Помоги проекту - поделись книгой:
Суть второго эксперимента уже можно охарактеризовать как синтез онлайновой и офлайновой информации. Для начала исследователи отобрали (тем же автоматическим способом) около 25 000 фотографий с именами таких пользователей Facebook, которые согласно их страницам-профилям учатся в университете Карнеги-Меллона. Затем они установили в кампусе этого университета свой компьютер с веб-камерой, а всех желающих прохожих пригласили поучаствовать в качестве добровольных участников эксперимента.
Внешняя сторона этого эксперимента сводилась к тому, что студентов просили на минутку задержаться у компьютера и быстро ответить на вопросы краткой онлайновой анкеты. Менее же очевидная сторона опыта заключалась в том, что в то время, когда студенты заполняли анкету своими ответами, веб-камера делала снимок студента, соответствующая программа анализировала лицо и запускала процедуру его сравнения в реальном времени с уже имеющимися фотографиями из накопленной базы данных.
В таких условиях эксперимента веб-камерой были сделаны фотографии 93 студентов (с их согласия, ясное дело). В 29 случаях (то есть уже 31 процент исходов) программа распознавания лиц оказалась способна присовокупить к лицу и анкете соответствующее имя отвечавшего на вопросы. На каждый поиск-идентификацию при этом затрачивалось в среднем меньше трёх секунд.
Суть этого эксперимента, развивающего результаты второго, можно охарактеризовать набирающим популярность термином Augmented Reality, или «дополненная реальность». Как показывает опыт, если незнакомого человека на улице становится возможным быстро идентифицировать по его лицу и данным из социальных сетей, то оказывается возможным и много большее — типа получения об этом человеке массы дополнительной, порой весьма чувствительной к компрометации информации в реальном времени.
В своём третьем эксперименте, в качестве подтверждения концепции, исследователям удавалось с высокой вероятностью предсказывать персональные интересы незнакомцев и их идентификационные номера SSN (в качестве «незнакомцев» выступали опознанные участники эксперимента II). Мгновенные познания о личных интересах, ясное дело, были позаимствованы с персональных страниц в Фэйсбуке, а предсказание SSN, как несложно догадаться, выводилось по уже отработанной технологии предыдущего исследования.
Авторы работы подчёркивают, что номера SSN в данном случае — это лишь один из впечатляющих примеров того, что вообще становится возможным быстро предсказывать о незнакомых людях. Концептуально же цель эксперимента III была в том, чтобы продемонстрировать реальность проблемы — начать с анонимного лица в толпе на улице и закончить обладанием очень чувствительной информацией об этом человеке.
Собственно процесс такой добычи информации получил наукообразное название «аккреция данных» (data accretion). Ну а результат — когда все добытые в реальном времени данные такого рода тут же высвечиваются на экране iPhone рядом с фотографией человека — безо всяких натяжек можно назвать «дополненной реальностью».
Всего лишь через несколько лет, полагают Акуисти и его коллеги, визуальные поиски информации по лицу могут стать столь же общераспространёнными, как сегодняшние поиски информации по тексту. Нельзя, впрочем, сказать, что это исследователей радует.
По мнению Акуисти, очевидно быстрый прогресс в компьютинге и технологиях распознавания быстро ведёт нас примерно к тому обществу будущего, что изображено в невесёлом фильме «Особое мнение» — известной экранизации Стивена Спилберга по рассказу Филипа Дика:
«Сейчас происходит слияние онлайновых и офлайновых данных, а ваше лицо становится тут ключом – верифицируемым звеном связи между двумя этими мирами. Я думаю, что урок тут довольно мрачный. Мы входим в реальность, где сама наша идея о приватности и тайне личной жизни уже не работает. Вы больше не можете ожидать для себя приватности и анонимности на улице или в толпе. Эффективное объединение всех этих технологий бросает вызов нашим биологическим представлениям о том, что следует понимать под приватностью».
Василий Щепетнёв: Дело о хрупком экране
Жена сказала, что готова читать с электронного устройства. Смотрела-смотрела, как я пользуюсь таковым – и созрела.
Ладно. Пойду куплю что-нибудь. Нужно только решить, что именно. У меня – «покетбук», модель триста один с плюсом. Но, поди, появилось что-нибудь поновее, решил я. И стал смотреть предложения воронежских компьютерных магазинов.
