечатлений от открытий и приключений, но золота и серебра. Испанцы и португальцы были наделены немалыми достоинствами. Они отличались смелостью, предприимчивостью, темпераментом, стойкостью в испытаниях, энтузиазмом и развитым национальным самосознанием. Эти качества подкреплялись выгодами положения Испании с ее прекрасно расположенными портами, а также тем, что страна первой захватила огромные и богатые части территории Нового Света и долгое время оставалась вне конкуренции. Кроме того, сотню лет после открытия Америки она была ведущей державой Европы. В свете этого можно было бы ожидать, что Испания займет ведущее место среди морских держав. Результат, как известно, оказался прямо противоположным. Со времени битвы при Лепанто в 1571 году на страницах испанской истории не засияло ни одной сколько-нибудь значимой победы, хотя Испания участвовала во многих войнах. Упадок ее торговли в достаточной степени объясняет тягостное, а порой нелепое отсутствие профессионализма, обнаруживавшееся на палубах испанских военных кораблей. Несомненно, подобный итог нельзя свести только к одной причине. Несомненно, что испанские власти разными способами препятствовали свободному и здоровому развитию частного бизнеса, но характер великого народа определяет характер власти. И едва ли можно усомниться, что, если бы население было склонно к торговле, усилия властей прилагались бы в том же направлении. Обширные колонии тоже располагались вдали от центра деспотизма, который мешал развитию старой Испании. Из-за всего этого тысячи (миллионы. – Ред.) испанцев, принадлежавших как к работному сословию, так и знати, покидали страну. Сферы деятельности, которой они занимались за пределами метрополии, давали стране лишь звонкую монету или товары небольшого объема, требовавшие для своей перевозки судов малого тоннажа. Сама метрополия производила лишь не так много шерсти, фруктов и железа. Ее мануфактуры давали ничтожную продукцию, ремесла страдали от поборов, население неуклонно сокращалось. Испания и ее колонии зависели от Голландии в столь многих жизненно необходимых товарах, что продукции их собственных скудных ремесел не хватало для того, чтобы произвести товарообмен с голландцами. «Так что голландские купцы, – пишет современник, – которые возят деньги во многие страны мира, чтобы закупать там товары, должны из этой единственной европейской страны везти домой те деньги, что они получают в уплату за поставку своих товаров». Таким образом, Испания быстро рассталась со страстной мечтой служить символом богатства. Уже говорилось, как ослабил в военном отношении Испанию упадок ее торгового флота. Ее материальные ценности, которые перевозились в небольших количествах на нескольких кораблях, следовавших по более или менее постоянным маршрутам, становились легкой добычей противника, а деньги и материальные ресурсы, необходимые для ведения войны, бездействовали. В то же время материальные ценности Англии и Голландии, размещенные на тысячах кораблей, бороздящих все моря света, подвергались жестоким нападениям в ходе многих изнурительных войн, не тормозя развитие этих стран, которое оставалось стабильным, хотя и не без трудностей. Португалия, поддерживавшая союз с Испанией в наиболее сложный период ее истории, следовала по тому же пагубному пути, хотя с самого начала гонки за преобладание в морской торговле она сильно отставала. «Копи Бразилии погубили Португалию, так же как копи Мексики и Перу – Испанию. Все производство оказалось в непостижимом пренебрежении. Вскоре англичане стали снабжать португальцев не только одеждой, но всеми другими товарами, даже соленой рыбой и зерном. Вслед за своим золотом португальцы теряли свою землю. В конце концов англичане скупили виноградники в районе Порту посредством бразильского золота, которое поступало в Португалию лишь для того, чтобы затем оказаться в Англии». Мы уверены, что за пятьдесят лет 500 миллионов долларов были извлечены из «копей Бразилии и что в конце этого срока Португалия реально приобрела в звонкой монете лишь 25 миллионов». Вот яркий пример разницы между реальным и фиктивным богатством.

Англичане и голландцы стремились к прибыли не меньше, чем представители южных стран. Их называли по очереди «нацией лавочников». Но этот упрек в той мере, в какой он справедлив, делает честь здравомыслию и прямодушию англичан и голландцев. Они отличались не меньшей отвагой, предприимчивостью и настойчивостью. На самом деле они проявляли больше настойчивости в том, что добывали богатство не мечом, но трудом (что и подразумевается вышеупомянутым упреком, который следовало бы считать эпитетом), потому что они выбрали долгий путь к богатству вместо того, что выглядит кратчайшим путем. Но эти два народа, имеющие одинаковые (германские) расовые корни, располагали другими достоинствами, не менее важными, чем упомянутые выше, которые в сочетании со средой приложения сил способствовали развитию их морской торговли. И голландцы, и англичане были по своей природе бизнесменами, торговцами, производителями, переговорщиками. Поэтому как в своей стране, так и за рубежом, в портах цивилизованных стран или гаванях варварских восточных правителей, а также в основанных ими своих колониях – повсюду они стремились выявить все ресурсы, развить и увеличить их. Обостренный инстинкт торговца, лавочника, если хотите, постоянно искал новые товары для обмена, и эти поиски в сочетании с предприимчивостью, передавшиеся новым поколениям, естественно, сделали их производителями. Дома они прославились как промышленники, за рубежом территории под их контролем непрерывно богатели (то, что творили, например, англичане в Бенгалии или голландцы в Ост-Индии, по степени зверств намного превосходит широко известные (благодаря англоязычным историкам) деяния испанцев в Новом Свете. Десятки миллионов «туземцев» заплатили за рост и процветание метрополий. – Ред.), рос ассортимент товаров, а естественный обмен между метрополией и колониями требовал больше судов. Следовательно, их торговый флот увеличивался в ответ на потребности торговли, а страны с меньшим стремлением к морским предприятиям – даже сама Франция в зените своего могущества – пользовались этой продукцией и нанимали корабли англичан и голландцев. Так Англия и Голландия многими способами продвинулись в развитии своей морской мощи. Это естественное стремление и развитие временами действительно видоизменялось и серьезно сдерживалось вмешательством других правительств, завидовавших процветанию, которое их собственные народы могли почувствовать лишь посредством искусственной поддержки. Той поддержки, которая будет рассматриваться там, где речь идет о правительственной деятельности, влияющей на становление морской силы.

Стремление торговать, влекущее за собой по необходимости производство товаров, которыми торгуют, является чертой национального характера, наиболее важной для развития морской мощи. При наличии этой черты характера и удобного морского побережья вряд ли возможно, чтобы морские опасности (или запугивание ими) помешали народу добиваться благосостояния на путях океанской торговли. Благосостояния можно добиться и иными способами, но они не обязательно ведут к усилению морской мощи. Взять, к примеру, Францию. Это прекрасная страна с предприимчивым народом и великолепным географическим положением. Французские моряки знавали славные периоды истории, а в периоды неудач не посрамили свою боевую репутацию, столь ценимую страной. Тем не менее как морская держава, опирающаяся на обширную морскую торговлю, Франция, по сравнению с другими странами, народы которых исторически развили свои мореходные качества, всегда занимала достойное уважения, но не выдающееся место. Главной причиной такого положения, насколько оно зависит от национального характера, является способ достижения страной благосостояния. В то время как Испания и Португалия добиваются этого посредством извлечения из земли золота и серебра, характер французов влечет их к бережливости, экономности и запасливости. Говорят, сохранить состояние труднее, чем добыть его. Возможно. Но стремление рисковать малым ради приобретения большего имеет много общего с предпринимательским духом и завоевывает мир для торговли. Стремление беречь и откладывать на будущее, стремление к умеренному и ограниченному предпринимательству ведет к общему распространению богатства в столь же ограниченном масштабе, но отнюдь не к росту предприимчивости и развитию внешней торговли и торгового флота. К примеру (не следует придавать этому случаю значения большего, чем он заслуживает), французский офицер в разговоре с автором книги о Панамском канале сказал: «У меня только две акции в этом предприятии. Мы во Франции поступаем не так, как у вас, где немногие люди располагают большим количеством акций. У нас большое число людей имеют по одной акции или очень немного. Когда акции появились на рынке, жена сказала мне: «Возьми две акции, одну для себя, другую для меня». Что касается стабильности личного состояния, этот вид воздержания, несомненно, разумен. Когда же чрезмерное воздержание или финансовая робость становятся национальной чертой характера, они могут сдерживать развитие торговли и торгового флота. Та же самая осторожность в денежных делах, проявляясь в других сферах жизни, сдерживает деторождение и сохраняет численность населения Франции на почти неизменном уровне.

Дворянство Европы унаследовало от Средних веков презрительное отношение к торговле, которое по-разному влияло на развитие торговли в зависимости от национального характера народов различных стран. Гордость испанцев легко мирилась с этим презрением, катастрофичным нежеланием трудиться и ожиданием дарового богатства, которое отвратило их от торговли. Во Франции тщеславие, признаваемое даже французами за национальную черту, вело в том же направлении. Многочисленность и великолепие дворянства и почет, которым оно пользовалось, оставляли отпечаток неполноценности на видах работ, которые оно презирало. Богатые купцы и производители товаров, завидуя почестям дворянства, мечтая их заполучить, бросали свои доходные виды деятельности. Поэтому, в то время как трудолюбие народа и плодородие почвы спасали торговлю от полного упадка, она велась в обстановке унижения, заставлявшей лучших из торговцев бросать свой труд как можно скорее. Людовик XIV под влиянием Кольбера издал указ, «предписывавший всем дворянам участвовать в развитии торгового флота, торговле товарами, не рассматривая это как унижение их достоинства, кроме тех случаев, когда они занимаются розничной торговлей». Мера обосновывалась тем, «что она подразумевает благо наших подданных и наше собственное удовлетворение ликвидацией широко распространенного предрассудка общественного мнения, полагающего, что морская торговля несовместима с дворянством». Но предрассудок, связанный с сознательной, открыто признаваемой манией величия, указами легко не устраняется, особенно когда тщеславие является явной чертой национального характера. Много лет спустя Монтескье указывал, что участие дворян в торговле противоречит духу монархии.

Дворянство существовало и в Голландии. Но это было государство с республиканской формой правления, в значительной степени допускавшей личную свободу, с центрами силы в крупных городах. Основой государства были деньги – скорее даже богатство. Богатство, как отличительная черта гражданина, давало вместе с тем и власть. Власть же определяла социальное положение и почет в обществе.

В Англии наблюдалось то же самое. Дворянство гордилось своим статусом, но в представительной власти влияние богатства ни замалчивалось, ни затемнялось. Оно воспринималось общественным мнением как патентованное право и уважалось всеми. В Англии, как и в Голландии, профессии, служившие источниками обогащения, ценились наряду с богатством. Таким образом, в вышеупомянутых государствах на общественные настроения, определяющие национальные особенности, оказывало заметное влияние отношение населения к торговле.

И еще одним способом даровитый национальный характер влияет на развитие морской силы, влияет в самом широком смысле. Речь идет о способности основывать процветающие колонии. Что касается колонизации, как и всех других способов развития, то она ведет к наибольшему процветанию, когда протекает максимально естественным путем. Поэтому колонии, возникающие из осознанной необходимости и естественных побуждений всего народа, получают наиболее солидные основания. Их последующее развитие становится гарантированным, когда ему, по крайней мере, не мешают из метрополии, когда колонисты наделены даром самостоятельной инициативы. Деятели прошедших трех столетий остро ощущали потребность своих стран в колониях, как объектах сбыта продуктов производства метрополий и как оплотах торговли и торгового флота. Но колонизация различалась по своим истокам, и это различие не гарантировало одинаковый успех. Усилия государственных деятелей, при всей их дальновидности и осторожности, не могли компенсировать отсутствие естественного сильного побуждения. Когда в национальном характере обнаруживается инициативность, самое малое регулирование со стороны метрополии на грани полного пренебрежения к колонии даст наилучший результат. Местная власть успешных колоний обнаруживала здравого смысла не больше, чем администрация неуспешных колоний. Возможно, в последнем случае его было даже больше. Если процветанию колонии способствуют тщательно разработанный порядок и контроль, соответствие средств целям, усердная опека, то Англия в этом отношении уступает Франции. Но именно Англия, а не Франция добилась наибольших успехов в колонизации. Успешная колонизация с ее влиянием на торговлю и морскую мощь зависит в основном от национального характера, потому что колонии развиваются наилучшим образом, когда это происходит естественным путем. Характер колониста, а не опека властей метрополии главный фактор развития колонии.

Это тем более верно, что отношение властей метрополий в отношении колоний в целом эгоистично. Как бы ни образовалась колония, как только ее признавали сколько– нибудь значимой, она становилась для метрополии дойной коровой, за которой, разумеется, следовало ухаживать, но главным образом как за частью собственности, ценимой за отдачу. Законотворчество было направлено на контроль над внешней торговлей колонии. В правительстве наиболее значимые посты предоставлялись представителям метрополии. В колонии усматривали, как это часто происходит и сейчас в отношении моря, место ссылки тех, кто неуправляем или бесполезен дома. Однако военное управление территорией, пока она остается колонией, является необходимым и правильным атрибутом политики властей метрополии.

Тот факт, что Англия является великой, уникальной и поразительно успешной колониальной державой, настолько очевиден, что не нуждается в подробном разъяснении. Причина же этого, как представляется, заключена главным образом в двух особенностях национального характера. Английский колонист оседает на новой территории естественным и благожелательным образом, отождествляет с колонией свой интерес и, при всей трогательной тоске по родине, не проявляет нетерпения в отношении возвращения домой. Во-вторых, англичанин сразу и инстинктивно ищет возможности развития ресурсов новой территории в самом широком их значении. (Опять же можно вспомнить Бенгалию, где грабеж английской Ост-Индской компании вызвал страшный голод 1769–1770 годов, когда погибла треть населения, от 7 до 10 млн чел., в 1780–1790 годах от голода здесь вымерла уже половина населения – 10 млн чел. – Ред.) В отношении первой особенности англичанин, в частности, отличается от француза, который стремится поскорее вернуться к прелестям своей родины. Во втором случае он отличается от испанца, круг интересов и амбиций которого слишком узок для полновесного развития ресурсов новой территории.

Характер и потребности голландцев, естественно, влекли их к основанию колоний. К 1650 году они располагали большим числом колоний в Ост-Индии, Африке и Америке, перечислять которые было бы утомительно. В этом отношении они значительно опережали в то время англичан. Но, хотя появление этих колоний – по чисто торговым соображениям – было естественным, голландцы, видимо, не руководствовались принципом развития этих территорий. «В основании колоний они усматривали не расширение империи, но просто приобретение торговой и коммерческой выгоды. Они предпринимали попытки завоевания новых территорий только тогда, когда их вынуждали обстоятельства. В целом они соглашались на ведение торговли под защитой суверенного правителя территории». Это явное довольствование одной выгодой, не сопровождавшееся политическими амбициями, вело, подобно деспотизму Франции и Испании, к превращению колоний в просто зависимые от метрополии территории для торговли и исключало, таким образом, естественный принцип развития.

Перед тем как закончить этот раздел, неплохо поинтересоваться, насколько американский характер подошел бы для становления великой морской державы в благоприятных обстоятельствах.

Едва ли необходимо, однако, сделать больше, чем обратиться к не столь отдаленному прошлому – для доказательства того, что, если устранить помехи в законодательстве и открыть благодатные сферы для предпринимательства, новая морская держава не замедлит появиться. Коммерческий инстинкт, смелая инициатива в погоне за прибылью и острота ощущения возможностей ее приобретения – все это имеется в наличии в США. И если в будущем появятся новые потенциальные области для колонизации, нет сомнений, что американцы передадут им всю свою врожденную склонность к самоуправлению и независимому развитию.

6. Образ правления. Обсуждая влияние на развитие морской силы страны со стороны правительственных учреждений, необходимо избегать склонности к чрезмерному философствованию. Необходимо сосредоточить внимание на очевидных и лежащих на поверхности причинах и их неизбежных следствиях. Не надо углубляться в поиски отдаленных и конечных влияний.

Тем не менее надо заметить, что конкретные формы правления с присущими им учреждениями и характер правителей в то или иное время оказывали весьма заметное влияние на становление морской силы. Различные свойства страны и ее народа составляют до сих пор, как полагают, естественные характеристики, с которыми страна, как и отдельный человек, начинает свою карьеру. В свою очередь, поведение властей равнозначно действию просвещенной силы воли, которая в зависимости от того, является ли она разумной, энергичной, сдержанной или нет, приносит успех или неудачу в человеческой жизни или истории страны.

Кажется вполне очевидным, что правительство, учитывающее в полной мере естественные предпочтения своего народа, продвинет его развитие во всех отношениях наиболее успешно. А в вопросе о морской силе наиболее яркие успехи приходили там, где осуществлялось просвещенное руководство правительства, учитывающего настроения народа и знающего его подлинные влечения. Положение такого правительства наиболее прочно тогда, когда воля народа или его лучших представителей принимает в правлении значительное участие. Но такие свободолюбивые правительства иногда оказывались несостоятельными, в то время как с другой стороны деспотическая власть, вооруженная знанием и настойчивостью, создавала временами большой торговый флот и великолепные ВМС гораздо скорее, чем это удавалось посредством долговременных усилий свободного народа. Трудность в последнем случае состоит в невозможности гарантировать продолжение этого курса после смерти конкретного деспота. (В России время быстрого создания мощного флота при Петре I сменилось периодом упадка флота вплоть до эпохи Екатерины II (нового расцвета флота), затем очередным упадком при Александре I и т. д. – Ред.)

В первую очередь заслуживают внимания действия правительства Англии, добившейся наивысшего развития морской силы среди современных государств. В общем, эти действия были последовательными, хотя далеко не всегда похвальными. Английские власти постоянно были нацелены на господство в морях. Одно из самых дерзких проявлений этой политики относится к периоду правления Якова I (1566–1625, английский король с 1603 года, шотландский король (под именем Яков VI) с 1567 года. Из династии Стюартов, сын шотландской королевы Марии Стюарт, занял английский престол по завещанию Елизаветы Тюдор. – Ред.), когда у Англии за пределами Британских островов владений имелось относительно немного (еще до того, как появились поселения на территориях Виргинии и Массачусетса).

Вот как характеризует этот период Ришелье: «Герцог Сюлли, министр Генриха IV (один из наиболее благородных рыцарей, когда-либо живших на земле), отправившись из Кале на борту корабля, на грот-мачте которого развевался флаг Франции, едва оказался в Ла-Манше, как встретился с поджидавшим его английским патрульным судном. Капитан этого судна потребовал от французского корабля спустить флаг. Герцог, посчитавший, что его высокое положение несовместимо с подобным оскорблением, отважно отказался подчиниться требованию. Но в ответ на его отказ последовало три орудийных выстрела, которые сделали пробоины в его корабле, так же как в сердцах всех добродетельных французов. Сила заставила герцога подчиниться тому, что запрещало право, и на все свои жалобы он смог добиться от английского капитана не более благоприятного ответа, чем этот: точно так же, как долг обязывал англичанина уважать статус французского посла, долг вынуждал его требовать должного уважения к флагу британского короля как суверена моря. Даже если бы сам король Яков был более вежлив, его слова тем не менее не произвели бы иного воздействия, кроме как вынудить герцога внять благоразумию и сделать вид, что он удовлетворен, хотя нанесенная ему обида сжигала его душу и не поддавалась лечению. Генриху Великому пришлось проявить сдержанность в связи с этим инцидентом. Но он решил в другой раз подкрепить права короны силой, которую, с течением времени, должен был навязать морю».

Этот беспардонный, оскорбительный, по современным понятиям, акт не так уж противоречил настроениям того времени. Он примечателен главным образом тем, что является одним из чрезвычайно поразительных и первых проявлений стремления Англии утвердиться на море ценой любого риска. Оскорбление наносилось во время правления одного из наиболее деликатных английских королей послу, непосредственно представляющему самого отважного и наиболее талантливого из французских государей. Это требование пустой демонстрации уважения к флагу, имеющей значение лишь как формальное проявление намерений правительства, предъявлялось во время правления Кромвеля столь же решительно, как и при королях. Оно было одним из условий мира, на который согласились голландцы после проигранной ими войны 1652–1654 годов. Кромвель, не считавшийся ни с чем, кроме государственных интересов, был чрезвычайно восприимчив ко всему, что затрагивало честь и могущество Англии, он не упускал малейшей возможности подчеркнуть это. Во время его деспотичного правления английский флот, еще не набравшись сил, стал демонстрировать свою боеспособность и активность. Повсюду в мире английский флот требовал признания прав своей державы или компенсации за ее обиды – на Балтике, в Средиземном море, у побережья туземных стран, в Вест– Индии. И при Кромвеле с захвата Ямайки началось расширение силой оружия Британской империи, которое продолжается до сих пор. Не были также забыты и энергичные меры в целях развития английской торговли и торгового флота. Знаменитый Навигационный акт Кромвеля (1651) провозглашал, что все импортные грузы Англии и ее колоний должны перевозиться исключительно на судах, принадлежащих самой Англии или стране, в которой доставляемые продукты выращивались или производились (кроме того, в Англию и ее владения разрешалось ввозить рыбу только в том случае, если она была добыта английскими рыболовными судами, а вывозить рыбу – только на английских судах. – Ред.). Указ, направленный непосредственно против голландцев, обычных перевозчиков европейских грузов, вызвал возмущение во всем торговом мире. Однако выгода этого указа для Англии в то время внутренней борьбы и раздора была настолько очевидна, что он оставался в силе и во время восстановления монархического правления.

Через полтора столетия мы обнаруживаем, что Нельсон еще до начала своей знаменитой карьеры энергично способствует развитию торгового судоходства Англии посредством использования того же указа против американских торговых судов в Вест-Индии. Когда Кромвель умер, отцовский трон вернул Карл II. Этот король, вероломный по отношению к англичанам, все же оставался верным поборником величия Англии и ее традиционной политики господства на море. В ходе своих предательских отношений с Людовиком XIV, посредством которых английский король стремился стать независимым от парламента и народа, он писал Людовику: «Есть два препятствия нашему союзу. Первое состоит в нынешнем чрезмерном стремлении Франции развивать торговлю и стать внушительной морской державой. Это вызывает такие большие подозрения у нас, способных добиться величия лишь посредством торговли, что каждый шаг Франции в этом направлении грозит увековечить вражду между двумя странами». Посреди переговоров, предшествовавших мерзкому нападению двух королей на Голландскую республику, возник горячий спор вокруг того, кто будет командовать объединенным флотом Франции и Англии. Карл занял в этом вопросе жесткую позицию. «Командовать флотом, – доказывал он, – в обычае англичан». Карл прямо заявил французскому послу, что подданные английского короля выйдут из его подчинения, если он уступит. В запланированном разделе Соединенных провинций он зарезервировал для Англии возможность морского грабежа на позициях, контролирующих устья рек Шельда и Маас. Военный флот в правление Карла II сохранял некоторое время боевой дух и дисциплину, внедренную железной рукой Кромвеля (хотя позднее флот разделил общий упадок морали, которым было отмечено это злополучное правление). Монк совершил крупную ошибку, когда отослал от себя четверть флота, и оказался в 1666 году перед значительно превосходящими силами голландцев. Не обращая внимания на численность голландцев, он без колебаний атаковал их и три дня достойно сражался, несмотря на потери. Такое поведение не отвечало требованиям военного искусства, но в единстве взглядов на престиж военного флота и его операции английского народа и правительства заключался секрет конечного успеха, которого достигла Англия вслед за многими просчетами в течение ряда столетий. Преемник Карла II, Яков II, сам был моряком и имел опыт командования в двух больших морских сражениях. Когда на трон вступил Вильгельм III, власти Англии и Голландии оказались в одном лагере и оставались в союзе против Людовика XIV вплоть до Утрехтского мира 1713 года, то есть четверть века.

Правительство Англии все более настойчиво и целеустремленно добивалось усиления своего преобладания на море и развития морской силы. Пока Англия в качестве откровенного врага наносила Франции удар на море, в качестве лукавого союзника, как многие, во всяком случае, считали, она подрывала морское могущество Голландии. Договор между двумя странами предусматривал, что военные корабли Голландии должны составить три восьмых, а Англии – пять восьмых частей объединенного флота, или почти половину. Это условие дополнялось другим, которое обязывало Голландию выставить армию численностью в 102 тысячи солдат, а Англию – в 40 тысяч, что фактически взваливало ведение войны на суше на одну страну, а на море – на другую. Тенденция (предумышленная или нет) очевидна. В условиях же мира, в то время как Голландия получила компенсацию за счет территориальных приобретений, Англия приобрела, помимо этого, торговые привилегии во Франции, Испании, Испанской Вест-Индии, важные для господства на море уступки ей Гибралтара и порта Маон (на острове Менорка) в Средиземном море, а также Ньюфаундленд, Новую Шотландию, Гудзонов залив в Северной Америке. Франция и Испания в значительной мере лишились военного флота. Голландский флот с этих пор неуклонно катился к упадку. Утвердившись, таким образом, в Америке, Вест-Индии и Средиземноморье, английские власти с этого времени твердо пошли по пути превращения Английского королевства в Британскую империю.

В течение двадцати пяти лет после Утрехтского мира сохранение мира являлось главной целью министров, которые руководили политикой двух великих морских держав – Франции и Англии. Но при всех колебаниях континентальной политики в наиболее неустойчивый период, изобиловавший незначительными войнами и ненадежными соглашениями, Англия упорно добивалась развития своей морской силы. В Балтике ее флот сдерживал давление Петра I Великого на шведов и, таким образом, поддерживал баланс сил в этом регионе, который русский царь намеревался превратить в русское озеро. Между тем Англия извлекала из этого региона не только значительную торговую прибыль, но также большую часть припасов для своего флота. Дания стремилась создать в Ост-Индии компанию при помощи иностранного капитала. Англия и Голландия не только запретили своим подданным участвовать в этой кампании, но и обрушились с угрозами на Данию и, таким образом, сорвали предприятие, которое считали противоречащим их интересам на море. В бывших Испанских Нидерландах, которые по Утрехтскому договору передали Австрии, с санкции императора, была создана аналогичная Ост-Индская компания, имеющая в своем распоряжении порт Остенде. Этому шагу, который имел целью восстановить морскую торговлю стран Бенилюкса, заглохшую из-за утраты ими естественного выхода в море через устье Шельды, воспротивились морские державы Англия и Голландия. Их алчное стремление к монополии на торговлю, поддержанное в данный момент Францией, привело к удушению и этой компании после нескольких лет ее борьбы за выживание. В Средиземном море Утрехтский договор нарушил император Австрии, естественный союзник Англии при тогдашнем состоянии европейской политики. При поддержке Англии он, уже имея в своем распоряжении Неаполь, потребовал также Сицилию в обмен на Сардинию. Испания не соглашалась. (Автор напутал. Сицилия после Войны за испанское наследство была передана Савойской династии, которая и обменяла этот остров на Сардинию 4 августа 1720 года. – Ред.) И ее флот, начавший только возрождаться под энергичным руководством министра Альберони, был разгромлен англичанами у мыса Пассаро в 1718 году. (На самом деле произошло следующее. При дворе короля Испании (Филиппа V Бурбона, женившегося вторым браком на итальянке, верх взяла «итальянская партия» во главе с Джулио Альберони, сосредоточившим в своих руках все нити управления страной. В 1717 году он попытался вернуть Южную Италию и острова. Испанцы легко овладели Сицилией и Сардинией, но в августе 1718 года их эскадра была уничтожена англичанами у мыса Пассаро (так называемая Мессинская битва). В декабре Филипп уволил Альберони и согласился очистить захваченные острова. – Ред.) В следующем же году французская армия по просьбе англичан пересекла Пиренеи и довершила разгром испанского флота уничтожением верфей. Таким образом, Англия, помимо приобретения Гибралтара и порта Маон, поспособствовала передаче в руки союзника Неаполя и Сицилии, в то время как противник был окончательно повержен. В Латинской Америке ограниченные привилегии английским купцам, вырванные у Испании, вопреки ее самым насущным интересам, сопровождались широкой и плохо скрытой практикой злоупотреблений англичан – попросту контрабандой. Когда же раздосадованные испанские власти приняли решительные меры с целью борьбы с этой практикой, то как британский министр, выступавший за мирное решение проблемы, так и оппозиция, выступавшая за войну против испанцев, отстаивали свои позиции, ссылаясь на необходимость защиты морской торговли и чести Англии.

В то время как политика Англии, таким образом, настойчиво преследовала цели расширения и укрепления британского господства над Мировым океаном, другие европейские правительства, видимо, закрывали глаза на угрозы, неизбежно возраставшие вследствие развития ее морской силы. Казалось, позабылись беды, доставленные в прошлом господством самонадеянной Испании. Позабылся также и более свежий урок кровавых и разорительных войн, спровоцированных амбициозным, переоценивавшим свои силы Людовиком XIV. Перед глазами государственных деятелей Европы росла неуклонно и зримо третья преобладающая держава, призванная действовать столь же эгоистично, столь же агрессивно, хотя и не столь беспощадно и более успешно, чем те державы, что предшествовали ей. Это была морская держава, чьи деяния из-за того, что они были более бесшумны, чем открытое бряцание оружием, часто были менее заметны, хотя и лежали на поверхности. Едва ли можно отрицать, что бесконтрольное господство Англии над морями в течение почти всего исторического периода, который рассматривается в этой книге, является, несомненно, главным среди факторов силы, определявших конечный результат событий[8].

Именно действием этого фактора, что предвидели после Утрехта, объясняется до сих пор то, что Франция, руководствуясь личными амбициями своих правителей, выступала в течение 12 лет на стороне Англии против Испании. Когда же в 1726 году к власти пришел Флёри (Андре Эркюль де Флёри (1653–1743), в 1715–1723 годах воспитатель Людовика XV, с 1726 года кардинал и фактически первый министр. Стремился путем экономии сократить госрасходы, провел некоторые финансовые реформы, в том числе в налоговой системе, вел дорожное строительство. – Ред.), эту политику круто изменили, однако французский флот так и остался в небрежении. Единственная антианглийская акция состояла в возведении в 1736 году на трон Королевства обеих Сицилий наследника из Бурбонов, естественного врага Англии. Когда в 1739 году началась война с Испанией, английский флот был численно больше объединенного флота Испании и Франции. В течение четверти столетия, пока почти без перерыва длилась война, это неравенство еще более возросло. В ходе этой войны Англия, сначала инстинктивно, затем осознанно, под руководством правительства, которое сознавало свои возможности и потенциал своей огромной морской мощи, быстро построила мощную колониальную империю, основы которой составляли характер ее колонистов и сила ее флота. В тот самый период богатство, обеспеченное морской мощью, помогало Англии играть заметную роль в чисто европейских делах. Система субсидий, задействованная за полвека до войн Мальборо (имеется в виду прежде всего Война за испанское наследство (1701–1714; для Англии 1713), где герцог Джон Черчилль Мальборо (1650–1722) командовал английскими войсками (кстати, Уинстон Черчилль из того же рода. – Ред.), и получившая наибольшее развитие полвека спустя, во время Наполеоновских войн, подкрепляла усилия союзников Англии, которые без субсидий ослабли бы (если не оказались бы полностью парализованными). Можно ли отрицать, что правительство, с одной стороны, поддерживавшее своих вялых союзников на континенте жизненно необходимыми деньгами, а с другой – вытеснявшее своих врагов с морей и их главных владений, Канады, Мартиники, Гваделупы, Гаваны и Манилы, обеспечивало своей стране ведущую роль в европейской политике? Можно ли не видеть, что сила этого правительства, властвующего в стране с небольшой протяженностью и бедной многими ресурсами, проистекает непосредственно из морской политики? Политика, которой придерживалось английское правительство в войне, иллюстрируется речью Питта (Уильям Питт Старший, граф Чатем (1708–1778), премьер-министр Великобритании в 1766–1768 годах, министр иностранных дел в 1756–1761 годах (с перерывом). Лидер группировки вигов, сторонников колониальной экспансии. – Ред.), главного вершителя этой политики, хотя и покинувшего кабинет до окончания войны. Осуждая мирное соглашение 1763 года, заключенное его политическим соперником, Питт отмечал: «Франция представляет основную, если не исключительную угрозу для нас как морской и торговой державы. То, что мы извлекаем из морской торговли, представляет для нас большую ценность, потому что через это мы наносим ущерб Франции. Вы предоставили ей возможность возродить свой флот». Тем не менее выигрыш Англии был огромен. Она обеспечила себе власть над Индией и захватила всю Северную Америку к востоку от Миссисипи. К этому времени прогрессивный курс английского правительства был четко обозначен, приобрел силу традиции и неукоснительно выполнялся. Война с американскими колониями была поистине крупной ошибкой Англии, если смотреть на эту войну с позиции морской державы. Но английское правительство незаметно втянулось в нее из-за ряда диких ошибок.

Если оставить в стороне политические и конституционные соображения и рассматривать вопрос с чисто военной или военно-морской точки зрения, дело предстает таким образом: американские колонии представляли собой крупные и растущие сообщества, располагавшиеся на большом расстоянии от Англии. Пока в отношениях штатов с метрополией присутствовал энтузиазм, они представляли собой солидную основу для морской силы Англии в этом регионе мира. Но площадь и протяженность территории штатов и их население были слишком велики, чтобы позволить надеяться на удержание их силой в случае, если какое-нибудь сильное государство пожелало бы прийти к ним на помощь. Это «если» заключало в себе неприятную для Англии перспективу. Унижение Франции и Испании было столь глубоко и столь свежо в памяти, что они наверняка жаждали реванша. В частности, Франция, как было известно, строила свой военный флот старательно и быстро. Если бы американские колонии представляли собой 13 отдельных островов, Англия решила бы проблему при помощи своей морской силы весьма скоро. Но вместо разобщенности природного свойства колонии разделяла лишь местечковая зависть, которая легко преодолевалась перед лицом общей опасности. Преднамеренное участие в соперничестве колоний, попытка удержать силой столь обширную территорию с многочисленным враждебным населением и расположенную слишком далеко от метрополии означали возобновление Семилетней войны с Францией и Испанией в условиях, когда американцы были не за, а против Англии. Семилетняя война (1756–1763) была столь тяжелым бременем, что здравомыслящее правительство, осознав невозможность осложнения обстановки, сочло бы необходимым примириться с колонистами. Английское же правительство того времени не проявило должного здравомыслия, в результате чего принесло в жертву значительную часть своей морской силы – по ошибке, а не преднамеренно, из-за высокомерия, а не слабости.

Сменяющие друг друга английские правительства легко обосновывали непреклонное следование основному курсу политики условиями, в которых находилась страна. Такая целеустремленность была продиктована, в известной степени, внешними обстоятельствами. Ставка на укрепление морской силы, высокомерное стремление заставить других испытать ее на себе, разумный режим поддержания ее боеготовности были обязаны, однако, той особенности английских политических институтов, которая заставила правительство в рассматриваемый период выражать интересы земельной аристократии. Этот класс, какие бы у него ни были недостатки в другом отношении, с готовностью подхватывает и хранит здоровые политические традиции. Он, естественно, гордится триумфом страны и относительно безразличен к тяготам сообщества, благодаря которому этот триумф достигается. Он без колебаний увеличивает денежные налоги ради подготовки и продолжения войны. Будучи в целом богатым, этот класс меньше ощущает налоговое бремя. Источники его обогащения непосредственно не страдают от войны, поскольку не зависят от торговли. Ему не свойственна политическая робость, которая характерна для тех, чье имущество не защищено, а бизнес подвергается опасности, – то есть вошедшая в поговорку робость капитала. Тем не менее в Англии этот класс (к счастью или несчастью) не оставался равнодушным ко всему, что затрагивало торговлю страны. Обе палаты парламента соперничали в неустанной заботе о распространении и защите торговли, и в частоте парламентских запросов историк усматривал причину повышения эффективности руководства британским флотом исполнительной властью. Такой класс, естественно, усваивает и сохраняет также дух почитания военного сословия, который играет первостепенную роль в эпоху, когда военные учреждения еще не выработали соответствующего определения тому, что называют корпоративным духом. Но при всех своих классовых предубеждениях и предрассудках, ощущавшихся на флоте, как и повсюду, прагматизм англичан допускал оказание самых высоких почестей представителю весьма низкого сословия. Каждая эпоха была свидетелем появления адмиралов самого низкого происхождения. В этом характер английского высшего общества разительно отличался от французского. В 1789 году, в начале революции, кадровый состав французского флота включал должностное лицо, в обязанности которого входила проверка доказательств знатного происхождения тех, кто намеревался поступать в военно-морское училище.

С 1815 года и особенно в наше время английские власти передали народу много других своих прерогатив. Пострадает ли от этого морская мощь Англии, покажет будущее. Эта мощь имеет еще прочную опору в большом объеме торговли, крупной промышленности и обширной колониальной системе. Будет ли демократическое правительство располагать предвидением, остротой восприятия обстановки в стране и условий кредита, готовностью гарантировать процветание страны посредством своевременного соответствующего вложения денег в мирное время на все, что необходимо для военной готовности, – еще вопрос открытый. Народные правительства в целом настроены неблагожелательно к военным расходам, сколь бы они ни были необходимы. Имеются признаки того, что Англия склоняется действовать в противоположном направлении.

Уже отмечалось, что Голландская республика даже в большей степени, чем Англия, обязана своим благосостоянием и самим существованием морю. Особенность ее правительства и политики состояла в гораздо меньшем содействии развитию морской мощи. Республика включала семь провинций под общим названием Соединенные провинции. Фактическое распределение власти между ними можно приблизительно обрисовать американцам как преувеличенную автономию отдельных штатов США. Каждая из прибрежных провинций имела свой собственный флот и адмиралтейство, с проистекающей отсюда завистью. Этому анархическому состоянию дел противостояло отчасти сильное влияние провинции Голландия, которая, со своей стороны, давала пять шестых кораблей флота и 58 процентов налогов, располагая соответствующей долей участия в определении национальной политики. При очевидном патриотизме и готовности к максимальным жертвам ради свободы населения страны коммерческий дух народа проник во власть, которую можно назвать торговой аристократией, и сделал ее не расположенной к войне и расходам, необходимым для подготовки к войне. Как уже отмечалось, до тех пор, пока бургомистры не столкнулись лицом к лицу с войной, они не хотели оплачивать оборону страны. Однако, пока правила республиканская власть, экономика меньше всего работала на флот. До гибели Яна де Витта в 1672 году и заключения мира с Англией в 1674 году голландский флот с точки зрения численности и оснащения представлял собой внушительную силу перед лицом объединенного флота Англии и Франции. Его эффективность в это время, несомненно, спасла страну от разорения, задуманного двумя королями. Со смертью де Витта время существования республики подошло к концу, ей наследовало фактически монархическое правительство Вильгельма Оранского. Пожизненная политика этого герцога, которому тогда было всего восемнадцать лет, заключалась в сопротивлении Людовику XIV и экспансии Франции. Это сопротивление оказывалось скорее на суше, чем на море, – тенденция, вызванная выходом из войны Англии. Уже в 1676 году адмирал де Рёйтер (Рюйтер) нашел, что силы, переданные под его командование, недостаточны даже для противоборства с одной Францией. Поскольку все внимание правительства было обращено на сухопутные границы страны, флот быстро приходил в упадок. В 1688 году, когда Вильгельм Оранский испытывал нужду в кораблях для его сопровождения в Англию, бургомистры Амстердама жаловались на то, что флот сократился до минимума, а также лишился самых способных командиров кораблей. Будучи королем Англии, Вильгельм еще сохранял пост штатгальтера Голландии, а с ним и возможность проводить общеевропейскую политику. Он нашел в Англии морскую мощь, в которой нуждался, и пользовался ресурсами Голландии для ведения войны на суше. Этот голландский герцог согласился с тем, чтобы голландские адмиралы в военных советах объединенного флота сидели ниже младшего английского капитана. Голландские интересы в морях были принесены в жертву требованиям Англии так же легко, как голландская гордость. Когда Вильгельм умер, наследовавшая ему власть продолжала его политику. Она сосредоточилась на решении проблем на суше и мирном договоре в Утрехте, который завершил ряд войн, растянувшихся на период более чем в сорок лет. Голландия, не выдвинувшая никаких требований в сфере морских интересов, не получила ничего в плане колониальных приобретений или торговли.

О последней из вышеупомянутых войн английский историк пишет: «Бережливость голландцев сильно вредила их репутации и торговле. Их военные корабли в Средиземном море всегда страдали от недостатка продовольствия, а их конвои формировались и снабжались настолько плохо, что на один потерянный нами корабль они теряли пять. Отсюда распространилось мнение, что мы являемся более безопасными перевозчиками. Оно создавало выгодное впечатление о нас. Вот почему в ходе этой войны наша торговля скорее выросла, чем сократилась».

С этого времени Голландия перестала быть великой морской державой и стремительно теряла ведущие позиции среди стран, сумевших создать морскую мощь. Если судить по справедливости, то никакая политика не могла бы спасти эту маленькую, но непреклонную страну, столкнувшуюся с непрекращающейся враждебностью Людовика XIV. Дружба с Францией, обеспечив мир на сухопутных границах Голландии, позволила бы ей на долгое время как минимум оспаривать господство Англии в морях. Флоты двух континентальных держав, как союзниц, могли бы помешать становлению колоссальной морской силы, которая только что была упомянута. Мир между Англией и Голландией в морях был возможен только при условии фактического подчинения одной страны другой, поскольку обе страны стремились к одной цели. Отношения между Францией и Голландией сложились иначе. Поражение Голландии объясняется не обязательно ее малыми размерами и численностью населения, но ошибочной политикой правительств обеих стран. Не станем доискиваться, какая из сторон виновата больше.

Правительство Франции, благоприятное географическое положение которой способствовало обладанию морской силой, имело в своем распоряжении для руководства к действию определенный политический курс, выработанный двумя великими правителями – Генрихом IV и Ришелье (фактически правившим Францией в царствование сына Генриха IV Людовика XIII. – Ред.). С тщательно разработанными планами расширения на восток на суше сочеталась решительная борьба с австрийской династией, представители которой правили тогда как в Австрии, так и в Испании, а также борьба с той же целью с Англией на море. Для осуществления последней цели следовало строить союзные отношения с Голландией. Следовало поощрять торговлю и рыболовство, а также строительство военного флота. Ришелье оставил то, что он называл политическим завещанием, в котором указал на благоприятные возможности для Франции достичь морской мощи на основе ее географического положения и ресурсов. Французские историки считают Ришелье фактическим основателем военного флота не только потому, что он оснащал корабли вооружением, но также потому, что обладал широтой взгляда на проблему и принимал меры для создания флотских учреждений и обеспечения устойчивого роста численности кораблей. После смерти кардинала Ришелье кардинал Мазарини (фактический правитель Франции в начале царствования Людовика XIV. – Ред.) унаследовал его взгляды и политический курс, но не его возвышенный воинственный дух. Во время правления преемника Ришелье вновь созданный военный флот пришел в упадок. Когда Людовик XIV взял в 1661 году бразды правления в свои руки, сохранилось лишь 30 военных кораблей, из которых только три были вооружены 60 орудиями. Затем началась поразительная работа, которая могла быть совершена только умелой и последовательной абсолютистской властью. Часть функций управления, относящихся к торговле, промышленности, кораблестроению и колониям, передали деятелю большой практической сметки, Кольберу, который служил у Ришелье и полностью усвоил его идеи и политику. Он преследовал свои цели в чисто французской манере. Все подлежало организации, ключ к реализации всех проектов находился в кабинете министра. «Организовать производителей и купцов в могущественное сообщество, поддающееся энергичному и компетентному руководству. Организовать с тем, чтобы обеспечить промышленные успехи Франции упорядоченными и целеустремленными усилиями, а также получить наилучшую продукцию, предоставив всем работникам технологию, которая признана специалистами лучшей… Организовать набор на морскую службу и зарубежную торговлю в таких же больших объемах, как на промышленность и внутреннюю торговлю. Обеспечить поддержку торговой мощи Франции военным флотом на прочной основе и в размерах дотоле невиданных». Такими, нас уверяют, были цели Кольбера по отношению к двум из трех звеньев в цепи становления морской мощи. Относительно третьего звена на дальнем конце цепи – колоний, – очевидно, предлагались такие же правительственные директивы и организационные мероприятия. Потому что правительство начало выкупать Канаду, Ньюфаундленд, Новую Шотландию и французские острова Вест– Индии у тех, кто ими тогда владели. Здесь просматривается далее непосредственная, абсолютная, неограниченная власть, сосредотачивающая в руках правительства все рычаги руководства политикой страны. Причем эта власть предлагала руководить страной таким образом, чтобы наряду с реализацией других проектов создать внушительную морскую силу.

Мы не собираемся вдаваться в детали политики Кольбера. Достаточно отметить главную роль правительства в становлении морской силы государства. Этот великий деятель заботился не об одной из основ, на которых покоится морская сила, пренебрегая другими основами, – его мудрое и предусмотрительное правление держало в поле зрения все основы сразу. Сельское хозяйство, которое преумножает продукцию природы; промышленность, которая преумножает продукцию ремесел; торговые пути и правила, посредством которых облегчается обмен товарами, произведенными внутри страны и за рубежом; торговое судоходство и обложение пошлинами, обеспечивающее государственный контроль фрахтового дела и поощряющее строительство судов, на которых осуществляется перевозка товаров внутреннего производства и колониальных товаров в обоих направлениях; управление и развитие колоний, посредством которых расширяются заморские рынки с тем, чтобы их постепенно подчиняла себе внутренняя торговля; соглашения с иностранными государствами, благоприятствующие французской торговле; обложение налогами иностранных кораблей и товаров, подрывающих позиции данной конкурирующей державы, – все это, с учетом мельчайших деталей, использовалось для роста, во-первых, производства; во– вторых, торгового флота; в-третьих, колоний и рынков Франции – словом, для укрепления ее морской мощи.

Исследование такого рода деятельности дается гораздо проще и легче, когда она выполняется одним лицом, планируется в соответствии с определенной логикой, чем когда эта деятельность медленно пробивается из конфликта интересов в условиях сложного правления. В периоде нескольких лет правления Кольбера отразилась вся доктрина морской мощи, претворявшаяся в жизнь систематическим, централизованным французским путем, между тем в случае с Англией и Голландией осуществление той же доктрины растянулось на несколько поколений. Такое развитие, однако, навязывалось сверху и зависело от продолжительности абсолютистской власти, которая присматривала за ним. Так как Кольбер не был королем, он имел свободу действий только до тех пор, пока не утратит расположения монарха. Любопытнее всего, однако, обратить внимание на результаты его деятельности в сфере, достойной усилий правительства, – в строительстве военного флота. Утверждают, что в 1661 году, когда он принял должность, имелось всего лишь 30 линейных кораблей, три из которых были вооружены 60 орудиями. В 1666 году кораблей стало 70, 50 из которых – линейные корабли и 20 – брандеры. В 1671 году число кораблей выросло с 70 до 196. В 1683 году 107 кораблей имели на вооружении от 24 до 120 пушек, 12 из них были вооружены 76 орудиями каждый, кроме того, имелось много мелких судов. Порядок и системность, внедренные в работу на верфях, сделали ее много более эффективней, чем работа английских верфей.

Пленный английский капитан, находившийся во Франции, когда плоды деятельности Кольбера все еще ощущались в условиях правления сына этого великого французского деятеля, пишет: «Когда меня доставили туда пленником, я пролежал четыре месяца в госпитале в Бресте, где залечивали мои раны. В это время меня поразила быстрота, с которой происходил отбор и укомплектование их кораблей, поскольку до сих пор я полагал, что нигде это не делалось быстрее, чем в Англии, где у нас было в десять раз больше судов и соответственно в десять раз больше матросов, чем во Франции. Но там (в Бресте) я видел, как 20 парусных кораблей, каждый из которых имел на вооружении около 60 пушек, достигали готовности в двадцатидневный срок. Корабли заводили в гавань, экипажи отправлялись на берег. По распоряжениям из Парижа корабли кренговали (кренгование – килевание без выхода киля из воды. – Ред.), килевали, оснащали, загружали продовольствием, производили комплектование экипажа и снова выводили в море в упомянутый срок с невероятной легкостью. Точно так же я видел стопушечный корабль, с которого снимались орудия за 4–5 часов, что в Англии делалось не менее чем за 24 часа, причем французы делали это легче и безопаснее, чем у нас дома. Все это я видел из окна госпиталя».

Французский историк флота приводит некоторые примеры, которые выглядят просто невероятными. Так, киль галеры закладывался на верфях в 5 часов, а в 9 она уже покидала порт с полной оснасткой и вооружением. Подобные примеры, наряду с более реальными свидетельствами английского офицера, указывают на высокий уровень организованности и порядка, а также благоприятные условия для работы на верфях.

Тем не менее все эти поразительные достижения, вызванные поддержкой правительства, без такой поддержки быстро увяли, подобно тыкве пророка Ионы. Не хватило времени, чтобы это предприятие глубоко укоренилось в стране. Деятельность Кольбера явилась прямым продолжением политики Ришелье. Некоторое время казалось, что продолжится политический курс, который сделает Францию великой державой, господствующей на море так же, как и на суше. По причинам, которые пока нет необходимости обсуждать, Людовиком XIV овладела острая неприязнь к Голландии. Поскольку эту неприязнь разделял английский король Карл II, оба монарха решили уничтожить Соединенные провинции. Война, начавшаяся в 1672 году, хотя и была менее популярна в Англии, все же явилась меньшей политической ошибкой со стороны Лондона, чем Парижа, особенно в том, что касается развития морской мощи. Франция способствовала разрушению своего потенциального и, конечно, необходимого союзника. Англия участвовала в устранении своего главнейшего соперника на море (в то время превосходившего ее еще и в объеме торговли). Франция же, обремененная долгами и кризисным состоянием финансов во время вступления Людовика XIV на трон, в 1672 году только что расчистила себе путь в будущее в результате реформ Кольбера и их положительных результатов. Война, длившаяся шесть лет, свела на нет значительную часть этих достижений. Сельскохозяйственное производство, промышленность, торговля, колонии – всему был нанесен ущерб в результате этой войны. Созданные Кольбером учреждения зачахли, упорядоченная им финансовая система вновь была дезорганизована. Так инициатива Людовика XIV – а он единолично руководил политикой правительства – подрубила корни морской силы Франции и вызвала отчуждение ее наилучшего союзника в морских предприятиях. Территория и военная мощь Франции увеличились, но движущие силы торговли и торгового мореплавания в этой войне истощились. Хотя военный флот несколько лет сохранял боеспособность и эффективность, он вскоре начал приходить в упадок и в конце правления Людовика XIV практически прекратил существование. В последние десятилетия правления Людовика XIV (с 1672 года. – Ред.) проводилась такая же ошибочная морская политика. Людовик последовательно игнорировал морские интересы Франции, кроме военного флота. Он либо не мог, либо не хотел обращать внимание на то, что военный флот почти не используется и существует в неопределенном состоянии, пока торговый флот и судостроительные отрасли, составляющие его опору, бездействуют. Его политика, направленная на преобладание в Европе посредством военной силы и территориальных захватов, побудила Англию и Голландию заключить союз, который, как уже отмечалось ранее, прямо способствовал вытеснению Франции с морей, а косвенно – впоследствии и Голландии. Военный флот, созданный Кольбером, погиб. В последние десять лет жизни Людовика XIV в море выходил отнюдь не могучий флот Франции, хотя войны велись постоянно. Простота формы правления абсолютной монархии, таким образом, убедительно показала, как может быть велико влияние государственной власти и на развитие, и на упадок морской силы.

Последний отрезок жизни Людовика XIV засвидетельствовал, таким образом, упадок морской силы из-за ослабления ее основ, которыми являются торговля и богатство, доставляемое торговлей. Наследовавшая Людовику XIV власть, по собственному разумению и под давлением Англии, отказалась от всякой претензии на поддержание эффективного военного флота. Причина этого состояла в том, что новый король был несовершеннолетним, а регент питал сильную неприязнь к королю Испании и, чтобы нанести ему ущерб и сохранить собственную власть, вступил в союз с Англией. Во вред Испании он помог англичанам поставить под контроль Австрии, традиционного врага Франции, Неаполь и Сицилию. В союзе с Англией он уничтожил испанский флот и корабельные верфи. Здесь мы снова наблюдаем самодержавного правителя, пренебрегающего морскими интересами Франции, уничтожающего естественного союзника, прямо способствующего (в то время как Людовик XIV делал это косвенно и ненамеренно) усилению повелительницы морей. Этот политический период закончился смертью регента в 1726 году. Но с этих пор вплоть до 1760 года правительство Франции продолжало игнорировать морские интересы страны. Утверждают, что благодаря некоторым разумным изменениям фискальной политики, главным образом в направлении развития свободной торговли (инициированных Лоу, министром шотландского происхождения), удивительно выросла торговля Франции с Ост-Индией и Вест-Индией и что острова Гваделупа и Мартиника стали весьма богатыми и процветающими. Но развитие французской торговли и колоний из-за упадка флота отдавалось в случае войны на милость Англии. В 1756 году, когда положение страны было не самым худшим, французский флот насчитывал всего лишь 45 линейных кораблей, английский же флот – около 130. Когда возникла необходимость вооружить и оснастить 45 кораблей, оказалось, что нет ни материалов, ни оснастки, ни провианта. Не было даже пушек. Не было ничего из этого.

«Недостатки системы правления, – пишет французский исследователь, – вызывали равнодушие и открыли дверь беспорядку и отсутствию дисциплины. Никогда незаслуженное продвижение по службе не было столь частым. Точно так же никогда не было так велико всеобщее недовольство. Деньги и интриги присутствовали повсюду и влекли за собой господство и власть. Представители знати и выскочки, имевшие влияние в столице и власть в морских портах, считали излишним для себя достойное поведение. Расхищение государственных средств и доходов верфей не знало границ. Честь и скромность подвергались осмеянию. Как будто и без того было мало зла, министерство стремилось уничтожить героические традиции прошлого, которые избежали общего краха. Энергичной борьбе великой королевской власти наследовали, по распоряжению двора, «осмотрительные акции». Сохранение без пользы нескольких боевых кораблей отдавало инициативу в руки противника.

Из-за этого негодного принципа мы были вынуждены уйти в оборону, столь же выгодную противнику, сколь чуждую боевому духу нашего народа. Осторожное отношение к противнику, навязанное нам приказами, было в долгосрочной перспективе предательством по отношению к национальному характеру, а злоупотребление властью вело к актам недисциплинированности и дезертирства во время войны, чему невозможно было отыскать хотя бы один пример в прошлом столетии».

Ошибочная политика территориальных захватов на континенте поглощала ресурсы страны. Она была вдвойне пагубной, поскольку, оставляя беззащитными колонии и торговое мореплавание, подвергала угрозе уничтожения важнейший источник обогащения, что фактически и случилось. Небольшие эскадры, выходившие в море, уничтожались сильно превосходившим их в силах противником. Торговое мореходство было парализовано, а такие колонии, как Канада, Мартиника, Гваделупа и Индия, оказались в руках англичан. Если бы это не занимало слишком много места, можно было бы привести интересные выдержки из книг, иллюстрирующие страдания и несчастья Франции, страны, которая пренебрегла морем, и растущее богатство Англии при всех ее жертвах и напряжении. Один современный британский историк выразил свое мнение о политике Франции того периода таким образом: «Франция, ввязавшись с таким воодушевлением в войну в Германии (в Семилетней войне Франция в союзе с Россией, Испанией, Австрией, Саксонией и Швецией воевала с Пруссией, Великобританией (в унии с Ганновером) и Португалией. – Ред.), отвлекла столько своего внимания и денег от военного флота, что мы получили возможность нанести по ее морской мощи удар, от которого она, возможно, никогда не оправится. Ее участие в войне в Германии аналогичным образом помешало ей защитить свои колонии, из-за чего мы захватили наиболее значительные из ее приобретений. (По Парижскому мирному договору 1763 года к Великобритании от Франции перешли Канада, Восточная Луизиана (бассейн Миссисипи), большая часть французских владений в Индии. – Ред.) Это помешало Франции защитить свою торговлю, из-за чего она была совершенно разорена, в то время как английская торговля никогда, даже в условиях самого прочного мира, не находилась в таких условиях процветания. Так что, ввязавшись в войну в Германии, Франция обрекла себя на бездействие, собственно, перед ее непосредственной ссорой с Англией».

В Семилетней войне Франция потеряла 37 линейных кораблей и 56 фрегатов – силу, в три раза большую по численности, чем весь флот Соединенных Штатов насчитывал в любое время эпохи парусного флота. «Впервые после эпохи Средних веков, – пишет французский историк, оценивая ту же войну, – Англия победила Францию в одиночку, почти без союзников, победила Францию, имевшую сильных союзников. Она победила исключительно превосходящими качествами своего правительства». Да, но эта победа была достигнута превосходящим правительством, использующим могучее оружие морской мощи – награда за последовательную политику, направленную на реализацию поставленной цели.

Глубокое унижение Франции, достигшее предела в период между 1760 и 1763 годами, в конце которого она заключила мир, является поучительным уроком для Соединенных Штатов в нынешний период упадка нашей торговли и флота. Мы избежали французского унижения. Будем надеяться, что извлечем выгоду из последующего опыта Франции. В тот же период (1760–1763) французы восстали, как впоследствии в 1793 году, и заявили, что будут обладать флотом. «Общественные настроения, умело направлявшиеся властями, заявляли о себе в пространстве от одного края Франции до другого – «Военный флот должен быть воссоздан». Корабли дарили своей стране города, акционерные общества и частные лица по индивидуальной подписке. В недавно утихших портах развернулась невероятная активность, повсюду строили или ремонтировали корабли». Эта активность получала поддержку. Восполнялись арсеналы оружия. Разного рода материальную часть привели в порядок, реорганизовали артиллерийское дело, призвали на службу 10 тысяч обученных артиллеристов и обеспечили их всем необходимым.

Поведение морских офицеров того времени мгновенно отреагировало на общественный импульс, которого на самом деле некоторые наиболее продвинутые из них не только ожидали, но и добивались. Никогда раньше патриотическая и профессиональная деятельность французских офицеров не достигала такого высокого уровня, как сразу после того, когда их кораблям приходилось бездействовать из-за пассивности власти. Так, известный французский морской офицер нашего времени пишет: «Плачевное состояние флота во время правления Людовика XV, закрывшее офицерам путь к блестящей карьере за счет смелых операций и успешных сражений, заставило их надеяться на самих себя. Учеба научила их тому, что им пришлось доказывать через несколько лет, проверяя таким образом на практике прекрасное изречение Монтескье: «Несчастье – наша мать, Благополучие – мачеха»… К 1769 году проявилась во всем великолепии блестящая плеяда офицеров, деятельность которых распространилась во все концы света и которые объяли своей работой и исследованиями все области человеческого знания. Морская академия, основанная в 1752 году, была реорганизована»[9].

Первый директор академии, бывший командир корабля по имени Биго де Морог, написал тщательно продуманный трактат по морской тактике, первый оригинальный труд по этой теме после работы Поля Госта, чье место занять этот труд и предназначался. Видимо, Морог исследовал и формулировал тактические проблемы в то время, когда у Франции не было флота и она не могла послать свои корабли в море без того, чтобы они не подверглись нападению противника. В то же время в Англии подобного труда не было. В 1762 году английский лейтенант просто перевел часть капитального труда Госта, оставив без внимания большую его часть. Лишь через двадцать лет Клерк, господин шотландского происхождения, опубликовал оригинальное исследование по морской тактике. В нем он объяснил британским адмиралам метод, при помощи которого французы отбивали бестолковые и плохо организованные атаки англичан[10]. Изыскания Морской академии и мощный импульс, приданный ими деятельности офицеров, оказали влияние, как мы надеемся показать позднее, на сравнительно благоприятную обстановку, в которой оказался французский флот в начале Войны американских колоний за независимость.

Уже указывалось, что Война американских колоний за независимость вынудила Англию отойти от ее традиционной и реалистичной политики. Англия ввязалась в военные действия на отдаленной территории, в то время как сильные противники искали удобного случая атаковать ее с моря. Подобно Франции в недавней войне с Германией, подобно Наполеону в более поздней войне в Испании, Англия в силу излишней самонадеянности вознамерилась превратить друга во врага и подвергнуть реальную основу своей мощи тяжелому испытанию. С другой стороны, французское правительство избегало ловушки, в которую оно так часто попадало. Воздерживаясь от вмешательства в европейские дела, обеспечив себе нейтралитет на континенте и гарантию союза с Испанией, Франция продвинулась в усилиях по созданию эффективного флота и формированию блестящего, хотя и, возможно, сравнительно неопытного офицерского корпуса. На противоположном берегу Атлантики она пользовалась поддержкой дружественного народа и собственными или союзными портами, как в Вест-Индии, так и на побережье Европейского континента. Разумность такой политики, благотворное влияние этих усилий правительства на становление морской силы Франции очевидны. Однако подробное рассмотрение этой войны выходит за рамки данного раздела. Для американцев основной интерес в этой войне ограничивался сушей, но для морских офицеров он распространялся на море, потому что война носила, по сути, морской характер. Просвещенные и систематические усилия двадцати лет принесли должные плоды. Хотя война на море завершилась крупным поражением (имеется в виду Доминикское морское сражение 12 апреля 1782 года, в котором английская эскадра (36 линейных кораблей) разбила французскую (30 линейных кораблей, 3 корабля было потеряно до этого, в бою 9 апреля). Французы потеряли еще 5 кораблей, захваченных англичанами, но главное – не смогли соединиться с испанской эскадрой (17 линейных кораблей) и захватить Ямайку. Однако автор совершенно «забыл», как французский флотоводец Сюффрен в 1782–1783 годах бил англичан в прибрежных водах Индии. – Ред.), соединенные усилия французского и испанского флотов, несомненно, подорвали мощь Англии и лишили ее части колоний. В ходе различных морских предприятий и сражений Франция полностью восстановила свой престиж. Хотя трудно, в свете основной темы книги, не прийти к заключению, что ряд факторов помешал французским адмиралам не просто добиться успехов, но также извлечь выгоды, неоднократно вполне достижимые. Среди них – неопытность французских моряков по сравнению с британскими, кастовая враждебность офицеров знатного происхождения к коллегам из низших сословий, и кроме того, пагубные традиции трех четвертей столетия, которые уже упоминались. Это также пагубная политика правительства, которое сначала учило офицеров в первую очередь беречь корабли и экономить сопутствующие материалы. Когда Монк говорил, что страна, господствующая на море, должна всегда придерживаться наступательной стратегии, он формулировал основной принцип морской политики Англии. И если бы рекомендации французских властей постоянно выдавались в том же духе, война 1778–1783 годов могла бы завершиться скорее и выгоднее (для Франции. – Ред.), чем это случилось. Видимо, неэтично критиковать оказание услуги, которой наша страна, США, по Божьей милости, обязана тому, что ее рождение оказалось удачным. Но сами французы довольно часто высказываются об этом в критическом духе. Французский офицер, проходивший действительную службу в ходе этой войны, в своем спокойном и рассудительном исследовании пишет: «Что должны были подумать молодые офицеры, которые находились с д'Эстеном при Санди– Хуке (мыс к юго-западу от Нью-Йорка, встав у которого в июле 1778 года, д'Эстен не решился атаковать английскую эскадру Хоу. – Ред.) и с де Грассом при Сент-Кристофере, даже те, которые ходили к Род-Айленду с де Тернеем, когда они узнали, что их начальники по возвращении не были преданы суду?»[11]

Опять же другой французский офицер, гораздо позднее, оправдывает выраженное мнение, когда говорит о Войне американских колоний за независимость в следующих выражениях: «Необходимо избавляться от пагубных предрассудков времен Регентства и Людовика XV. Но наши министры слишком рано позабыли их сплошные провалы. Из-за их жалких колебаний флот, который не без оснований встревожил Англию, свели к пропорциям мирного времени. Настроив себя на неуместную бережливость, министерство заявило, что по причине перерасхода средств на содержание флота адмиралам следует приказать соблюдать «величайшую осмотрительность», словно во время войны полумеры не ведут всегда к катастрофам. Также поэтому приказы, адресованные командующим нашими эскадрами, требовали от них как можно дольше воздерживаться от боевых действий, которые могли привести к потерям кораблей, с трудом поддающимся восполнению. Так что не однажды полноценные победы, которые могли бы увенчать искусство наших адмиралов и мужество наших капитанов, превращались в частные успехи. Этот метод был возведен в принцип. Адмирал не должен использовать имеющуюся в его распоряжении мощь, когда его посылают против врага с заранее поставленной целью отбивать атаки, но не атаковать самому. Этот метод, подрывающий боевой дух ради сбережения материальных ресурсов, должен был привести к плачевным результатам… Несомненно, что этот предосудительный метод стал одной из причин падения дисциплины и пугающего размаха дезертирства, которыми были отмечены периоды правления Людовика XVI, [первой] Республики и [первой] Империи»[12].

В течение десятилетнего периода после мира 1783 года произошла Великая французская революция. Это великое событие потрясло основы государств. Оно ослабило узы социального порядка и лишило флот всех профессионально подготовленных офицеров монархии, которые были привержены прежнему режиму (которым в основном отрубили головы на гильотине. – Ред.). Однако революция не освободила флот от ошибочного метода. Легче было изменить форму правления, чем выкорчевать глубоко укоренившиеся традиции.

Познакомимся с мнением третьего высокопоставленного французского офицера (с блестящими литературными дарованиями) относительно бездействия Вильнева, адмирала, который командовал французским арьергардом в Абукирском сражении и не трогался с якоря, пока уничтожали авангард французской эскадры: «Должен был наступить день (Трафальгар), когда Вильнев, в свою очередь, так же как де Грасс до него и как Дюшайла, пожаловался бы на то, что его бросила на произвол судьбы часть флота. Впору заподозрить тайную причину этого фатального совпадения.

Противоестественно, чтобы среди такого количества почтенных людей столь часто попадались адмиралы и капитаны, навлекающие на себя такой позор. Если имена некоторых из них до сих пор сохраняют прискорбную связь с памятью о наших поражениях, можно говорить с уверенностью, что это не только их вина. Нам следует скорее винить существо операций, в которых они участвовали, и тот метод оборонительной войны, который предписывали французские власти. Метод, который Питт в английском парламенте назвал провозвестником несомненного краха. Этот метод, когда мы решили от него отказаться, уже прочно укоренился в наших привычках. Он, так сказать, ослабил нашу боеспособность и парализовал нашу уверенность в своих силах. Слишком часто наши эскадры покидали порт с особым заданием, с намерением избегать противника, встреча с ним сразу оборачивалась большой бедой. Таким вот образом наши корабли отправлялись воевать. Они подчинялись необходимости вместо того, чтобы навязывать бой… Удача долго выбирала между двумя флотами и не повернулась бы в конце концов решительно против нашего флота, если бы Брюэс, перехватив Нельсона, вступил с ним в бой. Война в скованной и робкой манере, которую вели Вилларе и Мартен, продолжалась долго лишь благодаря осторожности некоторых английских адмиралов и традициям старой тактики. Именно в духе этих традиций завершилось Абукирское сражение. Настал час решительных действий»[13].

Через несколько лет состоялось Трафальгарское сражение, и снова правительство Франции приняло новую политику в отношении флота. Автор, процитированный выше, продолжает: «Императора, обозревавшего орлиным взором планы военных кампаний, как своего флота, так и армии, эти неожиданные неудачи раздражали. Он перестал уделять внимание одному полю битвы, в успехи на котором не верил, и решил оказывать давление на Англию повсюду, а не только на морском театре войны. Он предпринял реорганизацию своего флота, но без того, чтобы предоставить ему какую-либо существенную роль в противоборстве, которое становилось еще более яростным, чем прежде… Тем не менее работа наших верфей, вместо того чтобы сократиться, удвоилась. Каждый год либо закладывались на верфях, либо прибавлялись к действующему флоту линейные корабли. Венеция и Генуя под властью императора вновь пережили свое прошлое великолепие, от берегов Эльбы до изголовья Адриатики все порты континента наперебой способствовали реализации творческих замыслов императора. Многочисленные эскадры сосредоточились в Шельде, на рейде Бреста и в Тулоне… Но в конце концов император отказался предоставить флоту, полному энтузиазма и уверенному в своих силах, помериться силами с противником… Удрученный постоянными неудачами, он держал в боевой готовности наши военные корабли только для того, чтобы заставить противника продолжать блокаду, колоссальные расходы на которую должны были в конечном счете истощить его финансы».

Когда империя пала, у Франции имелось 103 линейных корабля и 55 фрегатов.

Если обратиться теперь от конкретных уроков исторического прошлого к общему вопросу влияния властей на морскую ориентацию населения, то очевидно, что это влияние может действовать на двух отличающихся, но тесно связанных направлениях.

Во-первых, в мирное время: власти могут способствовать своей политикой естественному росту усердия и склонности людей к приключениям и поискам выгоды в морских предприятиях. Они могут постараться это сделать даже тогда, когда такое усердие и склонности отсутствуют вовсе. С другой стороны, власти могут ошибочными действиями сковать инициативу, которую проявляют люди, предоставленные самим себе. В любом из этих случаев влияние властей будет ощущаться, укрепляя или вредя развитию морской мощи страны в сфере мирной торговли, на которой, не будет преувеличением сказать, исключительно и полностью покоится сильный военный флот.

Во-вторых, в военное время: наиболее разумную форму влияние властей на содержание военного флота примет в том случае, если его численность будет соразмерна росту численности торгового флота и значению связанных с ним учреждений. Более важным, чем численность боевых кораблей, является вопрос об учреждениях, способствующих здоровому моральному состоянию, деятельности, а также обеспечению быстрого развития флота во время войны посредством создания адекватного резерва людей и кораблей – посредством планирования того общего резерва, на который указывалось ранее при рассмотрении национального характера и занятий людей. Несомненно, в этом же русле военных приготовлений должно находиться содержание удобных военно-морских баз в самых отдаленных районах мира, куда военные корабли должны сопровождать торговые суда. Оборону таких баз следует поставить в зависимость – либо от прямой вооруженной силы, как в случаях с Гибралтаром и Мальтой, либо от дружественного населения, такого, каким были жители американских колоний для Англии и каким, можно предположить, остаются сейчас австралийские колонисты. Такое дружественное окружение и поддержка, в сочетании с разумным военным обеспечением, являются наилучшей защитой. Когда к этому добавляется явное преобладание на море, такое окружение и поддержка делают широко рассредоточенную империю, подобную Британской империи, безопасной. Хотя и верно то, что неожиданное нападение может вызвать неприятности в каком-нибудь одном районе империи, действительное превосходство в морской силе не даст такой неприятности стать всеобщей и непоправимой. История доказывала это не раз. Английские военные базы расположены во всех частях света. Британский флот защищает их все разом, обеспечивает свободные коммуникации между ними и пользуется ими в качестве укрытий.

Колонии, связанные с метрополией, являются, следовательно, надежными средствами зарубежной поддержки морской мощи страны. В мирное время власти должны всеми способами поощрять взаимную привязанность и общие интересы метрополии и колоний. Это сделает благосостояние одной стороны благосостоянием всех, а беду одной стороны общим несчастьем. Во время же войны или, скорее, ради войны властям следует стимулировать такие организационные и оборонительные меры, которые будут восприниматься всеми сторонами как справедливое распределение бремени в интересах каждой из сторон.

Таких колоний Соединенные Штаты не имеют и вряд ли будут иметь. Отношение американцев к чисто военным базам довольно четко выразил столетие назад один историк британского флота, когда высказывался о Гибралтаре и Маоне. «Военные власти, – отмечал он, – так мало считаются с интересами торговцев и сами по себе столь чужды творческим способностям британцев, что я не удивляюсь, когда здравомыслящие люди всех политических убеждений склоняются к тому, чтобы избавиться от этих морских крепостей так же, как страна уже избавилась от Танжера». Не располагая, следовательно, зарубежными опорными пунктами, боевые корабли США уподобятся во время войны птицам, неспособным летать далеко от своих берегов. Для обеспечения кораблям портов захода, где они смогут загрузить уголь или пройти ремонт, власти должны поставить себе главной задачей развитие морской мощи. (Как мы видим, ситуация за сто с лишним лет после выхода в свет этой книги изменилась радикально. Теперь американские базы образуют сеть, контролирующую акваторию почти всего Мирового океана (где нет баз, шныряют атомные подводные лодки – даже подо льдом в российском секторе Арктики). – Ред.)

Так как практическая цель этого исследования заключается в извлечении выводов из уроков истории, применимых для собственной страны и ее флота, уместно теперь поинтересоваться тем, какими угрозами чревато положение Соединенных Штатов, и призвать власти к действиям по воссозданию морской мощи. Не будет преувеличением сказать, что усилия властей со времени Гражданской войны (1861–1865) и до сих пор были направлены исключительно на создание того, что считается первым звеном в цепи, составляющей морскую мощь. Развитие за счет внутренних ресурсов, повышение производительности предприятий под аккомпанемент хвастовства о достижении самодостаточности – таковой была цель властей, таков, до определенной степени, и результат. В этом власти искренне отразили настрой господствующих в стране сил, хотя не всегда можно с легкостью утверждать, что эти господствующие силы действительно представительны, даже в свободной стране. Как бы то ни было, не вызывает сомнений, что сейчас, при отсутствии колоний, стране явно недостает промежуточного звена для торгового мореходства и связанных с этим учреждений. Короче говоря, Соединенные Штаты располагают одним из трех звеньев, составляющих морскую силу.

За последние сто лет способы ведения морской войны так изменились, что возникают сомнения, могли бы такие катастрофические поражения, с одной стороны, и такие блестящие победы – с другой, какие наблюдались в войнах между Англией и Францией, повториться сейчас. В состоянии безопасности и безраздельного господства над морями Англия набросила ярмо на нейтралов, которое теперь они сбросили навсегда, восторжествовал навсегда и принцип, что флаг защищает грузы. Товары враждующих государств поэтому могут теперь безопасно перевозиться на нейтральных судах, за исключением контрабандной перевозки военных материалов или доставки грузов в блокированные порты. Что касается последнего случая, то также несомненно, что время неэффективных блокад кончилось. Оставляя в стороне поэтому вопрос защиты портов от захвата или наложения контрибуции (относительно которого имеется единодушие в теории и полное равнодушие на практике), поинтересуемся, нуждаются ли Соединенные Штаты в морской силе? Их товары даже сейчас перевозятся на иностранных судах. Почему американцы должны желать этого, когда защита таких перевозок, если она вообще возможна, требует огромных расходов? С экономической точки зрения этот вопрос выходит за рамки данного исследования, но его непосредственно касаются условия, влекущие за собой страдания и потери страны во время войны. Если учесть, следовательно, что внешняя торговля Соединенных Штатов, экспорт и импорт, транспортируется на борту кораблей, которые противник не может трогать, за исключением тех случаев, когда они доставляют грузы в блокированный порт, то что сделает блокаду эффективной? По современным представлениям, достаточно демонстрации угрозы судну, намеревающемуся войти или выйти из порта. Очевидно, что это весьма растяжимо. Многие еще помнят, что в годы Гражданской войны после ночного нападения на флот северян близ Чарлстона южане на следующее утро организовали рейс парохода с несколькими иностранными дипломатами на борту. Эти дипломаты были еще настолько уверены в отсутствии в поле зрения какого-либо судна, осуществлявшего блокаду, что выступили по этому поводу с соответствующим заявлением. На основании этого заявления некоторые власти южных штатов утверждали, что блокада технически не состоялась и не могла быть технически восстановлена без нового уведомления. Нужно ли присутствие военных кораблей на виду, чтобы реально угрожать стране блокадой? Полдюжины быстроходных паровых судов, крейсирующих в 20 милях от побережья между Нью– Джерси и Лонг-Айлендом, представили бы весьма серьезную угрозу для кораблей, стремящихся войти или выйти через главный фарватер Нью-Йоркского порта. Аналогичным способом можно было бы организовать эффективную блокаду Бостона, Делавэра и Чесапика. Основной части блокирующего флота, готовой не только захватывать торговые суда, но и отражать попытки прорыва блокады, нет необходимости находиться ни на виду у побережья, ни в месте, известном береговым службам. Большая часть флота Нельсона за два дня до Трафальгарской битвы располагалась в 50 милях от Кадиса, пока небольшая эскадра кораблей наблюдала за гаванью с близкой дистанции. Флот союзников стал сниматься с якоря в 7 часов утра. Нельсон, даже в тех условиях, узнал об этом в 9.30. Английский флот на такой дистанции представлял серьезную угрозу для противника. Возможно, в наши дни существования подводного телеграфа осуществляющие блокаду силы, располагающиеся у побережья и в открытом море, а также у портов побережья, будут поддерживать связь вдоль всего побережья Соединенных Штатов по телеграфу, готовые оказать друг другу взаимную поддержку. И если одну из блокирующих эскадр удастся как-то атаковать, она может предупредить главные силы или отойти под их прикрытие. Если бы такая блокада какого-нибудь порта была прорвана в один из дней (при том, что удалось бы отогнать блокирующие корабли на приличное расстояние), уведомление о восстановлении блокады разошлось бы при помощи телеграфа во все страны света очень быстро. Для пресечения такой блокады требуется военный флот, который будет настолько угрожать блокирующим силам, что они не смогут держаться в одном месте никоим образом. После этого корабли нейтральных стран, за исключением тех, что перевозят контрабандные военные грузы, смогут свободно передвигаться и поддерживать торговые отношения страны с внешним миром.

Могут утверждать, что из-за протяженной линии побережья Соединенных Штатов ее невозможно эффективно блокировать. Никто не согласится с этим утверждением охотнее, чем офицеры, которые помнят, как проводилась блокада побережья одних лишь южных штатов. Но при нынешнем состоянии флота и, можно добавить, при любых дополнительных мерах, не превосходящих по эффективности те, что пока предложили власти[14], на это нельзя полагаться. Попытка блокады Бостона, Нью-Йорка, залива Делавэр, Чесапикского залива и Миссисипи, другими словами – крупных центров экспортно-импортной торговли, не потребовала бы от морских держав больших усилий, чем те, которые предпринимались ими раньше. Англия могла блокировать Брест, побережье Бискайского залива, Тулон и Кадис одновременно, в то время как в блокированных гаванях морского побережья находились сильные эскадры. Верно, что торговые грузы на нейтральных судах могут поступать и в другие порты Соединенных Штатов, помимо вышеперечисленных. Но что произойдет при такой вынужденной смене центров торговли с действующей транспортной системой страны, какие случатся сбои в снабжении, в работе железнодорожного и водного транспорта, верфей, в погрузочно-разгрузочных работах, складировании! Разве не будет вследствие этого финансовых потерь и других бед? И пока с большим напряжением и издержками будут частично устраняться эти неприятные последствия, противник может блокировать новые порты так же, как и старые. Народ Соединенных Штатов, конечно, не будет голодать, но может подвергнуться тяжелым испытаниям. Если обратиться к поставкам оружия, равнозначным контрабанде, то следует ли опасаться, что Соединенные Штаты не смогут без них обойтись, если возникнет чрезвычайная ситуация?

Это, прежде всего, вопрос значимости влияния властей в деле строительства флота, который если и не сможет появляться у побережья далеких стран, то, по крайней мере, сможет защитить подступы к своей собственной стране. Четверть столетия страна игнорировала морские проблемы. Результаты такой и альтернативной политики будут показаны на примерах Англии и Франции. Не настаивая на полной аналогии положения Соединенных Штатов и любой из этих двух стран, можно с уверенностью утверждать, что для благосостояния страны в целом крайне важно, чтобы ее торговля страдала как можно меньше от военных действий против внешнего врага. Чтобы добиться этого, необходимо держать противника не только подальше от наших портов, но и от всего нашего побережья[15].

Смешение этих двух понятий ведет к многочисленным ненужным спорам относительно надлежащей сферы ответственности армии и флота в условиях обороны побережья. Пассивная оборона – прерогатива армии, все, что движется по воде, принадлежит флоту, прерогативой которого является наступательная оборона. Когда моряки привлекаются к гарнизонной службе в крепостях, они входят в состав сухопутных сил так же определенно, как приданные флоту войска для высадки на территорию противника становятся частью военно-морских сил.

Можно ли располагать таким флотом без восстановления торгового мореходства? Сомнительно. История доказала, что подобную военно-морскую мощь может создать деспот, как это сделал Людовик XIV, но, как это ни замечательно, опыт показал, что его военный флот быстро пришел в упадок, увял, подобно растению без корней. В условиях представительной власти за любыми военными расходами стоят особые группы людей, убежденные в их необходимости. Заинтересованности в военно-морской силе не имеется, она не может существовать без влияния властей. Как создать торговый флот – государственными субсидиями или поощрением свободной торговли, административными мерами или самотеком – проблема не военная, но экономическая. Даже если бы Соединенные Штаты обладали большим торговым флотом, сомнительно, чтобы это способствовало обретению ими адекватного военного флота. Пространство, которое отделяет США от других великих держав, с одной стороны, защищает их, с другой – является западней. Сейчас на Панамском перешейке, вероятно, быстро зреет нечто вроде мотивации обретения Соединенными Штатами военного флота. Будем надеяться, что такой флот появится не слишком поздно.

На этом заканчивается общее обсуждение основных факторов, которые влияют, положительно или негативно, на развитие морской силы государств. Целью обсуждения было в первую очередь рассмотрение этих факторов в их естественном положительном или отрицательном действии, а затем иллюстрирование всего этого конкретными примерами на опыте прошлого. Такое рассмотрение, несомненно вышедшее за пределы темы, тем не менее вполне укладывается в рамки стратегии, а не тактики. Соображения и принципы, затронутые обсуждением, представляют неизменный, постоянный порядок вещей, остающийся, по своим причинам и следствиям, тем же самым при переходе от одной эпохи к другой. Они выражают, по своей сути, естественный порядок, о стабильности которого ныне так много говорят, в то время как тактика, которая использует в качестве своего инструмента оружие, сделанное человеком, участвует в изменении и развитии человеческого рода из поколения в поколение. Время от времени тактику меняют или вовсе отбрасывают, но старый фундамент стратегии сохраняется, как будто он стоит на скале. Далее следует исследовать общую историю Европы и Америки, уделив особое внимание влиянию на эту историю и благополучие людей морской мощи в ее широком значении. Время от времени, по мере возможности, цель будет состоять в том, чтобы напоминать и подкреплять общее учение (уже сформулированное) конкретными примерами. Общее содержание исследования будет поэтому стратегическим – в том широком определении морской стратегии, которое нами уже цитировалось и принималось: «Морская стратегия имеет своей целью становление, поддержку и усиление морской мощи как в условиях мира, так и войны». Обращаясь к конкретным сражениям, мы, охотно допуская невозможность извлечения уроков из них с позиций изменившейся тактики, сделаем попытку указать, где применение или пренебрежение подлинно общими принципами играло решающую роль. И, чтобы не упускать роль тактики, мы выберем те сражения, которые, по ассоциации с именами наиболее выдающихся военачальников, позволят, возможно, показать, какую роль именно тактика играла в конкретную эпоху или в конкретном флоте. Желательно также там, где явно напрашивается аналогия между древним и современным вооружением, извлекать вероятные уроки такими, какие они есть, не преувеличивая сходство. Наконец, следует помнить, что, при всех переменах, человеческая природа остается в основном одинаковой. Несомненно, в людях всегда найдется общее, хотя в конкретных условиях его трудно определить в количественном и качественном отношении.

Глава 2

Состояние Европы в 1660 году. Вторая англо-голландская война (1665–1667). Морское сражение при Лоустофте (1665) и сражение Четырех дней (у Дюнкерка, 1666 год)

Исторический период, с которого начинается наш обзор, обычно определяется как середина XVII века. 1660 год отныне будет принят в качестве отправной даты. В мае этого года Карл II был восстановлен на английском троне при всеобщем одобрении народа. В марте следующего года, после смерти кардинала Мазарини, Людовик XIV собрал своих министров и сказал: «Я вызвал вас, чтобы сообщить, что до сих пор довольствовался поручением покойному кардиналу вести мои дела. В будущем я буду сам себе главой правительства. Повелеваю, чтобы ни одно распоряжение не исполнялось без моего приказа. Требую, чтобы государственные министры и казначей не подписывали ни один документ без моего соизволения». Самодержавная власть во Франции, обретенная таким образом, сохранялась, фактически и по названию, более половины века.

Затем в течение года два соседних с Францией государства начали новый этап существования после более или менее продолжительного периода смуты. Эти государства, сколь бы они ни различались по мощи, играли ведущую роль в морской истории Европы и Америки и, воистину, во всем мире. Морская история, однако, является всего лишь одним из факторов в истории этих государств, в которой движение вперед чередовалось с периодами сдачи завоеванных позиций и отката назад. И если упустить из виду другие факторы, с которыми тесно связана морская история, то может сформироваться искаженный образ происходившего и взгляд на те события, страдающий преувеличением или недооценкой их значения. Даже исследование предпринято именно ввиду убеждения, что морская история в наше время сильно недооценивается, если вовсе не упускается из виду людьми, пренебрегающими морем (в частности, американцами).

Отправной 1660 год наступил через короткий промежуток после другой даты, которая ознаменовала великое урегулирование европейских дел, запечатленное в договоре по результатам всеобщей войны, известной в истории под названием Тридцатилетней войны. Этой датой был 1648 год, когда стороны заключили Вестфальский мир. Данным договором Испанией официально признавалась независимость Соединенных провинций, номинально обретенная задолго до этого (Испания признала независимость Соединенных провинций (Голландия, Зеландия, Утрехт, Гронинген, Гелдерланд, Оверэйссел и Фрисландия) еще в 1609 году, когда было заключено перемирие, в 1648 году была лишь окончательно признана независимость Нидерландов. – Ред.). За упомянутым мирным договором в 1659 году последовал Пиренейский мир между Францией и Испанией (по итогам войны 1635–1659 годов). Эти две державы формально дали Европе всеобщий мир, которому вскоре было суждено прерваться рядом почти общеевропейских войн, продолжавшихся до конца жизни Людовика XIV (и несколько позже, как Северная война. – Ред.), – войн, которые вызвали глубокие изменения на карте Европы. В ходе этих войн появились новые государства, другие пришли в упадок, а все вместе претерпели огромные перемены и в размерах, и в политическом устройстве. На все это морская сила оказала прямое или косвенное влияние.

Прежде всего нам нужно рассмотреть общие условия существования европейских государств в то время, с которого начинается повествование. В противоборстве, которое растянулось на период почти в столетие, закончившийся Вестфальским миром, королевская семья Габсбург, известная также как Австрийский дом, представляла собой мощную державу, которую опасались другие страны. В течение продолжительного правления императора Карла V, который отрекся от престола веком раньше, глава дома совмещал в своей персоне две короны – Австрии и Испании (Карл V (1500–1558), император Священной Римской империи (а не только Австрии) в 1519–1555 годах, был также в 1516–1556 годах испанским королем (под именем Карл I. Являлся внуком императора Максимилиана I (Габсбурга) и испанского короля Фердинанда I и королевы Изабеллы. Проиграл войну с германскими протестантскими князьями и был вынужден заключить Аугсбургский религиозный мир 1555 года. Крушение политических планов Карла V (Карла I) заставило его отречься от испанского престола в пользу сына, Филиппа II (1556), а императорский престол уступить брату Фердинанду (1555). – Ред.), которые имели, среди прочих владений, Голландию и Бельгию, наряду с преобладающим влиянием в Италии. После отречения Карла V две великие монархии Австрии и Испании разделились. Но, хотя в этих странах правили разные монархи, они принадлежали к одному семейству и стремились к тому единству целей и сочувствию, которыми были отмечены династические связи в данном и следующем столетии. К этим узам единения прибавлялась общность религии (католицизм). В течение столетия, предшествовавшего Вестфальскому миру, дальнейшее распространение власти Габсбургов и экспансия (или же борьба за утраченные позиции, как в Германии, Англии и др. – Ред.) католицизма составляли два мощнейших мотива политической деятельности. Это было время великих религиозных войн, которые сталкивали одну страну с другой, княжество с княжеством и часто одну партию с другой в одной и той же стране. Религиозное преследование вызвало мятеж в протестантских голландских провинциях против Испании, который завершился после восьмидесяти лет более или менее постоянной войны признанием их независимости. Религиозные противоречия, переходившие временами в гражданскую войну, раздирали Францию в течение большей части этого периода, глубоко влияя не только на ее внутреннюю, но и внешнюю политику. Это было время Варфоломеевской ночи, убийства по религиозным мотивам Генриха IV, осады Ла-Рошели, постоянных интриг между католиками Испании и Франции. Поскольку религиозная мотивация, действовавшая в сфере, чуждой ее естественному предназначению, и занимавшая несвойственное ей место, постепенно угасала, политические нужды и интересы государств становились все весомее. Впрочем, религиозные мотивы не исчезли совсем, и религиозная вражда либо застилала глаза, либо сковывала действия политиков. Естественно, это было прежде всего и более всего заметно во Франции, одной из стран, пострадавших больше других от кипения религиозных страстей из-за малой численности и особенностей французского протестантского меньшинства (гугенотов). Для Франции, расположенной между Испанией и германскими государствами, среди которых вне конкуренции находилась Австрия, внутреннее единство и борьба с могущественным Австрийским домом являлись необходимыми условиями политического существования. К счастью, Провидение одарило Францию великими правителями Генрихом IV и Ришелье, один из которых сменил другого через короткий промежуток времени. Это были деятели, свободные от религиозного фанатизма, которые, когда обстоятельства вынуждали их руководствоваться религией в сфере политики, действовали осмысленно, без раболепия перед религиозными догмами. Во время их правления французская государственность получила руководство, которое Ришелье называл традицией. Это руководство включало нижеследующие основные направления: 1) внутреннее единство королевства, умиротворение или подавление религиозного соперничества, централизация власти в лице короля; 2) борьба с могущественным Австрийским домом, что с необходимостью и очевидностью влекло за собой союз с протестантскими германскими государствами и Голландией; 3) расширение территории Франции на восток за счет главным образом Испании, которая владела в то время не только нынешней Бельгией, но и другими землями Священной Римской империи; и 4) создание и развитие морской силы, способствующей благосостоянию королевства и предназначенной прежде всего для борьбы с традиционным противником Франции – Англией. В этих целях опять же следовало держать в поле зрения союз с Нидерландами (Голландией).

Таковы были широкие предначертания политики, выработанной наиболее одаренными государственными деятелями в качестве руководства для страны, народ которой, не без оснований, претендовал на роль наиболее совершенного представителя европейской цивилизации, наиболее продвинутого в прогрессивном развитии, сочетающего политический прогресс с индивидуальной инициативой. Эту традицию, продолженную Мазарини, воспринял у него Людовик XIV. Далее будет показано, насколько король оставался верным этой политике и что дали Франции его действия. Между тем можно заметить, что из упомянутых четырех направлений политики, служившей величию Франции, одно предусматривало развитие морской силы. А поскольку второе и третье направления по характеру используемых средств не отличались друг от друга, можно констатировать, что морская сила оставалась одним из двух могучих средств, при помощи которых обеспечивалось величие Франции на международной арене. Англия со стороны моря, Австрия со стороны суши указывали Франции направления, в которых ей следовало прилагать свои усилия.

Что касается состояния Франции в 1660 году и ее готовности двигаться вперед по пути, намеченному Ришелье, можно сказать, что внутренний мир в стране был обеспечен, сопротивление феодалов полностью сломлено, религиозные распри утихомирены. Нантский эдикт 1598 года, предусматривавший определенную веротерпимость по отношению к гугенотам, еще действовал, в то время как сохранявшееся брожение среди протестантов подавлялось вооруженной силой. Вся власть полностью сосредоточилась на троне. В других отношениях положение в королевстве, хотя и умиротворенном, оставалось менее удовлетворительным. Фактически страна оставалась без флота, ее внутренняя и внешняя торговля зачахла, финансы были расстроены, армия – немногочисленна.

Испания, перед которой менее столетия назад трепетали другие страны, теперь находилась в глубоком упадке и не внушала прежнего страха. Слабость центра распространялась на все его владения. Однако страна еще сохраняла большие по площади земли. Ей все еще принадлежали Испанские Нидерланды, она владела Неаполем, Сицилией и Сардинией. Гибралтар еще не перешел в руки англичан. Ее обширные владения в Америке – за исключением Ямайки, захваченной Англией несколько лет назад, – оставались пока нетронутыми. О состоянии испанского флота, как торгового, так и военного, уже говорилось. Много лет назад Ришелье заключил с Испанией временный союз, по условиям которого она передала французам в аренду 40 кораблей. Однако скверное состояние кораблей (они имели большей частью плохое вооружение и командный состав) вынудило французов вернуть корабли испанцам. Испанский флот находился тогда в полном упадке, и это не могло укрыться от проницательного взгляда кардинала. Сражение, происшедшее между испанским и голландским флотом в 1639 году, убедительно показывает состояние деградации, в котором оказался этот когда-то величавый флот.

«Испанский флот в то время пережил одно из тех потрясений, последовательность которых в ходе этой войны низвела его с высокого статуса господина морей в обоих полушариях к презренному положению среди флотов морских держав. Король готовил могучий флот для ведения войны у побережья Швеции и для его полного снаряжения приказал послать из Дюнкерка подкрепление из солдат и провиант. В соответствии с королевским приказом флот вышел в море, но был атакован ван Тромпом. Часть кораблей была захвачена, оставшиеся корабли были вынуждены снова укрыться в гавани. Вскоре после этого Тромп захватил три английских (нейтральных) судна, перевозившие 1070 испанских солдат из Кадиса в Дюнкерк. Он высадил с них войска, а самим судам позволил идти дальше. Оставив 17 кораблей для блокады Дюнкерка, Тромп с остальными 12 кораблями отправился встретить флот противника в месте его прибытия. Испанский флот вскоре был замечен во время входа в Дуврский пролив (Па-де-Кале) в составе 67 парусных кораблей и с 2 тысячами солдат на борту. Соединившись с четырьмя другими кораблями де Витта, Тромп с небольшой эскадрой совершил дерзкое нападение на противника. Бой продолжался до четырех часов пополудни, когда испанский адмирал укрылся в Даунсе (то есть у английского берега). Тромп решил перехватить испанские корабли, если они выйдут из гавани, но Окуендо со своей многочисленной эскадрой, многие корабли которой располагали от 60 до 100 орудий, обрек себя на блокаду. Английский адмирал сообщил Тромпу, что ему приказано соединиться с испанцами, раз начались боевые действия. Тромп отправил домой гонца за инструкциями, и действия англичан лишь способствовали отправке большого подкрепления голландцев. Эскадра Тромпа быстро возросла до 96 парусных кораблей и 12 брандеров. Он приказал атаковать испанцев. Выделив эскадру для наблюдения за англичанами и атаки их, если бы они вздумали помочь испанцам, он начал сражение, осложненное густым туманом, под прикрытием которого испанцы в целях бегства перерезали швартовы. Многие испанские корабли двигались так близко к берегу, что их вынесло на сушу, большинство других были потоплены при попытке бегства, захвачены и переправлены к французскому берегу. Никогда еще победа не выглядела столь убедительной»[16].

Когда военный флот действует таким образом, то он, видимо, утратил всякую гордость. Но это состояние флота лишь отражает общий упадок, из-за которого Испания с тех пор все больше теряла вес в политической жизни Европы.

«Среди великолепия своего двора и красноречия, – пишет Гизо, – испанское руководство ощущало свою слабость и старалось скрыть ее под покровом бездействия. Филипп IV и его министр, уставшие постоянно отбиваться без пользы, искали лишь безопасного покоя и стремились лишь откладывать рассмотрение всех вопросов, требовавших усилий, на которые подвигнуть себя они не были способны. Разделенный и обессиленный Австрийский дом имел амбиций даже меньше, чем власти, и, за исключением случаев абсолютной необходимости, помпезная инерция стала политикой наследников Карла V»[17].

Такова была Испания того времени. Та часть испанских владений, которая была известна тогда под названием Низинных стран или римско-католических Нидерландов (современная Бельгия), становилась постоянным источником конфликтов между Францией и ее естественным союзником – Голландской республикой. Это государство под политической вывеской Соединенные провинции достигло тогда вершины своего влияния и могущества – могущества, опиравшегося целиком, как уже разъяснялось, на море и на использование морской силы, созданной большими мореходными и торговыми способностями голландцев. Современный французский историк так оценивает на момент восшествия на престол Людовика XIV торговые и колонизаторские способности голландцев, которые, в отличие от любых других современных народов, кроме англичан, показали, как морские предприятия могут поднять благосостояние и могущество страны, изначально не располагающей природными ресурсами и многочисленным населением:

«Голландия стала Финикией современности. Будучи хозяевами Шельды, Соединенные провинции закрыли Антверпену выход в море и унаследовали торговую роль этого богатого города, который венецианский посол сравнивал в XV веке с самой Венецией. Кроме того, они принимали в своих крупных городах рабочий люд Низинных стран, который спасался от испанской религиозной тирании. Мануфактуры по производству сукна, полотна и прочих тканей, давшие работу 600 тысячам человек, открыли новые источники обогащения людям, довольствовавшимся прежде торговлей сыром и рыбой. Благодаря одному рыболовству они уже имели солидный источник дохода. Ловлей сельди занималась почти пятая часть населения Голландии, производя ежегодно 300 тысяч тонн соленой рыбы и зарабатывая более чем 80 миллионов франков.

Стремительно возрастала морская и торговая мощь республики. Один торговый флот Голландии насчитывал 10 тысяч парусных кораблей, 168 тысяч моряков и давал работу 260 тысячам жителей страны. Голландия овладела большей частью транспортировки товаров в Европе и прибавила к этому, после установления мира, все перевозки товаров между Америкой и Испанией, оказывала аналогичные услуги французским портам, обеспечив доставку в них импортных товаров на сумму в 36 миллионов франков. Северные страны, такие как Бранденбург, Дания, Швеция, Россия, Польша, доступ к которым осуществлялся Провинциями через Балтийское море, явились для голландцев неисчерпаемым рынком торговых сделок. Они [голландцы] поставляли сюда на продажу свои изделия, а взамен покупали продукцию Севера – пшеницу, строительный лес, медь, пеньку, меха. Общая стоимость товаров, ежегодно перевозимых во всех морях в трюмах голландских кораблей, превышала тысячу миллионов франков. Голландцы превратились, выражаясь языком современников, в извозчиков всех морей»[18].

Таким образом, именно благодаря колониям республика смогла развить морскую торговлю. Голландия монополизировала доставку всех товаров с Востока. Изделия и специи из Азии ежегодно доставлялись ею в Европу на сумму в 16 миллионов франков. Могущественная Ост-Индская компания, основанная в 1602 году, создала в Азии империю за счет владений, отнятых у португальцев. Овладев в 1650 году мысом Доброй Надежды, что обеспечило перевалочный пункт для ее кораблей, компания утвердила свой суверенитет над Цейлоном, над Малабарским (западным) и Коромандельским (восточным) берегами Индостана. Она поставила под свое правление Батавию и распространила торговое мореходство до Китая и Японии. Между тем Вест– Индская компания, основанная раньше, но просуществовавшая меньший срок, располагала 800 военными и торговыми кораблями. Она использовала их для захвата остатков португальских владений на берегах Гвианы и Бразилии.

Соединенные провинции стали, таким образом, складом, в котором были собраны изделия всех стран.

Голландские колонии в это время были разбросаны в восточных морях, в Индии, Малакке, на Яве, Суматре, Молуккских и других островах обширного архипелага, расположенного к северу от Австралии. Голландцы имели владения на западном побережье Африки и, кроме того, распоряжались Новым Амстердамом (имеется в виду город, основанный в 1626 году, отбитый в 1664 англичанами и переименованный ими в Нью-Йорк. В 1673 году голландцы его снова отбили, но в 1674 году все же уступили англичанам, а Новый Амстердам появился на севере Южной Америки, в Гвиане (он и теперь существует как Нью-Амстердам в Гайане). – Ред.). В Южной Америке голландская Вест-Индская компания захватила почти 1700 километров побережья в Северо-Восточной Бразилии. Однако впоследствии голландцы утратили большую его часть (после 1624–1630 годов голландцы продержались здесь четверть века, но были изгнаны португальцами, как и из Португальской Анголы в Африке, которой голландцы временно владели в 1640–1648 годах. – Ред.).

Соединенные провинции обязаны своей известностью и мощью накопленному (и награбленному) богатству и флоту. Море, бившееся в их берега как злейший враг, было укрощено и превращено в полезного слугу. Суша же должна была доказать невозможность их существования. Они вели продолжительную и яростную борьбу с врагом более жестоким, чем море, – Испанским королевством. Успешный исход этой борьбы сулил Нидерландам обманчивую надежду на мир и покой, но прозвучал похоронный звон Голландской республике. Пока мощь Испании оставалась незыблемой или, по крайней мере, достаточной для того, чтобы продолжать внушать страх, как это было с давних пор, интересам Англии и Франции, которые подвергались испанскому давлению и интригам, отвечали сильные и независимые Соединенные провинции. Когда же могущество Испании пало, – а повторные унижения показали, что ее упадок не мнимый, но реальный, – место страха заняли иные эмоции и действия. Англия завидовала преобладанию Голландии в торговле и мореходстве. Франция претендовала на южные Испанские Нидерланды (будущая Бельгия). У Соединенных провинций имелись основания противиться как Франции, так и Англии.

Под совместным давлением двух соперничающих стран вскоре обнаружились присущие Соединенным провинциям слабости. Из-за их уязвимости к нападению со стороны суши, малочисленности населения, властей, плохо приспособленных к усилиям по сплочению народа и, кроме того, к мерам по подготовке к войне, упадок республики и страны оказался еще более ошеломляющим и скорым, чем их возвышение. Однако в 1660 году никаких признаков грядущего падения еще не наблюдалось. Республика все еще находилась в первом ряду великих европейских держав. Если первая война с Англией 1652–1654 годов вскрыла состояние неподготовленности, странное для военного флота, который до этого смирил гордость Испании как владычицы морей, то, с другой стороны, Провинции в 1657 году успешно дали отпор посягательствам Франции на свою торговлю. Годом позже «их вмешательство на Балтике в конфликт между Данией и Швецией помешало Швеции навязать Северу свое господство, которое явилось бы для голландцев катастрофой. Голландцы вынудили шведов оставить открытым проход в Балтику, где продолжали хозяйничать. Ни один флот не был способен оспорить их контроль над этим регионом. Превосходство их флота, мощь сухопутной армии, мастерство и твердость их дипломатии обеспечивали признание высокой репутации их правительства. Ослабленные и униженные недавней войной с Англией, они стали в ряды великих держав. В это время на английском престоле был восстановлен Карл II».

Общие черты государственного устройства Голландии уже упоминались, следует их только напомнить. Это была свободная конфедерация, управляемая тем, что называют, возможно неточно, торговой аристократией, со всей присущей этому сословию робостью, поскольку оно всегда рисковало много потерять в войне. Влияние двух факторов, фракционной вражды и коммерческого духа, на военный флот было крайне вредоносным. Его не оставили просто в покое. Возникло неизбежное соперничество во флоте, который скорее представлял собой морскую коалицию, чем единый флот. У его офицеров сохранилось лишь немного от прежнего боевого духа. Более героического народа, чем голландцы, на свете не было (личное мнение автора. – Ред.). Летописи голландских морских сражений дают примеры отчаянной смелости и мужества, которые нигде не были превзойдены и, возможно, не найдут себе равных. Но они также демонстрируют примеры дезертирства и должностных преступлений, которые свидетельствуют о недостатке боевого духа, очевидно из-за отсутствия профессиональной гордости и подготовки. Профессиональная подготовка редко встречалась в любом флоте того времени, но в монархических странах ее место занимало чувство принадлежности к военной касте. Остается заметить, что власть, достаточно слабая по вышеупомянутым причинам, еще более слабела из-за раскола голландцев на две большие фракции, люто ненавидевшие друг друга. Одна из них, партия торговцев (бургомистров), тогда во власти, выступала за конфедеративную республику, уже упоминавшуюся. Другая партия добивалась монархического правления под властью Оранского дома. Республиканская партия, по возможности, стремилась к союзу с Францией, а также к созданию сильного флота. Партия оранжистов предпочитала Англию, с королевской династией которой был тесно связан герцог Оранский, а также выступала за создание мощной сухопутной армии. В этих условиях сравнительно малочисленные по населению в 1660 году Соединенные провинции, с их огромным богатством и внешней активностью, напоминали человека, поддерживающего себя возбуждающими средствами. Сила фракции не беспредельна, но поражает то, что небольшая страна, значительно уступающая по численности населения и Англии, и Франции, выдерживала давление одной из этих держав, а в течение двух лет обеих сразу, объединившихся в союз. Причем эту страну не только не уничтожили, но она даже не утратила своего места в Европе. Соединенные провинции обязаны этим изумительным результатом отчасти одному-двум деятелям, но главным образом морской силе.

Состояние Англии с точки зрения ее готовности включиться в неизбежную борьбу отличалось от того, каким оно было в Голландии и Франции. Xотя Англия была страной с монархическим правлением, где король располагал значительной реальной властью, монарх не мог руководить политикой королевства исключительно по собственной воле. Ему приходилось считаться – от чего был свободен Людовик – с настроениями и пожеланиями народа. Того, чего добился Людовик для Франции, он добился для себя. Слава Франции была его славой. Карл II стремился прежде всего к собственной выгоде, затем к выгоде Англии. Но, помня о прошлом, он был полон решимости в первую очередь не повторить судьбы своего отца (которому в 1649 году отрубили голову) и своей собственной ссылки. Поэтому, когда угроза надвигалась вплотную, он подчинялся настроениям английского народа. Сам Карл II ненавидел Голландию. Ненавидел эту страну, как республику, ненавидел ее правительство, которое противилось внутри страны родственной ему Оранской династии, и еще ненавидел ее (больше всего!) за то, что во время его изгнания республика, связанная условием мирного соглашения с Кромвелем, держала изгнанника подальше от своих границ. К Франции Карла II притягивали политические симпатии к потенциальному самодержавному правителю, возможно, его католические пристрастия и, больше всего, деньги, которые платил ему Людовик XIV, частично освободивший английского короля от контроля парламента. Следуя своим предпочтениям, Карл II был вынужден принимать во внимание пожелания своих подданных. Англичане, имевшие те же расовые корни, что и голландцы (германские. – Ред.), и находившиеся в том же положении, являлись признанными соперниками голландцев в борьбе за преобладание на море и в торговле. Поскольку голландцы лидировали в этом соперничестве, англичане еще больше распалялись и озлоблялись. Особое основание для обиды Англия находила в поведении голландской Ост-Индской компании, «которая претендовала на монополию торговли с Востоком и обязывала князьков далеких стран, с которыми имела дело, закрыть свои княжества для связей с другими иностранными государствами. Их отлучили, таким образом, не только от голландских колоний, но и от всей Ост-Индии и Вест-Индии». Сознавая, что они потенциально сильнее, англичане хотели также контролировать поведение голландских политиков. Во время существования Английской республики они даже стремились навязать Голландии союз двух государств. Вначале, следовательно, чувства соперничества и вражды англичан к голландцам отвечали настроениям короля, тем более что несколько лет Франция не вызывала страха на континенте. Как только, однако, повсюду на себе ощутили агрессивную политику Людовика XIV, англичане (как знать, так и простой народ) увидели в этой политике ту же самую большую опасность, которую столетие назад представляла собой Испания. Переход Испанских Нидерландов под власть Франции обозначил бы тенденцию к подчинению себе этой державой Европы и, особенно, явился бы ударом по морской мощи Голландии и Англии, потому что нельзя было предположить, что Людовик позволит оставаться закрытыми Шельде и порту Антверпен, какими они стали по соглашению, вырванному Голландией у ослабленной Испании. Возобновление торговли этим крупным городом явилось бы серьезным ударом, как по Амстердаму, так и по Лондону. С оживлением врожденной неприязни к Франции заговорили узы родства. Вернулась память о былом альянсе против испанской тирании, оставалось сходство религиозной веры – все это сближало обе державы. В то же время энергичные и системные действия Кольбера по строительству торгового и военного флота Франции вызывали подозрительность двух морских держав. Соперничая между собой, они инстинктивно настроились против третьей страны, вторгавшейся в их сферу господства. Под воздействием всех этих обстоятельств Карл II не мог противиться настроениям своих подданных. Конфликты между Англией и Голландией прекратились. После смерти Карла за ними последовал тесный союз.

Хотя по общему объему (и географии) торговли Англия уступала Голландии, английский военный флот был сильнее голландского, особенно с точки зрения организации и эффективности. Суровое, одержимое религиозным рвением правительство Кромвеля, опиравшееся на военную силу, оставило свой отпечаток как на флоте, так и на английской армии. Имена нескольких высших офицеров, служивших ранее протектору (разогнав в апреле 1653 года Долгий парламент, в декабре 1653 года Кромвель был провозглашен лордом-протектором, установив единоличную диктатуру, протекторат, вплоть до своей смерти в 1658 году (видимо, был отравлен). – Ред.), среди которых Монк занимает первое место, появляются в хронике первой из войн с Голландией при правлении Карла II. Характерные для них боевой дух и дисциплина постепенно утрачивались под коррупционным влиянием дворцового фаворитизма в условиях безнравственного правления. Голландия, которая потерпела поражение от одной Англии в морской кампании 1665 года (и выигравшая три из четырех основных морских битв второй англо-голландской войны 1665–1667 годов. – Ред.), успешно противостояла объединенным флотам Англии и Франции в 1672 (и 1673-м. – Ред.) году. Что касается технических характеристик флотов трех стран, то французские корабли имели большее водоизмещение, чем английские, относительно веса артиллерии и запасов материальных средств. Поэтому они при полной нагрузке сохраняли большую высоту батарей (оружейных портов). Обводы французских кораблей тоже выглядели лучше. Их преимущества естественно вытекают из продуманного и системного способа, посредством которого выводился в то время из состояния упадка французский военный флот. Это обнадеживающий урок для нас при нынешнем аналогичном состоянии нашего собственного флота. Голландские корабли в соответствии с особенностями их прибрежных вод имели меньшую осадку. Они могли в случае необходимости укрываться на мелководье, но вследствие этого имели меньшую мореходность и были в целом более легкими, чем корабли двух других морских держав.

Так, по возможности кратко, охарактеризованы состояние, уровень боеспособности и цели, которые определяли и формировали политику четырех главных морских держав того времени – Испании, Франции, Англии и Голландии. С точки зрения обсуждаемой темы эти державы будут приниматься в расчет больше и чаще всех других стран. Но так как на ход исторических событий оказывали сильное влияние и другие страны (а нашей целью является не просто изложение морской истории, но оценка влияния на общую историю морской и торговой мощи), необходимо коротко остановиться на обстановке в других странах Европы (Америка еще не играла заметной роли в истории или политике правительств того времени).

Германия в то время делилась на множество мелких княжеств, соседствующих с мощной Австрийской империей. Политика мелких государств была изменчивой, а главная цель Франции состояла в том, чтобы сплотить под своим влиянием возможно большее их количество в соответствии с ее традиционной политикой противоборства с Австрией. Сталкиваясь, с одной стороны, с враждебной политикой Франции, Австрия, с другой стороны, подвергалась постоянной опасности нападения турецкой Османской империи, все еще сохранявшей силу, хотя и клонившейся к упадку. Франция ориентировалась долгое время на поддержание дружественных отношений с Османской империей, не только в интересах сдерживания Австрии, но также в целях расширения торговли с Левантом. Кольбер, в своем страстном стремлении к восстановлению морской силы Франции, поощрял этот дружественный союз. Следует помнить, что в состав Османской империи входили, помимо нынешней Турции, весь Балканский полуостров, а также Ближний Восток, Причерноморье и Северная Африка (Египет, Ливия, Тунис и Алжир).

Пруссия в том виде, какой мы ее знаем сегодня, еще не существовала. Основы будущего королевства закладывались Бранденбургом, сильным малым государством (курфюршеством), которое пока не могло действовать самостоятельно, но тщательно старалось показать, что не приемлет зависимого положения. Польское королевство еще существовало как наиболее раздражающий и важный фактор европейской политики из-за слабости и нестабильности ее государственного строя, который заставлял любое другое государство тревожиться, как бы некий непредвиденный поворот событий там не оказался выгодным сопернику. Традиционная политика Франции заключалась в сохранении стабильной и сильной Польши. Россия пока еще не поднялась во весь рост, входя (но еще не войдя – до победы в Северной войне 1700–1721 годов) в круг великих европейских держав. Россия и другие страны Балтики были естественными соперниками в борьбе за преобладание в море, где другие государства, и прежде всего морские державы, имели конкретные интересы и откуда они черпали главным образом разного рода материалы для оснащения флота. Швеция и Дания постоянно враждовали в то время и выступали основными сторонами большинства возникавших там конфликтов. В течение многих лет в прошлом и в ходе первых войн Людовика XIV Швеция состояла большей частью в союзе с Францией. Таковы были ее пристрастия (точнее, государственные интересы, диктующиеся объективной реальностью. – Ред.).

Общая ситуация в Европе в том виде, в каком она была охарактеризована, складывалась потому, что основная «пружина», приводившая в движение колеса механизма тогдашней истории, находилась в руках Людовика XIV. Относительная слабость ближайших соседей, значительные ресурсы королевства, ждущие своего использования, целеустремленность, вытекавшая из абсолютистского характера власти, собственный прагматизм и неуемная энергия короля, которому помогал в первой половине его правления кабинет министров исключительных способностей, действовали во взаимосвязи. Все объединилось, чтобы поставить страны Европы, в той или иной степени, в зависимость от политики французского короля и заставить их учитывать, если не следовать, его руководство. Целью короля было величие Франции. Перед ним стоял выбор достижения этого двумя путями – действиями на суше или на море. Проблема состояла не в том, что один путь целиком исключал другой, но в том, что Франция, при всем своем могуществе, не располагала возможностями двигаться обоими путями.

Людовик XIV выбрал курс на территориальные приобретения. Он женился на старшей дочери короля Филиппа IV, тогда правившего в Испании. И хотя по условию брачного договора она отказывалась от всех претензий на наследство отца, не составляло труда найти повод пренебречь этим условием. Нашли юридические основания исключить его хотя бы в отношении определенной территории Испанских Нидерландов и Франш-Конте. Французы вступили в переговоры с испанским двором с целью аннулирования этого условия вообще. Вопрос представлял тем большее значение, что хилость мужского наследника трона делала очевидным окончание на нем австрийской ветви испанских королей. Желание посадить на испанский трон французского принца (либо себя самого), таким образом объединив две короны и обеспечив власть династии Бурбонов по обе стороны от Пиренеев, явилось ошибкой. Это привело Людовика XIV в ходе оставшегося срока правления к уничтожению морской силы Франции, а также к обнищанию и унижению его народа (кроме того, к большим потерям наиболее ценных и перспективных колоний. – Ред.). Людовик так и не понял, что ему следовало принимать в расчет и остальную Европу. Овладение испанским троном пришлось отложить до того, как он освободится. Но французский король был готов к немедленным действиям по приобретению испанских владений к востоку от Франции.

Чтобы действовать более эффективно, король лишил Испанию всех возможных союзников. При этом он прибег к искусным дипломатическим интригам, изучение которых дает поучительные примеры осуществления стратегии в царстве политики. Но он допустил две серьезные ошибки во вред морской мощи Франции. Еще двадцать лет назад Португалия принадлежала испанской короне, и претензии на эту страну не были сняты. Людовик посчитал, что возвращение Португалии чересчур усилило бы Испанию, затруднив реализацию его целей. Среди других средств противодействия этому он способствовал браку Карла II и инфанты Португальской, вследствие чего к Англии фактически отошли Португалия (надолго ставшая английской союзницей и протеже. – Ред.), Бомбей в Индии и, в Гибралтарском проливе, Танжер, считавшийся великолепным портом. Здесь мы наблюдаем французского короля, который в жажде территориальных приобретений фактически сдает Англии Средиземноморье и добивается ее союза с Португалией. Любопытнее всего последнее обстоятельство. Ведь Людовик предвидел крах испанской династии и должен был, скорее, желать союза королевств Пиренейского полуострова. Фактически Португалия стала зависимой территорией и форпостом Англии, пользуясь которым она свободно осуществляла высадку своих войск на полуострове до конца периода Наполеоновских войн. И в самом деле, Португалия, как независимое от Испании королевство, была слишком слабой, чтобы не попасть под контроль державы, господствующей в морях и имеющей легкий доступ к португальскому побережью. Людовик не прекращал поддерживать Португалию в ее конфликте с Испанией и способствовал ее независимости. Он также противодействовал голландцам и вынудил их оставить Бразилию, которую те отняли у португальцев (в 1624—1630-м и последующие годы).

С другой стороны, Людовик добился от Карла II уступки Дюнкерка в Ла-Манше, прежде захваченного Кромвелем. Передача этого города-порта стоила денег и была неоправданна с точки зрения морской стратегии. Для англичан Дюнкерк был плацдармом на французской территории. У французов он превратился в прибежище каперов, бедствие для английской торговли в Ла-Манше и Северном море. По мере убывания французской морской силы Англия рядом соглашений добилась демонтажа портовых сооружений Дюнкерка, который, между прочим, стал прибежищем знаменитого Жана Бара и других известных французских каперов.