Год колючей проволоки

MOP, Massive Ordnance Penetrator GBU-57A/B, был последней разработкой Пентагона в области нанесения ударов по сильнозащищенным целям с воздуха. Это была самая тяжелая в мире (тридцать тысяч фунтов, или тринадцать с лишним тонн) и мощная бомба для разрушения укрытий. Она представляла собой увеличенную в размерах пятитысячефунтовую бомбу — пенетратор GBU-28, в ее носовой части находилась цельная заостренная болванка из сверхпрочного сплава вольфрама весом более двух тонн. Дальше находилось две целых четыре десятых тонны взрывчатки с особым взрывателем в капсуле из того же сплава вольфрама, а дальше были разгонные реактивные двигатели и парашютная система. «Пятьдесят седьмую» могли нести только два самолета Стратегического авиационного командования ВВС США — «Б2» и «Б52». Применение бомбы производилось следующим образом: она отделялась от самолета на большой высоте, затем парашют стабилизировал ее падение, затем парашюты отстреливались и включались разгонные реактивные двигатели, которые разгоняли бомбу размером с большой грузовик до скорости выше скорости звука. Затем бомба врезалась в землю, проходила вглубь от сорока до шестидесяти метров, в зависимости от грунта, и взрывалась. Двух с половиной тонн взрывчатки для такой цели, как, скажем, крепость Тора-Бора в Восточном Афганистане, вполне хватало.[108]

Но для заглубленных бункеров — укрытий пакистанских ядерных зарядов — этого могло и не хватить. И тогда на сцене появлялась RNEP.

Robust Nuclear Earth Penetrator, бомба, само существование которой отрицалось Пентагоном и не указывалось ни в каких документах. Практически то же самое, что и пятьдесят седьмая, только вместо заряда обычной взрывчатки — ядерный заряд мощностью около ста килотонн с дефлекторами, направляющими большую часть силы взрыва вниз. Эта бомба была предназначена для уничтожения российских ядерных подземных объектов на случай, если будет принято решение нанести удар по России. Россия сама не строила ядерные комплексы, обходилась советским наследством. А при Советах такого гибрида — ядерной проникающей бомбы — не было, обходились обычными, и все защищенные комплексы строились в расчете на наземный ядерный взрыв. Когда же разработали RNEP — аналитики Центра стратегического планирования ВВС США дали уникальный, за все время противостояния с СССР/Россией никогда не встречавшийся результат. Впервые Соединенные Штаты Америки могли гарантированно поразить все сто процентов российских ядерных объектов, не оставив ни единого шанса на ответный удар. Более того — pax аmericana, мир полного и безусловного американского господства, мог быть достигнут без тотальной войны и ядерного холокоста с ядерной зимой академика Харитона и прочими прелестями — ведь при взрыве проникающей ядерной бомбы ничтожно малое количество радиоактивных материалов выбрасывается наружу! Это все равно, что подземное ядерное испытание! Мир стоял на краю, и только несколько факторов удерживали США от того, чтобы немедленно реализовать свалившееся на них стратегическое ядерное превосходство. Во-первых, ни одного натурного испытания нового ядерного боеприпаса так и не было произведено, ограничились моделированием на суперкомпьютере Cray, но это все-таки было не то. Второе, таких боеголовок было немного, а если уничтожать Россию — то вместе с ней надо уничтожать ядерный потенциал Китая, потому что, если оставить Россию без ядерного оружия — действия Китая в таком случае предсказать было несложно, и американским интересам они бы прямо противоречили. А если бы даже уничтожить ядерный потенциал и России, и Китая — все равно бы началась война с использованием обычного и тактического ядерного оружия; Америке пришлось бы каким-то образом брать под контроль огромные территории, подавлять на них партизанское движение и одновременно отражать атаки ринувшихся на север голодных, озлобленных исламистов, коих набралось бы несколько десятков миллионов человек (если называть этих — людьми). Америка просто не была готова к освоению территории, вдвое превышающей ее собственную, и ее вполне устраивало, что русские сами худо-бедно ее защищали, осваивали и продавали богатства своей земли за зеленые бумажки с водяными знаками. Пока все Америку устраивало — а случись чего…

Плох тот солдат, который не мечтает опробовать свое оружие в реальном бою с реальным противником. Проникающие ядерные бомбы были оружием нового поколения, и возможность испытать их в боевых условиях была весьма кстати. Но с другой стороны — впервые в послевоенном мире, второй раз в истории человечества, предлагалось применить в боевых условиях ядерное оружие. Более того — предлагалось применить оружие, которое не прошло ни единого реального испытания, только компьютерное моделирование, при том, что риск ошибки был весьма велик. Если этим подонкам удастся сохранить неповрежденную установку, хоть одну, и если они догадаются долбануть не по индийскому городу — черт с ним, с индийским городом, а по американской базе в Афганистане — трудно даже представить себе последствия. И пусть погибнет максимум пара тысяч человек, а вернее всего — пара сотен, то есть не просто человек, а американских военнослужащих. Контингенты сил стабилизации в Афганистане сильно разбросаны по передовым оперативным базам, большие потери будут, если пакистанцы догадаются ударить по Баграму или Кабулу, а так… на стандартной передовой оперативной базе и пара сотен человек не наберется, все в рейдах, на патрулировании, на передовых постах, а сама местность гористая, и горы хорошо экранируют ударную волну. Погибнет столько людей, сколько во Вторую мировую теряли за один день хороших боев. Но политические последствия… Все правозащитники разом встанут на дыбы, обвиняя военных и правящую администрацию во всех смертных грехах, приведших к атомной дуэли и гибели американцев. Причем все правозащитники моментально забудут, сколько американских солдат погибло до этого и при каких обстоятельствах, и будут выпячивать именно этот день и именно это решение. Крайне правые, которых в Америке было немало, и сочувствующие, которые находились и в этом кабинете, наоборот, взвоют, требуя стереть Пакистан с лица земли за то, что он посмел нанести ядерный удар по американским позициям, что тоже будет не к делу. Кроме того — американское стратегическое ядерное превосходство, раньше бывшее секретом, секретом уже не будет, не так ли…

Но, может, так оно и к лучшему? Что-то в последние десятилетия мир совсем позабыл про страх. Никто никого не боится, что хочет, то и творит. Может, ядерный карающий меч, находящийся в одних руках и зависший над миром, сделает кого-то посговорчивее, а кого-то — поумнее…

— Генерал Петреус, вы понимаете все последствия предлагаемого вами шага?

— Отлично понимаю, господа. Я заявляю прямо и открыто — ведущуюся в Афганистане войну уже не выиграть обычными средствами. Не выиграть ее потому, что мы воюем не с теми, не так и не там. Надо решаться — либо мы воюем дальше, применяя все то, что у нас есть, либо мы оставляем все на самотек и уходим оттуда. Но если мы уйдем оттуда, господа, — мы повторим судьбу Советского Союза! Мы воюем не с движением Талибан, и даже не с Пакистаном. Пришла пора открыть глаза и заявить — идет жестокая, длящаяся не одно десятилетие и даже не одно столетие война христианской цивилизации с цивилизацией ислама. В свое время мы, преследуя сиюминутные и своекорыстные цели, помогли миру ислама против Советского Союза и теперь жестоко расплатились за эту ошибку. От этой войны невозможно уклониться, ее нельзя завершить, просто уйдя из Афганистана, Ирака или еще откуда-то — потому что противник займет эти земли и пойдет дальше, преследовать тебя. В этой войне невозможно примирение, потому что наш противник его не желает. Наш противник — это значительная часть быстрорастущего исламского мира, они хотят отнять все то, что у нас есть, и уничтожить нас всех. Как только у них появится ядерное оружие — они, безусловно, применят его против нас. Они ненавидят нас только за то, что мы существуем, мы не такие, как они, и, если дать их молодежи свободу выбора — многие выберут нас, а не их. Они хотят нас уничтожить, господа, — вот почему мы должны уничтожить рассадник терроризма и экстремизма, который во многом мы сами и создали, уничтожить полностью как государство и передать освободившиеся территории другим государствам. Мы должны продемонстрировать всему миру решимость и мощь, мы должны дать им понять. что любое выступление против нас обернется не только приобретением новых земель, находящихся под сенью зеленого знамени — но и к утрате тех, которые уже под ним находятся. Мы не должны стесняться или стыдиться того, что мы есть такие, какие мы есть.

— Здесь не предвыборный балаган, — мрачно сказал Шварц, выражая то, что адмирал Маллен не захотел говорить. Кое-кто до сих пор числили Петреуса возможным кандидатом в президенты США, популярности в этом кабинете ему подобное обстоятельство не добавляло.

— Господа, я отвечаю за каждое сказанное мной слово! — резко ответил на выпад в свою сторону Петреус. — Я не собираюсь ждать, пока потери моего контингента превысят русские потери в предыдущей кампании, прежде чем принять решение! Время терапии закончилось, настало время хирургии!

— Нортон… — внезапно сказал адмирал Маллен.

— Да, сэр! — встрепенулся командующий ВВС.

— Если пакистанцы запустят одну-две их чертовы штуковины, мы сможем что-то сделать с ними?

— Полагаю, что да, сэр, — осторожно ответил командующий ВВС. — Если я правильно понял — речь идет о довольно примитивных ракетах, не снабженных устройствами прорыва ПРО. Недавно флот и мы проводили совместные учения по наведению на цель и перехвату боеголовок баллистических ракет. В качестве мишеней использовались боеголовки примерно соответствующие старому советскому СКАДу. Флот использовал ракеты RIM-161 Standard Missile 3 и систему Aegis, а мы наводились по командам Advanced Hokay с авианосца и использовали для перехвата F15 с ракетами Advanced AMRAAM. Общая эффективность перехвата составила девяносто восемь процентов, при том что мы моделировали одновременный пуск десяти ракет противника. Если брать в расчет возможность установки систем Thaad и Patriot RAC-3, которые тоже обладают возможностями перехватывать баллистические ракеты…

— От этого стоит воздержаться, — сразу заявил Петреус.

— Почему?

— Если мы начнем развертывать батареи этих комплексов — пакистанцы стразу все поймут.

— Но их может развернуть та же Саудовская Аравия, чтобы защитить регион. Она же купила их у нас.

Генерал Дэвид Петреус с разочарованным видом покачал головой.

— Сэр, похоже вы так ничего и не поняли из того, что я пытался сказать. Вы воспринимаете Саудовскую Аравию и правящий там режим как хороших мусульман, а Пакистан и правящий там режим как мусульман плохих. А это не так, и в таком восприятии части исламского мира и заключается наша главная проблема, не позволяющая одержать победу. Хороших, лояльных нам мусульман не существует в природе. Есть те, кто торгует с нами, и есть те, кому нечего нам предложить. Есть те, кто говорит хорошие и правильные вещи, и те, кто говорит вещи плохие. Но все они ненавидят нас и хотят нас уничтожить. Все без исключения. Если в Саудовской Аравии узнают про то, что мы затеяли, — а они обязательно узнают, если мы предложим им вывести свои пусковые установки к определенной дате — об этом узнают и в Пакистане. Я не буду спорить, что часть саудовской армии и элиты ориентирована на нас — но это только часть, и не самая большая. А остальные нас ненавидят. И я не хочу, сэр, играть в орлянку жизнями американских военных летчиков и заранее предупреждать хотя бы самых лояльных из лояльных мусульман, пусть даже намеком о том, что должно произойти.

— То есть мы оставляем регион без прикрытия?

— Почему? А на что предназначена наша группировка в Персидском заливе? Система Aegis на ней плюс истребители с иракских аэродромов образуют завесу.

Адмирал Маллен мрачно размышлял.

— Президент никогда не пойдет на это…

— Почему бы не спросить его об этом?

Маллен скривился, как будто проглотил целиком лимон.

— Хорошо. Первый этап — бомбардировщики, группа планирования ВВС подкорректирует ваш план, возможно, обойдемся без того, чтобы устраивать репетицию третьей мировой. Что дальше?

— Дальше — одновременный удар «Томагавками» с бомбардировщиков «Б-52», взлетевших с Диего-Гарсия и с ракетных подводных лодок. Необходимо залегендировать наличие в районе одновременно двух авианосцев — один пойдет в порт приписки из Персидского залива, второй — пойдет ему на смену. Заранее снарядить все палубные группировки, они должны будут добить аэродромы, которые еще будут действовать, и зачистить небо. На все на это — день, максимум два. Все надо делать настолько быстро, чтобы никто не успел опомниться и предпринять контрмеры. Желательно залегендировать военные приготовления чем-то, что уже раскручено и не будет вызывать вопросов — например, подготовкой удара по Ирану. Это уже давно педалируемая журналистами тема, и, сосредотачиваясь, мы не вызовем излишних вопросов и догадок. Ну, а дальше — Пакистан забирает себе Индия. Или Китай, что вообще-то равнозначно, сэр. Возможно даже, что и Китай; Китай заинтересован в продвижении на запад не меньше, чем Индия — на север, а порт Карачи для Китая по стратегической важности не уступает всему его побережью, потому что дает прямой выход в Индийский океан и короткий путь через Афганистан — к Ирану, к его нефти и газу, а там и ко всему Персидскому заливу. Если даже Китай и Индия схватятся за остатки Пакистана — это опять-таки нас не будет касаться, пусть себе воюют. В этой ситуации, сэр, кто бы что ни предпринял — Соединенные Штаты Америки окажутся в выигрыше в любом случае.

Примерно через месяц план, доработанный специалистами USSTRATCOM, попал на стол к Президенту США Бараку Хусейну Обаме. Барак Обама, некогда уверенно жегший глаголом сердца людей, был уже не тем, каким прежде. Он пришел к власти, обещая закончить иракскую и афганскую компании, — и иракскую худо-бедно закончил, а афганская, похоже, только сейчас и начиналась. Он обещал побороть экономический кризис — и поборол его, вот только кризиса больше не было, но и роста тоже не было, экономические показатели были приемлемыми, а страна на деле все больше и больше погружалась в пучину депрессии. Лидер консервативного большинства Ньют Гингридж и безумная популистка Сара Бейли били по нему все более и более крупным калибром, и он уже тогда стал понимать, что на выборах двенадцатого его песенка окажется спетой. Барак Хусейн Обама всю жизнь руководствовался соображениями здравого смысла, он верил в здравый смысл, и у него не было никакой иной платформы и никакой идеологии, кроме идеологии здравого смысла. Только заняв пост главы государства и став самым могущественным человеком на планете, он понял, какое скудоумие и безумие царит везде, в том числе и в той стране, которой он управляет. Люди давно забыли соображения здравого смысла, и, апеллируя к здравому смыслу, ими невозможно было управлять. Взять ту же дикую историю с мечетью на месте разрушенного ВТЦ — только когда этой мечетью, историей с ее строительством, проехались по нему, как асфальтовым катком, он понял, что в этой стране говорится одно, а люди чувствуют и делают совершенно противоположное. Сара Бейли поняла это раньше него самого — и активно, бесстыдно пользовалась этим.

Государство Соединенные Штаты Америки, которое некогда бы светочем для всего остального человечества, стремительно разгоняясь, шло под откос. Рельсы пока еще были под колесными парами — но впереди уже виден был обрыв.

Получив готовый план агрессии против Пакистана, президент пришел в ужас. Он неоднократно просил генералов закончить эту войну на тех или иных условиях — сейчас же перед ним лежал план начала третьей мировой войны. Еще он понял, что генералитет начинает постепенно выходить из-под контроля — а ситуация в стране была уже нестабильной, это была не середина семидесятых с ее мирническими манифестациями. Слишком много проигравших, слишком много тех, кто хочет быстрых, простых и наглядных путей решения проблем. А простые решения сложных проблем — это одно из определений фашизма.

В течение следующего месяца Маллен, Петреус, МакКристал получили либо отставки, либо были переведены туда, где они не могли ни на что влиять. Собственной военной команды у президента не было, и он вынужден был назначить на освободившиеся посты тех, кого лично не знал.

В течение одиннадцатого-двенадцатого года ситуация в Афганистане и вообще во всем Центрально-Азиатском, Ближне-Восточном и Северо-Африканском регионах резко обострилась. Барак Хусейн Обама проиграл-таки свои вторые выборы, как и предсказывал, — и власть в Вашингтоне перешла к республиканцам. К худшим из них. У них были громкие слова — и больше ничего не было.

Потом, когда стало понятно, что дальше уже нельзя, когда появились уже внепартийные популисты и возникла угроза распада самой американской партийной системы, кто-то вспомнил про план.

В числе прочего, план доработали, введя в него новую цель — Исламскую Республику Иран. По данным АНБ, Иран уже обладал несколькими ядерными взрывными устройствами, нападать на него пока смысла не было — шиитский Иран был отличным противовесом агрессивному суннитскому блоку, включая бывший Ирак, ОАЭ, Саудовскую Аравию, и арабским неонацистам, тайно пестуемым Турцией. Никто в США не одобрил бы военную кампанию против Ирана в сложившейся ситуации, кроме разве что самых отмороженных неоконов. Но военная машина уже набрала ход — и потому АНБ, все больше заменявшее на посту главной разведывательной структуры США сильно разложившееся ЦРУ и Пентагон, затеяли кампанию против Ирана, но чужими руками. В рамках этой кампании они пригласили нескольких израильских генералов и разведчиков на неофициальный тет-а-тет. Просто собрались за двумя сдвинутыми вместе столиками в кафе «Граунд Зеро» во внутреннем радиусе Пентагона. И дали израильтянам понять, что США крайне заинтересовано в решении иранского вопроса и окажет существенную помощь всякому, кто сможет его решить.

11 апреля 2015 года

Узбекистан, Ташкент

Одиннадцатая мотострелковая бригада

Сержант Владимир Юрьев

То, что происходило сейчас в Средней Азии, было, в общем-то, ожидаемо и понятно — это не могло не происходить. Ведь такие организации, как Аль-Каида, Талибан и Хизб ут-Тахрир — они появляются не на пустом месте, и не потому, что собрались несколько десятков недобрых людей, желающих перед тем, как отправиться на тот свет, забрать с собой как можно больше других людей, отличающихся от них.

Эти организации возникают тогда, когда есть какая-то проблема, не находящая своего разрешения в существующей парадигме мира. Так, например, Талибан возник тогда, когда в Афганистане не было порядка и не было сил, способных его обеспечить, — любой, сколько угодно жестокий, но порядок. Аль-Каида возникла как инструмент борьбы за мировое господство, потому что Соединенные Штаты Америки и вообще Запад в целом все более и более не соответствовали занимаемому ими положению, а проверить, насколько они ему соответствуют, — было нельзя из-за наличия у них ядерного оружия. Хизб-ут-Тахрир возник и приобрел немалую популярность как реакция на то, что происходит в бывшем Советском Союзе — и не только в республиках, но и в самой России. Он возник как реакция на безнадежность, наглую, разнузданную коррупцию и отсутствие социальных лифтов, то есть отсутствие прежде всего для молодежи возможностей изменить свое незавидное положение. С тех пор как возник пресловутый кризис — а он был и есть свидетельством исчерпания возможностей старого экономического уклада и отсутствия более возможности жить в долг и за чужой счет, — популярность подобных организаций только росла, приток новых членов увеличивался после каждого ухудшения экономической ситуации. А она не могла не ухудшаться — вместо того чтобы строить или хотя бы проектировать какой-то новый экономический уклад — «лидеры» пытались оживить старый, вкачивая в него деньги и получая на выходе чудовищный уровень спекуляций и инфляцию. Ничто уже не стоило своей цены, и единственное, что пока не обесценилось, — человеческая жизнь.

Но у всех организаций, упомянутых выше, были две общие черты. Они всегда складывались в тех местах, где люди чувствовали несправедливость власти, и в тех местах, где было много молодежи. Второе даже важнее, чем первое. Много молодежи в одних местах и много стариков в других — вот хворост для страшного мирового пожара. Эта молодежь в старой экономической парадигме была никому не нужна, у нее не было никаких шансов изменить свое незавидное положение. Так получалось, что в странах — старых лидерах богатство (чаще всего фиктивное) распределялось не в соответствии с работой, а в соответствии с некими другими параметрами и установками, и сокращение населения там было в чем-то выгодным — большее благо делилось на меньшее количество людей. Более того — все больше и больше блага требовали себе старики, которых было все больше и больше но эти старики не способны были защитить свои права примитивной физической силой и, в общем-то, были никому не нужны, даже в своих странах. Даже в них появлялось все больше и больше разгневанных молодых людей, не желающих жить в мире стариков. А на Востоке, в мире обездоленных, слишком многие понимали, что единственный их шанс в жизни — не вписаться в существующий порядок вещей, а разрушить его и строить свой. Просто потому, что их больше, у них есть автоматы и желание убивать.

Было и еще кое-что. На какое-то время в мире осталась всего лишь одна господствующая идеология — идеология капитализма. Но она, эта идеология, не была приемлема для большинства населения земли, коммунистическая же идеология была дискредитирована и разрушена. И вот на ее место взошла другая, родственная и очень сильно похожая идеология, апеллирующая не к праву, а к справедливости, не к конкуренции, а к солидарности — агрессивный ислам. Агрессивный потому, что именно он требовал мирового передела, — капиталистов все устраивало. Ислам появлялся там, где не было капитализма, где он отвергался, — он появлялся даже, скорее, как защитная мера против капитализма. Вот почему агрессивный ислам стал понемногу приживаться и в России — там, где его не было никогда.

То, что произошло год назад здесь, в Ташкенте, было больше, чем просто преступлением, — это было ошибкой. Российская власть, глупая, беспринципная и своекорыстная — очень опасное сочетание! — пошла на этот шаг по нескольким причинам. Первая, Узбекистан — это не просто страна, это сильнейшая страна региона, и это страна, добывающая столь нужный в газовом балансе России газ. Ее переход под власть исламских радикалов грозил обрушением всей конструкции среднеазиатской стабильности. Власть в этом регионе не была народной — она была антинародной, она существовала за счет народа, угнетая, грабя и подавляя народ. Ее нельзя было назвать демократической, потому что интересам народа она не отвечала ни в каких раскладах. И если обрушение власти в Кыргызстане, основанное не на исламе, а на простом разнузданном бандитизме и басмачестве, мало что значило, это было чисто локальное событие — то установление исламской диктатуры в Узбекистане давало слишком скверный пример для всех соседних республик и грозило превратить всю Среднюю Азию в пылающий костер экстремизма.

Вторая причина — это газ. Газ был как в самом Узбекистане, так и в Туркменистане, который мог рухнуть следом, а, кроме того, через Узбекистан проходил газопровод. Когда-то давно Советский Союз высмеивали за то, что он оказывал помощь, в том числе военную, просто так, тем, кого считал правым в какой-то ситуации. Что ж, сейчас мы попытались провести чисто захватническую войну, имеющую экономические причины и нацеленную на грабеж другого народа, — чем русские никогда в жизни не занимались. Во многом эта война была спровоцирована Газпромом и его интересами. Результаты, как и следовало ожидать, были печальными.

Третья причина — это простая дезинформация. Американцы, сами истекая кровью в Афганистане, сумели подкинуть нам информацию, согласно которой они планировали высадиться в Узбекистане, используя силы восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии и отряды частных контракторов-наемников. Для России сразу стало «делом чести» опередить американцев — и мы ринулись вперед, даже не поняв, что американцы просто затягивают нас в кровавую трясину, чтобы либо уцепиться за нас и выбраться — либо погибнуть вместе.

А проблема, вырисовавшаяся после вторжения, была одна, и вырисовалась она во всей своей неприглядной красе. Мы не могли дать узбекам ничего лучшего, чем то, что было у них до этого. Вторгаясь в Афганистан — что было не меньшей ошибкой, — мы хотя бы могли предложить афганцам не просто войну, а строительство справедливого общества, настолько справедливого, что даже после нашего ухода поверившие нам афганцы продолжали сражаться против не только банд вооруженной оппозиции, но и против регулярных частей пакистанской армии. Здесь же мы не сделали ничего, кроме бомбежек повстанцев и организации новой власти, «подконтрольной России», и состоящей из практически тех же лиц.

Так мы стали оккупантами.

Гражданский аэропорт на интересы группировки не работал, базой штаба объединенных сил и заодно авиабазой был избран бывший авиазавод им. В.П. Чкалова. Построенный советской властью и разгромленный властями независимого Узбекистана, он как нельзя лучше подходил для размещения штаба Объединенных сил — с уже готовым охраняемым периметром, с огромными цехами, с целым заводским аэродромом. Когда сюда высаживались десантники девяносто восьмой дивизии — они удивились стоящим в цехах огромным самолетам в основном в высокой степени готовности — было такое ощущение, что все ушли отсюда, из цехов, только вчера и утром придут и снова начнут работать. Потом, в горячке, чтобы освободить место, самолеты чуть не взорвали, но потом пришел приказ, их отбуксировали на открытые стоянки, часть из них оснастили двигателями, и они кое-как улетели в Ульяновск на достройку, а две машины так оживить и не удалось, и они так и стояли на бетонке под дождем и палящим солнцем, как мрачные памятники развала огромной и великой страны, которая отправляла таких птиц в небеса. Увы… обмельчали все сейчас.

Сержант Владимир Юрьев, недоучившийся офицер «сердюковской поры», ставший сержантом, вместе с более чем двадцатью другими летел попутным бортом из Астрахани, на смену. Шли над Каспием, потом над Казахстаном. Вообще, захват Узбекистана, который, в общем-то, облегчил жизнь всем близлежащим странам, не был понят и оценен ими. Сразу же развалилось СНГ — это и так было мертворожденное образование, выход из него большинства членов просто подвел итог под политической агонией. Фактически развалилось и ОДКБ — из него не стали демонстративно выходить просто потому, что там был Китай. Все страны Востока начали усиленно искать себе «партнеров» на стороне — Туркменистан и Таджикистан мгновенно начали домогаться (именно так это и выглядело) благосклонности Ирана; Азербайджан сразу подружился с Турцией; Грузия уже равно флиртовала с НАТО. Почти сразу после удара по Узбекистану и начала там войсковой операции — серьезно полыхнуло на Украине; Польша и Румыния сделали практически то же самое, что сделала Россия, — некое табу на резкие движения, на силовое решение территориальных вопросов, и так подмытое действиями США, теперь было окончательно сломлено. Скорее даже Россия его сломала — она поступила точно так же, как поступали и поступают США, но Америка в глазах мирового сообщества была легитимным «мировым жандармом», который вправе так поступать, а вот Россия — нет. Сложную позицию занял Казахстан — осуждая Россию (тише всех), он не вышел из таможенного союза, но одновременно резко переориентировался на Китай. Китай же неожиданно повел себя довольно холодно, сразу дав понять, что, кроме экономического сотрудничества и природных ресурсов Казахстана, больше его ничего не интересует, и ни о каких китайских базах или китайских военных советниках не может быть и речи. Если Казахстан желает приобрести китайское оружие — то это его право, и оружие будет продано — но опять-таки без всякого продолжения и без всяких военных обязательств. Немало озадаченный такой постановкой вопроса Казахстан решил «придержать коней» и больше ни к кому с предложениями вассалитета не обращался.

Из тех, кто летел сейчас с Юрьевым, сержант знал лично только троих, с ними и сел, подложив под задницу что помягче. Курить было нельзя, поэтому травили разговоры и байки почти все время полета. Разговоры были веселыми, не подавленными — в основном о бабах. Ташкент считался не таким плохим местом, почти европейский город с метро, население больше миллиона человек, узбеков немало — но и русские есть, и казахи — много кто есть, Ташкент в отличие от старой столицы региона Бухары развивался как многонациональный город.

Самолет тяжко плюхнулся на бетонную полосу, пробежал по ней и, завывая моторами, начал заворачивать на стоянку. В десантном отсеке те, кто спал, проснулись, собирали вещи, хлопали по карманам — не потеряны ли документы… и у всех было какое-то сосущее чувство в груди, какое бывает, когда после долгой дороги прибываешь в чужое и незнакомое место. Чувство, словно предсказывающее сложности и неприятности на новом месте…

— Будь здоров, братуха! — Санек, «владимирский тяжеловоз», пулеметчик Национальной гвардии, сбежавший в армию из спившегося в ухнарь русского села и от грошовой зарплаты тракториста, первым встал, протянул огромную, как лопату, руку. — Даст бог, свидимся.

— Тебя куда, говоришь, дергают?

— В Ургенч, нефтяников и газовиков охранять. Глушь страшная.

— Обязательно свидимся. В Ташкент — все дороги сходятся, — пожимая руку, сказал Юрьев с видом бывалого кадрового офицера, тщательно скрывая свой страх.

— Бывай и ты, казак! — Сам Владимир протянул руку чернявому, резкому, с короткой бородкой, несмотря на молодость,[109] Михаилу, с которым познакомился в сержантском учебном центре под Уфой. — Если что, не забывай, заходи.

— Обязательно, Владимир. — Михаил почему-то говорил, как нерусский, произносил имена полностью, а не как обычно: «Вован» или «Вовчик». — И ты, если в Термезе будешь, милости просим.

— Нет, уж лучше вы к нам.

Термез славился как место скверное, опасное — граница, одним словом, с той стороны в то время уже такой бардак был…

Естественно, никто их встречать не собирался — довезли и ладно, в русской армии не было принято излишне заботиться о личном составе, как, скажем, в армии американской. Здесь в апреле было самое время — не мрачная слякоть с остатками черного от грязи снега, как в России, не разъезжающаяся под ногами жирная жижа, после километра бега по которой сапоги по паре килограммов точно весят, — а теплая и сухая восточная весна, с цветами на деревьях, сухой землей, первыми листками на деревьях и приветливым, ласкающим, а не обжигающим, солнцем. Температура была градусов двадцать — в самый раз для человеческого существования, и в воздухе пахло почему-то хлебом. Может быть, поэтому эвакуированные говорили: Ташкент — город хлебный…

В штабе до Михаила и до всех, кто прилетел, конечно же, не было никакого дела, в одной комнате его послали в другую, в другой — элементарно послали по известному адресу, и неудивительно — в разгар рабочего дня там собрались военные, и на столе открыто стояла бутылка 0,7 — «Кремлевская», видимо, с бортом привезли, только разливать начинали. С трудом Михаилу удалось разыскать какого-то майора, ответственного за кадры, — тот сидел за столом, перед ним был специальный, ударопрочный мобильный компьютер, недавно закупленный для армии в большом количестве, всю оставшуюся часть стола занимали небрежно сваленные бумаги. Майор тыкал в клавиатуру одним пальцем и матерился — не привык, видимо, к сложной технике.

— Тебе чего? — неприветливо спросил он.

— Сержант Владимир Юрьев, прибыл для дальнейшего прохождения службы, одиннадцатая мотострелковая.

Майор повертел в руках новомодную карточку — удостоверение личности военнослужащего, там была магнитная полоса, и надо было ее прокатать, чтобы получить всю информацию, но прокатывать здесь было негде. Повертел в руках командировочное предписание.

— И чо? — задал он поразительный по глубине мысли вопрос.

Когда их офицерское училище закрыли в неделю, а всех недоучившихся офицеров надо было куда-то девать — приехавший из Москвы полковник толкнул речь. Из этой глубокомысленной и тщательно выверенной речи следовало, что армии сейчас крайне нужны сержанты, просто страсть как нужны. А офицеры не нужны. Вот так разом — неделю назад были нужны, а теперь вдруг раз — и не нужны. Зато очень нужны новой русской армии сержанты, потому что сержантов нет и с личным составом заниматься некому. Так что если кто пойдет в сержанты — то потеряет он на этом немного, а в денежном довольствии даже приобретет.

Вообще, если сравнивать с Советской Армией и ее системой званий — то Российская армия, реформированная по Сердюкову, — это страх божий, сразу понятно, что маэстро про армию знал только то, что ему из иностранных книжек референты преподнесли, и даже не вникал особо, просто прочитал и собезьянничал, причем с ошибками. В Советской Армии в самом начале солдатской карьеры было сразу несколько вариантов продвижения по службе. Первый уровень — это ефрейторский, ефрейтор — это старший солдат срочной службы, кандидат на сверхсрочку. Три сержантских звания — младший сержант, сержант и старший сержант — это, конечно, не одиннадцать американских сержантских степеней, но хоть что-то. Если есть высшее образование — пожалуйста, прапорщик и старший прапорщик, на этих должностях служили настоящие профессионалы, у них было неплохое денежное довольствие, и эти должности я бы соотнес со штаб-сержантом и ганнери-сержантом морской пехоты США. Дальше шли звания офицерские, офицеры часто исполняли обязанности, которые в армии США исполняют сержанты, но и это было обоснованно! Дело было в том, что армия мирного времени в военное должна была увеличиться в несколько раз, и нужны были именно офицеры, то есть военнослужащие, умеющие командовать людьми. Поэтому в мирное время в армии и в самом деле был избыток офицеров.

В армии США есть изначально два пути — сержантский и офицерский, сержанты непосредственно командуют людьми, офицеры осуществляют менеджмент (в армии это важно!) и работают на сложной технике — в ВВС, например, на тяжелом бомбардировщике пилотский и штурманский состав — это не ниже, чем офицеры среднего звена, за штурвалом может быть офицер в звании от майора до бригадного генерала. Существует одиннадцать сержантских званий, и каждый волен выбирать.

Мусью Сердюков же за каким-то чертом ликвидировал прапорщиков (профессионалов!), резко сократил количество офицеров, сделав невозможным командование отмобилизованной армией, и увеличил количество сержантов — но не дал им перспективы карьерного роста!

Слов нет.

Обучение сержантов, по словам полковника, должно было вестись в одном из десяти новых учебных центров, где и гостиницы как казармы, и Интернет, и современные методы обучения. На деле же — обычный полигон Советской Армии, косметически отремонтированные казармы (интересно было бы узнать, сколько в ремонт грохнули) и дико выглядящие плазменные панели на стенах, которые вроде как полагалось смотреть в свободное от службы время. Учили их в принципе тому, чему и должны учить обычного сержанта в армии, — стрелять на полигоне, водить боевую технику из той, которая была на полигоне. Повезло только в том, что в составе офицеров полигона попались люди, прошедшие Чечню и хорошо понимающие, чем оборачивается плохая подготовка личного состава. По собственной инициативе и в свободное время эти люди учили совсем не тому, чему положено учить по спущенной сверху программе. Нет, были совсем другие дисциплины — зачистка, штурм помещения, снятие и установка растяжек, выявление боевиков по визуальным признакам при фильтрации, размещение личного состава при передвижении на бронетехнике, действия при подрыве, действия при попадании колонны в засаду. Учили жестко, бывало, что и с рукоприкладством, но по-иному в армии не учат. Больше пота — меньше крови.

И здесь товарищу Сердюкову не повезло с референтами. Судя по тому, как выглядит сейчас подготовка американской армии, — ее им ставили офицеры вермахта, которые первыми внедрили эту систему подготовки и с ней дошли до Волги и Москвы. В Пруссии, а потом и в Германии не было военных училищ как таковых. Были курсы. На каждом курсе учили чему-то своему — где водить машину, где организовывать противотанковую оборону и лично поражать цели из противотанковой пушки, где-то вести бой в городе. Не было училищ, которые образовывают от и до и выпускают готового офицера с соответствующей военно-учетной специальностью. В каждом полку и дивизии вермахта существовал список курсов, которые должен окончить тот или иной военнослужащий для присвоения очередного звания или назначения на какую-то должность. Совершенно необязательно было проходить эти курсы враз — их проходили постепенно, часто даже не отрываясь от повседневной службы. Например, для того чтобы научиться водить машину, совершенно необязательно куда-то ехать — нужно просто несколько машин в части и несколько внештатных инструкторов, которые сами умеют водить машину.

В армии США сейчас внедрена точно такая же система — на каждой базе существует учебный центр, специализирующийся на чем-то одном. Например, на базе амфибийных сил в Коронадо готовят боевых пловцов для флота, но еще и преподают курс легких водолазов — разведчиков для армии, который в принципе может окончить любой желающий, завизировав рапорт у командира и сдав физические тесты. Нет, есть, конечно, и общеподготовительные центры — такие, как Пэрис Айленд для морской пехоты, но там обучение длится месяцами, а не годами, как у нас. И потом морской пехотинец добирает необходимые курсы. А в каждом экспедиционном корпусе морской пехоты командование формирует особые роты и взводы — например, взвод боевых пловцов, взвод глубинной разведки, обученный затяжным прыжкам с парашютом, взвод по борьбе с терроризмом, прошедший курс подготовки у специалистов по антитеррору ФБР. Таким образом, в руках командующего американским экспедиционным корпусом морской пехоты находится универсальное подразделение, в котором найдутся люди и команды, способные выполнить любую возможную и невозможную задачу.

Увы… мсье Сердюков, разогнав военные училища, предложил взамен только их ухудшенные аналоги, разгромил учебную базу, разогнал преподавателей — и на этом успокоился.

Как бы то ни было — на сержантском уровне сержант Юрьев был подготовлен неплохо, даже более чем неплохо. Но почему-то в учебке никто не научил его, что отвечать на вопрос старшего по званию «И чо?».

— Ну, я это… служить приехал, — не менее глупо сказал он.

Чуть потянул носом воздух — перегара не почувствовал. Видимо, этот майор и трезвый такой, что же бывает, когда он пьяный…

— Вижу. Тут все служить приехали.

Майор странно шмыгнул носом.

— Ты в какой бригаде?

— В одиннадцатой.

— А служить где?

— В Ташкенте, сказали.

Майор расхохотался — неожиданно заливисто, весело.

— Ну, ты, мил-человек, дал. В Ташкенте… — И мгновенно посерьезнев лицом и понизив голос, спросил: — Есть?

Увы… типичный вопрос. Одиннадцатая бригада стояла по всему Узбекистану, осуществляла миротворческие функции, боролась с бандами и поддерживала штаны местной армии и милиции, из которой что ни день, так если не дезертир — то беглец. Самые «теплые» места были в Ташкенте, тут были и казармы нормальные, и девочки, да и вообще — миллионный, вроде как цивилизованный город. Но естественно — не бесплатно.

— То есть, товарищ майор?

Майор махнул рукой.

— То и есть. На, держи бумаги свои. Как только подойдет кто — я тебе маякну.

— Есть. А когда… подойдет?

— Скоро подойдет. Скоро. Без места службы не останешься.

«Подошли», когда новоиспеченный сержант Российской армии уже устал сидеть и смотреть. Здесь и в самом деле были жесткие стулья, какие обычно бывали в школах, — вот он и сидел на них напротив кабинета, а никто не обращал на него никакого внимания. Его поразило, что все что-то тащили — почти половина из числа прошедших мимо него что-то тащили либо из кабинета, либо в кабинет, что — он не мог понять. В одном случае точно — ковер, а что в сумках?

Непонятно…

Когда терпение его лопнуло и он решился-таки опять зайти в кабинет к майору, сказавшему «И чо?» — из кабинета майора вышел офицер, который зашел туда раньше. Юрьев как раз поднимался, офицер с капитанскими погонами мгновенно оглядел коридор и шагнул к нему. Капитанские погоны на едва ли не сорокалетнем мужике значили много — обычно они были или на совсем плохих офицерах, или на совсем хороших, которых нельзя уволить, потому что кому-то надо и службу служить, но кто не выслуживался, не лебезил, не заносил и имел отвратительную привычку говорить начальству в лицо неприятную правду. Этот, судя по всему, относился ко второй категории — неопределенного цвета, застывшие глаза и плавные, но точные движения, выдающие человека, не год и не два помотавшегося по горячим точкам.

— Юрьев?

— Так точно.

— Капитан Белый. Одиннадцатая мотострелковая?

— Так точно. — Юрьев протянул предписание, капитан небрежно сложил его и сунул в карман, даже не посмотрев.

— Вещи твои все здесь?