Не ищите знания ради знания. Все, что не проистекает непосредственно от чувства, в поэзии имеет нулевую ценность.
(Надо, разумеется, понимать слово чувство в широком смысле: некоторые чувства ни приятны, ни неприятны - таково, например, ощущение странности.)
Чувство упраздняет причинно-следственные связи; только через него можно воспринять вещь в себе. Передать это восприятие и есть задача поэзии.
Сходство целей философии и поэзии - источник их скрытого союзничества. Оно не обязательно должно выразиться в сочинении философских стихов - поэзии надлежит открывать мир собственными путями, чисто интуитивными, минуя фильтр умственной реконструкции мира. И уж тем более надо избегать изложения философии в стихах, что чаще всего имеет результатом жалкий суррогат. Тем не менее именно среди поэтов новая современная философия обретает самых серьезных своих читателей, самых внимательных и восприимчивых. Точно так же только философы, точнее некоторые из них, в состоянии воспринять, вытянуть на свет и осмыслить истины, таящиеся в поэзии. Поэзия способна почти так же, как непосредственное созерцание,- и в гораздо большей степени, нежели старая философия,- дать им материал для обновления представлений о мире.
Чтите философов, но не подражайте им; ваш путь, увы, иной. Он неотделим от невроза. Пути поэзии и невроза пересекаются и чаще всего на последнем этапе сливаются - поэтическая струя почти неминуемо растворяется в кровавом потоке невроза. Но выбора у вас нет. Другой дороги тоже.
Постоянная работа со своими навязчивыми идеями и состояниями в конце концов доконает вас, превратит в недееспособную развалину, снедаемую тревогой или опустошенную апатией. Но, повторяю, другой дороги нет. Вы должны достичь критической точки. Войти в смертельный вираж. И создать несколько стихотворений, прежде чем разобьетесь о землю. На миг вам откроются необозримые дали. Всякая великая страсть ведет в бесконечность.
Как любовь разрешает все проблемы, так великая страсть в конце концов выводит в пространства истины. В пространства совершенно иные, где находиться мучительно, но где взгляд обретает зоркость и ясность. Где вещи предстают в первозданной чистоте, в прозрачности истины.
Верьте в тождество Истины, Красоты и Добра.
Общество, в котором вы живете, стремится вас уничтожить. Вы готовы с ним сразиться. В качестве оружия оно использует равнодушие. Вы не можете позволить себе того же. Следовательно, нападайте!
У любого общества есть свои уязвимые места, свои болевые точки. Найдите их и нажмите как можно сильнее.
Углубляйтесь в темы, о которых люди не хотят слышать. Показывайте изнанку жизни. Напирайте на болезнь, агонию, уродство. Настойчиво говорите о смерти, о забвении. О ревности, равнодушии, фрустрации, отсутствии любви. Будьте гнусны, и вы будете правдивы.
Никуда не вступайте. Или вступайте, а потом сразу же выходите. Никакая общественная идея не должна привлекать вас надолго. Борьба бок о бок с единомышленниками делает человека счастливым, вам это не нужно. Ваша стезя - несчастье. Ваша сторона жизни - темная.
Ваше призвание не в том, чтобы предлагать какие-то пути, строить теории. Если можете это делать, делайте. Но, если приходите к неразрешимым противоречиям, скажите об этом. Потому что ваше главное назначение - докапываться до истины. Вы могильщик и одновременно покойник. Вы тело общества. И вы же в ответе за тело общества. Все ответите как один. Землю будете жрать, сволочи!
Вы должны установить параметры вины и невиновности. Сначала для себя, это даст ориентиры. Но и для других тоже. Изучите их поступки и смягчающие обстоятельства, потом судите, совершенно беспристрастно. Но не щадите и себя, не щадите никого.
Вы богаты. Вы знаете, что есть Добро и что есть Зло. Не смешивайте их никогда; не дайте себе увязнуть в толерантности - это печальный признак старости. Поэзия в силах установить непреходящие моральные истины. И свободу от них вы должны ненавидеть всей душой.
Истина скандальна. Но без нее ничего не выйдет. Наивная и честная картина мира - уже шедевр. В свете этого требования оригинальность мало что значит. Не заботьтесь о ней. В любом случае оригинальность неизбежно проявится через сумму ваших недостатков. А ваше дело - просто говорить правду, вот и все.
Невозможно любить одновременно правду и наш мир. Но вы уже сделали выбор. Теперь проблема в том, чтобы от него не отступать. Призываю вас не сдаваться. Не потому, что вам есть на что надеяться, нет. Наоборот, предупреждаю: вы будете очень одиноки. Люди, как правило, приспосабливаются к жизни, иначе они умирают. Вы - живые самоубийцы.
По мере приближения к истине ваше одиночество будет все более и более полным. Прекрасный, но безлюдный дворец. Вы ходите по пустым залам, где эхом отдаются ваши шаги. Воздух чист и неподвижен, все вещи словно окаменели. Временами вы начинаете плакать, настолько четкость очертаний невыносима для глаз. Вам хотелось бы вернуться назад, в туман неведения, но в глубине души вы знаете, что уже поздно.
Продолжайте. Не бойтесь. Худшее позади. Конечно, жизнь еще потерзает вас, но вас с ней уже мало что связывает. Помните: вы, в сущности, уже умерли. Теперь вы один на один с вечностью.
Погоня за счастьем
Гипермаркет, ноябрь Я плюхнулся сперва в прилавок морозильный; Расплакался, струхнул, конечно, но не сильно. Мне кто-то пробурчал, что от меня разит; Я двинулся вперед, приняв нормальный вид. Весь пригородный люд, разряженный и злой, Сновал туда-сюда вдоль стеллажей с водой. Плыл над рядами гул арен и мрачных оргий; Я мирно брел себе походкою нетвердой. Потом я вдруг упал у сырного отдела; Купившие сардин две женщины в летах Шли мимо, и одна другой сказала: «Ах, Такой молоденький, ну разве это дело?» Две грозные ступни мне заслонили зал: Явился продавец блюсти порядок купли. Людей смущал мой вид и дорогие туфли; Последний раз я вел себя как маргинал. Непримиримый Мой отец, неотесанный злой идиот, Пьяно грезил, уставившись в телеэкран, С торжеством наблюдая, как прахом идет За несбыточным планом несбыточный план. Обращался он с сыном, как с крысой чумной; Я ему никогда не умел угодить: Он хотя бы за то недоволен был мной, Что имел я все шансы его пережить. Умирал он в апреле, метался, стонал, Взглядом бешеным гневно пространство сверлил, Был весной недоволен, похабно шутил, Три минуты дерьмом мою мать поливал. Перед самым концом, одинокий как волк, На мгновение вдруг перестал он стонать. Улыбнувшись, сказал: «Я наделал в кровать». А потом захрипел и навеки умолк. * * *
Я умников боюсь и их дрянных затей, Лишающих меня моих амфетаминов. Зачем же отнимать единственных друзей? Я так устал, я - прах, и жизнь распалась, минув. Все эти лекари, подобно гнойникам, Мой иссосали мозг - кто их нудить заставил? Но я-то жил и жив помимо норм и правил. Плевать! Такую жизнь задаром вам отдам. Порою по утрам от ломки так корячит, Что впору завопить. Но боль пройдет. Плевать! А уж на здравоохранение тем паче. По вечерам, один, я падаю в кровать, Я Канта перечту, а день свой вспоминать - Как вскрыть нарыв. Плевать! И не могу иначе. * * *
Мое тело - наполненный кровью мешок. Чуть глаза приоткрыв, я лежу в темноте. Я боюсь приподняться - в моем животе Что-то гнусное булькает между кишок. Будь ты проклята, плоть, что взяла меня в плен Беспокойства и боли. Постель вся в поту. Между ног бесполезно торчит в пустоту, Словно губка набрякшая, вздувшийся член. Будь ты проклят, Христос, для чего, мне ответь, Ты нам тело непрочное это даешь? Все уходит в трубу, ничего не вернешь. Мне не хочется жить, я боюсь умереть. * * *
Люблю лечебницы, вместилища мученья, Где чахнут старики, студентам напоказ, Бездушным циникам, исполненным презренья, Жующим свой банан с тупым прищуром глаз. В палатах чистых, но привычных к вечной драме, Их ждет небытие, несчастных стариков, Когда, синюшные, они встают утрами, И каждый все отдать за курево готов. Они встречают день почти беззвучным охом, Забыв, что значит мысль, забыв, что значит смех, Их ожидает то, что ожидает всех В конце последних дней, перед последним вздохом,- Слова, знакомые уже наперечет: Я сыт… Спасибо… Сын придет в конце недели… Как все внутри горит… Мой сын еще придет… А сын все не идет. А пальцы побелели. * * *
Какое множество сердец на свете билось! В обшарпанных шкафах шушукаются вещи, И так печальны их рассказы и зловещи О людях, чья любовь разбилась и забылась. Там холостяцкая посуда притулилась, Здесь наводящие невольную унылость Осколки юности вдовиц и старых дев - То, чем живут шкафы, минувшим завладев. Пожитки прибраны, и жизнь подобна спячке: Прогулки, магазин - все та же череда, Ни телевизор не утешит, ни еда. А старость все гнусней, и все тошней болячки - И вот уже с землей смешался прах случайный, Любовью преданный и обойденный тайной. * * *
В свои семнадцать лет была моя сестрица Дурнушкой, и ее прозвали в школе Будкой. Однажды в ноябре она пошла топиться. Ее спасли; вода была гнилой и мутной. Как крыса жирная под жаркою периной, Она свернулась и мечтала о бесплотной, О беззаботной, целомудренной, невинной, О тихой жизни, о почти что мимолетной. Наутро тень она увидела - то ближе, То дальше на стене, и, как во сне, в тревоге Пробормотала мне: побудь со мной, я вижу Исуса, он идет, он стер, бедняга, ноги. Шепнула: я боюсь, побудь со мной, присядь. Ведь это вправду он? Дай мне скорей одеться. Взгляни-ка, там дома… Народ… Как бьется сердце! Там так красиво. Для чего же мне страдать? * * *
С нелегким сердцем мрут богатые старухи. «Ах, мамочка!..» Снуют невестки, точно мухи, Батистовым платком с ресниц слезу смахнув, Оценивают стол, и шкаф, и модный пуф. По мне, милее смерть в обычном «ашелеме», [2] Где верят старики, что так любимы всеми, Что будут близкие по ним рыдать взахлеб И что приедет сын и купит крепкий гроб. На тихом кладбище окончат жизнь богачки, Там, где гуляют старички и их собачки, Меж кипарисами и кустиками, там, Где воздух чист и нет раздолья комарам. Ждет крематорий стариков из «ашелема», А в колумбарии и тихо все, и немо: По воскресеньям здесь, как в будни, тишь да гладь, И спит охранник-негр, всем старикам под стать. * * *
Я легкость потерял. Я кожей чую мглу, От вспышек и зарниц ночами сводит скулы. И город всаживает в вену мне иглу Вплывающего в дом бессмысленного гула. Отсюда завтра я спущусь, помятый, на Безжизненный бульвар, где снова повторятся И эти женщины, и эта их весна Среди оскомину набивших декораций. В наполненных кафе опять пойдут молоть Салат и чепуху - соль этой жизни скудной. Сегодня выходной. Хвала тебе, Господь! Я коротаю ночь с пластмассового куклой. Кровавый звездный дождь горит огнем, летя, И взгляды мертвецов скользят ему навстречу. Мать Богородица, храни мое дитя! Ночь, как порочный зверь, мне бросилась на плечи. * * *
На углу, у «Фнака»[3], бурлила толпа. То и дело Кого-то пихали, ругались и сатанели. Нерасторопного голубя пес терзал без затей. За углом, на панели, Старая нищенка у стены молчаливо сидела, Съежившись под плевками орущих детей. Я шел по улице Ренн. Вывески и рекламы Манили туда, где таких, как я, поджидают дамы: - Привет, меня зовут Амандина.- Однако мой член совершенно не трогала эта картина. Толпились какие-то отморозки, листая страницы Порножурналов, и с угрозой следили, как мимо идут порядочные девицы. Функционеры обедали. И с каким аппетитом, взгляни-ка! Но тебя там не было. Я люблю тебя, Вероника! * * *
I Я катил на «пежо», на своем сто четвертом (Двести пятый, конечно, машина покруче). Капал дождь. Я не стану бороться, всё к черту! А в кармане три франка и мелочи куча. Я не знал, как мне быть: скоро съезд на Кольмар, [4] Но разумно ли будет съезжать с автострады? Пишешь ты: «Надоело. Ты псих и фигляр. Всё, конец! Я по горло сыта этим адом». В отношеньях, короче, возник холодок - Да, проходит любовь, это старая тема. Но я духом не пал и, проверив гудок, Затянул потихоньку мотив из «Богемы». II Немцы - свиньи, но асы по части дорог, Так мой дед говорил, человек очень тонкий. Я был близок к истерике, гнал на восток И приветствовал гладкость германской бетонки. Это было как бегство, я больше не мог, Нервы сдали совсем от бессмысленной гонки. Бак пустел, но до Франкфурта хватит и трети, Там друзей заведу, и, сосиски жуя, Будем с ними шутить и смеяться над смертью, Обсуждать судьбы мира и смысл бытия. Обогнав два фургона, везущие мясо, Я запел, водворясь на своей полосе. Ничему не конец! Замаячил над трассой Образ радостей жизни в их зыбкой красе. Природа Я не завидую восторженным кретинам, В экстазе млеющим над норками зверей. Природа сумрачна, скучна и нелюдима, Ни символ, ни намек не зашифрован в ней. Приятно за рулем, катя на «мерседесе», Пейзажи созерцать и смену панорам, И скорости менять, и ощущать в процессе, Что реки, горы - всё, весь мир подвластен вам. Скользит под солнцем лес, он тянется в ущелье, В нем древних знаний свод как будто заключен, В нем чары тайные как будто уцелели, Проходит час-другой - и разум усыплен. И вы выходите. Прощай покой. Еще бы! Вы спотыкаетесь, кругом полно корней, Какой-то дряни, мух и гнусная чащоба, Абсурдный, чуждый мир колючек, змей, камней. Вам хочется туда, где выхлопные газы, Заправки, паркинги и барной стойки блеск. Но поздно. Холодно. Стемнело как-то сразу. Вас в свой жестокий сон затягивает лес. В отпуске Время замерло. Жизнь обернулась пробелом. Плитки всюду размечены солнцем, как мелом. Все уснуло, и в послеполуденной дреме Только блики играют при каждом изломе. Воздух давит на плечи, как влажная бездна, Насекомые бьются о стекла дремоты. То ли с жизнью свести окончательно счеты, То ли в секту податься… Да все бесполезно! Как всегда, здесь темнеет примерно с пяти; Доживу до рассвета, без смысла и цели. Сотни ротиков тьмы задрожат еле-еле; День придет, но надежде уже не прийти. * * *
Чистейший первозданный свет Зажегся в море, как пожар. Жизнь - бремя бесполезных лет, Земля - подумать только! - шар. На пляже некая семья неторопливо Возилась с барбекю. Они с негромким смехом Готовили еду и открывали пиво. Чтобы попасть на пляж, я ланды все проехал. Легла на водоросли мгла, Урчало море, точно зверь; В душе такая сушь теперь, Ослабло притяженье зла. А те, на берегу, и впрямь знакомы вроде И что-то говорят, друг к другу обратясь. И я принадлежать хотел бы к их породе… Помехи, сбой волны, и резко рвется связь. * * *
Мягкое подпрыгиванье гор, Трактора урчанье в дымке зыбкой. На руинах развели костер; Жизнь, похоже, все-таки ошибка. Выживать мне стало всё трудней В гуще этих странных организмов: Ходят в сандалетах, ржут,- ей-ей, Скопище нехитрых механизмов. Как запрограммирован уклад - Навсегда - в провинциальных семьях! Круг судьбы до скудости ужат, Счастье в малых дозах, жизнь по схеме. А на кухне блеск и чистота. Что за страсть к вылизыванью кухонь! Пуст и скуп словообмен: нет, да. Мнения соседки ловит ухо. * * *
Девять вечера, тьма наплывает в окно, Я не в силах кричать, обрывается голос. Начинается отпуск, за окнами морось, Я пытаюсь представить, что мне все равно. Раз в двадцатый опять подхожу к телефону, Не найду, что сказать, но услышать готов, Что мне скажут, и вместо сочувственных слов Раз в двадцатый я слышу гудок монотонный. Я сегодня купил себе хлеба и сыра, Всё в нарезке - случайно не выколешь глаз, И голодную плоть усмиряю тотчас. Воскресенье, свобода, прохладно и сыро. Если кто-нибудь есть на Земле или выше, Тот, кто любит меня,- пусть пришлет мне ответ. А иначе - конец, я уже его вижу, Бритва в воздухе чертит светящийся след. Ощущение холода Утро было светлым, чистым, как кристалл. Ты терять свою свободу не хотела. Ждал тебя, на птиц смотрел и знал: Предстоит страданье, что бы я ни сделал. * * *
Фальшивой радости прибой, Под вечерок, хотя б на час. Ты не со мной, я не с тобой, Забылся сговор наших глаз. Смерть, разделение - удел Уже ступивших за порог. Неспешное разъятье тел В прекрасный летний вечерок. * * *
Как перевод небытия, Вокруг меня предметы быта. Никчемным, им под стать и я - Ты не идешь, и жизнь разбита. С самим собой, как с тенью тень, Как с девкой уличной в кровати, Я коротаю ночь и день И так люблю тебя некстати. Субботним днем бреду пешком В толпе, снующей деловито, И все шепчу себе о том, Что жизнь разбита, жизнь разбита. * * *
Почему никогда нам не быть, Не быть Такими, чтоб нас любить? * * *
Нить забвения тянется, ткется и ткется Без конца, без начала. Хоть плачь, хоть моли. Жизнь, как белый корабль, закрывающий солнце, Уплывает, скользя в недоступной дали. Внешний мир Я смерть внутри себя сквозь эту жизнь пронес, Мне радость подменил невидимый некроз. Частица холода всегда, везде со мной - Живу отшельником в толкучке городской. Порой спущусь купить то пива, то газету И в супермаркете брожу со старичьем, Их взгляд невидящий не скажет ни о чем, Да и с кассиршами калякать - мочи нету! Пусть так, пускай меня считают нездоровым, Мне выпал редкий дар веселье разрушать, Зато могу в тоске, в унынье поддержать И просто в мрачный день - таким же мрачным словом. Мне заменяет одинокая мечта Проигранную жизнь, не ставшую судьбою. Врачи накаркали все то, чего я стою, И то, что стою я, не стоит ни черта! Часы, за мигом миг, пусты, как дырки в сыре, Покуда времена идут во внешнем мире. * * *
Бесприютная ночь, я бегу от тоски, Не питая надежды дожить до утра. Плотным саваном душит и вяжет жара, И в пустынном подъезде звенят каблуки. На диванчик привычный в квартире ложусь, На подушках лежу, только сон не идет. Грязноватое солнце лениво встает, Поднимаюсь как робот и снова тружусь. Утомительный день, яркий солнечный свет, Кофе чашка за чашкой, до боли в висках, Телу мерзко в рубашке, штанах и носках, Застревают в мозгах заголовки газет; Вот и Дом Инвалидов. У входа в метро Телеса секретарш, инженеров смешки, Словно лай кобелей. Под глазами - мешки. Мы несемся по кругу, где в центре - ничто. * * *
Желание больше ничего не делать и, главное, не чувствовать ничего, Внезапная потребность умолкнуть, отстраниться ото всего, И, созерцая мирный, красивый Люксембургский сад, Быть старым сенатором, одряхлевшим под грузом наград. И больше ничто - ни дети, ни их кораблики, ни музыка главное,- Не нарушит мою отрешенность, почти атараксию, такую славную, Ни любовь - это главное,- ни страх, ни сердца сжатие… Ах, больше никогда не вспоминать объятия! Возможный конец пути Что душу теребить? Я все же твердо знаю, Что жил и видел жизнь людей и диких трав. Я не участвовал, но все же твердо знаю - Особенно сейчас, на склоне дня,- что прав. Вокруг со всех сторон такой знакомый сад - Теперь я искушен в своем надежном знанье И этих ближних троп, и дальних эстакад, И скуки отпусков, и скуки мирозданья. Да, здесь-то я и жил, жил на излете века, Неплохо жил, при всех уходах и растравах (Ожоги бытия - от солнца и от ветра); Теперь покоиться хочу вот в этих травах. Подобно им, я стар. Я юн, подобно им, И полон шороха весеннего природы, И прожил, как они, смят, но невозмутим, Цивилизации оставшиеся годы. * * *
Рассвет стремительного солнца - Вот так бы в смерти преуспеть! А людям - лишь бы все стерпеть: Мой бог, да что им остается? Нам не по силам, не с руки Сносить тоски осенней стоны, Мой бог, а жизнь так монотонна И горизонты - далеки. Зима - ни звука, ни следа: Стою один во всей вселенной; Как голубой кристаллик льда, Мечта чиста и совершенна. * * *
Ностальгия мне незнакома, Но завидую я старикам, Их холодным как смерть рукам И глазам, нездешним как кома. Незнакома мне жажда признанья, Но завидую я нахалам И ревущим детишкам малым, Что умеют быть в центре вниманья. И опять, свалившись в кровать, До утра, как всегда, буду ждать я Стука в дверь, ледяного объятья; По ночам я учусь умирать. * * *
В Венеции, у парапета, Я думал о тебе, Лизетта: В той базилике золотой Ты стать могла бы мне женой. Вокруг толпа спешит, пестрея, И хочет жить еще быстрее. А я старик - внутри и вне: Одна любовь осталась мне. Последние времена Ожидают тяжелые нас времена, Ожидают нас ночи немыслимой боли. Будем сглатывать слезы, пьянея от соли. Жизни нашей вот-вот оборвется струна. Где любовь? Заблудилась в потемках она. Будем рвать торопливо письмо за письмом, Лучший друг обернется заклятым врагом, Будет путь в никуда, и дороги без цели, И пески раскаленные вместо постели, Будет страх, что таится за каждым углом, Он крадется, как память, по следу за мной И безмолвно смеется у меня за спиной; Его цепкие пальцы крепки словно сталь, И хрустальны глаза, устремленные вдаль, Он над миром висит, будто нимб ледяной. Ожидает нас смерть. Это факт, милый друг. Время выпустим мы из слабеющих рук. Все, что знали и прожили я или ты, Проплывет перед взглядом у смертной черты, Сожаленье мелькнет - и все кончится вдруг. * * *
Народ, который любит жизнь, Познать Создателя стремись. Но снова только ночь вокруг Да сердца стук. * * *
