Помоги проекту - поделись книгой:
Глава II
Был молод и неразумен
Осенью 1946 года разыгрывался Кубок Азербайджана. В финал вышли бакинский «Спартак» и сборная Нагорно-Карабахской автономной области. Перед организаторами встала непростая проблема — кого назначить арбитром?
В Баку был один судья всесоюзной категории — мудрый и немногословный Борис Зайонц, на него и возлагались все надежды. Путем несложных умозаключений он пришел к грустному выводу: как бы ни закончился матч, он будет иметь большие неприятности. А, значит, не иметь спокойного сна. Выиграют бакинцы, обиженные скажут: подсуживал своим. Выиграют армяне, составлявшие в команде Н КАО большинство, обязательно найдутся недоброжелатели, которые спросят: «Ты что, забыл, чей хлеб ешь?» Вот если бы игра могла закончиться вничью… Увы, Кубок ничьих не признает. К счастью, существовала на белом свете трудно распознаваемая врачами болезнь по имени радикулит. Как это случалось нередко, зловредная гостья явилась к человеку, обуреваемому сомнениями, в самый подходящий час.
А еще были в Баку три судьи республиканской категории: Мамед Гамид, Сергей Авакян и Александр Гнездов, азербайджанец, армянин и русский. К первым двум даже и обращаться не стали, а журналист Гнездов заявил, что намерен не обслуживать финал, а описывать его, у него-де уже есть редакционное поручение, от которого отказываться никак нельзя.
Тогда меня пригласил на беседу председатель Азербайджанской федерации (тогда писали: секции) уважаемый в Баку доктор Паруир Герасимович Парсаданов и начал речь издалека.
— Как-то я прочитал в «Кавказском календаре» рассказ об одном громком процессе, который вел в Гяндже мировой судья по фамилии Кикнадзе. Не родственник ли ваш?
Не понимая, к чему клонит Парсаданов, я ответил:
— Фарнаоз Михайлович был моим дедом.
Как показалось, ответ собеседнику понравился. Он о чем-то задумался. Вскоре стало ясно — о чем.
…В прошлом веке на родине знаменитого поэта Низами Гянджеви жило примерно одинаковое число азербайджанцев и армян. Иногда — спокойно, всегда — врозь. Два народа, признававшие истинными и справедливыми лишь свои религии. Порой бывало достаточно крохотной искорки, чтобы разгорелся пожар взаимной неприязни. Вот почему и решили гянджинцы сделать слугой закона грузина. Дед оставил о себе добрую память в поколениях и летописях.
Раздумчиво молвил Парсаданов:
— А что, если мы предложим провести финал вам? Имеете только первую категорию? Не беда. Отсудите хорошо, получите республиканскую.
— Нет, Паруир Герасимович, игра будет трудной, я не справлюсь.
— Не спешите возражать. Это моя личная просьба. Пока никому не говорите. Вашу кандидатуру надо будет еще согласовать и утвердить в разных инстанциях.
Утвердили. Мне на беду. Я часто бывал в этой жизни неблагоразумен. Но никогда так глуп, как в минуту, когда дал уговорить себя.
Постараюсь описать ту игру с легким оттенком иронии (хотя мне было не до улыбок), не задевая ничьей гордыни. И рассказать о том, что пережил, накапливая опыт, чем за неимением более подходящего слова мы называем собственные просчеты и ошибки.
Недалеко от бухты, где в пятидесятые годы разбили обширный сквер с цветным фонтаном, располагался уютный с двумя противоположными трибунами натри тысячи зрителей стадион «Динамо». Задолго до начала игры северную заполняли бакинцы, а южную — куда более темпераментные гости из Степанакерта и сочувствовавшие им жители Армепикенда, большого нагорного района, населенного преимущественно армянами. Все годы войны Азербайджан не видел настоящего футбола, а разве это не настоящий футбол — финал Кубка республики? Оркестр пожарных в начищенных до блеска касках, обливаясь потом, исполнял спортивные марши.
Первым зашел в судейскую комнату поддержать меня Мамед Гамид. Это было потрясающе раскрепощенный и оригинальный человек. Руководя обществом «Нефтяник», он украшал своим присутствием пятерку форвардов «Динамо» и о матче на первенство Баку вколотил два красивейших мяча в ворота родимого «Нефтяника». Серию неприятностей, возникших после этого по служебной линии, перенес с философским спокойствием, ибо хорошо знал, что футбольная радость одна сама по себе без извечной спутницы — футбольной печали по белу свету не ходит. Он пробасил, почему-то глядя в сторону:
— Возьми из аптечки вату и заткни уши, постарайся все видеть и ничего не слышать.
А потом пришел неожиданно поправившийся Борис Зайонц. Правда, передвигаясь по комнате, он время от времени что-то вспоминал и начинал опираться о спинки стульев, слегка припадая при этом на одну ногу. Он сказал:
— Еще никому в двадцать три года не поручали судить такой матч. Забудь про грузинский темперамент, лучше возьми в союзники русское хладнокровие. — Помолчав, добавил: — И терпение.
Тоже был неплохой совет.
А за несколько минут до начала игры в судейскую комнату заглянул дядя Саша Гнездов. И он не ушел без наставления:
— Я однажды судил игру с участием капитана гостей. Это старшина или сержант из Степанакертского гарнизона. Фамилия Батя, прозвище — Мясорубка… центральный защитник, вес под сто двадцать, со страшной силой давит на судей. Не дай ему разойтись.
Глава III
Выкинутый свисток
Когда команды, выстроившиеся полукругами, прокричали друг другу обязательное «Физкульт-ура!», я перехватил взгляд Бати и ничего хорошего в нем не прочитал. Надменно глядя мне в глаза, капитан будто хотел сказать: «Я о тебе знаю все… Ни один честный судья не взялся бы за такую игру. С ума сойти, бакинец будет судить бакинцев. Попробуй только подыграть свои м, долго будешь жалеть».
Однако первым обратил на себя внимание не капитан гостей, а капитан «Спартака», долговязый и размашистый Тофик Бахрамов. На пятнадцатой, примерно, минуте он длинным пасом вывел в прорыв правого инсайда Арифа Садыхова, и тот, пройдя несколько метров… Я остановил игру за секунду до того, как мяч едва не порвал сетку ворот: гол был красивым, но и офсайд бесспорным. Ко мне подбежал разъяренный Бахрамов:
— Что вы делаете, чистый мяч, весь стадион видел!
Это была полуправда: южная трибуна приветствовала меня одобряющими выкриками. Бахрамов продолжал спор. Я сделал ему замечание. Закрыв глаза ладонями, он обратился за поддержкой к северной трибуне: мол, судья слепой, ничего не видит. Та заулюлюкала.
Единственный боковой судья был невозмутим. Ему (таковы уж были правила тех лет) разрешалось лишь фиксировать выход мяча за длинную границу поля. Всю ответственность принимал на себя рефери. Я был убежден в своей правоте, правда, пожалел, что не послушал совета многомудрого Мамеда Гамида и не заткнул уши ватой.
Вскоре гости получили право на угловой удар, и, пока их левый крайний побежал устанавливать мяч, я услышал как вышагивавший за воротами «Спартака» тренер Беник Саркисов громко утешал Бахрамова:
— Не надо придираться к Кикнадзе. Разве он виноват, что не умеет судить? Виноваты те, кто сделал его судьей такого матча.
Игра становилась все более жесткой, провинциалы ни в чем не желали уступать столичным, и в давлении на арбитра — тоже.
В борьбе за верховой мяч Батя, не любивший и не умевший прыгать, одним только локтем уложил двух далеко не хилых нападающих «Спартака». Случилось это вблизи штрафной площади:
— Пенальти! — потребовал подскочивший Бахрамов.
— Если вы не перестанете мешать, выгоню с поля, — пригрозил я, назначив штрафной удар.
Когда же в начале второго тайма Бахрамов снова подлетел ко мне со своими пожеланиями, у меня возникло дикое желание исполнить угрозу. В ту пору, увы, у судей не было ни желтых, ни красных карточек, с появлением их все стало просто и необратимо: спорь, не спорь, а с поля уйдешь. Мне же предстояло вступить в дискуссию, которая могла оказаться и долгой, и бесплодной. Признаюсь, смалодушничал. Ограничился предупреждением. Но счеты с Бахрамовым решил свести (пусть многоопытные судьи бросят в меня камни, но первым сделает это тот, кто с ангельской терпимостью сносит оскорбления и сразу же вычеркивает из памяти обидчика). Близ своих ворот капитан сыграл рукой. Можно было посчитать: сыграл не умышленно — не рука нашла мяч, а мяч — руку. Но незрелая душа моя была налита местью, и я назначил пенальти. Успел подумать: сейчас забьют гол, и мне лучше всего будет взять на работе внеочередной отпуск и уехать из города. До конца игры оставалось не более пяти минут.
Батя не без труда выхватил мяч из рук центрфорварда, мечтавшего обессмертить свое имя. Но силенки у него, видимо, еще остались. Начал разбег чуть ли не с центрального круга. И ударил так, что мяч, вылетев за пределы стадиона, едва не снес стену недостроенного Дома правительства. У меня отлегло от сердца.
Обжигающе палило солнце. Пот, ливший семью ручьями, застилал глаза. Трибуны плыли перед глазами. Северная напоминала пароход, пробивающий себе гудком выход из бухты.
Небо пожалело меня. Когда медленная, как никогда, стрелка секундомера готовилась совершить последний оборот, мячом завладел все тот же Садыхов. И снова на грани офсайда, во всяком случае, так мнилось моему утомленному взору. Сказал себе: хватит, гости уже получили две поблажки… Уйдя от преследовавших его защитников, Ариф обвел вратаря…
Южная трибуна, собравшаяся было посчитать меня своим героем, теперь была готова вылить ушаты грязи. Северная — вмиг простила все мои прегрешения: я засчитал гол.
— Этого судью надо побить, — крикнул чуть ли не на весь стадион бывший вратарь «Темпа» Темик Арзуманов, со страшной силой переживавший за своих двух родственников, игравших в команде НКАО.
Я оглянулся окрест, и душа моя наполнилась скорбью: на стадионе было два-три тщедушных милиционера.
Когда закончился матч, гости, о чем-то посовещавшись, дружно гаркнули: «Судье — физкульт-привет!», а Батя демонстративно не подошел пожать руку.
Зато подбежал тренер «Спартака» Беник Саркисов. Он поспешил поблагодарить за отлично проведенную игру, заметив при этом, что давно не видел столь квалифицированного судейства.
…Пришлось долго ждать, когда рассеется возмущенная толпа, горевшая желанием встретиться и поговорить с судьей. Славный человек ватерполист и пловец Борис Дейкун предупредил, что мне одному возвращаться домой опасно и вызвался стать провожатым. Я же сказал ему, что надо будет сделать небольшой крюк. Он не возражал. В поздний час, когда ярко светила луна, мы вышли на берег моря. Метясь в лунную дорожку, я выкинул судейский свисток.
Республиканскую категорию мне так и не дали. Протесты «потерпевшей стороны» о голе, забитом с офсайда, не пошли разве что только в Организацию Объединенных наций. Но она лишь завершала первый год своего существования и имела переизбыток забот, мои оппоненты, догадываясь об этом, решили не перекладывать на ее плечи собственные.
А офсайд я возненавидел на всю жизнь.
И кажется первый раз почувствовал на своей шкуре как опасны и неотразимы флюиды, посылаемые трибунами на судью.
…В иные годы доведется познакомиться в стенах Толидского университета (штат Огайо, США) с одним любопытнейшим исследованием здешних социологов, демографов и анатомов. Решили выяснить, какая профессия продлевает жизнь и какая сокращает ее. Оказалось, что меньше, чем шахтеры, даже меньше, чем журналисты живут… автомобильные инспекторы. И не потому, что их, случается, давят, что в них иногда стреляют. Дел о в другом. На протяжении дня им приходится испытывать целый набор отрицательных эмоций, которыми заряжены взоры остановленных нарушителей. Боже, подумал я тогда, почему оказалась вне исследования профессия футбольного судьи? Вот уж кому действительно надо выплачивать дополнительное вознаграждение «за вредность». Трибуны, по определению, не могут не воздействовать на решения судьи; не выдумали еще, да и не выдумают никогда такого защитного экрана.
А дольше всех, оказывается, живут дирижеры. И не потому, что каждый день на репетициях и представлениях выполняют полезные для здоровья упражнения — руки вверх, в стороны и вперед, расширяя грудную клетку. А потому, что получают «в затылок» жизнетворные флюиды благодарной аудитории.
А еще вспомнилось, как за три года до матча на «Уэмбли», отобран у Михаила Ботвинника шахматную корону, сказал Тигран Петросян:
— Первую партию, если вы помните, я проиграл. С треском. Потому что почувствовал невероятную тяжесть зрительских взглядов. Когда играешь в турнире, это напряженное внимание рассеивается, «распределяется» на других участников. Я не мог спокойно думать, спокойно рассчитывать варианты. Улавливал недоброжелательное влияние поклонников Ботвинника. Понял, если не преодолею опасности, которую не смог предвидеть, о победе нечего будет и мечтать.
Если не преодолею.
Смог ли преодолеть Тофик Бахрамов, когда кивнул Динсту головой?
Ведь гола…
Глава IV
Извинение
После бессонной «лондонской ночи» (телевизор смотрели чуть не до утра) хотелось выспаться.
Но около семи позвонил Андрей Петрович Старостин:
— На Пиккадилии в девять часов начинают показывать репортаж о вчерашнем матче. Там широкий экран и, как говорят, многое можно будет понять. У нас образовалась небольшая группа, если хотите, присоединяйтесь.
Вот как все это выглядело теперь.
Мяч попадает под перекладину (сетка за перекладиной вздыбливается горбом), приземляется в нескольких сантиметрах за линией ворот и, бешено вращаясь, вылетает вон.
Те несколько сантиметров надо было уловить? Разглядеть? Или почувствовать? Думаю восхищенно: «Ай да Тофик, ай да Бахрамов! Ну и молодчина! Не зря вручила тебе королева Британии копию золотой богини! Не зря получил золотой свисток».
Все так.
Но почему, увидев гол, ты продолжал стоять на месте? И кивнул только через несколько секунд после того, как подбежал Динст? Трибуны — не при чем?
По дороге домой, в самолете:
— Динст попросил лайнсменов в случае гола оставаться на местах и высказать свое мнение лишь, если он спросит. Во время заключительного приема ко мне подошел центрфорвард сборной ФРГ Уве Зеелер и сказал: «Примите, пожалуйста, извинения за те резкие слова, которые я бросил в ваш адрес, когда вы засчитали гол. Теперь сомнений нет, вы были правы».
А Динст заявил:
— Бахрамов спас мою репутацию.
Ну вот, а я когда-то чуть не выгнал его с поля.
О двух злополучных офсайдах, «связанных с его именем», я не забыл.
С годами укрепился в убеждении — это одно из самых презренных правил, которые существуют в футболе.
А почему — постараюсь рассказать в следующей главе.
Интродукция
Это произошло летним днем 1999 года на стадионе в Раменском. Имею в виду не чрезвычайное, памятное многим происшествие, когда играли «Сатурн» и «Спартак» и забитых голов (на поле) оказалось куда меньше, чем разбитых голов (на трибунах). Возвращаюсь к другой встрече — 4 августа между «Сатурном» и «Динамо». И к другому происшествию, оказавшемуся, однако, совершенно незамеченным из-за своей обыденности.
К 76-й минуте — 0:0. Получив из глубины хорошо эшелонированной обороны пас, форвард «Сатурна» Гаврилин вот-вот окажется с глазу на глазе Крамаренко… Вратарь спружинился, подготовился к отпору (как напомнил он мне в этот миг решимостью, повадкой, и статью тоже, своего отца Сергея, голкипера первостатейного, о котором я написал немало хороших слов 33 года назад!). Но что это? Профессионально быстро скидывает напряжение страж ворот. Игра остановлена. Лайнсмену показалось, что Гаврилин «высунул нос» на несколько сантиметров дальше, чем это разрешается правилами. Офсайд! Рефери из Йошкар-Олы Геннадий Ярыгин, безгрешно проведший игру, не имеет права не реагировать на сигнал ассистента. Печально вздыхает Гаврилин… Такая сорвана атака! Ведь он мог подарить своей молодой команде, едва-едва обосновавшейся в высшей лиге, три таких нужных очка. В конце сезона, когда борьба за выживание достигнет немыслимой остроты, их может не хватить «Сатурну», чтобы остаться на главной орбите.
Но лайнсмену показалось…
Почему пишу «показалось»? Да потому, что человеческому глазу, какими божественными способностями ни был бы он наделен, не дано с непогрешимой точностью фиксировать важнейший компонент динамичного поединка, отличающегося быстрой сменой ситуаций.
Поделиться книгой: