Основание

По дороге домой я попеременно представлял себя то владельцем огромной квартиры, то путешественником, совершающим кругосветку. Перед внутренним взором появлялись самые соблазнительные картины, в которых я менял небольшие детали, стремясь добиться полного совершенства.

Я сижу у себя в квартире перед догорающим камином, вороша красные жаркие угли специальной кованой лопаточкой. Все лампы погашены, и комната освещена лишь неярким светом камина. Время от времени на углях вспыхивает яркий желтый язычок пламени, на пару мгновений озаряющий большую комнату мерцающим светом. За окном морозная зимняя ночь, а у камина тепло, уютно, и приятно пахнет хвойными поленьями. Нет, пожалуй, не поленьями, а хвойным дымком. В руках у меня бокал, в котором перекатывается золотистый шарик очень хорошего старого коньяка. Нет, не коньяка. Более правильно у камина пить портвейн, настоящий портвейн из далекой Португалии. Портвейн, не абы какой, а сорокалетней выдержки. Я такой как-то видел в одном магазине. Удивился, помню, кто его покупает, и подумал, что такой напиток нужно пить у камина. Бокал с портвейном я держу в правой руке. А в левой у меня сигара. Гаванская, конечно же. Нужно будет окончательно выяснить положено ли затягиваться, куря сигару. В интернете представлено два противоположных мнения по этому поводу. А может сигара не гаванская, а манильская? Никогда их не пробовал. Кажется они не такие крепкие, как кубинские и с очень тонким ароматом. В мои мечты бесцеремонно вваливается Траутман-скептик и ехидно спрашивает, знаю ли я примеры, когда неизвестные родственники подарили бы кому-то квартиру с камином. Я досадливо пытаюсь отогнать рационалиста, который мешает моим сладким грезам. Чтобы он от меня отвязался, я говорю, что ни капли не верю в возможность получения квартиры с камином. Но если у меня есть возможность получить удовольствие, мечтая о несбыточном, почему бы этим не воспользоваться? Рационалист высказывает предположение о моем скудоумии. Чтобы он меня не считал идиотом, я должен тут же пообещать, что ни на какое свидание с адвокатом я завтра не поеду. Более того, я не должен ждать его звонка. Вместо этого мне следует прямо сейчас придумать себе какое-то дело на завтра и договориться с кем-нибудь о встрече. А если даже адвокат позвонит, вежливо объяснить, что сегодняшний день у меня занят. И вообще, я достаточно серьезная и занятая личность, чтобы тратить более одного дня на розыгрыш, даже если эта занятная мистификация меня увлекает. Знал Роберт Карлович, чем меня прельстить. Совсем не глупо было со стороны искусителя пообещать мне путешествие по всему миру. Я, наконец, выясню, действительно ли американцы такие тупые, как об этом говорят профессиональные остроумцы в телевизоре. Удивительно, как такая тупая нация сумела построить самую великую на сегодня цивилизацию. В Соединенных Штатах мне нужно будет, конечно, общаться не с нашими эмигрантами, а с лучшими представителями американцев. Надеюсь, у дядюшки найдется возможность свести меня с учеными, литераторами, музыкантами. Хотелось бы познакомиться и с моими коллегами, журналистами. Уверен, что мы бы нашли общие темы для бесед. Конечно, большинство моих статей — это полная халтура. Но несколькими я вполне обоснованно горжусь и с удовольствием покажу их штатовским коллегам. Тут неожиданно откуда-то появился Траутман-скептик и продолжил мою мысль: «Тебя сразу выдвинут на Пулитцеровскую премию и тут же ее вручат, чтоб ты не успел отказаться. Ты же у нас известный скромник! А билет на самолет требуй первого класса, на меньшее не соглашайся. Помнишь, когда из Турции летел, тебя случайно пересадили в салон первого класса. Там тебе понравилось. Ни в коем случае нельзя опускать планку. Только первый класс».

В конце концов, нам с рационалистом удалось найти общий язык. Я пообещал не расстраиваться, когда выяснится, что вся эта история розыгрыш от начала и до конца. А он обязался не слишком сильно мне мешать, когда я вернусь к сладким мечтам о выполнении своих невыполнимых желаний и не напоминать очень часто об этом розыгрыше впоследствии. На том мы и порешили.

Наутро я встретился с адвокатом в том же кафе. Роберт Карлович вытащил из портфеля лист бумаги и попросил меня ознакомиться с документом. Я прочитал соглашение между мной и заморским дядюшкой. Согласно этому соглашению, я не возражал против того, что на моё имя будет открыт счет в одном из известных московских банков. Господин Себастьян Траутман принимал на себя обязательство перевести на этот счет некую сумму в американских долларах. За суммой в цифрах шла сумма прописью. Я не поверил тому, что было написано прописью, и пересчитал нули в той части, где сумма была написана цифрами. Нулей оказалось шесть. Указанной суммой г-н Траутман волен был распоряжаться по своему усмотрению при соблюдении трех условий.

Я был обязан приобрести в черте города Москвы квартиру стоимостью не менее (далее следовала такая сумма, что на нее, как мне кажется, можно было купить не самый маленький замок в Европе).

Мне следовало не более чем через тридцать дней после подписания соглашения отправиться в заграничное путешествие продолжительностью не менее двадцати четырех месяцев. Впрочем, таковая продолжительность могла быть сокращена на основе двустороннего соглашения между господами А. Траутманом и С. Траутманом или уполномоченным представителем последнего.

Я обязывался вести подробные ежедневные записи о своем путешествии и, по мере возможности, отсылать их по электронному адресу, указанному в соглашении.

Мне показалось, что имеет смысл сделать вид, что я воспринимаю этот документ всерьез, и поставил свою подпись в нужном месте. Далее последовало нечто невообразимое. Роберт Карлович вытащил из своего портфеля черную папку, раскрыл ее и достал три пластиковые банковские карточки. Я поочередно внимательно рассмотрел каждую их них. На всех трех было вытеснено мое имя, а на одной из них была даже моя цветная фотография. Как сквозь вату я слышал голос Роберта Карловича, который рассказывал о различиях между разными карточками и о способах пополнения карточных счетов с какого-то другого счета. Насколько я помню, я не понял из его объяснений ровным счетом ничего. Просто молча, слушал, переводя взгляд с карточек на мрачное лицо адвоката. Роберт Карлович что-то сказал, а потом повторил вопрос. Я сосредоточился и понял, что он интересуется, в каком районе Москвы я хотел бы жить.

В следующий раз мы встретились через два дня. За это время я несколько раз успел воспользоваться банковской карточкой. Собственно, это и было основным впечатлением от двух прошедших дней. Расставшись с Робертом Карловичем, я тут же зашел в дорогой супермаркет. Про этот магазин я знал только то, что пачка сливочного масла там стоит ровно в два раза дороже, чем в моем «придворном» магазине. Свой первый выход в свет в качестве обладателя несметных богатств сейчас я вспоминаю не только с определенным стыдом, но и с симпатией к себе тогдашнему. Рассчитываясь на кассе новой карточкой, я был готов к унижению, когда выяснится, что задорно сформированная продуктовая корзина не может быть оплачена кусочком пластика, который я с трепетом передал кассирше. Продуктовая корзина представляла собой вполне конкретную металлическую корзинку, набитую предметами гастрономической роскоши. Процесс расплаты прошел вполне гладко, если не учитывать того, что мне пришлось предъявить паспорт, чтобы подтвердить, что карточка именно моя. Из магазина я вышел с пакетом, набитым символами преуспевания в том виде, каком я их тогда себе представлял. На дне пакета лежала килограммовая банка черной икры, поверх ее навалены какие-то особо смрадные французские сыры и испанские сырокопченые колбасы. При каждом шаге в пакете побулькивала бутылка коньяка — самого дорогого в этом магазине. В душе боролись ощущение счастья от вседозволенности с недоумением от того, что счастье оказалось не таким острым, как можно было бы ожидать. Безумная песнь купеческого разгула была завершена мастерским аккордом — в маленьком магазинчике, гордо именующим себя «Мир эксклюзивной обуви», я приобрел мокасины из змеиной кожи за полторы тысячи евро. У тапочек было всего два недостатка, показавшимися мне в тот момент несущественными: они были мне велики и абсолютно не нравились. Свои удобные туфли я оставил в магазине и по привычке двинулся к метро; мне не пришло в голову, что можно взять такси. В мешке побулькивал тысячедолларовый коньяк, на ногах болтались змеиные мокасины. Мне казалось, что я на босу ногу надел калоши, но я был определенно счастлив. Я ощущал себя хозяином мира.

Очередная встреча с Робертом Карловичем прошла в деловой, но не слишком официальной обстановке. Мы встретились в уже знакомом кафе. Я отметил, что факт существования кофе по сто пятьдесят рублей за чашечку, меня уже совсем не возмущает. Я подписал несколько финансовых документов. Подписал, не читая, поскольку уже всецело доверял своему адвокату. После того, как я передал Роберту Карловичу свой заграничный паспорт, который принес по его просьбе, он предложил обсудить план моего путешествия. Узнав, что я хочу начать своё турне с Индии, он прямо-таки расцвел. Правда услышав, что предполагаемой целью моей поездки является Гоа, он посоветовал предпочесть посещение предгорья Гималаев на севере Индии курортному отдыху. Упомянул, что там я бы мог познакомиться с его старым приятелем. Старый приятель проживает в горном буддийском монастыре, в настоящее время практикует как гуру, точнее, Великий Гуру. Он будет рад у себя принять молодого приятеля своего старого друга Роберта Карловича. У Великого Учителя есть другое имя, под которым он широко известен в узком обществе ценителей неподдельной восточной эзотерики. Каждый мало-мальски духовно продвинутый человек, не поддавшийся обаянию европеизированных и американизированных учителей — любителей обильных пожертвований, с благоговением произносит имя Учителя Зеленой горы. Нет, он ничему не учил Зеленую гору. Это имя он получил в довольно отдаленные времена, когда проживал и проповедовал в Тибете. Именно так. Не на Тибете, а в Тибете — мне это напомнило забавное новое выражения «в Украине». Я с энтузиазмом принял предложение Роберта Карловича, которого, про себя, уже начал считать своим наставником.

Следующая неделя прошла в приятных хлопотах выбора квартиры. Быстро оформив в собственность понравившееся жилье, я был готов приступить к его художественной отделке. Нужно сказать, что у меня был целый ряд идей по поводу того, как должна выглядеть моя квартира, и я уже собирался начинать их лично реализовать. Но Роберт Карлович посоветовал не отвлекаться на пустяки, и дал мне телефон модного специалиста по интерьерам. Я пригласил к себе этого достойного человека, и мы встретились для обсуждения основных концепций оформления моего нового жилища. Эксперт по интерьеру оказался сухощавым пожилым юношей небольшого роста с ухоженной длинной и пышной прической и сморщенным личиком сообразительного шимпанзе. Манера общения дизайнера с клиентом, то есть, со мной, вызвала в памяти случай, когда свою статью про душистый табак и душистый горошек, отвергнутую журналом «Эксклюзивные цветы», я пытался пристроить в гламурное издание «Табаки, сигары, трубки». Откровенно циничное отношение зубра интерьеров к моей особе нисколько не задевало, а скорее забавляло. Решив, что я уже успешно введен в транс трескучими фразами о виртуальном разбиении пространства, колористическом ряде и кинетизме объемов и форм, дизайнер с энтузиазмом начал рассуждать о грядущей гармонии моего жилища с Вселенной. Такая гармония, как известно, достигается только с помощью тысячелетней науки фэншуй. Не прошло и минуты, как этот тонко чувствующий и наблюдательный профессионал определил по моему лицу, что, если он хоть еще раз упомянет фэншуй, меня может вытошнить. Поэтому тут же выяснилось, что в сегодняшнем мире фэншуй является рабской данью современной моде, а истинные ценители традиций в наши дни должны придерживаться концепций незаслуженно забытого Баухауза. Как ни странно, я знал, что такое Баухауз, и немедленно продемонстрировал это, небрежно упомянув Мохой-Надя, Мондриана и Клее. Обезьянье лицо увядшего юноши тут же озарилось восхищением моей эрудицией, а дыхание, похоже, на секунду прервалось, как у семиклассника, рассматривающего «Хастлер». Немного отдышавшись, он попытался перейти к частностям касательно материалов для декорирования и утверждения общей сметы. Я величественно дал понять, что в части материалов полностью доверяю его профессионализму, а финансовые тонкости попросил обсудить с Робертом Карловичем — в конце концов, ведь это он сосватал мне морщинистого любимца состоятельных людей с хорошим вкусом. Пусть сам теперь и расхлебывает.

А еще через два дня Роберт Карлович вручил мне заграничный паспорт, не тот, почти просроченный, что я отдал ему, а новый и украшенный десятком разноцветных виз. Эти визы позволяли мне, как объяснил адвокат, посещать практические все страны неограниченное количество раз. Одновременно с паспортом я получил авиабилет первого класса до Дели, адрес и телефон отеля, где для меня был зарезервирован номер, и предложение проводить меня до аэропорта. От проводов я отказался, остальное принял с благодарностью. Расставаясь со мной, Роберт Карлович философски заметил, что человек к хорошему очень быстро привыкает и пожелал мне подольше не ощущать пресыщения. Пресыщенный человек теряет смысл жизни, — глубокомысленно изрек он. Я его заверил, что ничего такого мне не грозит и менее чем через сутки вдохнул жаркий, влажный и благоухающий пряностями воздух Индии.

Уже в индийской гостинице я вспомнил, что почти половина банки зернистой икры, которую я так и не смог осилить, осталась в московском холодильнике.

— Интересно, во что она превратится за два года? — лениво подумал я.

Глава III

В купе подселяют девушку Оксану. Совместный ужин с пивом. Рассказы Траутмана очаровывают девушку, и она позволяет себя соблазнить. Траутман собой недоволен. Черные мысли о Роберте Карловиче. Поезд прибывает в Москву, а Оксана уходит не попрощавшись.

Вагон слегка тряхнуло, раздался противный скрежет металла, трущегося о металл. Воспоминания о событиях двухлетней давности так меня увлекли, что я не сразу вспомнил, что нахожусь в купе поезда, везущего меня в Москву. Поезд, похоже, собрался остановиться. Я бросил взгляд в окно. Там уже совсем стемнело. Мимо, замедляясь, проплывал пустой перрон, освещенный белым светом фонарей. Вагон напоследок дернулся еще раз и остановился. Вскоре в коридоре раздались шаги и в дверь моего купе деликатно постучали. Я привстал и потянул влево дверную ручку, потом дернул посильней и дверь наполовину открылась. За дверью стояла проводница — толстая, веселая тётка в форменной куртке. Мы с ней немного поболтали еще в Праге, когда я просил её пристроить в холодильник свои скоропортящиеся продукты и пиво. Проводница обещала по возможности никого ко мне в купе не подселять. Похоже, не сложилось — у нее за спиной виднелась фигура пассажира.

— Вот, соседку к вам привела, встречайте, — жизнерадостно произнесла проводница. — Проходите, пожалуйста, — это уже относилось к девушке с небольшим чемоданчиком в руках.

— Девушка — это не самый худший вариант, — рассудительно подумал я. — Девушки, они, как правило, не храпят и от них хорошо пахнет.

— Ну, устраивайтесь тут, — гостеприимно сказала проводница. — Если захотите, есть чай горячий.

Я сел поближе к окну, чтоб не путаться под ногами у новой соседки, и максимально приветливо предложил помочь поставить чемодан на багажную полку.

Девушка, повернувшись ко мне спиной, прикрыла дверь, сняла куртку и пристроила ее на вешалке.

— Там свет можно включить, — любезным тоном сказал я, указывая на выключатель, будто она могла увидеть мой жест. Девушка защелкала выключателями, не угадав с первого раза, какой их них отвечает за верхний свет. Наконец свет зажегся, и соседка повернулась ко мне лицом. Я увидел, что она очень красива. Не милая или симпатичная, а просто невероятная красавица. Длинные светлые волосы, темные брови, огромные голубые глаза. У меня прямо дыхание перехватило, и я неприлично уставился на ее лицо. Наверное, у меня приоткрылся рот. Я смотрел на ее губы и думал, что они, наверное, очень мягкие. Мне очень захотелось прикоснуться к ним своими губами. Потом я перевел взгляд на ее глаза и увидел, что девушка внимательно смотрит на меня. Мне показалось, что она уловила мои мысли. Кажется, я покраснел. Смутившись, я опустил взгляд и, невольно, стал смотреть на ее большую грудь, обтянутую голубой пушистой кофточкой. Сообразил, что она видит, куда я смотрю, и смутился еще больше. Снова поднял глаза на губы и обнаружил, что они шевелятся — девушка что-то говорила, обращаясь ко мне. Не сразу я понял, что она просит разрешения переодеться.

— Да, конечно, — пробормотал я, пытаясь перевести свой взгляд куда-нибудь туда, куда смотреть было бы прилично. Начал смотреть на ее руку, маленькую очень белую кисть с длинными пальцами и светло-розовыми ногтями. Еще через секунду понял, что ее большой палец руки цепляется за передний карман джинсов и туда, куда я смотрю, порядочный джентльмен смотреть не должен. Только после этого я сообразил, что мне следует покинуть купе, чтоб дать даме возможность привести себя в порядок. Я быстро вскочил, больно ударился коленом о столик и ринулся к выходу, задев по дороге ногой чемоданчик новой соседки. Добравшись до двери, я начал дергать ручку. Проклятая дверь открылась только с третьего раза, при этом купе содрогнулось от моего мощного рывка. Воистину, сила есть — ума не надо. Я выкатился в коридор и захлопнул за собой дверь — снова сильно и очень громко. В коридоре я обнаружил, что стою на ковре босиком, но возвращаться не стал. Кажется, я и без того произвел сильное впечатление. Ругая себя последними словами, я уставился в окно. Поезд уже отошел от станции, вагон болтало, за окном было абсолютно темно, и в стекле отражалась моя обескураженная и злая физиономия. Ступая на цыпочках, чтоб окончательно не испачкать носки, я добрался до купе проводника. Там мне было выдано моё пиво и пакет с всякими вкусностями, которые я оставлял на хранение. Вернувшись к своему купе, я обнаружил, что дверь уже приоткрыта. Верхний свет был погашен, горели только ночнички в изголовьях. Соседка успела переодеться в легкий голубой халатик и сидела на кровати, уютно подобрав под себя ноги. Дверь на сей раз мне удалось закрыть без грохота.

Девушку звали Оксана. Студентка, учится в Москве, ездила навестить родителей. К моей радости, Оксана с удовольствием согласилась разделить со мной поздний ужин из чешских вкусностей и попить пива. Мне нравятся девушки, которые любят пиво. Кстати, по моим наблюдениям, отношение дамы к пиву никак не коррелирует с объемом ее талии. Этот мой вывод в очередной раз блестяще подтвердился. Оксана, обладательница точеной фигурки, пиво пила с удовольствием и большими глотками. Именно так, как его и положено пить. Сначала мы немного поговорили про пенный напиток, который в тот момент с удовольствием поглощали. Я рассказал всё, что знал про каждый из сортов, что мы дегустировали. Часть знаний этих была довольно свежей, приобретенной во время посещения Чехии. Разумеется, я их расцветил подробностями, которые бы сильно удивили чешских пивных экспертов. Не упустил я возможности рассказать о том, как мой немецкий коллега поинтересовался у меня, зачем старые женщины в Москве у метро продают сухую рыбу. Когда я объяснил зачем, он страшно удивился: «Пиво? С рыбой?!». Дикие люди эти немцы, и в правильной пивной закуске ничего не понимают! Интонация вопроса про рыбу напомнила мне анекдот про «гусэй». Конечно же, я его тут же рассказал девушке. [1]

Мне очень понравилось, как Оксана смеется. Я считаю, что по манере смеяться можно многое сказать о человеке. Хотя, по ночному времени и в купе, лучше бы это было делать потише. Изложив всё, что знаю про пиво, я сменил тему и перешел к повествованию о своем путешествии. Здесь мне удалось показать себя остроумным рассказчиком, склонным к самоиронии. Последнее, как мне казалось, должно было помочь понять, что я являюсь обладателем невероятного количества полезных дарований и талантов, но отношусь к этому вполне легкомысленно, как и положено истинно одаренному человеку. Чтобы девушке было интереснее, к своим приключениям я добавил несколько историй, услышанных от разных знакомых и произошедших, якобы, со мной. Несколько раз Оксана, не сдержавшись, снова начинала громко смеяться. Потом испуганно прикрывала рот ладошкой, боясь разбудить соседей.

Очаровательная попутчица начала проявлять явный интерес к моей особе. В частности, успела задать несколько вопросов, часть из которых я бы назвал лестными для себя. Я постеснялся рассказать про то, откуда у меня взялось столько времени и денег, чтобы провести два года в путешествиях по всему миру. Поэтому дал понять, что езжу по поручению редакции известного журнала и пишу статьи про житие-бытие в разных странах. Статьи эти с нетерпением ожидаются огромной армией читателей — почитателей моего недюжинного таланта. Похоже, недавние упражнения по личной психотерапии не прошли даром. Хвалил я себя естественно и тонко. Давно не слышал о себе столько приятных вещей, произнесенных вслух. Воистину, сам не похвалишь, никто не похвалит. Большое впечатление произвел на девушку рассказ о путешествии в Гималаях. А из описания моей встречи с Учителем Зеленой горы выходило, что он был так впечатлен моим духовным совершенством, что до сих пор сидит, наверное, у себя в Гималаях с удивленно открытым ртом, с восторгом вспоминает о нашей беседе и ни о чем другом думать не может.

Вскоре под предлогом того, что нужно говорить потише, чтобы не разбудить соседей, я перебрался поближе к Оксане на ее диванчик. В какой-то момент, предотвращая взрыв смеха, в ответ на мою удачную шутку, рассказанную громким шепотом, я прикрыл ее рот своей рукой, и нам обоим это жест не показался излишне вольным. А уже через несколько секунд я знал, что не ошибался, когда глядел на лицо Оксаны в первый раз. Губы у девушки действительно оказались очень мягкими, и их приятно было целовать.

Я лежал с открытыми глазами на своем диванчике. Не спалось. В купе не горело ни одного светильника. Окно мы занавесили неплотно, поэтому по потолку время от времени пробегали пятна света. Вагон на ходу покачивался, и на откидном столике иногда тихонько позвякивали, касаясь друг друга, пивные бутылки. В стакане периодически начинала дребезжать чайная ложечка. Это раздражало, но приподняться и что-то с этим сделать было лень. Еще час назад безо всякого самовнушения я ощущал себя счастливым человеком, успешным и удачливым. На меня с восторгом смотрела молодая женщина, и я разнежился, как кот у горячей батареи. А теперь после того, как мы, очень утомленные и довольные друг другом, нежно поцеловались, пожелав друг другу спокойной ночи, в голову полезли всякие неприятные мысли. Я начал размышлять о том, всегда ли Оксана так приятно проводит путешествия из дома в Москву и обратно. Потом всплыло воспоминание о впечатляющей телевизионной рекламе безопасного секса и долго меня не оставляло, навевая мысли совсем уж унылые. Я попытался почитать свои психотерапевтические мантры. Когда я в четвертый раз сообщил, что я себе нравлюсь, стало стыдно и противно. В который раз пришла мысль, что стоило бы отказаться от незаслуженных миллионов, и в очередной раз я понял, что не в силах вернуться к каждодневной погоне за пропитанием. Потом я начал думать о своей новой квартире. Интересно, как там мой баухаузный интерьер? Я вспомнил, с каким воодушевлением я обсуждал с дизайнером по электронной почте тонкости оформления спальной и ванной комнат. Как выбирал вид и конструкцию камина и настаивал, что каминная полочка должна быть пошире, чем предусматривалось в базовой модели. Сейчас уже трудно сказать, что именно я собирался выставлять на этой полочке. Вспомнилось, с каким самодовольством и достоинством я воспринимал дизайнерские похвалы моему художественному вкусу. Чувство стыда и отвращения к себе усилилось и сделалось почти невыносимым. Я приподнялся и сел на своем диванчике, свесив ноги. По полу гулял холодный сквозняк, поэтому я спустил на ковер край одеяла и упаковал ступни в некое подобие теплого кокона. Включил ночничок и налил полный стакан пива из открытой бутылки на столе. Взял стакан и подержал его в руке. Прикинул, что уже выпил пару бутылок накануне, и этот стакан будет определенно лишним. Вернул стакан на столик, не отпив ни глотка. Потом начал думать о Роберте Карловиче. Уже не в первый раз мне пришло в голову, что уважаемый адвокат с самого начала представлял, что исполнение желаний для меня обернется разочарованием. Интересно, а мог бы он, если бы захотел, подталкивать меня к нынешнему тяжелому душевному состоянию? Конечно, у него была возможность неотрывно следить за мной все эти два года. Ведь одним из условий, которые я пообещал соблюдать, было ведение дневника и регулярная его пересылка Роберту Карловичу. В том, что он внимательно изучает мою литературную деятельность, у меня сомнений не было. Каждый раз после моих попыток отнестись к написанию дневника недостаточно добросовестно, я получал соответствующее предупреждение от своего цензора. Предупреждения были написаны в предельно корректной форме, но не оставляли сомнений в том, что, если я не буду соблюдать условий соглашения, то и другая сторона снимет с себя разного рода обязательства. Финансовые обязательства, как я отчетливо понимал, в первую очередь. Посмотрев на часы, я увидел, что до прибытия на Белорусский вокзал остается еще больше трех часов. Надо попытаться немного поспать. Я лег, выключил ночничок и прикрыл глаза.

Проснулся я от громких голосов и топота ног в коридоре. В купе я был один. Раздвижная дверь оказалась закрытой не до конца, и я увидел пассажиров, проходящих к выходу с чемоданами, рюкзаками и пакетами. В пакетах позвякивало. Не только я, значит, вез пиво из Чехии. Отдернув занавеску, я выглянул в окно. На перроне, прямо под моим носом Оксана нежно лобызалась с лысоватым брюнетом, стоявшим ко мне спиной. Факт лысоватости брюнета отчетливо просматривался даже со спины, что я отметил с некоторым злорадством. В одной руке у брюнета был Оксанин чемоданчик, а второй он цепко придерживал девушку за затылок. Хватка, что надо, — оценил я и мысленно посочувствовал, — не слишком тебе это помогло, дружок. Парочка, не расцепляя объятий, начала перемещаться в сторону выхода с перрона. Соскучились, видать. Я немного понаблюдал за удаляющимися влюбленными. Мне казалось, что девушка должна напоследок на меня посмотреть, но я ошибся. Спросил себя, расстроило ли меня это. С удовольствием ощутил, что ни капельки. Настроение начало подниматься. И тут я увидел Роберта Карловича. Он стоял на том месте, где еще минуту назад моя ветреная попутчица обнималась со своим приятелем. В выражении лица адвоката удивительным образом сочетались привычная мрачность и неожиданная приветливость. Он слегка кивал мне головой, приглашая поскорее к нему присоединиться. Вокруг шеи, поверх черного костюма, был обмотан белый шелковый шарф. Стильный ты наш, — с нежностью подумал я. Мельком я вспомнил, что ночью выдумывал про Роберта Карловича какие-то незаслуженные им гадости, после чего очень быстро собрался и вышел. Недоеденный и недопитый зарубежный провиант я решил оставить в купе — что-то расхотелось его тащить с собой.

Встреча прошла без лишних сантиментов. Мы пожали друг другу руки, я ответил, что доехал нормально, мы двинулись в сторону здания вокзала и вскоре подошли к автостоянке. Роберт Карлович сунул руку в карман, и тут же нам приветливо, но молча, мигнула всеми огнями огромная черная машина с затемненными стеклами, стоявшая в пяти шагах от меня.

Глава IV

Траутман знакомится с подвалами банка и лабораторией. Роберт Карлович расстраивает Траутмана плохой новостью и воодушевляет хорошей. Неудачный эксперимент. Что такое шалимар. Траутман наблюдает секвенцию и пьет кофе с пирожными.

За руль сел сам Роберт Карлович. Я устроился рядом на пассажирском сидении и начал смотреть в окно. Я хорошо знаю центр Москвы и со многими местами, которые мы проезжали, у меня связано много разных воспоминаний хороших и плохих. Но я не ощущал ни удовольствия, ни волнения, одно огромное равнодушие. Сон души, так сказать. Вскоре мы подъехали к воротам старого особняка в самом центре города. Большая вывеска на воротах гласила, что там располагается офис хорошо известного мне банка. Именно в этом банке хранились мои внушительные средства, подаренные заморским дядюшкой. Милиционер, стоящий у ворот, открыл шлагбаум и отдал нам честь. Мы въехали на просторный двор. Там Роберт Карлович припарковал машину и направился в сторону центрального входа — огромной деревянной резной двери высотой почти в два человеческих роста. Однако прошел мимо этого великолепия и остановился возле небольшой дверцы, после чего обернулся, дожидаясь меня. За внешней дверью оказался небольшой тамбур. Роберт Карлович приложил руку к пластине на железной двери в конце тамбура. Раздался довольно противный электронный писк, и на пластине заморгал красный огонек, после чего мы открыли дверь и оказались в светлом коридоре. Светлыми, почти белыми, здесь были не только потолок, но и пол со стенами. Метров через пять коридор резко повернул вправо, затем влево. Там нас ждала лифтовая кабина. Открылась кабина также после прикладывания руки к металлической пластине. Лифт поехал вниз и вскоре остановился. Покинув лифт, мы опять оказались в белом коридоре, будто никуда не спускались. Снова сделали пару поворотов и уперлись в большую дверь без номера или таблички. Кажется, добрались. Прошу вас, — сказал Роберт Карлович, предупредительно и с гостеприимством любезного хозяина, пропуская меня вперед. На пороге я обернулся и внимательно посмотрел на сопровождающего. Не слишком он изменился за два года. А костюм, похоже, и вовсе тот же самый. Стиль есть стиль. Приятно в нашем изменчивом мире встретить такое постоянство. Я вспомнил свои ночные рассуждения, и невольно в памяти всплыло: «Черный человек спать не дает мне всю ночь». Сероватая физиономия Роберта Карловича на фоне костюма смотрелась светлым пятном. Снежно-белый шарфик, похоже, остался в машине. Я перевел взгляд на распахнутую дверь. Впереди, как мне показалось, было абсолютно темно. Я шагнул вперед, сделал два шага, выйдя из светлого прямоугольника, освещенного из коридора, и остановился. Я слышал, что Роберт Карлович идет за мной. Дверь за спиной тихонько прикрылась. По скрипу полов и легкому движению воздуха я понял, что хозяин обогнул меня справа. Я продолжал стоять, довольно расслаблено. Через пару секунд метрах в пяти впереди вспыхнул изумрудный свет лампы с зеленым абажуром, стоявшей на круглом столе. Стол был покрыт темно-зеленой скатертью, явно старого, почти музейного вида. Я подумал, что на краях у скатерти должна быть бахрома, а то и кисточки. Но я их не видел — освещена была только поверхность стола. «Присаживайтесь, Андрей», — неожиданно появился из темноты Роберт Карлович, Черный Человек. «Значит, лампу зажег не он, или выключатель где-то на стене», — подумал я. Еще два года назад я бы слегка напрягся из-за мрака и как-нибудь пошутил про серых кошек в темноте или еще про что-нибудь. А сейчас, снова ощутив безразличие к происходящему, я подошел к столу, с некоторым трудом отодвинул тяжелый стул с высокой спинкой и сел. Я никогда не сидел на таких стульях. Под седалищем моим оказалась выпуклая сильно пружинящая подушка, как на диване. Я попытался придвинуть стул к столу, что получилось не сразу и с неприятным визгом ножек, скребущих пол. Паркет, наверное, поцарапал. Я откинулся на спинку, но без особого успеха. Спинка оказалась абсолютно вертикальной, правда, где-то в районе моих лопаток также оказалось что-то вроде подушки. Удивительно неудобный стул. Я такие встречал во время путешествия в номерах в дорогих отелей. Однако, воспринимал эти стулья просто, как предмет интерьера, и мне в голову не приходило на них садиться. Пытаясь устроиться поудобнее, я сполз по спинке стула, зад мой съехал вперед, а голова оказалась немногим выше уровня крышки стола. Я замер в этом неловком положении и поднял глаза на Роберта Карловича. Оказалось, он все это время внимательно следил за мной. Я приветливо глянул ему в лицо и улыбнулся, мол, я прекрасно устроился и внимательно слушаю. «Такую обстановку, включая освещение, нам посоветовали выбрать психологи, — объяснил он. — Предполагается, что вам будет легче усвоить то, о чем мы с вами побеседуем». Я стер с лица улыбку и немного опустил брови. Остальными частями лица я постарался выразить понимающее выражение. И всё это — молча. Изменился я всё-таки за последнюю пару лет, повзрослел. Я ждал, пока заговорит мой собеседник. Ждал совсем недолго, и вскоре раздался неожиданный вопрос, произнесенный тихим отчетливым голосом: «Андрей, вы получаете удовольствие от жизни?»

Я отвел глаза. Да, я по-прежнему получаю удовольствие от комфорта, хорошей кухни, а вспоминая приключение с девушкой в купе, признаться, сейчас испытываю приятные чувства. Иногда я читаю книги, с удовольствием хожу в музеи. Почему бы мне не получать удовольствие от жизни? Тем более что забот особых нет, особенно, финансовых. Но вдруг, неожиданно для себя, я ответил:

— Только сиюминутное.

— А я ведь об этом предупреждал, правда? Помните?

Об этом предупреждении в течение последнего года я вспоминал куда чаще, чем хотелось бы. Практически каждый день. Помню и еще как. Но я ответил сдержано:

— Да, припоминаю.

— А почему так произошло, понимаете?

Я не понимал, но кое-что подозревал. Поэтому, будто бы только что догадавшись, сказал:

— Вы что-то говорили о смысле жизни? И считаете, что у меня с этим сейчас какие-то сложности?

И тут, Роберт Карлович разразился речью. Наверное, не совсем правильно сказать «разразился». «Разразился», пожалуй, предполагает богатое использование голоса — от набатного гласа до шелестящего шепота. А он говорил всё время негромко и ровно, глядя, по большей части, куда-то вниз. А еще он встал и ходил, огибая круглый стол вместе со мной, время от времени скрываясь в темноте и вдруг возникая из нее. Иногда, вынырнув из темноты на другом конце стола прямо напротив меня, замолкал и внимательно смотрел мне в лицо. Молча. Потом снова продолжал речь. Думаю, что всё это ему тоже посоветовали психологи. Уж не знаю, как бы я отреагировал на это выступление, не будь темноты и яркого пятна освещенного стола, но тут был сильно впечатлен. Читал Роберт Карлович в моих сердце и душе куда лучше, чем я сам. Не было для него там загадок, а были там одни сплошные слова истины, набранные крупным и отчетливым шрифтом. И читал он их вслух не вдохновенно, а как-то скучливо, не высказывая, однако, презрения ко мне. А я сидел, слушал, и начинал понимать себя гораздо лучше, чем раньше. И то, что я про себя понял, не очень мне понравилось. А понял я с его слов приблизительно следующее:

Я — не лучше и не хуже многих. Но своим двухметровым ростом я превосхожу большее количество населения, чем умом или, скажем, интуицией. Особо обидного для себя я в этом заявлении ничего не усмотрел, хотя ничего приятного в том, что на земле живут миллионы людей, более талантливые, чем я, тоже не увидел. Я и сам об этом знаю, но зачем это произносить вслух? Дальше речи пошли еще менее приятные. Оказывается, превосходство некоторых других людей над собой я признаю лишь от безысходности и невозможности оспорить очевидные факты. Кто-то хорошо играет в шахматы или собирает кубик-рубик, а я — нет. Некоторые делают великие открытия, впервые доказывают сложнейшие теоремы и пишут талантливые симфонии, а я ни в чем таком не замечен. В то же время, и это довольно удивительно, до последнего момента меня не покидало ощущение собственной исключительности. По словам Роберта Карловича, такое присуще многим детям, но годам к двадцати у большинства нормальных людей проходит. А у меня, как он считает, этот процесс только-только запоздало начинается. Начинается, принося очень неприятные ощущения — краснухой хорошо бы переболеть в детстве. Тогда эта детская болезнь проходит, не оставив после себя ничего, кроме иммунитета. А в моем солидном возрасте краснуха является смертельно опасной болезнью и протекает очень тяжело. Далее, он довольно достоверно описал протекание моей запоздалой болезни.

Не имея никаких ярко выраженных талантов, свою гипотетическую исключительность я располагал где-то в области духовности. Очень удачное решение, не я первый его отыскал, многие так делают. Ведь духовность руками не потрогаешь и линейкой не измеришь — поди докажи, что я не самый-самый. А неоспоримую суетность своей жизни всегда можно было объяснить нуждою добывать хлеб насущный. Кроме того, добывание этого самого хлеба не оставляло слишком много времени для самокопания. Конечно, когда-то присутствовала в моей жизни и мечта. Как и положено мечте, была она вполне достойного свойства. Мечталось не тратить драгоценные мгновения жизни на поиски пропитания, а посвятить себя чему-то высокому и вечному. Чему именно, нужды придумывать не было, слишком много сил уходило на добычу упомянутого хлеба. И тут судьба, в лице своего полномочного представителя Роберта Карловича, избавила меня от всех меркантильных проблем. И чем же я занялся? Может быть, начал писать симфонии или гениальные живописные полотна? Искоренять несправедливость мира? Может быть, я, понимая, что не знаю пока, чем заняться, принялся преумножать свой капитал? Некоторые считают это крайне увлекательным занятием. Опять же, в мире, где деньги решают многое, к тому моменту, как я пойму, что именно хорошего и вечного мог бы сделать за счет дополнительных денег, я бы получил больше возможностей проявить свою духовность. Итак, проявил ли я свою неповторимость, выраженную в явной духовности? Да ничего подобного! Конечно, заслуживают уважения попытки проконсультироваться по смыслу жизни у знающих людей. Одна встреча с Учителем Зеленой горы чего стоит. И чему научил Учитель? Помог как-то? А может он не великий и даже не учитель вовсе?

После завершения речи, Роберт Карлович бесшумно и с легкостью отодвинул стул со своей стороны стола, уселся на него и выжидательно уставился на меня.

С сентенцией про Учителя я склонен был согласиться и посомневаться в его величии вместе с Робертом Карловичем. Но симпатии к адвокату в тот момент это совсем не прибавило. И я разозлился и расстроился. Я ему так и сказал:

— Я разозлился и расстроился. Вы знали, что я за последние пару лет утратил ко многому интерес. Вы написали, что кто-то очень нуждается в моей помощи, и эту помощь могу оказать только я. Я ехал к вам обнадеженным. Мне казалось, что я могу кому-то помочь, уж не знаю кому, возможно, именно вам. Я был готов, ценой многих усилий, спасать кого-то. А может быть, я уже спас вас и вам стало легче после того, как вы вывернули на меня свой ушат помоев? Очень приятно, рад был оказаться полезным.

И тут он заулыбался. Он не улыбнулся, а именно заулыбался. Это было очень неожиданно. Я никогда не думал, что он может улыбаться. Вы видели когда-нибудь, как улыбается фонарный столб или, скажем, банкомат? А вот я, считайте, видел. Он улыбался и молчал, а я стал соображать, найду ли я в этой темноте дверь, чтобы выйти, и старался вспомнить, куда нужно поворачивать в светлом коридоре направо или налево, чтоб добраться до лифта. Понемногу улыбка исчезла с лица Роберта Карловича, и он уже деловым голосом произнес:

— Кажется, я забыл сказать, что у меня для вас две новости — плохая и хорошая. Одну вы уже узнали. А хорошую будем слушать?

— А как же! — демонстративно рассудительно сказал я. — Теперь вы меня вряд ли чем-то расстроите. Все оставшиеся новости определенно лучше. Валяйте!

И тут он заявил буквально следующее: «Андрей, вы действительно выдающийся. Возможно даже уникальный. У вас есть то, чего нет ни у кого или почти ни у кого. И я могу вам сказать, что очень скоро вы поймете, зачем живете». А еще он добавил: «И, знаете, я вам очень завидую. По-доброму, но очень сильно».

Никогда прежде банкоматы не выражали мне свою зависть.

— Я зажгу свет? — спросил Роберт Карлович. — Да, конечно, сделайте милость, — несколько ошарашено ответил я. В комнате медленно начало светлеть. Подняв глаза, я увидел, что никакой люстры наверху нет, а светится, с нарастающей яркостью, весь потолок. — Нанотехнологии? — понимающе и значительно сказал я. Мне хотелось его как-нибудь уязвить. Черный Человек тонко улыбнулся. Не похоже, чтобы я его обидел. Улыбнулся во второй раз! Поистине, я стал свидетелем чуда.

Оглядевшись по сторонам в посветлевшем помещении, я обнаружил, что мы находимся в не просто большой комнате, а в огромном зале. Наш круглый стол стоял недалеко от двери, в которую мы зашли, а противоположная стена была, видать, где-то за горизонтом. Во всяком случае, от моего взгляда ее скрывал некий туман, очень похожий на настоящий. Туман начинался метрах в двадцати от нас и, возможно, где-нибудь там же и заканчивался. Но впечатление создавалось такое, будто мы стоим в начале широченного коридора, уходящего вдаль. За горизонт, как я уже сказал. И хотелось туда идти и идти. Очень, знаете ли, впечатляло. Тутошние психологи дело свое знают.

— Вы, наверное, голодны, в поезде не покормили? — заботливо спросил Роберт Карлович. — Нет уж, спасибо, — сварливо отказался я. — Вы про мою уникальность лучше поскорее расскажите. Надеюсь, что-нибудь существенное, как у Питера Пена или Гарри Поттера?

— Определенно, более, как вы изволили выразиться, существенное, — доброжелательно ответствовал Роберт Карлович. — И хочу отметить, что мыслите вы, молодой человек, в абсолютно правильном направлении. — Он немного помолчал, ожидая, по-видимому, моей реплики. Не дождавшись, встал, резко развернулся, бросил небрежно через плечо: «А теперь следуйте за мной», — и двинулся в сторону тумана. Я последовал за ним. А что еще оставалось делать?

Как я и предполагал, противоположная стена в тумане обнаружилась довольно скоро, метра через три. Была она, как оказалась, блеклого светлого цвета и не была заметна даже на расстоянии вытянутой руки. В стене нашлась дверь, тоже белая, куда мы и вошли — сначала Роберт Карлович, затем я.

Следующее помещение оказалось похожим на лабораторию. Не думайте, что я никогда не был в лаборатории. Кроме школьной химической и медицинской, где у меня когда-то брали кровь для анализов, мне случилось побывать в одной настоящей научной лаборатории — биологической. Когда-то я ее посетил, готовя для глянцевого журнала статью про генную инженерию. В этой статье я исследовал ряд волнующих наших читателей вопросов. Вопросы были достаточно однотипными и все примерно такими: «Не грозит ли человеку опасность покрыться чешуей, если он кушает генномодифицированные персики, содержащие ген лосося». До сих пор помню выражение лица какого-то мелкого научного сотрудника, интеллигентного мальчика в очках, когда я ему эти вопросы зачитывал. Если вы, дорогой читатель, не успели ознакомиться с моей статьей, могу вас успокоить — ничего такого нам не грозит.

В дальнем конце помещения я увидел несколько дверей. Поймав мой взгляд, Роберт Карлович объяснил, что это входы в другие лаборатории.

Затем, он подошел к ближайшему лабораторному столу и, продолжая стоять спиной ко мне, зачем-то глянул на наручные часы. Потом, развернувшись ко мне, спросил:

— Скажите, Андрей, вы ведь материалист, не правда ли? И во всякого рода чудеса не верите?

Очень я не люблю такие вопросы. Почему-то эта сторона устройства мира начинает волновать людей нетрезвых (я имею в виду людей пьяных). Индивидуальные особенности моей физиологии не позволяют мне дойти до состояния, когда я бы смог обсуждать эту проблему на равных с вдохновленными собеседниками. Что касается моих истинных убеждений на этот счет, были они непоследовательны и расплывчаты. Поэтому я ответил уклончиво, что после того, как в детстве при мне в цирке распилили на две части молодую женщину в красивом купальнике с блестками, а она спустя пару минут вышла из-за кулис целой и начала раскланиваться, я готов верить почти всему.

И тут Черный Человек, покопавшись в кармане своего похоронного сюртука, вытащил из него небольшой пакет (или большой конверт, если угодно) и с очень торжественным выражением лица протянул его мне. Оказалось, что в конверте лежала вяленая вобла или какая-то ее родственница. Довольно странное содержимое для кармана такого респектабельного джентльмена. Дежавю, прямо. Не далее, как сегодня ночью, впервые за пару лет я вспоминал о сухой соленой рыбе — верной спутнице пива. И снова я не сказал ничего легкомысленного, а просто спокойно ждал с вопросительным выражением лица. В ответ мне было предложено положить рыбку на лабораторный стол и обвести вокруг нее предоставленным мелком замкнутый контур, что я и сделал. Загадочные действия на этом не закончились. Из другого кармана черного пиджака был добыт небольшой камертон светлого металла и вертикально установлен неподалеку от сухой рыбы. «Похоже, мне хотят показать какой-то фокус», — сообразил я. Затем была зажжена газовая горелка, и на нее поставлена плошка с желтым порошком. Порошок вскоре начал плавиться и хлюпать пузырями, после чего был подожжен обычной зажигалкой. Горел он низким, но довольно ярким синим пламенем. Вскоре до меня донесся знакомый запах — мне в детстве случалось жечь серу. «Вы что-нибудь ощущаете? — спросил Роберт Карлович, — что-нибудь необычное?». Я понял, что речь идет не о запахе серы, его было бы сложно не ощутить, и отрицательно мотнул головой. На лице мрачного иллюзиониста отразилось легкое недоумение, и он на пару секунд задумался. Я отвел взгляд от его лица и начал осматриваться по сторонам. «А теперь внимание», — вдруг сказал Роберт Карлович. Он дождался, пока я снова посмотрю на него, и резко щелкнул ногтем по камертону. Звучал камертон, булькала, воняя, сера, я стоял возле стола, переводя взгляд с лица Роберта Карловича на лежащую на столе воблу и обратно. Так прошла пара минут. Затем, Роберт Карлович в полголоса, и как-то разочаровано, пробормотал, явно, обращаясь не ко мне: «Нас опередили». После чего, взглянул на меня и очень серьезно добавил: «Факир был пьян и фокус не удался. А жаль». Мне стало за него немного неловко. После этого он выключил горелку, закрыл плоской крышечкой смердящую плошку с серой и довольно быстро двинулся к следующему столу. Там он произвел несколько непонятных действий, и я догадался, что идет подготовка к новому фокусу.

— Начнем с пентаграммы, — задумчиво произнес Роберт Карлович, ни к кому не обращаясь.

Пять небольших разноцветных пирамидок, размером поменьше моего кулака, были передвинуты с края на центр стола и равномерно расставлены. В результате они образовали довольно правильный пятиугольник. Такая же операция была проведена и на соседнем столе. В центр обоих пятиугольников были помещены газовые горелки, с закрепленными над ними стеклянными колбами с широкими горлышками. В руках у упорного фокусника появилась небольшая, шарообразная стеклянная леечка, с очень длинным и тонким носиком, наполненная прозрачной жидкостью. Подчиняясь молчаливым указующим жестам Роберта Карловича, я взял у него из рук лейку, и начал один за другим наполнять оба сосуда, стоящих на горелках. И тут вдруг произошло то, о чем за последние годы я почти забыл. Сначала я просто ощутил очень сильный аромат и не сразу понял, что происходит. А потом до меня дошло — шалимар! То ли я от него отвык, то ли что-то изменилось, но показалось, что так сильно шалимар не благоухал еще никогда.

Сейчас самое время рассказать про «шалимар». Сначала расскажу, откуда взялось это странное слово. В детстве самым восхитительным ароматом, который я знал, был запах духов моей бабушки. Хрустальный флакон чудесной формы, почему-то на тонкой ножке, проживал на столике у трюмо в бабушкиной квартире. По назначению бабушка никогда флакон при мне не использовала. Это объяснялось тем, что флакон существовал в единственном экземпляре, и с ним была связана какая-то семейная история, которую я, к сожалению, уже в точности не помню. Кажется, флакон достался бабушке от её мамы и был единственным артефактом, оставшимся с «прежних» времен. Флакон, к слову сказать, был почти полным. Бабушка эти духи называла «Шалимар» и разрешала мне иногда их понюхать. Будучи уже вполне взрослым, я выяснил, что в двадцатых годах двадцатого века во Франции действительно стали выпускать духи под названием Shalimar.

Теперь расскажу про мой личный шалимар. Это вторая, после восприятия спиртного, особенность моего организма. Я сейчас хорошо помню, как когда-то в детстве, наверное, лет в пять-шесть, я этими шалимарами довольно сильно напугал родителей. Началось всё с того, что я пару раз спрашивал у мамы с папой, чем так хорошо пахнет, а они никакого запаха не ощущали. Запахи были разнообразные, но всегда приятные. Тогда-то это явление и было мною прозвано шалимаром. Поначалу родители не обращали особого внимания на мои шалимары, относя их на счет детских фантазий. Пожалуй, красочные подробности, с которыми я их описывал, их радовали — мальчик демонстрировал прекрасный словарный запас, впечатляющее ассоциативное мышление и замечательное воображение. Всё сильно изменилось, когда мама рассказала про шалимар своей приятельнице. Та была из медицинской семьи и, несмотря на то, что по образованию была инженером-конструктором, разбиралась в медицине куда лучше своих родителей и всех прочих медиков. Есть такая разновидность специалистов по врачебной науке. Подруга тут же объяснила маме, что всё это очень похоже на паросмию, обонятельные галлюцинации. А появляются эти галлюцинации, нужно сказать, вследствие поражения височных долей головного мозга и являются далеко не самым неприятным последствием такого поражения. Представляю, в каком ужасе были мои родители. Разумеется, меня начали водить к соответствующим врачам. Сначала в местную поликлинику, потом к каким-то известным докторам-профессорам. По счастью, никаких патологий у меня найдено не было, но до полного успокоения маме было очень далеко (что до отца, то он был убежден, что раз врачи ничего не нашли, значит ничего и нет). Увы, житейский опыт учит, что иногда болезни не обнаруживаются не только по причине их отсутствия. Поэтому, напуганная мама взяла с меня обещание, что если подобное будет повторяться, я тут же ей сообщу.

Шалимары проявлялись довольно регулярно, по нескольку раз в год. Став взрослее, я пытался связать их появление с какими-то объективными или субъективными факторами: тем, что я недавно съел, погодой, общим самочувствием и так далее. Я даже начал вести своего рода дневник, регистрируя обстоятельства появления и исчезновения очередного шалимара, особенности и силу его запаха. Как я уже говорил, все без исключения шалимары пахли приятно. Запахи могли быть очень разными и напоминать не только о цветах, но и о горячем асфальте, бензине, дымке костра, но, что интересно, никогда не вызывали пищевых ассоциаций.

Довольно скоро я обнаружил, что вдыхать воздух через нос, чтоб почувствовать шалимар совсем не нужно. Зажав нос пальцами, я продолжал ощущать запах. Завершиться шалимар мог по-разному. В некоторых случаях перед завершением аромат резко усиливался. Я бы сказал, что происходило некое подобие ароматического взрыва. Казалось, что благоухание распадается на составляющие, каждая из которых была, сама по себе, очень приятна. В течение мгновения я ощущал каждую из нот запаха. Они звучали одновременно, и не смешиваясь, чем-то напоминали звенящий музыкальный аккорд, и вдруг резко пропадали. Интересно, что прилагая лишь небольшие усилия, я мог отличать реальные запахи от фантомных шалимаров. Для этого даже не приходилось зажимать нос.

А некоторые шалимары завершались иначе. Они могли длиться довольно долго, иногда неделями. В таких случаях, я о них забывал, почти переставал чувствовать. Но в любой момент мог, вспомнив про шалимар, ощутить его аромат. Или не ощутить. Некоторые шалимары завершались тихонечко, без ароматического взрыва.

Выполняя обещание, данное маме, я несколько раз сообщал ей о шалимарах. В первое время после нашего посещения врачей, я это делал каждый раз, когда они проявлялись. Потом, сообразив, что за таким признанием неизбежно следует визит к доктору и мамины волнения, я стал сообщать только о тех случаях, когда аромат был особенно силен. К окончанию школы, я вовсе перестал тревожить маму шалимарами. Сказал, что больше ничего такого не происходит.

Пару лет назад, незадолго до знакомства с Робертом Карловичем, шалимар напомнил о себе по-новому. Ко мне обратился незнакомый человек, врач, который писал диссертацию, связанную с обонятельными галлюцинациями. Врач попросил разрешения ознакомиться с моими личными записями, в которых я когда-то регистрировал свои шалимары, пытаясь найти какую-то закономерность их появления. Я с легким сердцем подарил ему свои дневники — мне они абсолютно не были нужны, а возможность послужить науке, не особенно себя напрягая, меня порадовала.

Итак, представьте ситуацию. Я стою, замерев со стеклянной лейкой в вытянутых руках, и пытаюсь вспомнить, что именно мне напоминает аромат шалимара. Запах, определенно не цветочный, а какой-то, я бы сказал, технический, индустриальный. Знакомый и незнакомый одновременно. Не подумайте, что я впал в какое-то оцепенение. Точнее, впал, но вполне добровольно — в любой момент я мог бы из него выйти. И не сделал этого сразу, так как хотел вспомнить, что это за аромат. Собственно говоря, именно так я всегда и реагирую на шалимар. Вывел меня из этого состояния, прервав приятнейший процесс идентификации, озабоченный голос моего иллюзиониста:

— Андрей, что-то почувствовали?

— Шалимар, — машинально ответил я.

— Отлично! Зажгите горелку, любую, — предупреждая мой вопрос, скомандовал Роберт Карлович.

Что я и сделал, повернув краник горелки на ближайшем к себе столе и поднеся к ней свою зажигалку. Тут же произошел сильнейший ароматический взрыв. Загадочный производственный запах шалимара, оказалось, состоял из нескольких ароматов и вовсе не только технических. Отчетливо ощущались горькая душистость степных трав и тревожащий аромат неизвестных пряностей. Явственно слышались запахи нагретого работающего механизма и, почему-то, земли или глины. Ясно прослушивалось благоухание цветов — незнакомых и, определенно, экзотических. Еще я ощутил запах, похожий на уксусный, но и он доставлял наслаждение.

— Сколько запахов? — взволнованным и слегка прерывающимся голосом спросил Роберт Карлович.

— Пять, — сразу и не задумываясь, ответил я.

— Очень хорошо, просто прекрасно! — просиял Роберт Карлович.

Ароматический взрыв завершился, и все запахи исчезли. Я поставил леечку на стол и уставился на пламя горелки, наблюдая знакомую картину. Сначала на дне, а потом и на стенках колбы начали образовываться маленькие пузырьки. Вот они начали увеличиваться и отрываться, всплывая вверх. Прошло еще немного времени и жидкость в колбе, закипев, начала весело булькать.

— Андрей, — негромко позвал меня Роберт Карлович. — Посмотрите на другую горелку!

Я перевел взгляд на соседний стол. Вторая колба вела себя точно так же, как первая. В ней бурлила, кипя, бесцветная жидкость. Отличие было только в одном — пламени над горелкой не было, а прекращать кипение колба явно не собиралась.

— Выключите горелку, пожалуйста, — попросил Роберт Карлович.

Я дотянулся до горелки и повернул краник. Вода тут же перестала кипеть. Еще несколько крупных пузырей оторвались от дна колбы, и вода успокоилась. Я быстро повернулся ко второй горелке. Я уже догадывался, что там увижу. Действительно, вода во второй колбе не бурлила, а вела так, как и положено вести себя воде, под которой не горит огонь. Я приблизил ладонь к колбе и ощутил тепло нагретого стекла, после чего вопросительно взглянул на организатора этого представления. Роберт Карлович внимательно смотрел на меня и, очевидно, ждал вопросов.

— Что это за жидкость? — спросил я.

— Вода, обычная вода. Вода из-под крана.

— А в чем заключается фокус? — я постарался, чтобы мой голос звучал спокойно и умеренно заинтересованно. Честно говоря, я не испытывал уверенности, что был свидетелем именно фокуса. Мне начало казаться, что появление шалимара было не случайным. — Это как то связано с ароматами?

— Совершенно верно. Пойдемте, выпьем по чашечке кофе, и я вам постараюсь всё объяснить.

Я проследовал за Робертом Карловичем к двери, ведущей в большой зал, и вошел вслед за ним в туман. Через пару шагов туман рассеялся, и вдали я увидел круглый столик на том же месте, где мы его оставили. Подойдя ближе, я обнаружил, что на краях зеленой скатерти, свисающей почти до самого паркета, действительно есть бахрома и кисточки. Сильно пахло хорошим кофе. На столе стояли высокий белый кофейник, сахарница и пара чашек на блюдцах. Рядом с кофейником возвышалось многоэтажное блюдо, наполненное крохотными ни то печеньями, ни то пирожными, выглядевшими очень привлекательно. Мне показалось, что сквозь аромат кофе, я различаю запах заварного крема и шоколада. Все предметы были явно из одного сервиза. Мне всегда нравилась фарфоровая посуда без узоров. А эта была, вдобавок, матовой, без глазури. Кажется, такой материал называется бисквит.

Мы оба, молча, заняли свои стулья. Я бы не очень удивился, если б по щелчку пальцев, кофейник сам начал за нами ухаживать — всё вместе сильно напоминало сказку про аленький цветочек. Поскольку кофейник не проявил должной учтивости, кофе разлил сам хозяин. Он уже не вызывал ассоциаций с Черным Человеком или иллюзионистом. На ум приходил скорее аристократический чудаковатый хозяин древнего замка. Я, не произнеся ни одного слова, выпил две чашки кофе и съел с полдюжины маленьких пирожных. Всё-таки это были пирожные, а не печенья. Удивительно вкусные пирожные. Хотелось узнать, действительно ли мы пьем кофе-эспрессо, а если да, то почему он налит в кофейник. Очень меня также интересовало, правда ли, что материал сервиза называется бисквит. Еще, на языке вертелся вопрос о многоэтажном блюде — есть ли для него какое-то специальное название. Занимала меня также зеленая лампа — куда и зачем она подевалась со стола. Я попросил разрешения закурить и получил благосклонное согласие. Почему-то захотелось говорить о сортах табака и марках сигарет или на какую-нибудь другую интересную тему. Не желал я говорить лишь об одном — о том, что я наблюдал в лаборатории несколько минут назад. Уж не знаю почему, но мне было пришло в голову, что скоро меня ждут большие перемены и перемены опасные. Я ощущал, что перемены эти связаны с шалимаром, и меня это пугало. Я успел пожалеть, что вернулся в Москву, и тут Роберт Карлович, не дождавшись от меня вопросов, начал рассказывать о вещах абсолютно невероятных. Как легко догадаться, речь шла о секвенциях. Именно в тот день я впервые услышал это слово.

Глава V

Роберт Карлович рассказывает про алхимика. Откуда берутся секвенции? Вождь Тумба-Юмба и праведники. Траутман будет суперменом. Роберт Карлович улыбается. Траутман едет ночевать в своей квартире. Первые впечатления о квартире.

Свои объяснения Роберт Карлович начал с рассказа про алхимика, который с помощью рецепта из древнего манускрипта превратил кусочек свинца в золото. Алхимик поведал об этом герцогу — своему покровителю. Обрадованный герцог велел начать производство золота в промышленных количествах, но у ученого ничего не получилось. Рецепт сработал ровно один раз. После нескольких неудачных попыток герцог велел казнить несчастного алхимика.

Роберт Карлович объяснил, что древний документ содержал рецепт секвенции — определенной последовательности действий, вызывающих явление, которое нарушает известные законы природы. Такое чудесное явление принято называть мираклоидом. После возникновения мираклоида секвенция как бы засыпает на некоторое время. Той алхимической секвенции предстояло проспать шестьдесят три года. Эти годы носят название «периода безразличия». Большинство известных нам чудес, если они действительно имели место, являются последствием различных секвенций.

— А шалимар — это сигнал о том, что образовался мираклоид? — догадался я.

— О мираклоиде свидетельствует то, что вы называете ароматическим взрывом, — уточнил Роберт Карлович. — А шалимар начинает ощущаться после того, как происходит одно из событий, составляющих секвенцию.

— Предпоследнее событие? — предположил я.

— Не обязательно предпоследнее. Мы поговорим об этом попозже.