Действительно, появилось: мне предлагали «покетбук» модели шестьсот два. Удвоение номера наталкивало на мысль о головокружительном прогрессе. Увы, продавались новые «покетбуки» без переплёта (обложки), а переплёт – атрибут обязательный. Иначе получится, что у меня читалка – почти книга, а у жены – экранчик в чехле, и только. Нехорошо. И отдельно обложек-переплётов в Воронеже я не нашёл, а искать за его пределами и не хотел. На дворе две тысячи одиннадцатый год, а не тысяча девятьсот восемьдесят седьмой, товарного голода быть не должно, по частям собирать вещь не желаю. Извольте соответствовать миру потребления.
Ищу дальше. Ага, вот предлагается электронная книга G-mini MagicBook M6P, с новым экранчиком pearl, обещающим прирост контрастности. И в комплекте с переплётом. Брать? Зашёл на сайт производителя. Почитал руководство и удивился. А как не удивиться такому совету: «Если устройство для чтения электронных книг начало работать слишком медленно либо в процессе работы перестало реагировать на нажатие всех кнопок, необходимо произвести аварийную перезагрузку. Для этого откройте отсек аккумулятора и карты памяти и отсоедините аккумулятор».
В две тысячи одиннадцатом году перезагружать повседневное устройство отсоединением аккумулятора? Нет, такой хоккей жене не нужен. Будет меня припрягать, я буду досадовать, да и вообще…
На всякий случай почитал ещё. Рекомендуют тут же перепрошить книгу, поскольку заводское ПО несовершенное, но предупреждают: дело это очень ответственное. Файл перепрошивки (разумеется, от производителя) необходимо разместить не в памяти волшебной книги, а на дополнительной карте памяти, которую нужно сначала купить. Если же пренебречь указанием, то… Нет, передам слово производителю: «Не пытайтесь произвести перепрошивку, используя внутреннюю память книги! В случае перепрошивки из внутренней памяти вы получите неработоспособную книгу, без возможности восстановления».
Ну-ну. Спасибо. Двадцать первый век, говорите? Спасение потребителей – дело рук самих потребителей? Сейчас, прибегу, куплю, только деньги из банкомата достану.
Продолжил поиски и натолкнулся на привычный мне «покетбук» триста один плюс. Жив курилка! Только подешевел на четыре тысячи (я брал за одиннадцать с плюсом, кажется). От добра добра не ищут, возьму-ка его!
Но стал читать отзывы и расстроился. Оказывается, у этой книжки очень хрупкий экран. Чуть что – и покрывается трещинами. Ремонт же из-за стоимости нецелесообразен: проще да и дешевле купить читалку другой фирмы. А я живу в неведении, таскаю с собой, читаю везде. По краю хожу. Как лунатик. Хотя наличие стеклянного экрана меня тоже нервирует: неужели в две тысячи одиннадцатом году нельзя придумать что-нибудь эластично-пластиковое? Видел же не так давно уверения: мол, уже завтра можно будет и скатать экран в трубочку, и раскатать.
Раскатал…
Особенно вдохновляли рассказы пользователей, что экраны «покетбуков» бились и трещали на ровном месте, в покое. Утром книга жива и здорова, но пришёл с работы, взял со стола – а экран пересекает трещина. Пуще того, люди шли на новые траты, ремонтировали «покетбук», а через неделю опять пришёл с работы – а экран с трещиной.
Как ни странно, эти случаи – повторного хруста экранов – меня успокоили. Дело, понял я, не в стекле. Человеческий фактор, сиречь диверсия. Если у кого-то случилось подобное – оставил книгу здоровой, нашёл больной или убитой – присмотритесь к окружающим. Такие бездны откроются, такой жутью из этих бездн потянет...
Положим, это я драматизирую. Скажу проще: книгу могли убить из ревности. Или из вредности. Или из зависти. Или случайно, а признаться страшно. Муж, жена, тёща, зять, ребёнок. Муж читать не любит, а любит покушать, а жена борща не варит, котлет не жарит, а всё читает, читает, читает… Или муж не деньги зарабатывает, не с ребёнком занимается, не жену в кино водит, а читает, читает, читает…
Вот и трескается ни с того ни с сего стекло.
Раскрыв дело о хрупком экране, я повеселел и – через банкомат – пошёл в компьютерный салон. Однако купил читалку другого производителя. На всякий случай. Деньги-то трудовые. Вещица симпатичная, лёгкая, изящная. Дамская. Жена довольна. Придёт с работы и читает, читает, читает…
Александр Амзин: Лёгкий способ бросить всё
Тот же герой, уже за iMac, возмущается: неужели он всё время должен двигать мышкой? Наконец, тот же лентяй с планшетом – ему предсказуемо не нравится елозить пальцем по экрану. На последней картинке он валяется в кресле, крутит пальцем в воздухе, а компьютер, разобрав мычание, готовит главгерою сэндвич.
…В начале девяностых мне было десять-двенадцать лет и у меня был советский аналог IBM PC XT — EC-1841 с операционной системой MS-DOS. Главным – и понятным – интерфейсом общения с ним был файловый менеджер Norton Commander.
Помню, родители предложили перейти на другую систему. Не то чтобы более мощная, она была гораздо серьёзнее, академичнее и ни с чем не совместимее. Тот компьютер простоял у нас пару дней и довёл меня до слёз тем, что не предлагал таких игр, которые были на моём IBM-совместимом компьютере.
Сейчас, ретроспективно, я понимаю вот что. Разница между теми двумя компьютерами была в состоянии ума и восприятия, необходимого для управления. Привыкнув к красивым картинкам и визуальному управлению содержимым, очень трудно сделать шаг в сторону – к командной строке.
Чем дальше ты идёшь по этому пути, тем уже колея. Страшная, как смерть, Windows первых версий задала вектор движения для умов сотен миллионов пользователей. Те, кто туго учился пользоваться мышкой, не то что клавиатурой, теперь переключаются на сенсорные интерфейсы – неудобные для задач, связанных с обработкой текстов.
Но таких задач остаётся всё меньше: короткое письмо можно написать и на планшете; в какой-то момент видеопочта всё же займёт значительную долю в личных коммуникациях; документ чаще всего нужно просто читать. Не все пишут длинные тексты или программный код. Зато картинки рассматривает каждый второй, а музыку слушает каждый первый. Про игры нечего и говорить.
Самое удивительное в том, что мы с жалостью и презрением смотрим на те способы общения с компьютером, которые казались единственно правильными. Замените кассирше её DOS-интерфейс на терминале, и через полгода она забудет, что несколько лет проработала за ним.
Иногда это ощущение устарелости окружающей пользователя инфосферы появляется и на самых современных сервисах. Недавно, заглянув в свою почту на Gmail, я пережил нечто невообразимое: мне вдруг стало кристально ясно, какими глазами на этот этот инновационный интерфейс будут смотреть в 2015, 2016, 2020 годах. Обилие линков, неудобный список писем, фирменный, немного неряшливо-программистский стиль Google – это наваждение длилось несколько секунд.
Через десять лет интерфейс какого-нибудь iPad будет выглядеть бесконечно устаревшим и непонятным. Порог обучения пользователей работе с устройствами при этом не обязательно сильно понизится – в колдовской машине останется достаточное количество непонятных вещей.
Характерным примером в этом смысле является иконка дискеты, обозначающая сохранение файла. Уже около десяти лет существуют компьютеры, которые не оснащались дисководами. За это время компьютеры купили десятки миллионов людей. Как минимум пара миллионов из них не понимает этой символики.
Забавно, но инерция мышления настолько сильна, что в даже таких символах облачного будущего, как Google Docs или Word Web App, можно найти дискету. Как вообще объяснить концепцию сохранения файла пользователям мобильных устройств, привыкшим, что их данным ничего не грозит в случае неожиданного выхода из приложения?
Огромное количество обозревателей новой Mac OS X Lion, бурля праведным гневом, обиделись на Стива Джобса, волею которого привычное направление прокрутки документов сменилось реверсивным. Посадите за компьютер маму. Вы увидите, что именно такой способ является для неё, привыкшей к бумаге, естественным. Можно с некоторой долей уверенности прогнозировать, что через десять лет пользователи будут чертыхаться, запустив старую программу с кажущейся нам нормальной схемой прокрутки.
То же со старыми играми. Те, кто играл лет десять назад, помнит состояние ума, необходимое для получения максимального удовольствия. Его коллега, приобщившийся к интерфейсам «человек-машина» чуть позже, с непониманием наблюдает, как тот возится с очевидным старым хламом.
Пользователи постоянно привыкают и отвыкают от всё новых сценариев действий для удовлетворения своих запросов. Например, если раньше для поиска нужных файлов дозванивались на BBS, а позже – бродили по некоторому списку FTP-серверов, сейчас эту потребность закрывают гораздо более простые в обращении торренты и сервисы потокового воспроизведения музыки и видео. (Кстати, вы уже встречали людей, которые, привыкнув к YouTube, не знают, что такое «скачать»? Я — да.)
Эти самые сценарии радикально меняются раз в несколько минут – достаточно вспомнить почти исчезнувшее «перезвони мне» мобильной связи, укладывающееся в трёхсекундный бесплатный интервал.
Меня беспокоит вот что. Эти самые сценарии, как говорилось выше, требуют определённого настроя, запоминающегося исключительно тем, кто их применяет. Может ли быть так, что вместе со сменой этих бесконечных концепций – клавиатурной, мышиной, пальцеориентированной – мы что-то теряем?
И речь, конечно, не об иконке дискеты.
Кафедра Ваннаха: Апгрейд wetware
Есть в ИТ-английском слово – wetware. «Влажное обеспечение», биологическая аппаратная часть. Именно на нём, на сотканной по законам биохимии нейросети, и запущены процессы, образующие наши интеллекты и личности. И вот возникает вопрос: а можно ли с помощью какой-нибудь химии существенно повысить способности человека к интеллектуальному труду?
Ну, то, что в области физических способностей такое возможно, знают все. Во всяком случае – все, кто обитает в информационном поле глобальных СМИ; все, кто не чурается спортивных новостей. Речь, конечно же, о допингах. О забаве древней и почтенной. К ним прибегали перед ристаниями атлеты классической Эллады, взыскующие победы и связанных с ней материальных благ («атлон» эту награду и означает, спортсмены-любители звались аскетами…). Их потребляли перед кровавыми междоусобицами индейцы доколумбовой Америки (см. «Апокалипсис» Мела Гибсона).
Ну а мозги? Есть ли допинг для мозгов? В какой-то мере, конечно, есть. Кофеин из крепкого кофе, особенно из плебейской робусты, изобилующей менее изысканными, нежели арабика, зёрнами сорта Coffea canephora. Кофеин из густо заваренного чая. Но это – средства общестимулирующие. На самом деле заменяемые плотным завтраком после нормальной зарядки и контрастного душа. А вот есть ли средства специфические?
Ну, если на пять минут включить проводное радио, транслирующаяся там программа предложит три разных препарата, способных оказать чудодейственное действие на головной мозг. И студентки, валявшие весь семестр дурака (точнее – дураков разных, разных достоинств), едят их горстями. Помогает ли?
Ну, из института их не отчисляют, даже с бюджетных мест, ставят положительные отметки. Что ж преподаватели, глупые? Семь штук отчислишь – самого уволят… Мест в учебных заведения много, народившихся два десятилетия назад – мало! Диплом гарантирован! Но о каких-то особых достижениях в науках, достигнутых таким методом, слышать не приходилось… Маркетинг да, удачный! Ну а вообще, в принципе, отвлекаясь от биохимии и нейрофизиологии, возможно ли повысить эффективность мозга?
А что такое эффективность мозга? Феноменальные способности? К счёту там, к запоминанию… Ну да, некогда, во времена арифмометров и электромеханических калькуляторов были популярны цирковые соревнования выдающихся счётчиков с техникой. Только достижения счётчиков-феноменов не имеют никакого отношения не только к математике как науке, но даже и к практическим вычислениям. Ну, так же, как после Марафона лёгкая атлетика никак не пересекается с технологией связи. (Да и неясно, почему тогда афганские стратеги не передали сигнал более быстрым дымовым сигналом или цепочкой барабанов, известных самым примитивным племенам. Разве что потому, что их избирали демократически, по жребию…).
Да и эйдетическая память мало имеет общего с организацией хранения данных. С традиционными библиотеками с их «десятичной классификацией». С современными информационными системами с их почти разумными неутомимыми поисковиками. То, что трёхлетний Карл Фридрих Гаусс проводил в уме сложнейшие вычисления, а его мама невооружённым глазом видела фазы Венеры и некоторые спутники Юпитера, никак на математику и астрономию не повлияло. (Только на поэзию – у Леонида Мартынова есть стихотворение «Мать математика»…)
Нет, эволюция — конструктор, конечно, неважный. Его даже не назовёшь слепым (был же слепой конструктор спортивных пистолетов Марголин). Это – конструктор безмозглый. Это – конструктор немыслимо расточительный, впустую израсходовавший миллионы и миллионы лет и немыслимые количества жизней. Конструктор беспощадный, поскольку о морали и садизме безмозглого речи быть не может, кинувший в мясорубку, на растерзание клыкам и когтям мириады жизней.
Крайне странно было бы считать человеческий мозг вершиной совершенства. (Кстати, западная теология от таких взглядов, от того, что человек есть непревзойдённая вершина Творения, отказалась ещё в начале девятнадцатого столетия, вкупе с theologia naturalis — естественным богословием.) Ну а то, что не слишком совершенно, может быть улучшено. Наверняка! (Правда, Компьюлента приводит мнение британских учёных о том, что «человеческий мозг, возможно, достиг предела эволюции».)
Безразлично, как – биохимией, микрохирургией или нанотехнологиями, в которых сольются молекулы и механизмы. Но это будет связано с гигантским количеством исполняемых на мозге технологических операций. Их число будет пропорционально числу нейронов. И безразлично, увеличивается ли быстродействие нейронов, растёт ли количество связей между ними, улучшается ли снабжение нейросети мозга кровью… Объём операций будет огромен – слишком сложен мозг, да и проектировался отнюдь не для удобства ремонтников.
Понятно, что человек, даже с микро- или наноманипулятором, с таким объёмом работы не справится. А автомат? И ему тяжеловато будет… Слишком велик объём работ. Разве что колонии автоматов фон Неймана. Которые самостоятельно размножаются, по экспоненте, а достигнув критической массы, исполняют операции по починке и апгрейду организма. И расходы минимальны. Создал прототип – и пошло автоматически! И мозг апгрейдят, и сердце с прочим ливером…
Прекрасно? Но это – задача медицины, её индустрии. Которая, кстати, нынче работает на коммерческих принципах. А много ли продашь таблеток здоровому? А много ли предложишь здоровому дорогостоящих операций? Так что при нынешнем мироустройстве крайне мало шансов имеют на практическое применение эвентуальные технологии, которые могли бы минимальным вмешательством порождать здоровые, способные к саморазвитию и саморемонту организмы.
Ну вот прививки: минимальное воздействие на организм, очень дешёвая процедура – а человечество избавлено от оспы, полиомиелита… А вы уверены, уважаемые читатели, что в современном мире такие технологии привились бы? В чём интерес торговых представителей фармацевтических фирм в появлении таких технологий? А, в чём? Один дешёвый укол – и всё. Как будут функционировать деньги, вложенные в медицинскую отрасль? С чего будут кормиться чиновники, родственники которых почему-то владеют очень рентабельными фирмами?
Наверное, значительная часть читателей знакома с циклом Стругацких о «мире Полудня». Там фигурировала «бактерия жизни», прививка которой фантастически повышала способность организма к самовосстановлению, причём – без вмешательства медицинских учреждений. Четыре пули из армейского пистолета в плечо и грудь оказываются несмертельными, никогда ничего не болит, можно есть радиоактивную рыбу, видеть в темноте, ощущать радиацию. А теперь представим себе: какой реальный институт, обладающий необходимыми финансовыми и технологическими ресурсами, в нашем мире мог бы обеспечить распространение такой прививки?
Так приходит на ум только армия. Которая, обеспечивая такими прививками своих бойцов, всячески боролась бы с распространением этой технологии не только среди вероятного противника, но и среди своего гражданского населения (а вдруг враг внутренний, беспорядки, усмирение, расстрелять рабочую демонстрацию по приказу генерал-губернатора и великого князя, парламент по воле демократически избранного президента…)
Но ни один рыночный институт не будет заинтересован в распространении в мире автоматов фон Неймана медицинского назначения. Именно автоматов фон Неймана. Критично (критично в смысле conditio sine qua non — условие, без которого не существует) тут их самовоспроизведение. Безразлично, будет ли это как в книгах Стругацких — бактерия, найденная на далёкой планете Пандоре, или созданный инженерами наноробот. Всё это – самовоспроизводящиеся автоматы фон Неймана. Их размножение по экспоненте обеспечит необходимые «производственные мощности».
Но они, будучи выпущенными в свет, станут жить своей жизнью. Так же, как контент ныне живёт своей жизнью, независимой от прыжков и ужимок правообладателей… А медицинской индустрии такое надо, а? А клятва Гиппократа – так во времена постмодерна кто ж верит в существование бога Эскулапа и дочерей его Гигии и Панакеи. Сразу можно представить, что в такие нанороботы будут встраивать ограничители срока действия, как нынче в младших моделях электроники программно отключают ряд функций…
Так что проблемы апгрейда wetware (границы апгрейда – разговор другой: ну насколько вы сможете разогнать процессор…) заключаются именно в этом. Какие социально-экономические механизмы позволят использовать потенциал автоматов фон Неймана на благо человечества?
Дмитрий Шабанов: Кофе и со‑знание ноосферы
Всё, пора прекращать «кофейные» колонки. Это – последняя.
Мы увидели, какие источники пополняют энергию в чашке кофе и какие энергетические потоки организуют его получение; как перемещаются попавшие в кофе элементы, и как кофе вплетён в паутину передачи ресурсов, сотканную глобальным человечеством, и как он связан с функционированием «третьей природы» – техносферы.
Мы обсудили несколько уникальных особенностей современного человечества: опору на невозобновимые ресурсы, использование ядерной энергии, направленное перемещение биогенов в искусственные биогеоценозы и из них, глобальность в передаче ресурсов (развившаяся из способности к обмену), создание техносферы (выросшее из использования огня), выбросы ксенобиотиков... Список полон? Нет. Не хватает самого главного – корней, из которых выросли эти особенности.
Во всех предыдущих пяти колонках мы говорили о признаках нашего вида, которые отражаются в поведении (и, шире, образе жизни) его представителей. Нобелевскому лауреату Конраду Лоренцу принадлежит мысль, что поведенческие признаки, по сути, ничем принципиально не отличаются от морфологических и физиологических. Эти признаки возникают в ходе развития организмов, на которое влияют и наследственная программа, и среда. Ричард Докинз первым понял значение «длинной руки гена»: того, что наследственная программа организмов проявляет своё действие далеко за пределами отдельных тел. Влияние генов паука «простирается» до краёв его паутины. Влияние генов самца лягушки, выводящего брачную трель, дотягивается до самки, неторопливо идущей на привлекающий её зов. Но наше-то поведение определяют не только гены?
Очень упрощая, можно выделить четыре «уровня» управления поведением.
Простые рефлексы. Строго запрограммированные реакции в ответ на определённые стимулы (как, например, коленный рефлекс или отдёргивание руки от боли). Задаются конструкцией нейронных сетей, которая определяется генетически, могут реализовываться очень несложной нервной системой.
Инстинкты. Врождённые программы, запускаемые определёнными сигналами. Бывают более или менее жёсткими; у животных со сложным поведением проявляются в первую очередь в изменении мотивации. Задаются генетически; чем гибче оказывается их реализация, тем более сложная нервная система для них оказывается нужна. Инстинктивна компасовая реакция ночной бабочки: она летит, сохраняя постоянный угол с лучами света от яркого источника, — хоть звезды, хоть свечи. Этот инстинкт намного жёстче, чем, к примеру, проявляющий себя в изменении мотиваций материнский инстинкт современной женщины.
Индивидуальный опыт (включая условные рефлексы). Результат установления связи (ассоциации) между разными сигналами. Требует генетически запрограммированной нервной системы определённой сложности; в зависимости от её совершенства может более или менее гибко подстраивать инстинктивно обусловленное поведение к конкретным условиям. Гидра, которая учится не реагировать на привычные колебания волн, накапливает намного меньший опыт, чем пожилая слониха, удерживающая в памяти «карту» огромной территории, но в их способности к обучению много общего.
Культурное наследование (передача поведенческих признаков от особи к особи). Требует генетически заданного развития сложнейшей нервной системы, приспособленной к перениманию новых схем поведения у других особей в ходе социальных взаимодействий с ними.
Наверное, вам уже всё ясно. Шаг за шагом растёт и «цена» управляющих механизмов, и скорость выработки новых поведенческих приспособлений. Все эти механизмы управления поведением требуют определённой генетической основы, все они зависят от воздействий среды. В случае простых рефлексов среда просто запускает какую-то реакцию, при культурном наследовании новый признак приходит из неё – от других особей.
Одна из проблем теоретической биологии, в связи с которой было сломано немерено копий, – проблема наследования приобретённых признаков. Почему Сталин поддержал Лысенко, а не Николая Ивановича Вавилова? Дело не только в «социальной близости» Лысенко: когда надо было, советская власть легко использовала и выходцев из эксплуататорских классов. Лысенко (на основании диаматовской демагогии) утверждал, что приобретённые признаки наследуются и это наследование обеспечит стремительность искусственной эволюции (селекции). Наличие механизма наследования приобретённых признаков избавляет от необходимости длительного отбора генетических предрасположений к развитию этих признаков! Культурное наследование возникло как способ передачи локальных поведенческих настроек, но, к счастью, оно стало самым мощным механизмом наследования приобретённых признаков, найденным в ходе самоускоряющейся эволюции.
Культурное наследование – дорогое приспособление. Оно нужно только тем видам, которые должны чрезвычайно быстро осваивать новые формы поведения и переходить от одного способа действий к другому. Именно с такой ситуацией столкнулись потомки африканских лесных приматов, которые начали во времена климатических катаклизмов осваивать саванны. Однако к культурному наследованию способны далеко не только мы. Культурно наследуются детали песен певчих птиц и приёмы охоты у хищных зверей. Среди популяций воронов в Европе и среди популяций шимпанзе в Африке описаны локальные культуры, которые отличаются по принятым в них технологиям добычи пищи.
Культурное наследование у человека неуклонно совершенствовалось. Язык – и следствие культурного наследования, и мощнейший механизм его интенсификации. Вначале речь шла о передаче опыта от ближайшего окружения каждого человека. Подумайте: ещё недавно свойства большинства людей определялись свойствами узенькой группы, к которой они относились, — членов одного с ними племени, жителей одной с ними деревни. Следующий шаг в глобализации культурной передачи признаков сыграла письменность. Она позволила, хотя бы частично, преодолеть ограничения, накладываемые на взаимодействие между людьми временем. На нас влияют те, кто давным-давно ушёл из этого мира…
Едва ли не первые личности в истории человечества – Эхнатон и Нефертити — до сих пор живы в нашей культуре, а Нефертити даже удаётся оставаться символом женской красоты. До сих пор многие из нас выстраивают свой годичный цикл в соответствии с мифами о жизни одного еврея, жившего около двух тысяч лет назад на окраине Римской империи. Читая «Исповедь» Августина Аврелия, я был поражён ощущением контакта с живым человеком, хотя речь шла о жителе принципиально иного времени, носителе принципиально иного опыта.
Помните аналогию Карла Юнга, сравнившего сознание с освещённой частью нашей психики? Сознание («со-знание») – те наши психические процессы, которые «видят» друг друга; кроме них, есть обширный набор иных, бессознательных процессов, каждый из которых – невидимка для постороннего взгляда.
То, что варилось в голове Блаженного Августа, в полной мере было доступно лишь ему самому. Что-то из этого было доступно прихожанам, слушавшим проповеди епископа Гиппона. Узнали бы мы, что в голове этого североафриканского мыслителя IV-V веков сложилось понимание психологического восприятия времени, если б не письменность?
Долгие века рукописи «Исповеди» Августина были доступны лишь избранным. Книгопечатание неизмеримо расширило круг людей, на которых он мог повлиять напрямую. Году этак в 1989-1990 мне на день рождения подарили «Исповедь» Августина… Я так гордился, что у меня есть этот текст! Уважаемые читатели, сейчас он доступен любому из вас буквально в несколько щелчков мыши.
В сфере культурного обмена возникла область общедоступного. Видимые с разных сторон процессы нашей психики образуют сознание. Доступные с разных сторон части пула культурного взаимодействия образуют… как бы это назвать… сознание человечества? ноосферу? или всё-таки со-знание ноосферы?
Странно, конечно, определять непонятное через непонятное. Понятие ноосферы туманно и допускает различные трактовки. Однако несколько вещей, наверное, никто оспаривать не станет:
основа ноосферы – культурное наследование;
единой её делает общедоступный культурный фонд;
этот фонд развивается по своим законам (можно сказать – живёт
Поделиться книгой: