Помоги проекту - поделись книгой:
— А ты не знаешь.
Глупость какая-то. Почему не знаю?
Похоже на одну из его настольных игр.
— Не знаешь, и все тут. В этом и дело. Не веришь, что вообще на такое способен, но сделал.
Мне правила тоже не нравятся.
Сэм усаживается в кровати.
— С этого, думаю, и следует начать. Должен быть мотив. Если не узнаешь, зачем сделал, наверняка сделаешь снова.
По-прежнему пялюсь в потолок. Почему же я так устал?
— Как сложно быть хорошим человеком, когда точно знаешь, что ты плохой.
— Иногда я совершенно не понимаю, врешь ты или нет.
— А я никогда не вру. — Вот опять соврал.
Всю ночь не спал, поэтому утром торможу пострашному. Только холодный душ и спасает — после него хоть могу одежду нацепить и встретить Валерио. Он вроде выдохнул с облегчением: еще бы — я живой и к тому же никуда из комнаты не делся. С ним Филип. Темные волосы прилизаны, загорелый, в дорогущих черных очках отражается утренний свет, на запястье блестят золотые часы, зубы оскалены в белоснежной улыбке.
— Мистер Шарп, совет попечителей школы проконсультировался с юристами. Если вы хотите вернуться к занятиям — необходима справка от терапевта. Доктор должен подтвердить, что хождение во сне не повторится. Все ясно?
Уже было открываю рот, чтобы сказать: «Да, ясно», но брат, все еще улыбаясь, кладет мне на плечо затянутую в перчатку руку.
— Готов?
Отрицательно мотаю головой и киваю на комнату. Сумки не собраны, везде валяются учебники, кровать не застелена. Да уж, явился наконец, неплохо было бы поинтересоваться моим здоровьем. Все-таки чуть с крыши не упал. Явно же что-то не так.
— Помочь?
Интересно, заметил ли Валерио, какой у него голос напряженный? В нашей семье считают: нельзя показывать простачкам уязвимые места. А простачки — это все, кто не из нашей семьи.
— Да нет, порядок.
Достаю из шкафа холщовую сумку.
Филип поворачивается к коменданту:
— Спасибо большое, что позаботились о брате.
Валерио, похоже, дара речи лишился от удивления. «Позаботились» — не совсем точная формулировка: всего-то позвонил пожарным, чтобы меня с крыши сняли.
— Для нас это было таким…
— Самое главное, он не пострадал.
Я закатываю глаза и принимаюсь запихивать в сумку вещи: грязная одежда, айпод, учебники, домашние задания, маленькая стеклянная статуэтка кошки, флешка со всеми школьными работами. Слушать даже не буду, о чем они там треплются. Всего пара дней. За пару дней я справлюсь.
По дороге к машине Филип оборачивается ко мне:
— Что же ты ведешь себя как идиот?
Пожимаю плечами. Удалось ему все-таки меня зацепить.
— Я думал, что уже достаточно вырос.
Брат достает брелок с ключами и снимает «мерседес» с сигнализации. На пассажирском сиденье бардак — скидываю стаканчики из-под кофе на пол, прямо на смятые распечатки дорожной карты.
— Ты, надеюсь, хождение во сне имеешь в виду? Потому что вырос ты или не вырос, а идиотом так и остался.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Гоняю по тарелке брюссельскую капусту. Напротив, в детском креслице, плачет малолетний племянник, Маура дает ему какую-то холодную пластиковую штуку погрызть. У жены Филипа синяки под глазами. Всего двадцать один, а на вид старуха.
— Одеяла на диване в кабинете.
На пластиковой столешнице разбросаны бумажки, шкафы заляпаны жирными пятнами. Мне хочется сказать Мауре, чтобы не волновалась, что я сам все сделаю, у нее и так забот хватает. Но вместо этого говорю: «Спасибо».
Одеяла-то уже постелены. Лучше просто поблагодарить и не связываться с Филипом. И вообще лучше держать язык за зубами. В кухне, к примеру, жарко, почти дышать нечем, но я молчу. Прямо как на тех каникулах, когда духовку не выключали весь день, или как в тот раз, когда готовили индейку, а папа сидел за столом и курил сигариллы — длинные тонкие сигарки, от них еще пальцы делаются желтыми. Я их иногда покупаю и жгу в пепельнице, если тоскую по нему особенно сильно.
А вот сейчас скучаю по Уоллингфорду, по тому воображаемому парню, которым я так удачно прикидывался.
— Завтра приезжает дед. Хочет, чтоб ты помог ему с уборкой в старом доме. Говорит, для мамы — она же скоро выйдет.
— Не думаю, что ей такое понравится. Она вообще не любит, когда роются в ее вещах.
— Деду скажи, — вздыхает Филип.
— И я не хочу туда ехать.
Речь о большом старом доме, где я вырос. Он под самую крышу забит всякой всячиной. Родители каждое лето колесили по стране, мошенничая напропалую, и не пропускали ни одной распродажи ненужных домашних вещей. Мы обычно в это время жили у дедушки в Сосновой Пустоши. Когда умер отец, в доме скопилось столько хлама, что в комнатах, чтобы пройти, приходилось прокладывать туннели.
— Ну и не едь. — Может, хоть сейчас посмотрит в глаза? Но нет, уставился на воротник моей рубашки. — Мама в состоянии о себе позаботиться. Она такая. Вообще не уверен, что после освобождения она вернется на нашу свалку.
С самого суда Филип с мамой не в ладах. Брат — мастер физической силы, может кончиком мизинца сломать кому-нибудь ногу. Тогда мать принудила его надавить на свидетелей, и вряд ли он ее простил.
К тому же отдача получилась довольно болезненной.
Вздыхаю. А куда, спрашивается, мне еще деваться, если не к деду? Что-то сильно сомневаюсь, что Филип попросит остаться.
— Скажи, что я буду на него батрачить самое большее неделю, только пока в школу обратно не возьмут.
— Сам и скажи.
Маура складывает руки на груди. Без перчаток, так странно. Словно голая. Мать запрещала их дома носить. Говорила: в семье все должны друг другу доверять. Филип, наверное, того же мнения.
Маура — моя невестка, но не прямая родственница. Поэтому смотреть на ее голые руки очень непривычно. С усилием перевожу взгляд на худые ключицы.
— Пускай не заставляет тебя ехать в тот странный дом, — говорит она.
— Мы все там жили раньше, между прочим! — Филип достает пиво из холодильника. — И потом, я не заставляю.
Открывает бутылку, делает большой глоток и расстегивает ворот белой рубашки. На шее у брата целое ожерелье из длинных шрамов. Это его хозяин вырезал, а потом насыпал в раны золу. Символ того, что Филип как бы умер для прежней жизни. Теперь вокруг горла словно червяк обвился. У всех мелких криминальных сошек-мастеров такие. Как русская братва — те розы выкалывают на груди, или якудза, которые за каждый проведенный в тюрьме год зашивают под крайнюю плоть пениса по жемчужине. Шрамы у Филипа появились три года назад. Теперь все вздрагивают, когда он расстегивает рубашку. Я не вздрагиваю.
В тридцатые годы на Восточном побережье власть захватили шесть правящих семей мастеров. Нономура. Голдблюмы. Вольпе. Раисы. Бреннаны. Захаровы. Они и по сей день контролируют все, начиная с дешевых поддельных амулетов, которые в супермаркетах продают вместе с зажигалками, и предсказателей по гадальным картам таро из торговых центров (за двадцатку у них обычно можно купить небольшое проклятие) и заканчивая наемными громилами и убийцами. Этих не многие могут себе позволить, к тому же надо еще знать, кому именно платить. Моему брату, к примеру. Или дедушке, но он отошел от дел.
Маура отворачивается и мечтательно смотрит на засохший газон под окном.
— Слышите музыку? Там, на улице.
Филип бросает мне быстрый предостерегающий взгляд.
— Кассель не прочь пожить в старом доме. Маура, нет никакой музыки. Нет, и все тут. Слышишь?
Она убирает тарелки и тихонько мурлычет себе под нос.
— Ты в порядке? — спрашиваю я ее.
— В порядке. Просто утомилась. Она очень устает, — отвечает вместо жены Филип.
— Ну, пошел домашку делать.
Никто не возражает, и я отправляюсь наверх, в кабинет. Диван застелен, сбоку лежат одеяла, как и обещала Маура. Белье свежее и пахнет порошком. Пару раз поворачиваюсь в кожаном кресле и включаю компьютер.
Загорается монитор. На рабочем столе в беспорядке разбросаны папки. Загружаю почту. А там письмо от Одри.
Жму на ссылку так быстро, что открывается сразу два окна.
«Волнуюсь за тебя».
И все. Даже не подписалась.
С Одри мы познакомились в начале девятого класса. В обед она обычно сидела со стаканом кофе на бетонной ограде около парковки и читала что-нибудь из Танит Ли[1], такие старые книжки в бумажных обложках. Например, «Не хватайся за солнце». Эту я тоже читал — у Лилы в свое время одалживал. И сказал тогда Одри, что «Сабелла» лучше.
— Потому что ты романтик. С парнями всегда так. Нет, правда. А девчонки — прагматики.
— Ну нет.
Уже потом, когда мы начали встречаться, мне временами казалось, что она права.
Ответ сочиняю почти двадцать минут: «Эту неделю дома. Телик буду сутками смотреть».
На вид вроде вполне безобидно, хотя сочинять пришлось долго.
Наконец отсылаю с тяжелым вздохом. Глупо, как же все глупо.
Кроме обычного спама в ящике куча писем со ссылками: кто-то уже вывесил в YouTube видеофайлы со мной на верхушке Смит-холла. И пара сообщений от учителей с домашним заданием на неделю. Ну и ладно, значит, не собираются выгонять из школы окончательно, несмотря на безобразие на крыше. Надо бы завершить вчерашнюю работу, но сперва займусь другими делами. Необходимо убедить уиллингфордовское начальство в собственной благонадежности. Google выдает список терапевтов — специалистов по сну. Два адреса как раз в часе езды отсюда. Распечатываю данные и сохраняю картинки с логотипами контор на флешке. Неплохо для начала. Ясное дело: ни один врач не подпишет нужную мне справку — зачем рисковать репутацией? Но можно ведь и по-другому все обстряпать.
Чувствую себя в ударе. Попробуем-ка заодно натянуть нос деду. Звоню Баррону на мобильник. Тот отвечает после второго гудка запыхавшимся голосом.
— Занят?
— Для братца — любителя крыш найду минутку. В чем там у тебя дело?
— Увидел странный сон, а потом проснулся на крыше. Ерунда полная, но теперь придется торчать у Филипа, пока до директрисы не дойдет, что я вменяемый.
Вздыхаю. В детстве мы с Барроном не ладили, а теперь из всех родственников я только с ним и могу нормально поговорить.
— Филип на тебя наезжает?
— Скажем так: если зависну здесь подольше — действительно руки на себя наложу.
— Главное, ты в порядке.
Тон у него, конечно, покровительственный, но все равно приятно.
— А можно к тебе?
Баррон изучает юриспруденцию в Принстоне. Смешно, если вдуматься, — ведь он неисправимый лгун. Постоянно забывает, что именно тебе наврал, но свято верит в свои слова. Так что иногда и сам начинаешь сомневаться. В суде наверняка сразу начнет выдумывать какие-нибудь немыслимые байки про клиента.
— Надо соседку по комнате спросить. Она встречается с послом, все время в Нью-Йорк ездит на представительской машине. Не знаю, согласится ли.
Типичное вранье.
— Если она все время в отъезде, может, и ничего. Я поищу, куда голову приткнуть. На автобусной остановке переночую на крайняк.
Явно перебор.
— А почему у Филипа не хочешь пожить?
— Он сдал меня деду, а тот хочет разгрести бардак в старом доме. Филип прямо не сказал, но ему явно не терпится меня сплавить.
— Глупости. Не будь параноиком.
Вот Баррона он бы охотно пригласил.
В семь лет я вечно увивался за тринадцатилетним Филипом, играл в супергероев. Брат вроде как был Бэтменом, а я Робином или еще кем-нибудь второстепенным. Мне нравилось воображать, что он меня спасет из беды. Например, старая песочница превращалась в гигантские песочные часы, и меня могло засыпать насмерть, а в дырявом детском бассейне подстерегали акулы. Я всегда звал Филипа на помощь, но в конце концов вместо него являлся десятилетний Баррон.
Вот он-то точно дружил с Филипом. Уже тогда доделывал то, на что у брата времени не хватало.
Например, со мной возился. Почти все детство я страшно завидовал Баррону и хотел очутиться на его месте. Злился.
Поделиться книгой: