Голубая комната

— Издалека?

— Когда как — издалека или вблизи.

— Между вами не было других контактов?

— Случалось, я спрашивал, как поживает ее муж или она сама.

— Не имея на нее никаких видов?

— Простите?

— Следствием установлено, что во время ваших разъездов, связанных с профессиональной деятельностью, у вас случались любовные приключения.

— С кем не бывает.

— Часто?

— Каждый раз, как представлялся случай.

— Среди прочих была и Франсуаза, служанка вашего брата?

— Один раз. Так, смеха ради. Это скорее была шутка.

— Что вы хотите этим сказать?

— Она поспорила со мной, не помню уже, по какому поводу, и однажды, когда я встретил ее на лестнице…

— Это произошло на лестнице?

— Да.

Почему на него смотрели то как на циничное чудовище, то как на образчик феноменальной наивности?

— Ни я, ни она не восприняли этого всерьез.

— Как бы то ни было, вы не продолжили с ней отношений?

— Нет, конечно.

— У вас никогда не возникало желания продолжить?

— Нет.

— Почему?

— Возможно, потому, что вскоре все началось с Андре.

— Служанка вашего брата не затаила на вас злобу?

— С какой стати?

Какой же разной кажется жизнь, когда просто живешь и когда разбираешь ее по косточкам после случившегося! От того что ему приписывали чувства, которых он не испытывал, Тони уже не мог отличить правды от вымысла и спрашивал себя, где граница между злом и добром.

Взять хотя бы эту встречу в сентябре! Скорее всего, в четверг, потому что Андре была в Триане. Вероятно, она задержалась у парикмахера или где-то еще, потому что возвращалась позднее обычного, когда уже стемнело.

Ему же пришлось изрядно выпить местного вина с клиентами. Он старался пить как можно меньше, но его ремесло не всегда позволяло отказаться от предложенного стаканчика.

Ему было легко и весело, как недавно в голубой комнате, когда он стоял голый перед зеркалом и вытирал кровь с губы.

Он только что зажег фары в сгущавшихся сумерках, когда увидел стоявший на обочине серый «ситроен» Андре, сама она стояла рядом, одетая во что-то светлое и махала рукой, чтобы он остановился.

Естественно, он притормозил.

— Тони, какое счастье, что ты ехал мимо!

Позже его спросят, словно это улика против него:

— Вы уже были на «ты»?

— Конечно, еще со школы.

— Продолжайте. Что отметил судья на отпечатанном на машинке листке бумага, лежащем перед ним?

— Она сказала: «Представляешь, оставила домкрат дома, потому что в машине мало места, и тут же спустило колесо… У тебя есть домкрат?»

Ему не нужно было снимать куртку, потому что было еще жарко, и он не носил ее. Он вспомнил, что на нем была рубашка с открытым воротом и короткими рукавами и голубые хлопчатобумажные брюки.

Что еще ему оставалось делать, как не поменять колесо?

— У тебя есть запаска?

Пока он работал, окончательно стемнело. Андре, стоя рядом, подавала ему инструменты.

— Ты опоздаешь к обеду.

— Знаешь, при моей работе это не редкость.

— Твоя жена ничего не говорит тебе?

— Она знает, что это не моя вина.

— Ты познакомился с ней в Париже?

— В Пуатье.

— Она из Пуатье?

— Из окрестной деревеньки. Она работала в городе.

— Ты любишь блондинок?

Жизель была блондинкой с тонкой прозрачной кожей, розовевшей при малейшем волнении.

— Не знаю. Никогда об этом не думал.

— Мне кажется, ты боишься брюнеток.

— Почему?

— Потому что в свое время ты перецеловал всех девушек в деревне, кроме меня.

— Я как-то не подумал об этом.

Он шутил, вытирая руки носовым платком.

— Хочешь попробовать сейчас?

Он удивленно посмотрел на нее, и едва удержался от вопроса «зачем?»

Ее почти не было видно в темноте.

— Хочешь? — повторила она голосом, который он едва узнал.

Он вспоминал красные габаритные огни машины, запах каштанов, потом вкус и запах губ Андре. Прижавшись к нему губами, она взяла его руку и положила себе на грудь — он удивился, обнаружив, что у нее такая округлая, тяжелая, трепещущая грудь.

А он-то принимал ее за статую!

Чтобы не попасть под свет фар приближающегося грузовика, они отступили, не отрываясь друг от друга, в сторону от дороги, к деревьям. Вдруг по телу Андре пробежала дрожь, какой он никогда не ощущал ни у одной своей партнерши. А она все спрашивала, прижимаясь к нему всем своим большим телом: «Хочешь?»

Они оказались на земле, в высокой траве, в крапиве.

Он не сказал этого ни полицейским, ни судье. Только психиатр, профессор Биго, смог понемногу вытянуть из него правду: она сама разделась до пояса, так что груди ее выскочили из корсажа, и приказала ему голосом, скорее напоминающим рычание:

— Возьми меня, Тони!

На самом деле это она им овладела, и в ее глазах было столько же страсти, сколько и триумфа.

— Я не подозревал, что она такая.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне она казалась холодной и высокомерной, как ее мать.

— Она не выказала никакого смущения после происшедшего?

Растянувшись на траве с раздвинутыми ногами, как сегодня в отеле, она сказала:

— Спасибо, Тони.

Кажется, она действительно была ему благодарна. Оробела, как маленькая девочка.

— Понимаешь, мне так давно этого хотелось! Еще со школы. Помнишь эту косоглазую Линет Пиша, за которой ты бегал чуть ли не целый год?

Сейчас Линет была учительницей в Вандее и каждое лето приезжала в отпуск к родителям.

— Я однажды застала вас вместе. Тебе было лет четырнадцать.

— За кирпичным заводом?

— Ты помнишь?

Он рассмеялся:

— Я помню, потому что это было в первый раз.

— У нее тоже?

— Не знаю. У меня тогда еще не было опыта, чтобы разобрать.

— Я ее ненавидела! Очень долго, лежа вечером в кровати, я размышляла, как ей отомстить.

— Придумала?

— Нет. Все закончилось тем, что я просто молилась, чтобы она заболела или какой-нибудь несчастный случай ее изуродовал.

— Нам пора возвращаться.

— Еще минутку, Тони! Нет-нет, не вставай. Нам нужно придумать, где встречаться, не на обочине же дороги. Я бываю в Триане каждый четверг.

— Я знаю.

— Может быть, твой брат…

Следователь сделал вывод:

— Таким образом, в тот вечер вы обо всем договорились?

Трудно было понять, говорит он серьезно или с иронией.

Второго августа следователя еще не было в жизни Тони. Он возвращался домой. Еще не стемнело, как в сентябре, и небо лишь немного начинало краснеть на западе. Тони долго ехал за стадом коров, прежде чем удалось обогнать его.

Деревня в низине — это Донкёр. Затем небольшой склон, снова поля, луга, открытый горизонт, а за холмом уже виден его дом — новенький, из розового кирпича, блики солнца в одном из окон; его дочь Мариан сидит на крыльце, дальше в конце дороги, серебристый ангар, на котором, как и на грузовичке, написано его имя, а внутри стоят разные сельскохозяйственные машины.

Мариан издалека узнала его машину и, наверное, повернувшись к двери, объявила:

— Это пап!

Она упорно отказывалась произносить «папа», как все дети, а иногда, шаля, или из-за того, что немного ревновала его к матери, она называла отца Тони.