Том 5. Литургия мне

Я освящу Моим прикосновеньем Вино и хлеб, венец и нож И зачарую тайной и забвеньем Все, в чем порок и ложь.

Дева, принесшая нож, передает нож юноше, который точит его о камень.

Отрок

Одежду пыльную вам надо Совлечь с Меня. Пылай вокруг Меня, ограда Священного огня!

Юноши снимают с Отрока пояс и хитон и бросают в алтарный огонь. Носители светочей приближаются к Отроку.

Отрок

Огни небесные, торжественно горите, Миры к мирам соединя! А вы приблизьтесь, сестры, облеките Одеждой светлою Меня. Девы надевают на Отрока белую одежду, такую же, как у всех участников таинства. И надевают одежды на дев приношения.

Отрок

Благословляю легкость тканей. В обычной ткани полотна Основа тяжкая страданий С надеждой переплетена.

Все поют песнь огня и обходят кругом алтаря, сплетясь руками. В это время носители светочей становятся в один ряд сзади алтаря, так, что участники обряда дважды пересекают означенную ими черту — от алтарного света в тьму долины и обратно к свету.

Песнь огня

Мы зажгли огни кругом. Оградились мы огнем. В небесах огни над нами, — И в сплетеньи дружных рук В тесный мы сошлися круг, Озаренные огнями. Ты, огонь, сожжешь, сожжешь Все, что было, пыль и ложь Суетного дня. Чрез огонь из зыбкой тьмы Шли мы. Отрок милый, мы Вышли из огня.

Дева, принесшая венец

Я принесла Тебе венец. Его ковал златокузнец. Он золотой. Он в камнях весь. Ты тяжесть камней светлых взвесь. Ты улыбнись на их игру. Утешь улыбкою сестру.

Отрок (возлагает венец на свою голову)

Алмазный враг Дракона, Гроза Драконовых очей, В вещаньях вещего закона Дробящий слитность злых лучей, — Святыней дивного венчанья Я вновь тебя благословил И освятил твои мерцанья И вечный трепет вражьих крыл. В бездонно-голубом эфире Шестиконечная звезда, Ты на лазоревом сапфире Отпечатлелась навсегда. Я освятил твоих мерцаний Двойную, сладостную весть, — В лучах святых очарований Число таинственное шесть. Огонь и кровь в стекле рубина. Ты — чудотворная хвала. Тебя родная плоти глина В огне плененном родила. В кровавом пламени строенья Запечатлев Мою любовь, Благословляю в час хваленья Твою пророческую кровь. Горишь ты, светлый и зеленый, Мой первозданный изумруд. Мои пророческие стоны В твоих надеждах не умрут. Весенним чистым откровеньем Ты твердость камня озарял. Моим земным благословеньем Светись, таинственный кристалл.

Юноша, наточивший нож

Наточил я острый нож. Ты на сталь его дохнешь. Рукоять его возьмешь В освящающую руку, — И кого ни изберешь На пронзающую муку, Будет свято острие, И Твое иль не Твое Нож пронижет тело, — Будет свято дело. Отдает нож Отроку.

Отрок

Острый нож в руке Моей. Он Моей рукою сжат. Он на весь избыток дней Неизменно свят. Тускло блещет сталь В зареве огня, — Острая печаль Смотрит на Меня. Разделять он вечно рад. Разделенье — ложь. Но, пронзив, ты сам поймешь, Что, рукой невинной взят, Непорочен нож. Нож Моей рукою сжат. Сталь ножа остра. Ты пойми Меня, Мой брат, Ты пойми, Моя сестра, — Разделенные давно, Я и Ты — всегда одно. Там, в зеркальности небес, — Бесконечности чудес, Но иных и многих лиц Нет в обители родной. Между Мною и Тобой Нет преграды, нет границ. В чаше — вечное вино. Я и Ты — всегда одно. Огонь на алтаре слабеет.

Юноша с чашею

Принес я чашу золотую. В нее одну росу святую С ночных цветов я собирал. Соединимся мы над чашей. Твоей ли кровью, кровью ль нашей Ее наполни. Час настал.

Передает чашу Отроку. Дева, принесшая вино, открывает фиал и подносит его Отроку. Отрок наливает в чашу освященное вино и отдает деве опустевший фиал.

Отрок

В торжественном движеньи Руки протянутой Моей, В дыханьи трепетных огней Святится чаша приношенья. Движением сплетенных рук, Гореньем дивного огня Очерчен неразрывный круг. Все свято вкруг Меня.

Отрок передает чашу Избранной Деве. Вонзает нож в свою руку, протянутую над чашею. Кровь каплет в чашу. Отрок передает нож Избранной Деве и от нее берет чашу.

Отрок

Нож возьми, сестра, Сестра Моя. Вот свершения пора. Плоть Моя и кровь Моя. Здесь и вне — только Я.

Дева Избранная первая соединяет свою кровь с Его кровью и передает нож одному из участников таинства. Каждый по очереди вонзает нож в свою руку, так, чтобы капли крови падали в чашу. Медленно движутся вокруг чаши и поют.

Песнь крови

Тихо льется в чашу Жертвенная кровь. Звезды славят нашу Кроткую любовь. В жертвенной могиле, Где Иной почил, Мы соединили Токи алых сил. Нож священно острый В быстром круге рук. Вы не бойтесь, сестры, Острых, быстрых мук. И не бойтесь, братья, В чашу кровь струя, Разрушать заклятья Злого бытия.

Отрок

Отрок непорочный, Между вами — Я. В чаше полуночной Эта кровь — Моя. Кто ж боится боли, В чашу кровь струя? Тайной вечной воли Эта боль — Моя.

Все

Сердце не трепещет. Неразрывен круг. Вкруг безмерность блещет Лучезарных дуг.

Отрок

Обольщенья тела — Легкий сон ночной. Нет нигде предела Меж Тобой и Мной. Вас, как мир, Я движу. Только плоть Мою В хороводе вижу. Кровь Мою Я пью.

Отрок склонился над чашею. Прильнул губами к ее краям.

Жены

Круг закончен. Дело свершено. Отрок милый, Ты поник. Подними Твой дивный лик. Дай нам, дай нам новое вино.

Отрок

Соединяйтеся над чашей. Целуйте дивные края. Здесь капли крови, крови вашей. Но кровь — Моя, вся кровь — Моя. Все по очереди пьют из чаши, из рук Отрока.

Хор (поет)

Соединились мы над чашей. Лобзаем дивные края. Здесь вместе капли крови нашей. Но кровь Твоя есть кровь моя.

Отрок

Из чаши, освященной ныне, Вам в жертву кровь Мою даю. Познайте путь к Моей святыне, С любовью пейте кровь Мою. Открыв пути к Моей святыне, Над чашей вас соединя, Один закон даю вам ныне: Идти ко Мне, любить Меня. Когда в лазоревом сапфире Возник шестиконечный крест, Благословив святыню в мире, Соединил Я все окрест. Моей грозой в чертог Змеиный Огонь сапфировый проник, — Вознес Я в правде триединой Над миром отраженный лик. Внимайте пламенного Змея Несчетно повторенный стон, — Над ним вознесся, пламенея, Мой диамантовый закон. И в мир идите, расторгая Змеиный ненавистный плен. Соединенья весть благая Да сокрушит преграды стен. Очарование рубина Над славой Моего чела Напомнит вам, что та же глина И плоть и кровь произвела. Ваш путь святым обетованьем Мой очарует изумруд И озарит благим сияньем На ваших нивах дружный труд. Лучи сапфира и рубина И эта жертвенная кровь Открыли вам, что все едино И что во всем — Моя любовь. Игрой державной мир колебля, Я укрощаю злобу змей. Как трепет зыблемого стебля, И жизнь и смерть в руке Моей. Здесь, с вами, и в ином пределе, Во всех просторах бытия, И в каждом духе, в каждом теле, — Всё — Я. И всё — лишь только Я. Теперь, в рассветном утомленьи, Идите к бедным злобам дня, Храня завет: в соединеньи Идти ко Мне, любить Меня.

Братья и сестры целуют друг друга и расходятся, храня безмолвие. Заботливые жены и девы убирают освященные предметы и литургийные одежды.

5 февраля 1906

Томление к иным бытиям

слова начинательные

Дню моему — сон и мечтание, ночи — томление.

Так начертано в книге судеб, и неизменно это начертание, неизменно до конца.

Когда для других восходит яростное солнце, призывающее к трудам и достижениям, тоска моя говорит мне хриплым голосом:

— Еще один день ненужного, бесцельного бытия. Но не бойся, — я с тобою. На всех путях твоих я с тобою.

Так утешает она меня: она думает, что я боюсь одиночества. Но приходят сны и мечтания и озаряют бесконечную пустыню ненужного дня.

И сны мои странные для людей, и кто из них не назвал бы их жестокими!

И мечтания мои еще страннее и жесточе. Ибо они совсем и во всем — мои, и я веду их в долину странного инобытия.

Созданная по образу и подобию земного мира, населена она вампирами и кошмарами, — самое, однако, миролюбивое население. Неба и солнца нет в долине инобытия, — свет исходит только от созерцающего и только для него. Никому не дается с принуждением созерцать образы чуждого мира.

Истинно, свобода обитает в долине инобытия.

Свобода и союз. Все вместе, и все по законам своей и моей свободы. И если проливается кровь, то это — только моя кровь, радостно пролитая.

Когда же наступает ночь, успокаивающая трудившихся человечков, приходит ко мне томление мое и говорит мне:

— Не бойся, я опять с тобою.

И оно думает, что я боюсь одиночества.

Боюсь ли я одиночества?

Если бы вампиры и кошмары оставили меня, я не был бы одинок. Из тьмы небытия извел бы я к свету истинного инобытия иные сны, иных вампиров извел бы я от небытия. Источающих мою кровь и пожирающих плоть мою. Ибо я не люблю жизни, бабищи румяной и дебелой.

1

В ожидании истязаний, задуманных мною, я томился тоскою и страхом, на узкой сидя скамье.

Я был один, — пока еще один. Келья моя была мала и тесна и заперта извне на крепкий замок. Стены у нее были голые и мрачные, как стены темницы. А за стеною шептались и смеялись заглушёнными голосами, чтобы я не слышал.

Но только я и мог слышать. И кто же иной мог здесь быть, и видеть, и слушать?

Окно кельи было высокое, под мрачным сводом моей темницы томилось оно, и как будто бы его и вовсе не было. И если был свет, то не из этого окна. А свет был. И при этом свете видел я и окно, высокое, узкое, загражденное решетками. И видел дверь, железную, тяжелую, холодную, с тонкою ржавостью широких скреп и темных петель.

И видел холодные, гладкие плиты каменного пола.

2

С визжанием и скрежетом зашевелилась ручка у двери, и это были звуки противные и страшные. Неизбежное приближалось, созданное мною же, но чего уже нельзя было отвратить или изменить. И насмешливый скрежет как бы говорил:

— Хочешь, не хочешь, — все равно сбудется. Тебя не спросят.

В этом визгливом и все же хриплом голосе слышалось торжество гнусного победителя, тщеславящегося незаконною победою. Унижение для меня звучало в этих звуках, но никого не радовали они. Призраки не радуются. Они ранят, и убивают, и даже унижают, и сами бесстрастны, — они, приносящие отчаяние и стыд.

И пока медленно открывалась дверь, я смотрел на нее глазами, полными ужаса и тоски. И медленно открывалась дверь. А открывавшие ее тихо говорили о чем-то, торжествуя и не торопясь, и тихий смех слышался в звуках их шепота.

3

Уже когда дверь открылась наполовину, но входящие еще не показались, заметил я, что свойство освещения стало иным. Я отвел глаза от двери, в ту сторону, где почудилась мне перемена, — и там было отраженное пламя. Тускло-красное, оно ширилось. И вот оно коснулось моих глаз. Я увидел светочи, с дымом горевшие и изливавшие тусклый и неверный свет. И потом увидел людей. И ужаснулся.

То были обнаженные, прекрасные и ужасные отроки. Их было семь, и в руках их было то, что сулило радость истязаний. Тела их краснели в дымном озарении светочей. Широкие груди их дышали медленно и спокойно, и все движения их казались исполненными страшной силы и непоколебимого спокойствия. По их медленным и неотразимым движениям понял я, что они — исполнители.

Лица их сияли невиданною на земле красотою, но глаза их сверкали такою свирепою радостью, точно это демоны вышли из ада. Но то были только люди, созданные мною по тому же плану, как и первозданная Эдемская чета. И только человеческая радость трепетала в их раздувающихся ноздрях, — они предчувствовали радость тех мук, которыми они насладятся. О, они еще не знали, чем и как будет завершена их потеха! Они не знали, что они только рабы-исполнители, обреченные таким же мукам сами.

4

Первые два отрока держали в руках по светочу из черных листов пергамента, пропитанного смолою и еще каким-то составом, усиливающим горение и замедляющим сгорание. Пламя держалось на верхних концах высоких светочей, иногда даже оно как бы отрывалось от светочей и поднималось на краткий миг в воздухе, словно стараясь убежать с этого смолистого и нечистого ложа, но потом снова возвращалось к обугленным вершинам светочей и с тихим треском тихонько сползало еще немного ниже. Дым от светочей подымался немного, и затем легкою тучкою уносился назад, в отворенную теперь настежь дверь.

Эти два отрока смеялись, как веселые и добрые мальчики, и зубы их сверкали, белые, крепкие зубы хищного человека. В глазах у них сверкали искры, отраженные от светочей или от внутреннего огня.

Они подошли ко мне близко и стали по обе стороны рядом со мною. Улыбаясь жестокою и бесстыдною улыбкою, они заглядывали мне в лицо. От них пахло сладко и нежно, кожа на их телах умащена была благовониями, и смрад светочей смешивался с благоуханием, исходящим от их тел. Стопы их ног казались покрасневшими от холода каменных плит.

5

Другие два отрока держали в руках по связке веревок. Это были обыкновенные бечевки средней толщины, пеньковые, прочные, добросовестно сделанные. Такими бечевками связывают небольшие узлы и маленькие сундуки для недалеких путешествий.

Бечевки были сложены в несколько раз и почти доставали до полу. Они колебались в руках отроков и слегка ударяли их по бедрам и голеням.

Отроки улыбались закрытыми губами, и казалось, что их зубы слегка сжаты. Иногда они сами слегка похлопывали себя бечевками по бедрам и сладострастно вздрагивали.

Эти отроки были ростом больше первых двух, и мускулы их были более могучими. Они подошли ко мне тихо, словно крадучись, и стали за моею спиною. Они стали так близко, что я чувствовал на своей шее их сдержанное дыхание.

Беспокойство заставило меня обернуться назад, — беспокойство, одолевающее того, за кем стал некто враждебный. Но один из них посмотрел на меня с такою злобою, что я содрогнулся.

Он наклонился ко мне и гортанными звуками сказал мне что-то на языке незнакомом, грубом и странном, — что-то непонятное, но, очевидно, угрожающее. Я отвернулся от него и увидел подходящего ко мне пятого отрока.

6

Пятый отрок держал в правой руке длинный свиток пергамента. Он держал свиток ближе к верхнему краю. Свиток изгибался широкими изгибами, потому что пергамент был толстый и прочный и почти касался пола своим нижним концом.

Отрок со свитком стал передо мною и устремил на меня внимательный взор. Он не улыбался, прекрасное лицо его дышало спокойствием и равнодушием. И долго смотрел. И томительно было ожидание.

Потом он опустил глаза на свиток и стал читать шепотом, останавливаясь часто, и при каждой остановке смотрел на меня внимательно и равнодушно, словно сличая мои приметы с тем, что было начертано на пергаменте. И ему было все равно, сбудется или не сбудется замышленное. Он следил лишь, чтобы предметы предметного мира сходствовали с тем, что предсказано по писанию, которое он держал в своей нетрепетной руке.

Он был самый покойный из всех семи отроков, — он был книжный и отвлеченный. Тело его нежно пламенело в дымном озарении светочей и казалось почти прозрачным. Члены его были тонки и стройны, и движения его медленны и исполнены необычайной и волнующей прелести.

7

Повинуясь обаянию его шепота и его переходящих со свитка на меня и обратно взоров, я посмотрел на себя с таким странным и спокойным любопытством, словно взирая на чужого и нового человека. И со спокойным удивлением я увидел свое тонкое тело, облеченное в старое и пыльное одеяние.

Это была та одежда, которую носят все горожане в Европе, — скучная, черная одежда, повседневная и обременительная, как вериги.