Помоги проекту - поделись книгой:
Лев Экономов
Под крылом земля
I
Вечер, посвященный годовщине полка, был назначен на восемь. Я посмотрел на часы (в который уж раз!) и стал прикидывать, что успею сделать, когда сменюсь с дежурства.
За фанерной переборкой, завешанной военными плакатами, писарь из оперативного отдела чертил план-график учебно-боевой подготовки и все мурлыкал:
Он до чертиков надоел мне. Я отошел к окну. На улице, в свете качавшегося от ветра фонаря, вихрилась снежная пыль. Она застилала фонарный столб, и мне казалось, что светлый матовый шар висит в воздухе. Но вот он исчез в белой сумятице, словно лопнул, и теперь ничего «не было видно ни за окном, ни в нашей дежурке, где тоже потухло электричество.
Я велел посыльному зажечь керосиновую лампу, а сам пошел выяснить причину аварии. Оказалось, ветром порвало провода; старшина уже послал монтеров устранять повреждение.
В каптерку влетел посыльный.
— Товарищ лейтенант, вас к телефону! Метеостанция.
— Значит, будет буран, — досадливо покачал головой старшина.
По телефону сообщили, что через час ветер достигнет 20–25 метров в секунду.
Я побежал к инженеру полка. Инженер-майор Одинцов сидел в большой неуютной комнате и скрипел пером по бумаге. Он буркнул, не поднимая глаз:
— Не могу. Придите в другой раз.
Меня задела холодность инженера, и я был доволен, что могу заставить его по-другому заговорить со мной.
— В другой раз будет поздно.
— Что у вас? — все так же не поднимая головы, спросил инженер. — Или хотите, чтобы я и до завтра этот отчет не составил? А сами спешите на юбилей, к которому не имеете никакого отношения?
Я стал докладывать инженеру метеорологическую обстановку. Его строгое угловатое лицо не выразило ни беспокойства, ни испуга.
— Товарищ лейтенант, объявляйте штормовую тревогу. Вместе с дежурным подразделением поедете на аэродром. Проверьте крепления самолетов, рулей, зачехловку и все остальное. Надо вскрыть стоянки.
«Вот тебе, бабушка, и юрьев день, — подумал я с досадой. — Надо же! Хотя бы часом позднее. К тому времени я уже сменился бы». Мне так хотелось попасть на вечер!
— Нужно проследить за работами, — говорил Одинцов. — Прогулка не из приятных. Сумеете ли?
Вопрос задел меня за живое. «Вот, теперь еще сомневается», — подумал я с раздражением. И неожиданно испугался: «А вдруг не доверит?» Мне захотелось доказать этому сухарю, что я не напрасно надел офицерские погоны.
И еще было желание: посмотреть на самолет, который закрепили за мной. Ведь это первый после летного училища!
Добирался до аэродрома с трудом. Студеный ветер поднимал с земли белые столбы и швырял в смотровое стекло, по которому метались из стороны в сторону очистители. Снопы света от фар упирались в белую наволочь перед радиатором. Но я не падал духом. Я даже ликовал! Ведь на мне лежала ответственность — вскрыть стоянки и проверить самолеты. Быть может, придется предпринимать какие-то срочные и решительные действия…
На аэродроме ветер ошалело метался среди маячивших в мутной пелене снега металлических птиц, пронизывал одежду, сек лицо, обжигал колени.
— Идите в землянку! — крикнул шофер, показывая на темное пятно, от которого веером сыпались искры. Однако я не сделал и десяти шагов, как раздалось: «Стой, кто идет!» Передо мной выросла залепленная снегом фигура с автоматом наперевес.
Я сказал о цели приезда. И вот полетело по цепочке от часового к часовому: «Начальник караула, на выход».
Стоянки вскрыты. Для этого оказалось достаточным расписаться в постовой ведомости. Теперь часовые допустят к самолетам тех, кто приедет на аэродром по штормовой тревоге. В караулке отогреваю закоченевшие руки. Здесь пахнет овчиной, войлоком, ружейным маслом. Сменившиеся с поста солдаты разряжают по команде разводящего автоматы, рассказывают о приезде дежурного подразделения.
Я вышел встретить приехавших, проследить за их работой. В студеном мраке то здесь, то там слышались голоса. Около легкого учебного самолета копошились темные фигуры. Я повернул туда. Люди вворачивали в промерзшую землю штопора.
