Помоги проекту - поделись книгой:
Я уронил голову и едва не расплакался от стыда.
— Пора тебе, Серж, — сказал мне Булатников, — я тебя до каюты провожу.
Офицерская столовая, если по-флотски, кают-компания, представляла собой изрядных размеров помещение, большую часть которого занимал стол. Вокруг него расположились несколько десятков офицеров, как с самого «Гангута» — во главе с капитаном Иевлевым — так и нашего полка. Первым, что бросилось мне в глаза, было отсутствие поручика Булатникова. Хоть и изрядно мы вчера выпили италийского вина, однако вряд ли он испытывает слишком уж сильное похмельное недомогание, чтобы пропустить первый «ознакомительный» обед с экипажем дирижабля.
Мы по очереди, в порядке старшинства, поднимались и представлялись. Сначала мы — на правах гостей, затем офицеры «Гангута». Выходит, для Булатникова и младших офицеров ландунгс-команды даже не приготовили места за столом в кают-компании. Весьма интересные порядки.
Обед, как и положено «ознакомительному», проходил в обстановке некоторого напряжения. Разговоров почти не было, мы даже старались за просьбами обращаться к своим. В смысле, аэронавты — к аэронавтам, а мы, пехота — к таким же офицерам-пехотинцам.
В тот раз я так и не набрался храбрости, чтобы поинтересоваться у кого-нибудь из мичманов «Гангута», отчего на обеде не присутствует кто-нибудь из ландунгс-команды. К тому же, инициативой за столом полностью завладел капитан Иевлев. Он был несколько нарочито-общителен и старался начинать пространные беседы или поддерживал угасающие. В общем, старательно играл радушного хозяина.
После обеда я нашёл поручика Булатникова, который вместо кьянти распивал нечто куда более дешёвое и скверное в своей каюте.
— Приветствую вас, господин поручик, — отсалютовал мне стаканом Булатников. Он был пьян, не смотря на то, что время едва перевалило за середину дня.
— Приветствую, — кивнул в ответ я, освобождая себе место у столика. — Я у тебя, Виктор, спросить хотел одну вещь.
— Почему меня не было на обеде в вашу честь в кают-компании? — полуутвердительно поинтересовался Булатников и, не дожидаясь ненужного подтверждения, ответил: — Мы не числимся в экипаже дирижабля и даже формально не относимся к воздушному флоту империи. Вот и не приглашают нас в кают-компанию. Нет места нам, сиволапым, среди «военной косточки».
— Вот, значит, как, — протянул я, принимая у Булатникова стакан, не ставший более чистым со вчерашнего дня.
— Не стоит тебе проводить так много времени в компании поручика Булатникова, — сказал мне штабс-капитан Антоненко. — Не самая лучшая компания, поверь мне.
— Отчего же? — удивился я, прикладывая к голове ледяное полотенце, протянутое услужливым Жильцовым. Признаться, вчера мы перебрали дешёвого вина.
— От того, Серж, что ты не знаешь полной истории ландунгс-команд воздушного флота, — ответил мне штабс-капитан. — Туда списывают самых никчемных офицеров из пехотных, а иногда и кавалерийских частей. Вроде твоего приятеля Булатникова. Он раньше был неплохим офицером. Наверное. Я с ним знаком не был. Однако, раз его списали в ландунгс-команду, значит, числится за ним некий грешок. Скорее всего, пристрастие к спиртному, если судить по твоему виду.
— Может и так, — не стал спорить я. И вправду, слишком уж любил поручик Булатников выпить, если судить по двум дням нашего знакомства. — Однако это же в корне неверно. Как можно списывать офицеров в подобные части? Они же должны проявлять просто чудеса героизма. Представьте себе, капитан, прыгать на головы врагам, под огнём артиллерии…
Я так раздухарился в своей речи, что и без того словно свинцом налитая голова отозвалась острой болью. Я замолчал на минуту, пережидая приступ.
— Сколько мужества нужно для этого! — воскликнул я, стоило только боли немного притупиться, за что и поплатился новым приступом.
Жильцов подал мне свежее полотенце, взамен немного нагревшегося, и я кивком поблагодарил его.
— Это да, — согласно кивнул штабс-капитан, — пусть они и идут в ландунг пьяными как австрийские гренадеры, однако, не смотря ни на что, мужества им не занимать.
— Вот и я о чём говорю, — наученный горьким опытом я больше не повышал голоса, — как же можно столь отважных людей сбрасывать со счетов. Забывать о них. Списывать в ландунгс-команды никудышных офицеров…
— Это кто тут никудышный? — сунул голову в дверь каюты Булатников. — Я что ли?
— На личности мы не переходили, — отозвался Антоненко.
— Приветствую вас, господа офицеры, — запоздало отдал честь Булатников. — И всё же, господин штабс-капитан, вы считаете меня никудышным офицером, списанным за пьянство или долги в воздушную пехоту, не так ли?
— Положим, что так, — не стал отпираться Антоненко. Он вообще был человеком прямым и честным.
— Я, знаете ли, господин штабс-капитан, — ответил ему на это Булатников, — добровольно отправился служить в воздушную пехоту. И года не прослужил в обычной, наземной, и написал рапорт с просьбой о переводе в воздушную. Начитался глав из «Науки побеждать» про лихие ландунги над Измаилом и Очаковом, думал, вот она — настоящая жизнь, не то, что на земле. Ать-два. Первая шеренга — стой, вторая шеренга — пли! Скука.
— Можете не продолжать, поручик, — кивнул Антоненко. — Вместо настоящей жизни и лихих ландунгов — длительные полёты, презрение «военной косточки» и, как следствие, пьянство и скука.
— А что ещё остаётся, кроме винопития?! — раздражительный с утра Булатников готов был, казалось, прямо-таки в драку на штабс-капитана кинуться. — Вы, значит, воюете не земле, аэронавты — в воздухе, а мы — только и делаем, что пьём. Вы — герои, а мы…
— Ещё слово подобным тоном, поручик, — голос Антоненко был не ледяным — лёд хрупкий — нет, голос штабс-капитана был стальным — серым, холодным и смертоносным, — и я брошу вам вызов.
— Дирижабль является воинской частью, и дуэли на его борту караются весьма жёстко, — заметил Булатников.
— Вас это смущает?
— Ничуть, — отрезал поручик, — просто считал своим долгом предупредить вас, штабс-капитан.
— Вас не затруднит, поручик, — Антоненко обращался ко мне, — одолжить мне вашу пару «Гастинн-Ренетов» и быть моим секундантом?
— Затруднит, — ответил я. — Очень сильно затруднит, штабс-капитан.
— Я не ослышался, Серж? — удивился Антоненко.
— Не ослышались, господин штабс-капитан, — повторил я, упрямо наклонив голову. — Мой отец пустил себе пулю в лоб из-за растраты, оставив изрядное пятно на нашей фамилии, которое мне придётся смывать не один год. Вы, господин штабс-капитан, хотите оставить такое же пятно на репутации всего полка.
— Дуэли не редкость среди офицеров, Серж, — отмахнулся Булатников. — Проведённая с умом, дуэль не гробит репутацию…
— А вам смертушки на войне, не мало ли будет? — внезапно вмешался в разговор Жильцов. — Скольких под Броценами схоронили? Что солдат, что господ офицеров? А вам, выходит, не хватает этого? Врага вам мало, так решили сами друг друга перестрелять?
Эти слова бывалого ветерана настолько остудили всех нас, что уже готовые преломить копья Антоненко и Булатников опустили глаза. Гнев угас. Похоже, обоим стало стыдно от сказанного Жильцовым. Поручик поспешил покинуть порог моей каюты. Штабс-капитан тоже не задержался надолго.
Глава 4, В которой герой встречает знаменитых польских гусар и проверяет на себе не менее знаменитый польский гонор
Мы прибыли на место в конце июня. Стояла жуткая жара, казалось, сам воздух плавился от неё. Наш полк, выгрузившись из дирижаблей на Виленском аэродроме, в тот же день получил назначение и скорым маршем двинулся к самой границе. Местом дислокации полка был выбран небольшой город Капсукас. Куда мы и направились скорым маршем, под прикрытием дивизиона улан Литовского полка. Марш дался солдатам, изрядная часть которых была из вчерашних рекрутов, очень нелегко. Десятка два молодых солдат пришлось отправить в обоз, они просто не выдержали многочасового марш-броска на испепеляющей жаре. И если бы не пришёл приказ снять кивера, их было куда больше. Душу грело только то, что в моём взводе и всей нашей роте, таких не было.
В Капсукас прибыли уже к вечеру, последние часы шагали в сумерках. А уже следующим утром меня вызвал к себе майор Губанов.
— Молодец, Серёжа, — приветствовал меня майор, чем очень сильно удивил. — Твои солдаты лучше всего перенесли марш из Вильно в Капсукас.
Он протянул мне руку и я, не без тайной гордости, пожал её. Ведь ещё несколько месяцев назад капитан Губанов, командир нашей роты, был для меня, молодого прапорщика, кем-то вроде небожителя, человека недосягаемого.
— Однако наградить мне тебя придётся новым заданием, — продолжал майор. — Твои солдаты, пожалуй, самые свежие во всём батальоне и потому именно им предстоит сопровождать пионеров и батарею Пятой артиллерийской бригады к деревне Шодровичи. Твой взвод, Серёжа, займёт деревню и дождётся подхода всего батальона.
— Разрешите спросить, господин майор? — сказал я и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: — Что такого в этой деревне, что её нужно занять столь быстро?
— Она расположена на самой границе с Варшавским княжеством, — ответил майор, — и ранее, в более спокойные времена там квартировал батальон пограничной стражи. Теперь же её укрепят пионеры, и там встанет Виленская батарей полевых орудий, деревня станет опорным пунктом нашего батальона при возможной атаке варшавской или французской армии.
— А велика ли такая возможность? — поинтересовался я.
— Весьма, — сказал майор, — велика. Особенно после нашего недавнего столкновения с британцами. Бонапарт вполне может посчитать, что настал подходящий момент для атаки на наши границы, ибо с Британией у нас сейчас весьма напряжённые отношения.
— Значит, нам может грозить война на два фронта?
— Вряд ли, Серёжа, — покачал головой Губанов. — Франция и Британия — не просто соперники, но враги, скорее, кто-то из них предложит нам руку помощи в войне с другим. Быть может, и обе стороны сразу. Я бы, по крайней мере, поставил на это.
— Спасибо, господин майор, — сказал я, поднимаясь. — Разрешите приступить к выполнению задания.
— Ступайте с Богом, Серёжа, — проводил меня майор.
— Разрешите представиться, — как самый молодой первым сказал я, — поручик Суворов. Командир первого взвода третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка. Назначен сопровождать вас в дороге к Шодровичи.
— Штабс-капитан Ермилов, — представился командир батареи Виленских артиллеристов.
— Подпоручик Гарпрехт-Москвин, — щёлкнул каблуками пионер.
— Пойдём обычным порядком, — сказал я. — Половина взвода во главе с прапорщиком Кмитом пойдёт в авангарде. Я, со второй половиной, буду прикрывать тыл. В середине построения пойдёте вы, господа артиллеристы и пионеры. Надеюсь, вы не обидитесь на это, подпоручик Гарпрехт-Москвин.
— Ничуть, — белозубо улыбнулся в ответ офицер пионеров.
— Ваши орудия, господин штабс-капитан, — продолжил я, — будут задавать общий темп нашего движения.
— Совершенно верно, — согласно кивнул штабс-капитан. — Мы хоть и конная артиллерия, но двигаться придётся в пехотном темпе. Хорошо ещё, что погода жаркая, дороги сухие, а то пришлось бы вашим солдатам, поручик, тащить пушки вместе с пионерами и моими фейерверкерами.
— Раз всё решили, господа офицеры, — сказал я, поднимаясь, — идёмте строить людей.
Мы вышли из дома, в котором проходил наш военный совет, и я кивнул прапорщику Кмиту.
— Как настроение во взводе? — спросил я у него.
— Нормально, господин поручик, — ответил он. — Солдаты готовы выступать.
— Бери половину людей, — приказал я, — вы будете авангардом. Строй их перед пушкарями и пионерами. Не отрывайся от них, именно пушки задают общий темп движения колонны.
— Есть, — ответил Кмит и тут же принялся командовать. — Унтер Павлов, младший унтер Алексеев, берите людей и за мной! Строиться в авангарде колонны!
— Ермолаев, — обратился я к фельдфебелю, — ступай с ним.
— Есть, — отозвался тот и поспешил за авангардом.
До Шодровичей было не более получаса хорошего марша, однако пушки, хоть и на конной тяге, сильно тормозили наше продвижение. Жара со вчерашнего дня ничуть не спала, и солдаты страдали от неё. Стволы пушек нагрелись до того, что прикоснуться к ним не было никакой возможности. Так прошагали мы несколько часов, пока впереди не зазвучали выстрелы.
— Малышев! — подозвал я самого шустрого из унтеров моего взвода. — Мухой сгоняй к авангарду! Чтоб через пять минут был у меня с докладом!
— Есть! — ответил тот, машинально махнув рукой, однако вовремя опомнился и не стал прикладывать пальцы к непокрытой голове.
— Кивера одеть! — скомандовал меж тем я. — Мушкеты заряжай!
Я успел застегнуть «чешую» кивера и только принялся заряжать свой «Гастинн-Ренетт», когда вернулся Малышев.
— Разрешите доложить?
— Докладывай. — Я забил заряд в ствол пистолета и взвёл курок.
— На подступах к деревне нас обстреляли, — зачастил Малышев. — Пятеро раненых, один погибший — все из рядового состава. Прапорщик Кмит отвёл людей к опушке леса, ведёт перестрелку с врагом.
— Ясно, — кивнул я. — Возвращайся в строй. Арьергард, за мной! У всех мушкеты заряжены?
— Так точно, вашбродь, — за всех ответил старший унтер Ершов.
— Вперёд! — скомандовал я. — На помощь Кмиту!
Когда мы проходили мимо артиллеристов и пионеров, ко мне обратился подпоручик Гарпрехт-Москвин.
— Господин поручик, — сказал он, — мы тыла не удержим.
— Знаю, — кивнул я, — мы постараемся взять деревню как можно быстрее.
— Поручик, — окликнул меня штабс-капитан Ермилов, — мы зарядим орудия картечью. Так что первую атаку с тыла отразить получится.
— Спасибо, господин штабс-капитан.
Шодровичи были не просто деревней, а самым настоящим застянком, как называют их поляки и малороссияне. Высокий частокол был в идеальном порядке, благо леса для того, чтобы его подновлять хватало. Над ним возвышались крыши деревянных домов. Из-за частокола по нам вели неприцельный огонь, значит, на нём оборудована стрелковая галерея. Хотя чего же ждать от деревни, где постоянно квартирует батальон пограничной стражи.
— Что тут у вас, прапорщик? — спросил я у Кмита.
— В деревне — враг, — доложил он. — Поляки. Первые выстрелы они сопровождали ругательствами на польском. Скорее всего, кавалерия. Гусары, если быть точным.
— С чего вы взяли? — удивился я.
— Вот, — Кмит протянул мне кусочек свинца — пулю для гусарского мушкетона. — Они до опушки леса не долетают. Падают в десятке шагов от первых кустов.
— Понятно, — кивнул я и неожиданно спросил у прапорщика: — Послушайте, Кмит, фамилия у вас польская, не так ли?
— Я из Малороссии, — ответил тот, совершенно не удивившись вопросу, — мои предки Кмиты из Белой Церкви воевали ещё вместе с Богданом Хмельницким против Польши.
— Ну, тогда, прапорщик, у меня нет сомнений в вас. — Я вынул из кобуры «Гастинн-Ренетт» и протянул его Кмиту.
— Благодарю вас, господин поручик, — вежливо отказался тот, — у меня есть огнестрельное оружие. Более эффективное на больших дистанциях.
Он снял со спины штуцер и подал мне. Я осмотрел нарезное ружьё, на прикладе красовалась латунная табличка с гравировкой «Лучшему стрелку Дворянского полка. Победителю стрелковых соревнований».
Поделиться книгой: