Эксперимент со временем

ПРИВКУС ВНЕШНЕЙ РЕАЛЬНОСТИ. — Между впечатлением и соответствующим образом существует различие, которое озадачивает любого психолога при попытке описать его. Речь идет о наличии или отсутствии того, что иногда называют «живостью ощущений», а я предпочел бы определить как «привкус внешней реальности». По сравнению с непосредственно созерцаемой комнатой комната, данная в воспоминании, кажется нереальной, хотя и достаточно реальной, чтобы быть узнаваемой в качестве зрительного, а не слухового образа. Или возьмите другой пример. Ударьте по краю бокала и вслушайтесь в затихающий звук. Он ослабевает все больше и больше, пока, наконец, совсем не исчезнет. Но до последнего момента в нем (как указывает Уорд) сохраняется привкус внешней реальности. После его полного исчезновения вы можете припомнить его звучание перед тем, как он навсегда умолк. Эта память о звуке — слуховой образ; он наделен всеми тональными характеристиками первоначального впечатления, но лишен присутствия внешней реальности.

Или сравните истинный образ, то есть «образ, запечатленный в памяти», с явлением, обычно называемым «после-впечатлением». Оно легко наблюдаемо. Если в течение 60 секунд вы будете смотреть на яркий красный абажур, а затем переведете взгляд на потолок, то через пару секунд вы увидите немного размытое зеленое пятно в форме абажура. Оно тусклое, практически не имеет каких-либо резко обозначенных деталей, окрашено в цвет, противоположный (дополнительный цвету первоначального впечатления, и, полностью лишенное объемности, кажется абсолютно плоским. Тем не менее, оно обладает привкусом внешней реальности. Оно перемещается, если перемещается ваш взор. Однако, следя за плавающим перед вами зеленым пятном, вы можете наблюдать и истинный, запечатленный в памяти образ первоначального впечатления от абажура. Он красного цвета, позволяет различить довольно много деталей и выглядит трехмерным, то есть обладает глубиной, воспринимаемой бинокулярным зрением.

Минут через пять, когда исчезнут все следы зеленого «после-впечатления», вы по желанию сможете наблюдать запечатленный в памяти четкий образ и красного абажура, и зеленого пятна.

Итак, образы — это явления, совершенно отличные от просто исчезающих впечатлений.

ГЛАВА V

ЦЕПОЧКА ВОСПОМИНАНИЙ. — Когда вы пытаетесь припомнить последовательность однажды наблюдаемых впечатлений, относящиеся к ним образы наблюдаются вами именно в том порядке, в каком получены первоначальные впечатления, такое расположение называется, как известно, «цепочкой воспоминаний». Примечательно, что процесс припоминания событий в последовательности их возникновения порой требует очень значительных умственных усилий. Но если вы позволите своему уму просто блуждать, как во сне наяву, — не преследуя сознательно никакой определенной цели, то очередность наблюдаемых при этом образов будет мало соответствовать ранее наблюдавшейся последовательности событий.

ЦЕПОЧКА ИДЕЙ. — Эта любопытная очередность возникновения образов называется «цепочкой идей», и, вероятно, довольно существенным является тот факт, что простое, никак не направляемое следование за цепочкой идей, по-видимому, не предполагает никаких умственных усилий или утомления.

Почти каждый человек наверняка забавлялся тем, что вновь прослеживал цепочку идей, которая приводила его — без всякого сознательного намерения с его стороны — к мысли или воспоминанию о чем-то конкретном. Тогда он говорил себе: «Я увидел это, и это воскресило во мне память о том-то и том-то и навело меня на мысль о том-то и том-то». И так далее. Приведем, однако, конкретный пример.

Сейчас вечер. Передо мной стоит чашка с каемкой из черных и белых квадратов, расположенных в шахматном порядке. Ее вид (впечатление) «привело» меня к запечатленному в памяти образу напольного линолеумного покрытия с шахматным рисунком, которое утром я использовал для эксперимента, позволяющего получить после-впечатления. Тогда, во время опыта, я думал об описании этих явлений Уордом в «Британской энциклопедии»; и теперь передо мной возник образ этого красного тома (у меня малоформатное издание). Вслед за ним появился образ открытой страницы в этом томе и очень живой образ ощущения глазного напряжения, сопутствующего чтению. Это «привело» меня к образу очков, которыми я иногда пользуюсь. А он в свою очередь «привел» меня к образу лупы:

я позаимствовал ее вчера утром в магазине рыболовных принадлежностей, чтобы рассмотреть мушек для ловли форели. Это «привело» меня к образу моего приятеля — его позы в момент, когда он просил меня купить для него мушек. Это «привело» меня к приятному образу 2,5-футовой форели, которую я два дня назад поймал в пруду моего приятеля. Итак, начав с чайной чашки, я добрался до форели.

Исследование природы цепочки идей проливает свет на следующие факты.

РОДОВЫЕ ОБРАЗЫ. — Если в различные промежутки времени внимание задерживалось на нескольких частично схожих впечатлениях, то, помимо ряда соответствующих им образов, запечатленных в памяти, можно наблюдать смутный совокупный образ, состоящий лишь из ключевых элементов, свойственных всем упомянутым отдельным образам. Например, все образы сотен курительных трубок, которые я когда-либо видел, держал в руках и курил, содержат в себе некий общий элемент, теперь воспринимаемый мной в виде нечетко определенного образа трубки вообще. Он обладает всеми существенными характеристиками, позволяющими отличить трубку от любого другого предмета, скажем, от зонта. Эта «трубка вообще» имеет чашечку для закладывания табака, трубкообразный мундштук, иначе говоря, имеет внешний вид приспособления для курения. Но у этого неопределенного образа нет ни малейшего признака специфического цвета или точных размеров. И все же он, по-видимому, является ядром всех определенных образов конкретных трубок, хранящихся в кладовой моей памяти; ибо если направить туда внимание, тотчас станут доступны наблюдению образы то одной, то другой конкретной трубки.

Эти расплывчатые, почти бесформенные обобщенные образы называются «родовыми образами». Они, похоже, аналогичны центральным узлам, по отношению к которым конкретные, определенные образы выступают в качестве расходящихся во все стороны нитей.

АССОЦИАТИВНАЯ СЕТЬ. — Многие из этих нитей — определенных образов, — очевидно, могут также исходить и из других родовых образов. Например, вполне определенный образ конкретной деревянной чашечки для закладывания табака может принадлежать, с одной стороны, к родовому образу «трубки», а с другой — к родовому образу, называемому мной «обработанное по волокну дерево». Одним из компонентов последнего может быть конкретный образ лакированного стола из орехового дерева, который, в свою очередь, может быть также и нитью, ведущей к родовому образу «мебели». Нить от образа «мебели», скажем, образ конкретного гарнитура, увиденного в витрине магазина, может соединяться с родовым образом «антиквариата». Итак, мы натолкнулись на нечто вроде сети, состоящей из узлов (родовых образов) и расходящихся от них нитей (определенных образов); по ней внимание наблюдателя может скользить без всякого сознательного усилия с его стороны. Идеи, между которыми существует подобная связь, графически изображаемая в виде сети из узлов и нитей, считаются «ассоциативно связанными». Поэтому описываемую нами структуру можно назвать «ассоциативной сетью».

По общему признанию, ассоциации бывают двух типов: по сходству — когда одно событие вызывает в памяти схожее, но произошедшее ранее событие; и по смежности — когда воспоминание об одном из двух последовательных событий ведет к припоминанию второго.

С точки зрения физиолога ассоциативная сеть — это просто сеть дорожек в мозге, причем «узлами» ее являются области или паттерны мозга, а «соединительными нитями» — дорожки, относящиеся сразу к двум и более областям. Это предположение, по-видимому, адекватно объясняет все явления ассоциации, и, кроме того, насколько мне известно, ни одна другая теория не может объяснить ассоциации по сходству.

Путь, по которому следуют идеи, образующие цепочку, похоже, в значительной степени обусловливается — при отсутствии каких-либо других направляющих факторов — «свежестью» образов. При прочих равных недавно сформированный образ притягивает блуждающее внимание сильнее, чем давно позабытый. В приведенном выше примере цепочки идей, начинавшейся с чайной чашки, все образы относились к недавним событиям. Так, шахматный узор на чашке привел меня не к шахматам — очень примечательному родовому образу, а к увиденному утром куску линолеума. С точки зрения физиологии это должно было бы означать, что недавно использованные дорожки в мозге пропускают потоки нервной энергии лучше, чем долгое время неиспользуемые.

Вероятно, предполагаемая «цепочка воспоминаний» есть не более, чем конкретный маршрут по ассоциативной сети — маршрут, недавно пройденный. Попытавшись проследить «цепочку воспоминаний» дальше в обратном направлении, вы обнаружите, что путь утратил четкие ориентиры: образы больше не возникают, так сказать, по собственному почину в неизменно правильной последовательности. Теперь вы вынуждены подсобить своей памяти рассуждениями о том, каково должно было быть следующее событие; и случается, что разум подводит.

СНОВИДЕНИЯ. — Подобно многим другим ментальным явлениям, сновидения в большинстве своем состоят из образов, поставляемых ассоциативной сетью. Однако они существенно отличаются от обычного блуждания ума. В последнем случае почти всегда частично задействован рассудок, определяющий маршрут движения по сети. Но сновидения человека, по-видимому, в значительной мере лишены этого водительства, и их образы предстают реальными — хотя и на удивление зыбкими — эпизодами рассказа о его собственных похождениях, лишь частично осмысленного.

ИНТЕГРАЦИЯ. — Иногда ассоциация между образами бывает достаточно ясной; но обычно ассоциации принимают любопытную форму, известную как «интеграция». Под этим словом мы понимаем «комбинацию ассоциативно связанных образов, составляющие элементы которой качественно различны» (Определение взято из «Dictionary of Philosophy and Psychology» Baldwin'a.) Например, образ розового платья, увиденного в понедельник в витрине магазина, и образ молоденькой продавщицы, повстречавшейся во вторник в том же месте, могут — во сне, приснившемся в ночь со вторника на среду — скомбинироваться в единый образ продавщицы, одетой в розовое платье. Однако при пробуждении оба компонента приснившегося, а затем припоминаемого образа — платье и девушка — четко различимы как образы двух первоначально отдельных впечатлений.

* * *

ПОНЯТИЯ. — Следует отметить, что в приведенном выше перечне определений мы не пытались копать глубже «образов» — той группы мыслительных процессов, для объяснения которой имеется наготове теория психофизической связи. Мыслительные процессы более высокого порядка до сих пор не были поняты как следует или, возможно, были поняты приватно. Наши познания о них поддаются описанию лишь в самых общих чертах. Существуют, по-видимому, некие обобщающие идеи — «понятия», используемые нами тогда, когда мы думаем о таких родах деятельности, как, например, «питание», «игра», «воображение» или о «трудности», «истине», «обмане», «различии». Впрочем, остаются сомнения относительно того, можно ли на законном основании собирать их вместе под одним групповым названием. Сравните «питание» и «различие». Не исключено, что первая идея есть не более, чем раздражение более широко определяемых линий какого-то обширного паттерна в сплетении дорожек мозга; тогда как вторая требует увязки с каждой формулируемой нами единичной идеей.

Именно здесь анимист имеет возможность развернуть решающий бой в защиту предполагаемой способности наблюдателя вмешиваться в ход событий. Но материалист и тут, вероятно, будет протестовать против незаконного проникновения на значительную часть спорной территории. Ибо очевидно, что человек с поврежденным болезнью мозгом может забыть смысл слова «питание» или довольно смутно представлять себе «различие» между им самим и кузнечиком.

Наш путь, однако, не пролегает через это специфическое поле боя, хотя мы и проходим на расстоянии выстрела от сражающихся. От них мы, впрочем, можем почерпнуть информацию о том, что понятия часто служат путеводными знаками для передвигающегося по ассоциативной сети внимания. Не направляемое ничем внимание едва ли задержится на каком-нибудь понятии без того, чтобы секундой позже не натолкнуться на родовой или даже конкретный образ, явно связанный с главной идеей.

* * *

Прежде чем перейти к следующему разделу, желательно внести полную ясность по поводу одного из аспектов психологии. В любой науке новые факты обнаруживаются путем:

1) логической дедукции из ранее установленных фактов;

2) эксперимента;

3) применения обоих методов, подкрепляющих друг друга.

Факт, относящийся только к группе 2 (т. е. тот, который не был логически выведен из других фактов), требует гораздо больше экспериментальных доказательств, чем факт из группы 1. Если же он, предположительно, вовсе не выводим из имеющихся в нашем распоряжении знаний (например, тот факт, что мы испытываем «боль», когда чрезмерно раздражен определенного рода нерв), его нельзя считать полезным с научной точки зрения, пока он не будет удовлетворять условию — «быть доступным любому человеку для наблюдения» («Dictionary of Philosophy and Psychology» Baldwin'a). Великое множество психологических фактов принадлежит именно к этому разряду «невыводимых»; и имеющий с ними дело психолог следует правилам науки. Он не считает достаточным сказать, что безупречно честные и пользующиеся непререкаемым авторитетом люди исследовали такие-то и такие-то ментальные феномены и в результате установили… напротив, в его суждениях (в отличие от его размышлений) всегда будет подразумеваться: «Проделайте со своим умом то-то и то-то и вы увидите, что природа фактов такая-то и такая-то».

Факт, интересующий нас в этой книге, при первом его обнаружении казался относящимся только к группе 2 и требовал соответствующего метода рассмотрения. Затем мы выясняем, что он принадлежит к группе 1 (т. е. прямо выводим из уже установленных фактов). И, наконец, мы представляем его читателю как факт, входящий в группу 3.

ЧАСТЬ II

ГЛАВА VI

В этом разделе необходимо вкратце поведать о порой прискорбных и практически не относящихся к делу (о чем уже намекалось во втором абзаце главы 1) событиях. Они, заметим, как две капли воды похожи на ставшие уже классическими примеры пресловутого «ясновидения», «астральных путешествий» и «вестей от умерших или находящихся при смерти людей». Эти инциденты были описаны только по причине их наглядной убедительности (читатель, знакомый с тем, что писалось по поводу психологических доказательств, оценит это) и еще потому, что они — «составная часть «рассказа о ходе исследования». Однако, рассмотренные под иным углом зрения, эти события приобретают исключительную ценность. Ведь у меня не было необходимости получать информацию о них из вторых рук — от какого-нибудь «ясновидящего» или «медиума» (как то обычно бывает), иначе говоря, информацию, в которой содержится масса ложных предположений и пропущены все важные моменты.

Все эти события произошли со мной.

* * *

Первый случай дает прекрасный пример того, что с легкостью можно принять за ясновидение.

Он произошел в 1898 году в Сассексе, где я проживал в гостинице. Однажды ночью мне приснилось, будто я спорю с одним из приезжих о том, сколько сейчас времени. Я уверял, что была половина пятого пополудни, он же настаивал на половине пятого утра. С кажущейся нелогичностью, свойственной всем снам, я заключил, что мои часы остановились. Вытащив часы из карманы жилета и взглянув на них, я убедился, что так оно и есть: они стояли и стрелки показывали половину пятого. Тут я проснулся.

Сон этот был для меня особенным (в силу обстоятельств, не имеющих отношения к содержанию данной книги), и под воздействием всей совокупности причин я зажег спичку, чтобы выяснить, действительно ли мои часы не ходят. К моему удивлению у изголовья кровати, где они обычно лежали, их не оказалось. Я встал с постели, поискал вокруг и обнаружил их на комоде. Они — я был уверен — стояли, и стрелки показывали половину пятого.

Разгадка случившегося, думалось мне, проста. Часы, должно быть, остановились вечером предыдущего дня, что я, по-видимому, не преминул заметить. Но потом я забыл этот факт и вспомнил о нем уже во сне. Удовлетворившись таким объяснением, я завел часы, но стрелки переводить не стал, поскольку не знал точного времени.

На следующее утро я спустился вниз и направился к ближайшим настенным часам, чтобы правильно поставить стрелки. Если мои часы, размышлял я, остановились вечером предыдущего дня, а я завел их только ночью и неизвестно когда, то они должны отставать на несколько часов.

К моему великому изумлению оказалось, что стрелки отставали всего на 2–3 минуты — и приблизительно столько же времени прошло между моим пробуждением и заводом часов.

Значит, часы остановились именно в тот момент, когда я видел сон, который, вероятно, и приснился мне потому, что я не слышал привычного тиканья. Но тогда каким образом я увидел во сне, что стрелки остановились на половине пятого, как и было на самом деле?

Если бы кто-нибудь рассказал мне подобную сказку, я, наверное, заявил бы, что весь этот эпизод — от начала и до конца, включая подъем с постели и завод часов — ему приснился. Но самому себе я не мог дать такого ответа. Я знал, что находился в бодрствующем состоянии, когда вставал и смотрел на часы, лежавшие на комоде. Тогда чем объяснить случившееся? Ясновидением — видением через пространство в темноте сквозь опущенные веки? Можно даже предположить существование каких-то неведомых лучей, обладающих способностью проникать описанным выше образом и вызывать «видение», чему я, впрочем, не верил. Часы-то лежали выше уровня моих глаз! Да и что это за лучи, которые огибают углы?

Из Сассекса я направился в Сорренто, Италию. Однажды утром я проснулся и, еще нежась в постели, захотел узнать время. У меня не хватало сил взглянуть на часы. Ведь они лежали на маленьком столике по ту сторону москитной сетки и до них можно было дотянуться, но увидеть нельзя, если голова находится на подушке. Тогда мне вздумалось провести эксперимент и выяснить, удастся ли мне и на этот раз посмотреть на часы якобы «ясновидческим» способом. Закрыв глаза и сосредоточенно думая о том, сколько сейчас времени, я погрузился в полудрему — одно из тех состояний, когда все еще осознаешь происходящее. Мгновение спустя я обнаружил, что смотрю на часы. Видение было объемным: часы вертикально висели в воздухе примерно в футе от моего носа, освещенные дневным светом и окутанные густым беловатым туманом, который заполнял оставшееся пространство в поле зрения. Часовая стрелка показывала ровно восемь, минутная колебалась между 12 и 1, а секундная казалась бесформенным пятном. Я чувствовал, что более пристальное рассмотрение пробудило бы меня окончательно. Поэтому я решил применить по отношению к минутной стрелке прием, которым пользуются при обращении с иглой призматического компаса, деля пополам дугу ее колебания. Получилось две с половиной минуты девятого. Затем я открыл глаза, просунул руку под москитную сетку, схватил часы и, затащив их к себе, поднес к глазам. Я уже вполне очнулся ото сна и увидел, что стрелки показывали две с половиной минуты девятого.

На этот раз я, похоже, был приперт к стенке. Я сделал вывод, что обладаю каким-то загадочным даром видения — видения, позволяющего мне преодолевать преграды, проникать сквозь пространство и огибать углы.

Но я ошибался.

* * *

Потом произошел случай совершенно иного рода. В январе 1901 года, возвращаясь с Англо-бурской войны на побывку, я остановился в Алассио, на Итальянской Ривьере. Однажды ночью мне приснилось, будто я нахожусь, как мне тогда показалось, в Фашоде, местечке, расположенном вверх по течению Нила недалеко от Хартума. Сон был самым обыкновенным, неярким, за исключением одной особенности — неожиданного появления трех мужчин, бредущих с юга. Их выцветшая полевая военная форма стала белесой и превратилась в сплошные лохмотья. Из-под пыльных солнцезащитных касок виднелись загоревшие почти до черноты лица. По своему виду они очень напоминали солдат из колонны, с которой я недавно совершал трэк по Южной Африке. Я и принял их за таковых. Но я недоумевал, зачем им понадобилось проделывать путь из Южной Африки в Судан. Когда я спросил их об этом, они заверили меня, что именно это они и делали. «Мы шли прямиком от Мыса Доброй Надежды», — ответил один из них, а другой добавил: «Ну и натерпелся же я. Я едва не умер от желтой лихорадки».

Прочие детали сновидения малосущественны. В то время мы регулярно получали из Англии «Дей-ли Телеграф». Наутро после той ночи мне приснился описанный сон, я раскрыл за завтраком очередной номер газеты, и мой взгляд сразу упал на кричащий заголовок:

ЭКСПЕДИЦИЯ «ДЕЙЛИ ТЕЛЕГРАФ», СЛЕДУЮЩАЯ ПО МАРШРУТУ МЫС ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ — КАИР прибыла в Хартум. От нашего специального корреспондента Хартум, вторник (пять часов пополудни). Совершив незабываемое путешествие, экспедиция, организованная «Дейли Телеграф», прибыла в Хартум и т. д.

В другой заметке, помещенной в той же газете, сообщалось, что экспедицию возглавлял М. Лайонел Дэкл. Кроме того, позже я где-то прочел или услышал, что один из трех белых мужчин, входивших в состав группы, умер в пути, но не от желтой лихорадки, а от брюшного тифа. Но верно ли это и действительно ли экспедицию возглавляли три белых человека, я не знаю.

Теперь, по-видимому, надо сделать два замечания.

За несколько лет до случившегося я слышал о намерении М. Лайонела Дэкла предпринять подобного рода трансконтинентальное путешествие. Но вышло ли что-нибудь из его затеи, я не знал. И, разумеется, даже не подозревал о начале экспедиции.

Экспедиция прибыла в Хартум за день до опубликования соответствующего известия в Лондоне и, следовательно, задолго до описанного сновидения, поскольку требовалось время на то, чтобы газета дошла из Лондона в Алассио; сон же приснился мне в ночь накануне ее получения. Это полностью исключало возможность какого-либо «астрального путешествия».

Объяснять случившееся я тогда и не пытался.

* * *

Следующий случай был настолько впечатляющим, что пришелся бы по вкусу каждому любителю чудесного.

Весной 1902 года Шестая моторизованная пехота, в составе которой я находился, расположилась лагерем близ развалин Линдлея в (бывшем) Оранжевом Свободном государстве. Мы тогда только что совершили «трэк»; газеты и почтовая корреспонденция доставлялись нам редко.

Однажды мне приснился необычайно яркий, но довольно неприятный сон. Я стоял на возвышенности — верхнем уступе какого-то холма или горы. Почва под ногами имела белый цвет и странное строение:

там и сям она была испещрена небольшими трещинами, из которых поднимались вверх струи пара. Во сне я узнал в этой возвышенности остров, прежде уже снившийся мне. Ему угрожало начинавшееся извержение вулкана. Увидев бьющие из-под земли струи пара, я сдавленным голосом прошептал: «Остров! Боже, скоро все взлетит на воздух!». Я читал и хорошо помнил об описании извержения Кракатау, когда морская стихия, устремившись по подводной расщелине в скалах к самому сердцу вулкана, вдруг вскипела и разорвала на куски целую гору. Тотчас меня охватило безумное желание спасти четыре тысячи (я знал численность населения) ни о чем не подозревавших обитателей острова. Но сделать это можно было только одним способом — вывезти их на кораблях. Затем стало твориться что-то ужасное: я метался по соседнему острову, пытаясь уговорить недоверчивые французские власти направить на помощь жителям находившегося в опасности острова все имеющиеся суда. Меня посылали от одного начальника к другому, пока, наконец, я не проснулся от того, что во сне изо всех сил цеплялся за гривы лошадей, тащивших коляску некоего мсье Ле Мэра, который отправлялся обедать и желал, чтобы я зашел к нему на следующий день, когда откроется его контора. На протяжении всего сна меня неотступно преследовала мысль о количестве людей, оказавшихся в опасности. Я повторял это число каждому встречному и в момент пробуждения кричал: «Мэр, послушайте! Четыре тысячи человек погибнут, если…»

Теперь я уже не помню, когда нам доставили очередную партию газет, но среди них совершенно точно была «Дейли Телеграф». Я развернул ее и увидел следующее сообщение:

ТРАГЕДИЯ НА МАРТИНИКЕ ИЗВЕРЖЕНИЕ ВУЛКАНА

Город сметен с лица земли Огненная лавина Около 40 000 жертв Британский пароход в огне.

Одна из самых жутких в истории человечества трагедий разыгралась в некогда процветавшем городе Сент-Пьер, торговой столице французского острова Маритиника в Вест-Индии. В четверг в 8 часов утра вулкан Монт Пеле, безмолвствовавший целое столетие… и т. д.

Однако нет нужды повторять рассказ о самом трагическом в современную эпоху извержении вулкана.

В той же газете, но в другой колонке, заголовок, набранный более мелким шрифтом, гласил:

ГОРА ВЗЛЕТАЕТ НА ВОЗДУХ

А ниже сообщалось о том, что выбросы песка из кратера вулкана на Сент-Винсенте вынудили шхуну под названием «Океанический странник» покинуть остров; однако пристать к о. Сент-Люсия ей не удалось из-за неблагоприятных течений, направлявшихся в сторону, противоположную Сент-Пьеру. В этом абзаце были такие слова:

«Когда она отплыла примерно на милю, началось извержение вулкана Монт Пеле».

Далее описывалось, как гора словно раскололась от подножья до вершины.

Не стоит и говорить о том, что вскоре корабли стали вывозить уцелевших жителей на соседние острова.

Теперь необходимо сделать одно замечание.

По предположениям, число погибших составляло не 4 тысячи, как я непрестанно твердил во сне, а 40 000. Я ошибся на один ноль. Тем не менее,в спешке просматривая газету,я прочел приведенное там число как. 4 000; и впоследствии, рассказывая эту историю, я всегда говорил, что напечатано было именно 4 000. И только через 15 лет, когда я наконец снял копию с упомянутого выше абзаца, я узнал, что на самом деле сообщалось о 40 тысячах.

Вскоре мы получили очередную партию газет; там приводились уточненные данные о действительной численности погибших. Но подлинные цифры не имели ничего общего с теми цифрами, которые мне приснились и померещились в первом сообщении. Итак, мое чудесное «ясновидение» подвело меня в самой существенной детали! Впрочем, даже промах доказывал нечто очень важное, ибо откуда у меня во сне могла появиться мысль о 4 тысячах? Очевидно, она должна была прийти мне на ум в результате чтения газетного абзаца, из чего вытекало чрезвычайно неприятное предположение о том, что весь эпизод — следствие так называемой «идентификационной парамнезии» и что никакого сна я не видел: просто по прочтении газетного сообщения мне почудилось, будто я ранее видел во сне все детали, приведенные в упомянутом абзаце.

Мои раздумья показали, что аналогичной могла быть и природа сновидения, связанного с путешествием от Мыса Доброй Надежды до Каира.

Однако чем больше я размышлял над двумя эпизодами, тем очевиднее становилось, что в обоих случаях именно такого рода сны и должны были присниться мне после прочтения печатных сообщений, иначе говоря, эти сны оказались самыми заурядными снами, основанными на личных переживаниях, вызванных чтением. Но почему я мог верить, что оба сновидения не являлись ложными воспоминаниями, порожденными актом чтения?

Не забывайте, что мне приходилось учитывать и случай с часами; а уж он, определенно, не укладывался в рамки новой теории, если только я не был еще безумнее, чем мог предположить.

И все же меня полностью удовлетворяло то, что сны об экспедиции и Монт Пеле не были ни «астральными путешествиями» ни прямым видением сквозь огромные пространства, ни «посланиями» от реальных действующих лиц описываемых событий. Эти сновидения порождены либо чтением газет, либо телепатической связью с журналистом из «Дейли Телеграф», написавшем упомянутые сообщения.

ГЛАВА VII

К моему великому облегчению, следующий случай, произошедший года два спустя, камня на камне не оставил от теории «идентификационной парамнезии».

Мне приснилось, будто я стою на каком-то помосте, сложенном из поперечных досок. С левой стороны его окаймляли перила, за которыми зияла бездонная пропасть, наполненная густым туманом. Над моей головой, похоже, был навес, но я лишь смутно мог догадываться о нем, поскольку различал впереди себя только часть помоста с перилами на расстоянии 3–4 ярдов — все остальное скрывал туман. Вдруг я заметил, как из глубины пропасти поднимается нечто вроде шеста — длинное тонкое, темное. Он достиг помоста и, наклоняясь, пополз еще выше. Наконец шест уперся в навес — по крайней мере, так казалось по углу его наклона, ибо в тумане невозможно было разглядеть его верхушку. Я уставился на него. Он стал медленно перемещаться вверх-вниз, слегка касаясь перил. Через секунду я понял, что за предмет находится передо мной. Я уже видел подобную штуку в фильме о пожаре, снятом в первые дни кинематографа. Тогда, как и теперь, меня также приводил в замешательство качающийся шест, пока я не догадался, что это была высокая струя воды, бьющей из шланга пожарной машины и сфотографированной сквозь клубы дыма. В таком случае, подумал я, где-то на дне пропасти также должна быть пожарная машина, направляющая струю воды на окутанную дымом площадку с перилами, где я стоял. Только я осознал это, как сон стал просто тошнотворным. На деревянный помост высыпала толпа людей, едва различимых в дыму. Они целыми группами падали вниз, оглашая пространство жуткими, сдавленными, прерывающимися криками. Затем неожиданно повалил густой черный дым и плотной завесой окутал все вокруг, включая и помост. Но стоны задыхающихся людей не умолкали. И я был несказанно рад, когда наконец проснулся.

На этот раз теория «идентификационной парамнезии» была полностью исключена. После пробуждения я тщательно припомнил каждую деталь сновидения и только потом раскрыл утренние газеты; ничего относящегося к сновидению в них не содержалось. Однако вечерние номера принесли ожидаемую весть.

Там сообщалось о сильном пожаре, вспыхнувшем на заводе в предместье Парижа. Я полагаю — хотя точно не уверен, — что речь шла о заводе по производству резины. Но в любом случае завод выпускал какие-то материалы, при горении выделявшие едкий дым. Огонь преградил путь молоденьким работницам, и они бросились к балкону, где могли находиться в относительной безопасности. Однако принесенные лестницы оказались слишком короткими и не позволяли спуститься вниз. И пока добывали лестницы подлиннее, пожарные машины направляли струи воды на балкон, не давая пламени перекинуться на это убежище. Но вдруг произошло нечто не имеющее, как я полагаю, аналогов в истории пожаров. Из разбитых балконных окон стали вырываться наружу столь плотные клубы дыма от горящей резины или какого-то другого вещества, что несчастные девушки, хотя и стояли на свежем воздухе, все до последней задохнулись, прежде чем подоспели лишь люди с новыми лестницами.

Этот сон еще больше озадачил меня: казалось, его вообще нельзя объяснить. «Ясновидение» — не объяснение, а бессмысленное выражение, простое признание необъяснимости явления. Да и термин «телепатия» применим к случившемуся лишь с большой натяжкой.

* * *

Затем мне приснился другой сон, внесший некоторую ясность, ибо однозначно исключал умопомешательство, ясновидение, астральные путешествия, послания отдухов и телепатию.

В 1904 году, через несколько месяцев после того, как я видел во сне пожар, я приехал в Австрию и остановился в отеле «Схоластика» на границе Аахензее. Однажды ночью мне приснилось, будто я иду через поле вниз по тропинке, с обеих сторон обнесенной железной оградой высотой 8–9 футов. Неожиданно на поле слева от меня появилась лошадь. Она, казалось, обезумела: носилась сломя голову, брыкалась и рвалась вперед, словно одержимая. Я быстро огляделся, желая узнать, есть ли в ограде какая-нибудь лазейка, через которую животное могло бы вырваться. Убедившись, что лазейки не было, я продолжил свой путь. Однако через несколько мгновений я услышал позади себя стук копыт. Обернувшись, я с ужасом увидел, что животное каким-то непонятным образом все же вырвалось и во весь опор мчалось за мной по тропинке. Это была здоровая кобыла; я же трусил, как заяц. Впереди дорога заканчивалась подножием деревянной лестницы, ведущей куда-то наверх. Я изо всех сил устремился к спасительным ступеням и в этот момент проснулся.

На следующий день мы с моим братом отправились на рыбалку. Мы шли вниз по речушке, вытекавшей из Аахензее. Я бороздил воду и усердно ловил рыбу внахлестку, когда брат крикнул: «Взгляни вон на ту лошадь!» Бросив взгляд на другой берег реки, я узнал сцену из ночного сновидения. Схожесть основных деталей была абсолютной, но мелкие детали — совсем другими. Была огороженная тропика между двумя полями. Была лошадь, по своему поведению напоминавшая лошадь из сновидения. Были деревянные ступени в конце тропинки (они вели к мостику через реку). Но ограда оказалась деревянной и низенькой — не более 4–5 футов в высоту, поля — самыми обыкновенными, небольшими, тогда как мне снились поля размером с парк; а животное — вовсе не буйным чудовищем, а маленькой лошадкой, хотя ее поведение и внушало тревогу. Наконец, если представить, что я, как и во сне, иду по тропинке вниз к мосту, то лошадь оказывалась на поле справа от меня, а не слева. Едва я начал рассказывать брату свой сон, как осекся: лошадь стала вести себя настолько странно, что мне захотелось убедиться в том, что она не вырвется за ограду. Как и во сне, я критически осмотрел изгородь. Удовлетворенный осмотром, я произнес: «В любом случае эта лошадь не вырвется» — и снова принялся ловить рыбу. Однако возглас брата «Смотри!» прервал меня. Подняв взор, я увидел, что от судьбы не уйти. Как и во сне, животное каким-то необъяснимым образом вырвалось (вероятно, перепрыгнув через ограду) и, стуча копытами, неслось по тропинке вниз к деревянным ступеням. Промчавшись мимо лестницы, лошадь ринулась в реку и направилась прямо к нам. Мы, схватив камни, отбежали от берега ярдов на 30 и повернулись кругом. Развязка, впрочем, была неинтересной: выпрыгнув из воды на нашей стороне, лошадь просто посмотрела на нас, фыркнула и галопом поскакала вниз по дороге.

[56]

Из этого случая, как я полагал, явствовало одно: описанные сны не были указаниями (впечатлениями) на удаленные в пространстве или грядущие события. Это были обычные сны, составленные из образов, относящихся к реальным событиям, но искаженных и связанных между собой характерной для снов полубессмысленной связью. Иначе говоря, если бы каждый из этих снов приснился мне в ночь после соответствующего события, они не содержали бы ровным счетом ничего необычного и, подобно любому обыкновенному сновидению, несли бы в себе столько же истинной информации о породивших их реальных событиях, сколько и ложной — а это, согласитесь, очень мало.

Итак, это были обыкновенные, вполне уместные и ожидаемые сны; но каждый из них приснился мне не в ту ночь,в какую полагалось.

Даже сны, в которых фигурировали часы, должно быть, приснились мне после того, как я увидел часы наяву. В первом случае я, проснувшись, увидел часы с остановившимися стрелками, лежавшие вверх циферблатом на комоде; и в соответствующем сновидении также был образ остановившихся часов, повернутых циферблатом вверх. Во втором случае я, лежа на подушке, держал часы на весу примерно в футе от своего носа; а когда я впал в полудрему, передо мной возник образ часов, висевших в точно таком же положении. Образ белого тумана, конечно же, относился к москитной сетке, расположенной вне фокуса моего внимания; так было и тогда, когда я смотрел на настоящие часы.

Значит, если рассматривать эти сны только как сны, в них не обнаруживается ничего необычного. Просто происходящие в них события смещены во времени.

Само по себе данное обстоятельство достаточно удивительно. И все же я чувствовал, что сделал огромный шаг вперед, сведя все эти разнообразные явления к одному знаменателю — простой, хотя и загадочной перестановке дат.

Однако я был еще очень далек от истины. Два оставшихся случая, о которых я намереваюсь рассказать в этом разделе, не содержали в себе ничего такого, что побудило бы меня отказаться от уже наполовину оформившейся мысли о том, что разгадка тайны кроется во временных смещениях. Однако не сделай я этого полуоткрытия, я, несомненно, счел бы случай, о котором ниже пойдет речь, «посланием из мира духов» или «фантазмом умирающего».

* * *

В 1912 году я довольно долго находился на Салисберской равнине, где проводил испытания одного из моих устойчивых аэропланов. Соревнования военных аэропланов были в самом разгаре; присутствовали почти все офицеры тогда еще небольшого Королевского летного корпуса. Все они являлись моими давними приятелями, за исключением одного человека, которого я не знал. Видел я его очень редко и говорил с ним, думаю, раза два, не больше. Назовем его лейтенантом Б. Полагаю, этого вполне достаточно, поскольку мои воспоминания не свидетельские показания и не должны рассматриваться как таковые. Вскоре после окончания соревнований начались ежегодные армейские маневры. Не имея к ним никакого отношения, я уехал в Париж, чтобы провести проверку еще одного летательного аппарата, сконструированного по моему проекту.

В Париже однажды утром мне приснилось, будто я стою посреди огромного луга в какой-то незнакомой мне местности. Вдруг ярдах в 50 от меня в землю с силой врезается моноплан. Сразу вслед за этим я увидел, как с места крушения в мою сторону направляется лейтенант Б. Я спрашиваю его, насколько серьезны повреждения. Он отвечает: «Да так, пустяки, — и добавляет — чертов двигатель! Но теперь-то я его приструнил!» Это был довольно длинный сон о бесконечных авариях, в которые постоянно попадали аэропланы (типичная форма ночных кошмаров, преследующих меня и по сей день), и внезапное падение лейтенанта Б. было далеко не худшим из того, что мне снилось тогда. Когда я проснулся, у моей постели стоял слуга с утренним чаем. Позднее этот факт помог мне установить, что сон приснился мне около 8 часов утра.

Лейтенант Б. погиб в то утро между 7 и 8 часами, упав на луг неподалеку от Оксфорда. Но я прочел о несчастном случае лишь на третьи сутки.