— Эге-гей! Как там у вас? — я захлебнулся жестким холодным ветром.
— Все нормально. Не беспокойтесь. — Слова прозвучали рядом. Мимо, кренясь под тяжестью ноши, просеменил Человек.
— Приходите греться! — Он махнул рукой куда-то в сторону. — Мы сейчас там рай устроим.
Пройдя метров сто, я услышал сквозь завывание вьюги ритмичные хлопки. Сначала подумал, что где-то развязался чехол и тяжелая пряжка от лямки стегает по борту фюзеляжа. Но, приблизившись к самолету, увидел другое. Незакрепленный элерон бился, как крыло подстреленной птицы. Я навалился грудью на трепещущий элерон. Но что делать дальше? Этого я не знал.
И не знаю, что бы пришло в голову, если бы я не услышал шаги.
— Сюда! Сюда! — В чем дело?
— Герасимов! — обрадовался я, узнав по спокойному хрипловатому голосу механика с самолета штурмана полка. — Здесь зажимную струбцинку сорвало.
— Горе-механики, — ответил он, растягивая слова, — вот и доверь им технику. — Огромным валенком разгреб-под крылом снег, поднял две красные дощечки. — Потому и сорвало, что она не в порядке. — Он надел струбцинку и постучал по «ей кулачищем.
— Чей это самолет? — спросил я.
— Механиком — Мокрушин, а летчика откомандировали в академию.
— Мокрушина, значит? — Я мысленно увидел неказистого узкоплечего сержанта с вытянутым лицом и умными, задумчивыми глазами.
— Его самого.
— Моя, это же моя машина, старик! — закричал я, забыв о солидности. — Он назначен ко мне в экипаж!
Увязая в рыхлом снегу, я обошел самолет.
— Горбунок мой, как нахохлился. Ну, ничего, потерпи… Скоро расправишь крылья.
Вновь зашуршал снег. Через минуту перед нами появилась щуплая фигура Мокрушина.
— Лучше поздно, чем никогда, — с укором заметил Герасимов, зубами натягивая меховые варежки. Он посмотрел в сторону темневшей землянки, крыша которой едва возвышалась над сугробом и, казалось, была подперта сосульками. Из трубы щедрыми пригоршнями сыпались искры. — Пойдемте, лейтенант, греться. Вон как раскалили буржуйку.
Однако я решил прежде обойти стоянки самолетов, выполнить указание главного инженера. Герасимов вызвался помочь.
Когда мы пришли в землянку, печка там действительно дышала жаром и человек шесть, не чувствуя угарного запаха перегоревшего бензина и масла, оживленно беседовали. На смеющихся лицах трепетали красные отсветы.
— А, по-моему, зря ты, Брякни, любовь закрутил. Ждать она тебя три года не будет. Вот увидишь, — говорил тоном бывалого человека долговязый сухощавый сержант.
— Если любит, подождет, — отозвался голос из темноты.
Герасимов подошел к печке, взял красный уголек и, неуклюже шевеля его короткими пальцами, прикурил. Широкоплечий, с крупным лицом и неторопливыми движениями, он был похож на былинного богатыря.
— Конечно, подождет, — проговорил он громко. — Только это заслужить нужно. А ты почему здесь? — вдруг опросил он Брякина. — С каких это пор караульные находятся в эскадрильских каптерках? — Он подошел к верстаку, зажал в тиски какую-то деталь и, попыхивая папироской, стал опиливать.
Мне вспомнилось, как говорили Герасимову уходившие в запас сержанты:
— Ну, старшина, давай с нами. Ты экскаваторщик. Сейчас эта должность в большом почете.
— Нет, братушки, — отвечал старшина. — Уж вы там и за себя и за меня… А я здесь и за себя и за вас…
— Я повторяю, почему ты здесь? — Герасимов говорил строго.
Брякин шмыгнул носом и наклонился к печке, словно хотел сунуть в топку свою рыжую голову.
— Сменился с поста. Вот помог печку растопить, — наконец ответил он.
Вчера я узнал, что Брякина назначили в мой экипаж. И, признаться, не очень обрадовался. Старшина эскадрильи Ралдугин говорил, что это трудный солдат, с фокусами. Недавно он содрал со столов инвентарные номерки и прибил их к сапогам вместо подковок, в другой раз, не замеченный старшиной, спал, пока шла физзарядка. Его разбудили за несколько минут до утреннего осмотра. Побриться он не успел и, чтобы избежать наряда вне очереди, насажал на лицо зелеными чернилами мушек.
