Помоги проекту - поделись книгой:
Ужасно смущена и обескуражена была одна тетя Зина. Собственный благородный порыв казался ей теперь бесследно лопнувшим мыльным пузырем. Она потеряла равновесие, как человек, который поднял ногу, чтобы стать на лестничную ступеньку, и промахнулся. Опасаясь каких-либо выпадов, упреков и напоминаний о её бурной защите Димкиной любви, Зина напустила на себя ещё большую строгость. Но даже Устюгов, щадя то ли её, то ли Варю, никаких выпадов не делал.
А Димка чувствовал себя, как воробей, который в знойный день нашел лужицу воды, всласть накупался, очищаясь от всякой скверны, встряхнулся и, весело вереща, взвился в сияющую голубизну свободы.
Когда всё вошло в привычную норму, Шевелев сказал сыну:
— Не надоело околачиваться? Учиться ты собираешься или нет?
— Зачем?
— То есть как зачем? Чтобы иметь настоящую специальность.
— Специальность у меня есть, я работаю и зарабатываю неплохо.
— Это мазюканье твое — специальность?
— Чем она хуже других? За это платят деньги, значит, делать нужно. Само собой не сделается, должен делать кто-то. Вот — делаю я. Что тут позорного? Не буду академиком или лауреатом? Ты тоже не стал. И дядя Матвей тоже. И еще миллионы людей не стали и не станут. И никто от этого не умирает. Каждый делает свое дело.
— А образование?
— Образованным можно стать без вуза.
— Но ведь ты хотел в Художественный — это же тебе по специальности. Или тебя уже нечему учить, ты до всего дошел самоучкой?
— А до чего я должен дойти? Ну, кончают Художественный, получают дипломы, потом начинают малевать подобие цветных фотографий — портреты, заводы, трактора… Да я все эти гектары унавоженного красками холста отдам за один триптих Босха…
— И ты не прогадаешь, — сказал Устюгов. — За работу художника пятнадцатого века, несомненно, заплатят дороже… Итак, ты видел картины Иеронима Босха? Прекрасно! А мне вот как-то не удалось побывать в Мадриде и в Нидерландах, поэтому я видел не картины, а только репродукции. — Димка покраснел. — И к стыду своему, многого не понял. Поелику ты такой ценитель Босха, ты наверняка сможешь мне объяснить. Вот, скажем, внизу правой створки триптиха «Воз сена» изображено некое подобие игральной карты, только наоборот: на обычных картах погрудные изображения валета, короля и дамы соединяются с такими же погрудными, только головами в разные стороны. У Босха соединены, так сказать, поножья — две пары ног, обращенные в разные стороны, но ни животов, ни голов нет. А на правой створке «Садов земных наслаждений» изображены два гигантских уха, прижатых друг к другу, между ними, как пушка на лафете, торчит не то кинжал, не то столь же гигантский кухонный нож. Под этим монструозным сооружением копошатся крохотные людишки. Так что означают эти странные фигуры?
Димка несколько смешался:
— Ну, у Босха много всяких аллегорий, символики… Не всё можно буквально расшифровать. И не нужно! У живописи свой язык, не всё можно и нужно объяснить словами. И я говорю не о частностях, а вообще…
— А! Ну, если вообще, то, конечно…
Вообще Димка проявлял всё большую разносторонность интересов и познаний. Относились они главным образом к сферам загадочным и таинственным. Он раздобыл сборник вырезок из «Вестника иностранной литературы» начала века с переводами заметок Фламмариона и с упоением рассказывал о чудесах телепатии, сбывшихся пророчествах и общении с обитателями потустороннего мира. Он даже предложил устроить дома спиритический сеанс, чтобы вызвать дух какого-нибудь великою человека, писателя например. Быть может, ему удалось бы уговорить мать и даже тетю Зину, которую, несмотря на весь её рационализм, явно соблазняла возможность запросто побеседовать с Толстым или Достоевским, но всё дело испортил Устюгов.
— Имейте в виду, — сказал он, — что сеанс нельзя проводить в смешанном обществе, так как загробные духи — ужасные сквернословы. Мой опыт по этой части весьма печален — он погубил мою первую любовь.
— Как? — улыбнулась Варя.
— Будучи отроком годов десяти, я был влюблен в свою сверстницу и соседку Зою. Она казалась мне воплощением красоты и всех совершенств. Моя любовь была нежной и трепетной, как язычок пламени трехкопеечной церковной свечки. Об общении с загробными персонажами я не помышлял и вообще не имел понятия, мне вполне было достаточно общества ненаглядной Зои. Но моя старшая сестра вдруг заделалась спириткой и вместе со своим поклонником устроила спиритический сеанс. А чтобы увеличить магнетическую силу, излучаемую человеческими пальцами, за стол посадили и нас с Зоей. Все было сделано надлежащим образом. На столе лежал лист бумаги с начертанными по кругу буквами алфавита, а на блюдце нарисована стрелка, чтобы она могла указывать нужные буквы. Мы долго ждали, потели от напряжения и охватившего всех волнения. И вдруг — блюдце дрогнуло и поползло по бумаге! Тогда сестра громко и торжественно провозгласила: «Пушкин! Пушкин! Мы вызываем тебя… Ты здесь?» Странным образом, с загробными духами все почему-то фамильярничают и обращаются к ним на «ты»… Блюдце немножко поелозило по бумаге, потом уперлось стрелкой в буквы «д» и «а», что, несомненно, означало «да». «Пушкин, — громко сказала сестра, — скажи нам, что нас ждет?» Блюдце дрогнуло, потом задвигалось быстро и уверенно, а мы, затаив дыхание, следили за стрелкой. «Идите в…» — указало блюдце, а далее последовал адрес, настолько неудобосказуемый в дамском обществе, что я не решаюсь его повторить… Ну что ж, срам и скандал. Все с пылающими щеками, а девочки со слезами на глазах разбежались. Подозревать в хулиганстве девочек или себя я не мог, поклонник сестры тоже явно не был виноват, так как на самом деле был влюблен в неё и не мог желать разрыва, который, конечно, произошел. Стало быть, сделал это действительно Пушкин. И его легко понять. Сколько тысяч юных губошлепов или великовозрастных недоумков пристают к нему с идиотскими вопросами и требуют ответов! Так и ангела можно довести… А я получил первый урок скромности — не лезть к великим людям со своими ничтожными интересами и делишками. И дорого заплатил за этот урок — утратой своей первой любви. Скандальное происшествие создало между мной и Зоей некоторую отчужденность, а в силу этой отчужденности я заметил, что Зоя всегда ходит с открытым ртом и говорит насморочным голосом, так как в носу у неё полипы, и вообще, что она не так божественно красива, как мне казалось…
Димка хохотал громче всех, о спиритических сеансах больше не заикался, но и дальше обрушивал на домашних всё новые и новые сенсации. То это были летающие тарелки, то даже их обитатели — зелененькие инопланетяне, где-то высадившиеся на Землю. В доказательство он приносил слепые, затертые перепечатки сообщений о том, что будто американские астронавты наблюдали, как несколько таких тарелок полпути до Луны сопровождали «Аполло», а на Луне увидели целую армаду космических кораблей. Потом его бросило в таинства йогов, он рассуждал о хатха-йоге, раджа-йоге, джанака-йоге и медитации. Однако по живости характера сам Димка в медитацию не погружался, воздерживаться от пищи не пробовал и стоять на голове не пытался. Потом он услышал о чудесах телекинеза Урии Геллера, который одним взглядом останавливал часы, сгибал и даже ломал вилки и ложки. Он собирал где мог сведения о филиппинских магах, которые делают полостные операции без хирургических инструментов, руками вырывают опухоли, а потом тут же, по-особому двигая пальцами, бесследно заживляют вскрытую полость. Или, наконец, погружался в фантастические загадки Бермудского треугольника, где бесследно исчезают огромные суда и целые эскадрильи самолетов, с кораблей необъяснимо пропадают пассажиры и команды, хотя суда пребывают в полном порядке, или самолеты проваливаются в какое-то четвертое измерение, а потом появляются оттуда как ни в чем не бывало…
Переменный ветер слухов и моды мотал его из стороны в сторону, как хорошо смазанный флюгер. Варя слушала сына с большим интересом. Ей нравилось, что он так начитан и жаден на всё новое в науке, пусть пока оно и не стало наукой. Тетя Зина относилась к Димкиным разглагольствованиям с настороженным любопытством. Шевелев считал всё бреднями, но почти не спорил, считая, что со временем эта блажь осыплется с него, как шелуха. Только если при том случался Устюгов, вспыхивали горячие споры. В сущности, спорил не Устюгов, а сам Димка. Устюгов несколькими ироничными, а то и язвительными репликами протыкал ярко разрисованный пузырь очередной сенсации, и тот опадал бесформенной тряпкой. Димка яростно бросался в бой, но ему оставалось только кричать, так как вместо аргументов и доказательств у него были лишь азарт и эмоции. Однако Димка никогда не злился, не обижался и оставался, как и прежде, веселым и добрым малым.
Длинные волосы Димка отрастил, как только окончил школу, теперь, несмотря на ворчание отца, отрастил усы и бороду. Устюгов больше месяца был в командировке и, придя к Шевелевым, изумленно остановился на пороге.
— О! — сказал он. — Глядя на тебя, мне хочется молитвенно сложить руки и воскликнуть: «Учитель! Озари меня светом своей мудрости и скажи, как надо жить…» Ещё немного, и ты станешь похож на Рабиндраната Тагора, которого в тридцатом году я мельком видел в Москве. Для окончательного сходства тебе остается только поседеть.
— В отличие от Тагора, — сказал Шевелев, — у него волос долгий, да ум короткий.
— Дорогой мой, — сказал Устюгов, — никакой зависимости между волосатостью и умственными способностями не существует. Ты сам без труда назовешь множество людей, которые при исключительном многоволосье отличались вместе с тем выдающимися умственными и прочими способностями, а некоторые были даже гениями, например Леонардо да Винчи или Лев Толстой. Волосатость или отсутствие её — вопрос моды. Воевать с модой глупо и бесполезно. Так что не мешай своему отпрыску растить дремучую бороду. Лишь бы он не остался дремучим во всём прочем…
Димка не остался дремучим. Варя видела, что круг его интересов очень широк и расширяется всё более. Иногда к нему приходили такие же бородатые или усатые друзья, у них немедленно загорались споры об искусстве и литературе. С завидной легкостью они пинали друг друга всякими «измами» и гвоздили именами великих художников слова и кисти. В свое время Варя читала классиков, видела некоторые картины прославленных художников, но эти молодые люди называли всё новых и новых гениев, всевозможные «измы» были ей непонятны, и она чувствовала себя ужасно отсталой и радовалась тому, что у Димы такие образованные друзья, а он ни в чём им не уступает. При этом Димка не был бездельником. Правда, Варя никогда не могла с уверенностью сказать, где именно он сейчас работает, и не потому, что Димка это скрывал, просто он часто переходил с места на место, работал в каких-то артелях, товариществах, в реставрационной группе, в мастерских Худфонда и что-то такое делал для молодежных газет. Как бы там ни было, зарабатывал он раза в полтора, а то и в два больше, чем отец.
После того как Димкина любовь, за которую тетя Зина так пылко вступилась, скоропостижно иссякла и закончилась банальным разводом, она очень осторожно высказывалась о Димке и его делах. Кое-что ей определенно нравилось. Димка не стал, подобно Борису, ни ловкачом, ни стяжателем. Он даже с презрением относился к стяжательству, был равнодушен к вещам, к собственной карьере и положению. Единственное, с чем тетя Зина не могла примириться, было полное Димкино пренебрежение к общественной работе, к которой сама тетя Зина с юных лет относилась благоговейно.
— Ну, хорошо, — говорила она, — ты не хочешь учиться, и очень жаль, но это твоё дело. Ты не хочешь приобрести юридически, так сказать, законную профессию. Но ты работаешь — стало быть, не тунеядец, а никакой труд не зазорен. Но каково твое общественное лицо?
— А какое мне ещё нужно лицо?
— Человек, живущий в обществе, не может быть антиобщественником!
— Из чего следует, что я «анти»?
— Ты не принимаешь никакого участия в общественной работе!
— А что это такое, тетя Зина? Аплодировать и голосовать на собраниях? Вы привыкли, чтобы все объясняли друг другу, что они должны делать. Все без конца и объясняют, только от этого ничего не меняется. И мы этим сыты по горло. Человек, живущий в обществе, должен работать, чтобы приносить обществу пользу. Работать! А не болтать о необходимости работы. Я работаю — вот это и есть моё общественное лицо. Большое или маленькое, красивое или некрасивое, какое уж есть. А вот если я стану паразитом, бездельником — тогда объявляйте меня тунеядцем и бросайте в меня камни…
Сбить Димку с этой позиции тете Зине не удалось, и она отступилась.
На следующий год после развода Димка сообщил, что он с группой товарищей едет в Крым. Стыдно сказать, он до сих пор не бывал ни в Крыму, ни на Кавказе. Нет, не в санаторий. Что за удовольствие торчать на одном месте? Они решили отправиться дикарями и пешком обойти весь ЮБК — Южный берег Крыма. Ребята молодые, здоровые, ничего им не сделается. Зато всё увидят. Где захотят — остановятся, надоест — пойдут дальше.
— Но что вы будете есть? — встревожилась Варя. — Там летом столько курортников…
— Не тревожьтесь, Варенька, — сказал Устюгов. — Весь Крым утыкан кафе, столовыми и забегаловками. Ваш муж может подтвердить.
Варя посмотрела на мужа, Шевелев кивнул.
— Ну вот, вы можете спать спокойно — они не похудеют. Конечно, раз вы впервые едете в Крым, вас привлечет экзотика Южного берега. Но потом, я надеюсь, вы узнаете и оцените прелесть не курортного пятачка, а суровую и печальную красоту его заброшенных углов — Чуфут- и Мангуп-кале, почти библейскую отрешенность пустынных, выжженных холмов Восточного Крыма… Ну, понимание этого придет потом, с возрастом. Если, конечно, придет…
Димка купил спальный мешок, большой рюкзак, набил его и уехал. Предложение Вари проводить его он мягко, но решительно отклонил. Варя поняла, что он не хочет перед товарищами выглядеть маленьким мальчиком, которого провожает заботливая мамочка.
Вопреки предсказаниям Устюгова, вернулся Димка похудевший, но такой загорелый, веселый и счастливый, что даже Варя не придала этому значения. Захлебываясь, перескакивая с одного на другое, он вывалил на близких распиравший его восторг, причем самыми радостными оказывались воспоминания не о красотах, а о переделках, в какие они попадали, — о том, как к вечеру взобрались на Ай-Петри, остались там ночевать и всю ночь дрожали от ледяного ветра, когда внизу, у подножия горы, стояла удушливая жара, как за скалой Парус сверзились вместе с рюкзаками в воду и несколько часов ходили в чем мать родила, пока сохли разложенные на камнях шмотки… Историй оказалось множество, все они были если не смешны, то забавны, и Варя любовалась сыном, который, несмотря на свою долговязость и уже окладистую бороду, выглядел напроказившим мальчишкой.
Отшумев, Димка сказал, что хотел бы познакомить их с одной девушкой: не будут ли они возражать, если в воскресенье он приведет её к обеду.
— Она тебе нравится? — спросила Варя.
— Да, конечно. Иначе зачем бы я её сюда вел? Возражений нет? Только, тетя Зина, приходите обязательно тоже. И вы, дядя Матвей.
— Так это что, смотрины? Может, тогда позвать и Бориса с Алиной? — спросила Варя.
Димка на секунду задумался:
— Обойдемся без них. Очень нужно, чтобы они тут выпендривались… Я хочу, чтобы всё было просто, по-свойски.
Несмотря на декларацию сделать всё просто, Димка с утра объездил несколько магазинов кулинарии и приволок торбу со всякими закусками, пирожными и двумя бутылками шампанского. В целлофановом пакете был ворох цветов.
— Почему ты не предупредил, что хочешь устроить парадный обед? — сказала Варя. — Мы бы с тетей Зиной всё приготовили.
— Хватит казенных харчей, — сказал Димка. — Очень нужно, чтобы ты с больным сердцем целый день стояла над плитой и падала от усталости.
Потом Димка уехал. В назначенное время он втолкнул в комнату девушку, встал за нею и положил ей руки на плечи.
— Вот знакомьтесь. Это — Лена.
Маленькая, худенькая Лена не доставала Димке до плеча и рядом с ним казалась девочкой-подростком. На висках и под глазами у неё от волнения проступили бисеринки пота. Она хотела сделать не то общий поклон, не то книксен, но не умела этого, и ни то, ни другое не получилось. Даже сквозь густой загар стало видно, как она покраснела.
— Как не стыдно! — сказала Варя. — Что ты в самом деле выставку устраиваешь!
Она оттолкнула Димкины руки, обняла Лену за плечи.
— Идите сюда, Леночка, садитесь. Я — мама, это — Михаил Иванович, папа, тетя Зина и наш друг…
— Матвей Григорьевич, — сказала уже слегка оправившаяся Лена. — Я знаю, мне Дима про всех рассказывал.
— Вот и прекрасно! Перестаньте смущаться и робеть. Никто вас здесь не обидит.
Лена перестала смущаться и оказалась милой и скромной девушкой. Она была такой маленькой, что всем хотелось называть её девочкой. Она была девочкой — большеглазой, немножко большеротой и толстогубой, но, несмотря на это, миловидной. Держалась она очень просто, не старалась произвести хорошее впечатление и, может быть, благодаря этому такое впечатление произвела. Димка сообщил, что Лена журналистка, работает в молодежной газете, но Лена сказала, что, хотя она и закончила журналистский факультет, но журналисткой не стала, в газету ничего не пишет, а работает в отделе писем, И ей очень нравится. Писем много, несколько десятков в день. Конечно, бывает, пишут всякую ерунду, особенно много стихов, но на них отвечает отдел литературы. Вообще большинство писем расходится по отделам, а она занимается письмами, в которых всякие жалобы, просьбы дать советы по разным делам…
— И вы всем даёте советы? — спросил Устюгов, и Димка опасливо посмотрел на него.
— Ой, что вы! Разве я могу? Я запрашиваю специалистов, всякие учреждения. Наверно, не всегда, но кому-то это помогает — потом некоторые пишут, благодарят. И я очень рада. Не тому, что благодарят, хотя это тоже приятно, а что не зря корпела и кому-то помогла.
Перед началом обеда Димка разлил шампанское в разномастные бокалы.
— Предлагаю выпить за знакомство, — сказал оп.
— Тогда уж за приятное знакомство, — уточнила Варя, и Лена, теперь уже польщено, покраснела.
Сама она говорила мало, но с готовностью отвечала, если спрашивали, с интересом слушала, что говорили другие и особенно когда говорил Дима. Она переводила взгляд с собеседника на собеседника, но долее всего он задерживался тоже на Диме. Когда обед окончился, Лена так естественно и непринужденно начала собирать посуду, словно была у себя дома, и Варя не стала возражать. Женщины ушли на кухню. Димка попытался было туда проникнуть, но был изгнан. Устюгов расспрашивал, где Димка и его товарищи были и что видели. Сам Устюгов в молодости исходил весь Крымский полуостров. Оказалось, что Димка и его товарищи многое упустили, не зная, чем примечательны эти места. Женщины вернулись в комнату, и по лицам их было видно, что возникшие сразу взаимная симпатия и расположенность не ослабли, а укрепились.
— Я уже, наверно, пойду, — сказала Лена. — Вам надо отдохнуть…
— Подожди! — спохватился Димка. — Я же забыл про вторую бутылку! — Он метнулся на кухню и вернулся с полными бокалами шампанского. — Предлагаю тост за счастье, — сказал он и оглянулся на Лену.
— Стоп! — сказал Устюгов. — Не годится. Не будем говорить о дамах, но мы с Михаилом — никуда не денешься! — едем не на ярмарку, а с ярмарки. И рассчитывать на какое-то особливое счастье нам не приходится. Как правило, счастье старых локализуется уже только в счастье юных. Вот я и предлагаю — за счастье молодых!
Димка и Лена просияли и зазвенели бокалами.
Они ушли. Зинаида Ивановна сказала, что, по её мнению, Лена очень приятная девушка, скромна и вообще хорошо держится. Лично ей нравится, что Лена ходит без всякого грима и даже не красит губы. А Варя сообщила, что Лена сирота, два года назад потеряла мать. Должно быть, ей живется не очень легко, но она не жалуется, и вообще, кажется, у неё легкий характер. Ей, Варе, всегда нравятся люди, которые ничего не требуют от окружающих, даже сочувствия. В это время вернулся Димка.
— Ты не пошел её проводить? — удивилась Варя.
— Зачем? Не ночь ведь, что она, маленькая, сама не доберется? Вы лучше скажите: как она вам? — и Димка обвел всех взглядом.
— Ты не дал нам времени всласть посплетничать и обсудить качества твоей избранницы, — сказал Устюгов. — Но твоя мать и тетка уже высказались за. У меня возражений тоже нет — славная птаха. Слово за твоим родителем.
— Если бы ты не был шалопаем, не кидался в загс с кем попало, то женился бы не на той курице, а на Лене.
— Уже! — осклабился Димка.
— Что уже?
— Мы уже муж и жена.
— То есть как, без загса? — сверкнула очками Зина.
— Тетя Зина, ну какое это имеет значение? Не беспокойся, оформим брак по всем правилам.
— А свадьба?
— Так вот она и была сейчас, наша свадьба! А что, разве плохо я придумал? Или, может, надо было по-Борькиному — показуху на весь город? По-купецки. Расступись народ — дерьмо плывет…
— Дима! — строго сказала Варя.
— Ну, мамочка, ну ведь на самом деле так! Вы же сами тогда ушли, тошно стало… А мы с Ленкой решили — или вот так, или никак. Ей тоже противны эти мещанские показухи. Счастье ведь не в том, сколько сожрали или вылакали на свадьбе…
— Ну что ж, — сказал Шевелев, — я рад, что ты хоть иногда способен на разумные поступки.
— Но почему ты заранее не сказал, не предупредил? — спросила Варя.
— А вдруг бы она вам не понравилась? Одно дело, когда девушка просто приходит в гости, и совсем другое, когда «здрасьте, я ваша невестка…». Вот мы и решили устроить сюрприз…
— Положим, не такой уж это сюрприз, — сказал Устюгов.
— Так это для вас… А как вы догадались?
— Милый мой, погляди на себя в зеркало… Впрочем, сейчас ты и там увидишь не себя, а Лену. На ваших сияющих мордасах всё было написано аршинными буквами.
— Я всё-таки не понимаю, — сказала тетя Зина, — жениться вот так, с бухты-барахты…
— Совсем не с бухты-барахты! Мы уже год знакомы. Сначала встречались редко, случайно. Потом чаще, ну и… Ну, в общем, поняли, что любим друг друга. Тогда мы решили проверить себя и поехали в Крым…
— Выходит, Лена была теми «ребятами», о которых ты врал?
— Ну, конечно, мамочка. Ну что было бы, если б я тебе сказал правду? Ты бы ужасно расстроилась, огорчилась. Стала бы меня отговаривать и уговаривать, а то и всем семейством начали бы… Ну и что? Была бы у тебя жизнь отравлена, и у нас всё испорчено. А так мы проделали великолепное свадебное путешествие и вернулись мужем и женой…
— Свадебное путешествие до свадьбы… — хмыкнул Устюгов. — Ты совершил открытие в матримониальном деле. До сих пор только ученые и техники, когда они знают, чего хотят, но не знают, как этого добиться, действовали методом проб и ошибок, то есть наобум и наугад. Ты применил эту методу в брачном деле… А если бы ошибся?
— Но вы же видели, что я не ошибся! И я знал, что не ошибусь. Это совсем не то, что было с Соней. Это — на всю жизнь!
— Дай бог! — сказала Варя. — Где же вы будете жить?
— У неё. Зачем мы будем вас стеснять, если у неё отдельная квартира?.. Так что, грома и молнии не будет? Тогда я позову Ленку.
— Она же уехала!
Поделиться книгой: