Созвездие Большого Пса

— Да, конечно, — сказал я и извлек из нагрудного кармана пиджака свою "краснокожую книжицу".

— Та-ак, — растянул он, пролистав мой паспорт, будто бы скучный технический журнал.

Затем отложил его в сторону и вперил в меня свои маленькие глаза-пуговички. Они были мутными. Тот самый случай, когда трудно что либо прочесть по глазам.

— Итак, Владислав Негин, я вас оформляю, паспорт пока побудет у меня… Меня зовут Борис Владимирович, я — секретарь юго-западного офиса.

— Вот как, — заметил я. — Но я, собственно, так и не понял, чем я буду заниматься?

— Ну, сопровождение специфического товара, оформление накладных, — неопределенно сообщил этот хмырь с залысиной.

— Ясно, экспедитором… А что за товар? — скромно поинтересовался я.

— Продукция фирмы. Да вы сами увидите сегодня. Смена начинается в восемь вечера. Так что к восьми и приступайте, — и он мило улыбнулся.

Так сразу? Я не думал, что начинать надо будет уже сегодня. Однако я не стал спорить. И не стал заикаться о трудовом договоре. Черт с ними. Приду к восьми и узнаю. Не понравится — сразу же свалю. И паспорт у этого клыкастого заберу. Может, Сережа Толстоногов решил мне криминал какой-нибудь впарить? Только этого не хватало!

— В восемь вечера у входа вас будут ждать два напарника. Всего хорошего, — добавил Борис Владимирович и снова уставился в бумаги, всем своим видом давая понять, что аудиенция закончена.

Я удалился. Вышел на улицу и посмотрел на часы. Половина третьего. Впереди еще уйма времени. Однако домой пилить на другой конец города: час на метро, затем полчаса на автобусе, и столько же обратно. Стоит ли? Я решил, что нет, и поплелся по переулку в поисках ближайшей сходной забегаловки. Ибо пара рюмочек водки таки не помешает, подумал я. Ведь меня уже приняли.

Вскоре я обнаружил милую летнюю кафешку в тени небольшого скверика, наполовину заполненную посетителями.

Я взял бутылку пива, съел горячий гамбургер, затем выпил рюмку водки, снова съел разогретый гамбургер, еще раз выпил рюмку водки и потом уже просто сидел, наблюдая, как милые жители старой части города ходят туда-сюда по своим делам. И наслаждаясь замечательным солнечным деньком. Так я провел больше часа. Затем я погулял по окрестностям. Время, сдобренное небольшой дозой спиртного, стало лететь заметно быстрее. Наткнувшись неожиданно на малоизвестный мне доселе кинотеатр, я решил сходить в кино, тем более что до сеанса оставалось как раз минут десять. Вооружившись пивом про запас, я купил билет. Фильм оказался обычной голливудской дребеденью. Впрочем, под пиво он пошел на ура.

По окончании сеанса я решил продолжить прогулку и изучить местные окрестности. В конце концов, я набрел на новую кафешку такого же типа и посидел еще там. Не буду перечислять, что я еще выпил и съел, скажу только, что мне стало еще лучше.

Наконец, заветный час приблизился. Слегка волнуясь, я вернулся к бледно-зеленому дому. У входа действительно торчали два типа. Один, долговязый, стройный, с лицом, имеющим постоянное выражение легкости бытия. Он был в клетчатой рубашке и каких-то мутных матерчатых брюках. Второй — не в пример ему невысокий, приблизительно с меня ростом, в джинсах и футболке, тоже со странноватым выражением лица. Он был мускулистый, и было в его облике что-то от коня, что-то конское.

— Ты новенький? — равнодушно спросил длинный. Мне даже показалось, что он пребывает в некой прострации. При этом оба посмотрели вроде и на меня, но скорее, как-то сквозь меня.

— Похоже на то, — медленно выговорил я.

— Как зовут? — так же равнодушно спросил второй, короткий.

— Влад, — я протянул руку.

Он ее пожал. Некрепко. И рука у него была холодная, будто у покойника. Длинный тоже пожал, но у него рука была нормальная.

— Петр, — представился долговязый, но мне уже было наплевать. Про себя я прикрепил к нему прозвище Каланча.

— Паша, — безучастно произнес второй.

После чего Каланча прислонился к стене и уставился куда-то в сторону, а Павел, забравшись на крыльцо, присел на корточки, уткнулся глазами в грязные расслоившиеся доски. Я постоял около них в растерянности.

— Чего мы ждем? — не вытерпев, спросил я все равно у кого.

— Машину, — легко произнес Каланча, как произносят нечто само собой разумеющееся. При этом он даже не взглянул на меня.

— Ясно, — промямлил я.

Ну что ж, машину, так машину, посмотрим, что будет дальше. И я вновь всецело отдался во власть обстоятельствам. Мысль о том, что у меня всегда будет возможность уйти, не покидала меня, как негаснущий маяк в ночи.

Минут пять прошло в неудобном молчании. Наконец, я снова не выдержал и спросил у обоих:

— Вы давно тут работаете?

— Да уж недели две, — зевнув, сообщил Павел и впервые поглядел на меня оживившимся, заинтересованным взглядом, будто бы только что меня заметил.

— Ясно, — опять сказал я.

После маленькой паузы я попытался вытянуть его на разговор.

— И что мы будем делать, когда придет машина?

Каланча посмотрел на меня, как на глупого ребенка, Паша же, игнорируя вопрос, вновь бессмысленно уставился на доски крыльца.

— У тебя курить есть? — спросил Каланча.

— Не курю, — соврал я, поскольку сигареты кончались.

Долговязый Петр разочарованно отвернулся. Вновь воцарилось молчание. Я сплюнул, уселся на корточки рядом с Павлом, и стал терпеливо ждать, смирившись со своей участью.

Так прошло минут пятнадцать-двадцать. Я почувствовал себя несколько отрезвевшим. И вот когда совсем надоело ждать, из-за угла показался коричневый УАЗ-фургон. Фыркнув, он остановился возле нас и заглох. Каланча сразу же схватился за ручку боковой двери. Я забрался вслед за Павлом, Каланча замкнул нас. Громко хлопнув дверью, дал знак водителю. Последнего я не смог толком разглядеть. Он оглянулся на нас лишь раз. Я запечатлел только остроносый орлиный профиль.

УАЗик тронулся и поехал, и мы затряслись на жестких сиденьях, как кости в кубышке. Я заглянул в окно. Машина двигалась в неизвестном мне направлении. Неизбежное похмелье напомнило о себе сухостью в горле и стуком молоточка в голове.

Мы ехали долго, я даже вздремнул немного. Приснились какие-то кошмары, которые я сразу же забыл при пробуждении, наступившем в связи с сильной трясучкой. Трясучка была связана с тем, что УАЗ блуждал по не асфальтированным задворкам. Но вот он остановился, и стало неожиданно тихо. Водитель выбрался из машины. Каланча отпер нам дверь и спрыгнул на землю. Затем подались Павел и я. Когда я оказался на улице, то предо мной предстали зады большого дома, — три этажа, красный и белый кирпич, мутные окна. Из маленькой будки пискляво залаяла мелкая дворняжка. Рядом с будкой стоял большой мусорный контейнер, доверху набитый разным дерьмом.

Водитель, оказавшийся среднего роста, в сорочке и джинсах, чуть скачущей походкой приблизился к серой металлической двери и громко забарабанил по ней кулаком. У меня родилась ассоциация — задний вход пельменной с нудно гудящей вентиляцией. Дверь отперли не сразу, и из чернеющего проема возникла круглая голова. Голова тут же узнала водителя и что-то сонно пробурчала, но я ничего не расслышал. Каланча неожиданно подтолкнул меня в бок, и я поплелся вслед за водителем и Павлом в темнеющий коридор. Петр, как всегда, замыкал процессию. Нас встретил влажный душок плесени, как в погребе, и резкий холодок. Было темно, хоть глаз выколи. Мы все спускались медленно по ступенькам, как слепцы, вытянув руки, и нащупывая стены.

До следующей двери.

И когда она со скрипом отворилась, яркий свет больно ударил в глаза. Огромный зал, очень холодный, покрытый иссиня-белым кафелем, предстал перед нами. Меня словно пронзило ударом электрического тока. В зале, прямо на полу, абсурдно и неподвижно, как на картине Босха, неряшливо лежали многочисленные, совершенно голые, бледные, под цвет кафельной плитки, трупы. Часть из них, правда, была уложена на больничные каталки.

— Мать вашу, это ж морг! — тихо воскликнул я, чувствуя, как пол уходит из под ног.

— Хм, а ты думал, в сказку попал, — беззаботно съязвил Каланча.

Павел беззубо ухмыльнулся.

Водитель с санитаром, открывшим нам металлическую дверь, направились к ближайшей кучке трупов, тихо что-то обсуждая между собой.

— Да вы что, бля, охренели все что ли?! — взорвался я. — Вы чем тут занимаетесь вообще? Не, я на такую работу не согласен. Спасибо, извините, но я пас.

При этих словах я вознамерился развернуться и пойти обратно, вверх по мрачному проему. Но Петр и Павел неожиданно крепко схватили меня за руки и удержали на месте.

— Э, апостолы, — обозвал я их, — мать вашу, ну-ка пустите меня!

Почувствовав за спиной копошение, водитель и санитар оглянулись, молча поморщились и отвернулись, продолжив медленное шествие вдоль кучки трупов.

В это время Каланча выхватил из кармана поллитровую бутыль "Бальзам Биттнера", доверху наполненную какой-то мутной жидкостью, зубами освободил горлышко и насильно влил в меня добрую половину содержимого. Я сопротивлялся, как мог, изворачивался, как червяк, но оба "апостола" оказались конечно сильнее меня. Хотя я и поперхнулся, и откашлялся, и сплюнул, все равно большая часть настойки попала внутрь. Я ощутил себя подопытной собачкой. Жидкость крепко обожгла горло (она явно была на спирту), по животу растеклось приятное тепло. Тело стало слегка неметь, то же самое можно было сказать и о мозгах. Я весь обмяк. Напарники отпустили меня.

Так странно и так хорошо я себя никогда еще не ощущал. Это было нечто иное, чем просто опьянение спиртным. Нечто нирваническое, этакое состояние беспечной невесомости, и даже небольшого страха от необычности этой невесомости, а вместе с тем полной безучастности ко всему происходящему, — это дурацкое состояние в несколько секунд овладело мной. Теперь я вроде бы и осознавал, что меня окружают трупы, но в то же время к собственному удивлению оставался равнодушным к этому факту.

— Да и пошло оно все, — махнул я рукой.

Но это был не я, и как бы не мой голос.

В следующую минуту я ощутил себя стоящим рядом с санитаром, который глядел на меня странным взглядом с хитрецой и протягивал прозрачные перчатки. На щеке у него была гнусная бородавка.

— На, одевай, — рот его растянулся в снисходительной улыбке. Я бездушно взял перчатки и стал их натягивать.

— Так, хватайте вот этого, усатого, и еще вон того азера, — дал указания водитель, и Каланча послушно подхватил за руки первый указанный труп, а Павел предложил мне жестом взять его (труп) за ноги. Я машинально наклонился, мы подхватили одеревеневшее тело, водрузили на оказавшиеся вдруг возле меня носилки и потащили наружу.

Я подчиненно плелся, ведомый Каланчей; огромные ступни жмурика с оттопыренными большими пальцами, то и дело тыкались мне в ляжки. Кроме того, мне казалось, что покойник дико улыбается сквозь густые усы. Но все это я воспринимал с удивительным равнодушием, будто бы нес дрова. Мы протиснулись в приоткрытую дверь. Чудодейственная настойка из биттнеровской бутылки сделала со мной невероятное — мне стало смешно. Может, оттого что Каланча забавно пыхтел и спотыкался в темноте на ступеньках. Так мы выбрались на улицу. Там несколько прибавили ходу и добрели до УАЗика. Дружно положили носилки на землю, словно трудяги на субботнике. За сим так же дружно подхватили тело, — странно было, что мы легко спелись, — и, слегка подбросив тело в воздухе, как бревно, погрузили его на пол салона через раскрытые задние двери.

Я оглянулся назад. Водитель вместе с коренастым Павлом вынесли второго покойника, седовласого кавказца. Мы с Каланчей молча пронаблюдали, как они подобно нам забросили его в машину.

Затем водитель без слов забрался в кабину. Санитар растворился в дверях и скрипнул засовом, "апостолы" и я забрались к жмурикам. Машина тронулась с места.

— Куда мы теперь? — спросил все еще не мой голос у Павла.

— На явку, — загадочно сказал он, всем своим видом давая понять, что я должен теперь от него отстать. Я глупо пожал плечами.

После всего этого я потерял реальное ощущение времени. Словно провалился в пропасть, а потом вернулся. За окном вдруг стало темно. Лишь один момент врезался конкретно: Каланча, с божественной улыбкой объясняющий, что волшебное пойло — это ни что иное как замешанная на спирту настойка на несъедобном грибе. "Гриб называется то ли дымовик, то ли ложный маховик, не помню, — он изредка встречается в наших лесах".

Окончательно я вернулся из забытья, когда мы выбрались из машины на поле, окутанное звездной ночью. Поле было огромным; звезды мерцали. Луна, ущербно обрезанная наполовину, пялилась на нас недремлющим оком.

Петр и Павел сразу засуетились, развели костер. Я же сел на мягкую траву, испытывая по-прежнему полнейшую безотчетность по отношению к окружающему миру. Только треск горящих веток (и где они их взяли тут, в поле?), — лишь треск горящих веток оставался теперь связующей нитью между мной и окружающим миром. Но и он только слегка щекотал мое сознание. О чем я думал? Пожалуй, ни о чем. Странная безысходность охватила меня. Совершенно бессмысленно я наблюдал, как Каланча со своим напарником вытащили обоих жмуриков из машины и аккуратно уложили их рядом, на траву. Водитель тем временем отошел в сторону и очень долго освобождал мочевой пузырь.

Я поглядел в смолистое небо, подсвеченное жалкими искорками — звездами. Они разбрелись по бесконечности точками, будто бы кто-то безжалостно истыкал ее (бесконечность) шариковой ручкой. Их мириады выстраивались в безупречные рисунки и тут же стремительно распадались, теряя всякие очертания. И там, прямо над собой, я вдруг увидел впервые в жизни и четко, как несколько воображаемых линий, возобладав поразительным свойством, организовались в ясную, как неожиданное озарение, дающее творческий экстаз, до гениальности простую и необычайно откровенную связь очевидных элементов. Огромная собака, раскинув лапы по полотну неба, застыв в немом прыгающем движении, повисла над моей головой. Очевидно, это было всего на всего Созвездие Большого Пса. Но я без колебаний обнаружил в его явлении нечто мистическое, знак, сделавший все иным и легким. Это трудно объяснить словами…

Я знал уже, что сейчас я разорву весь этот бред, образно говоря, одним мановением руки.

Я собрал последние остатки воли, пытаясь перебороть свою затянувшуюся прострацию. Повернувшись в полный оборот от костра, приподнявшись, я присел на корточки. Склонив голову к земле, засунул два пальца в рот и надавил на язык. Тут же все содержимое моего нутра отвратительной серой жижей полилось на чернеющую траву, выворачивая живот наизнанку. На глазах появились слезы. Я жестоко прокашлялся, отдышался. Поднявшись на ноги, мокрыми глазами осмотрелся вокруг. Петр и Павел безучастно сидели у костра, водитель спал в открытой машине. Я почувствовал, как прихожу в себя, как очищаются и трезвеют мозги.

Я приблизился к "апостолам". Каланча сидел без движения, тупо уставившись в костер, в его остекленевших глазах отражались язычки пламени. Павел сидел поодаль в позе лотоса, шизофренически покачиваясь, прикрыв глаза и приложив руки ко рту, могло показаться, будто он читает какую-то сложную молитву. Я воспользовался тем, что он отключился от окружающего мира, и подошел к Каланче. Главным моим козырем был фактор неожиданности — я ведь слабее каждого из них, даже взятого по отдельности.

Изо всей силы я пнул Каланчу в район солнечного сплетения. Он, раскинув руки, нелепо отлетел назад и, к счастью, сразу отключился. Я даже не ожидал такого исхода. Тут же, выхватив длинную головешку из костра, я ткнул ей Павла прямо в плечо.

С выпученными глазами он уставился на меня, но, вопреки моим ожиданиям, не взвыл от боли и не пошевелился.

— Так что же все это значит, япона мать?! — заорал я, — куда вы денете эти трупы?

Я угрожающе приблизил головешку к его глазам. В них появился оттенок страха, но Павел по-прежнему не двигался.

— Это секта, — спокойно сказал он, — сейчас они приедут за телами… Они их сжигают и молятся потом на пепелище… своим богам… А мы им просто продаем…

— Так, понятно, — немного утихомирился я.

Рядом застонал Каланча.

— Значит, слушай сюда, — приказал я, — сейчас мы сгружаем этих жмуриков обратно в машину и везем их в милицию, понял?

— Это глупо с твоей стороны, — вяло ухмыльнулся он, — а что ты намереваешься сделать с водилой?

— Заглохни, — рявкнул я, — твое дело сейчас погрузить трупы в машину.

И я вновь с угрозой приблизил головешку к его лицу. Что-то вспыхнуло в его глазах, но уже не испуг, а что-то другое, я не успел понять. Вдруг все поплыло в моих глазах, резкая боль распространилась по всему черепу, и я стал оседать на землю. Кажется, только две мысли успел осознать: меня крепко ударили по голове, и я теряю сознание…

***

Очнулся я у себя в квартире, залитой солнечным светом, сидя на полу, что было очень странно, и привело меня поначалу в глубокое замешательство. Я подумал было, что сошел с ума. Голову ломило куда хуже, чем с похмелья. Но когда ощутил, что левая рука чем-то сильно зажата, а затем увидел с ужасом, что она заключена в наручники, пристегнутые к батареи, тогда я понял, что все не случайно. В соседней комнате раздавались приглушенные голоса, отдаленно знакомые мне. Прислушавшись, я понял, что один голос принадлежит… Сергею Толстоногову! На счет второго я не мог пока сказать себе ничего определенного.

Только я пошевелился, голоса стихли, и Сережа Толстоногов с наглой улыбкой собственной персоной появился в дверях.

— Ну, здравствуй, Владик, — слащаво пропел он, — как твое самочувствие?

— Издеваешься, — сказал я с презрением. — Что все это значит?

Он присел рядом со мной прямо на пол, снисходительно глядя на меня, как смотрят на нашкодившего щенка.

— А то, что ты чуть не сорвал мне поставку. Если б мои люди вовремя не приехали, ты бы, очевидно, все испортил.

— И правильно бы сделал. Во что ты меня хотел втянуть? — вполне правомерно спросил я. — И вообще, что вы здесь делаете? Освободите меня и покиньте мою квартиру!

— Ха, как бы не так! — самодовольно усмехнулся Сергей. — Я думал, ты будешь послушным мальчиком. А теперь… Придется разговаривать с тобой по-другому.

Тут, почему-то припозднившись, в комнату вошел второй тип с ухмылкой на лице. Душа моя дрогнула: это был водитель УАЗика. У него были маленькие злые глазки.

— Вась, сходи, купи пивка холодного, что-то жарко стало, — обратился к нему Сережа, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки. — А мы тут с одноклассничком пока потолкуем по душам.

Вася, так и не произнеся ни слова, послушно удалился.

— Понимаешь, Владичек, — продолжил Сергей, уже повернувшись ко мне, — я надеялся, что ты воспримешь все как должное. И станешь славным малым… Тебе ведь все равно, чем заниматься, правда? Лишь бы водку наливали да пожрать было.

— Ты глубоко ошибаешься, ублюдок, — прошипел я.

Его глаза яростно блеснули.

Я знал, что за батареей по плинтусу у меня проложена старая электропроводка. Давно хотел ее убрать, но все руки не доходили. Может, оно и к лучшему. Ведь именно там, за батареей, был сплетенный стык проводов, наспех перемотанный старой черной изолентой. Провода под напряжением 220 вольт. Я слушал Сережу и думал, достаточно ли будет такого напряжения, чтобы отключить его? Однажды в детстве меня ударило током, и я чуть не потерял сознание — вовремя отскочил.

Я незаметно протянул свободную руку и нащупал провод.