— Бриться не могу ввиду раздражения, — заявил он старшине Ралдугину, строгому и придирчивому, как все старшины.
— А руки у тебя зеленые тоже ввиду раздражения? — спросил Ралдугин, подмигивая стоящим в строю сержантам.
Брякин был уличен. Ему объявили четыре наряда вне очереди.
И вот снова не кто другой, как именно он нашел предлог отлучиться из караульного помещения. Сейчас же надо его отчитать, дать взыскание!.. Но поможет ли это? Я знал, что Брякин до армии отбыл срок в исправительно-трудовых лагерях.
Мне удалось перехватить его взгляд. Брякин отвел глаза, достал помятую пачку «Беломора», вытянул зубами папиросу, прикурил и вышел из землянки.
Старшина Герасимов тоже ушел.
— Проходимец этот Брякин, — заметил долговязый сержант.
— Не то слово, теперь говорят: вездеход, — сказал его сосед.
Спустя полчаса Герасимов вернулся.
— Дорогу занесло окончательно, — сказал он, снимая с бровей снег. — Пока не подоспеет бульдозер, подразделение останется на аэродроме.
«Все это должен был сделать я», — мелькнуло в голове.
— А вы, лейтенант, — продолжал Герасимов, — успеете еще на юбилей. Тут рядом подшефный колхоз. Они дают лошадь.
Мы вышли на улицу.
Самолеты с плотно зачехленными горбами кабин казались ссутулившимися от холода, одинокими. Герасимов сказал:
— Не кручинься, лейтенант, день-другой, и зиме капут.
Вдруг он остановился.
— Ты чего здесь? — услышал я его хрипловатый голос и оглянулся. Около пострадавшего от бури самолета стоял Мокрушин. — Э, постой, братец, ты же нос отморозил. Три снегом.
Щуплая фигура Мокрушина не двинулась с места.
— Я, кажется, потер уже, — сказал он обреченно. — Тросы у элеронов.
— С чем и поздравляю, — ответил старшина спокойно, — завтра будешь менять.
Мокрушин испуганно посмотрел на руки. Видимо, он не представлял, как на таком холоде заплетать тросы. И летом-то нелегко справиться с этим.
Зацепив варежкой пригоршню крепкого, как соль, снега, Герасимов шагнул к сержанту и стал усердно тереть ему лицо.
— Ничего, ничего, братец, заплетешь, — приговаривал он. — Не в первый, так во второй раз. Учиться нужно. Вот что.
Мокрушин, как маленький, мотал головой, что-то мычал.
В город ехали на тройке сытых мохнатых лошадей, впряженных в приземистые розвальни. Герасимов и двое солдат, зарывшись в сено, быстро задремали, а меня одолевали невеселые мысли.
«Эх ты, доверенное лицо! — думал я о себе. — Струбцинку не догадался в снегу поискать. Если бы не старшина, так и держался бы за элерон, пока нос не отморозил. О бульдозере не позаботился. А Брякин? Из караулки отлучился, а я ему хоть бы полслова».
Из раздумий вывела неожиданная остановка. К старику вознице подбежала тоненькая девушка. В руках она держала чемоданчик, какой можно видеть у студентов.
— Вы в город? — спросила девушка, запыхавшись, и, не дожидаясь ответа, полезла в сани. — Как я боялась, что не успею, — ни к кому не обращаясь, сказала она, усаживаясь с краю.
Чтобы лучше рассмотреть незнакомку, я закурил. Одета она была не по-дорожному. На голове маленькая шляпка с закинутой наверх вуалькой, на ногах — ботики.
— Забирайтесь под сено! — предложил я.
— Спасибо. Мне хорошо и здесь.
Дорогу совсем занесло. Лошади едва тащились, местами по колено увязая в снегу. Завывал ветер. Всхлипывали на дугах бубенчики. Хрупкая фигурка в пальто с узкими покатыми плечиками вызывала жалость. Стучит ногами — холодно. А мы в унтах, лежим, как бирюки, зарылись в сено…
Я кашлянул:
— Послушайте, девушка, вы не замерзли? — и подумал: «Что за глупый вопрос».
— Я привыкла, — сказала она.
Поделиться книгой: