Том 24. Письма 1895-1897

Ваш А. Чехов. 14 янв.

Чеховой Е. Я., 16 января 1895*

1510. Е. Я.ЧЕХОВОЙ

16 января 1895 г. Москва.

16 янв.

Я приеду с курьерским в четверг*. Если же приеду раньше, то найму ямщика.

А. Чехов.

На обороте:

Ст. Лопасня, Моск. — Курск<ой>

Ее высокоблагородию Евгении Яковлевне Чеховой.

Андреевой А. А., 18 января 1895*

1511. А. А. АНДРЕЕВОЙ

18 января 1895 г. Москва.

18 янв.

Многоуважаемая Александра Алексеевна!

И вчера, и сегодня я собирался побывать у Вас, но не успел. Уезжаю домой, 27 января опять буду в Москве и тогда непременно побываю у Вас* и лично поблагодарю за письмо*. Я очень тронут Вашим вниманием.

Желаю Вам всего хорошего.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

Хотел написать Вам подлиннее, да пороху не хватило. В Москве я заболтался и потерял способность писать.

На конверте:

Здесь. Ее высокоблагородию Александре Алексеевне Андреевой.

Тверская, Брюс<овский> пер., д. Андреева.

Билибину В. В., 18 января 1895*

1512. В. В. БИЛИБИНУ

18 января 1895 г. Москва.

18 янв. 95.

Милый Виктор Викторович, извините, я сделал кляксу.

Ваше последнее письмо не застало меня в Москве и было препровождено этапным порядком по месту моего жительства в г. Серпухов, оттуда, неделю спустя, сотский (цо́цкай) принес его в волостное правление, последнее прислало мне его, когда уже меня не было дома; в конце концов его привезла мне сестра в Москву.

Вы поздравляете меня с Новым годом. Прекрасно. Я делаю то же самое. Тысяча самых сердечных пожеланий Вам, Анне Аркадьевне и Вашим августейшим наследникам. Желаю счастья, а главное здоровья, на которое Вы, помнится, не переставали жаловаться.

Я не пишу пьесы*, да и не хочется писать. Постарел, и нет уже пыла. Хочется роман писать длинный, в сто верст*. Когда пьеса будет готова*, напишите мне, не нужна ли Вам протекция у Корша.

Я живу в деревне, изредка наведываюсь в Москву, где ем устриц. Старею. Денег нет. Орденов нет. Чинов нет. Долги есть.

Почитываю Вас и вспоминаю былое, и когда на пути своем встречаю какого-нибудь юного юмориста, то читаю ему «Бородино»* и говорю «Богатыри не вы!» Мы с Вами когда-то были очень либеральны, но меня почему-то считали консерватором. Недавно я взглянул в старые «Осколки»*, уже наполовину забытые, и удивился задору, какой сидел тогда в Вас и во мне и какого нет теперь ни у одного из новейших гениев.

Отчего бы нам не переписываться*, хотя бы раз в месяц? Душа моя по-прежнему лежит к Вам, а с тех пор как Вы так мудро и великодушно решили Ваш семейный вопрос*, к моему уважению к Вам стала примешиваться еще маленькая зависть, но, конечно, не гнусная зависть актерская, а зависть лирика.

Пишите мне в ст. Лопасню. Низко кланяюсь Анне Аркадьевне и благодарю ее за поклон.

Будьте здоровы.

Весь Ваш

А. Чехов.

Кондратьеву И. М., 19 января 1895*

1513. И. М. КОНДРАТЬЕВУ

19 января 1895 г. Москва.

Ст. Лопасня, Моск. — Курск. д., 95 19/I.

Многоуважаемый Иван Максимович!

Будьте добры сделать распоряжение насчет гонорара*; удобнее всего послать его в редакцию «Русской мысли» для передачи мне.

Благодарю за каталоги*.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

Суворину А. С., 19 января 1895*

1514. А. С. СУВОРИНУ

19 января 1895 г. Москва.

19 янв.

Я написал Васильевой*. Мелкие рассказы, потому что они мелкие, переводятся, забываются и опять переводятся, и потому меня переводят во Франции гораздо чаще, чем Толстого.

Не дождавшись Вас, уезжаю в деревню. 27-го я опять буду в Москве; если бы Вы приехали, то, пожалуй, я поехал бы с Вами в Петербург. Но Вы не приедете.

Когда уляжется всеобщее ликованье по случаю великих радостных событий*, напишите мне. Интересно бы понаблюдать, каково будет похмелье, то состояние перегара, когда человек чувствует себя разбитым и виноватым и смутно сознает, что накануне он вел себя оскорбительно. Напишите мне подробно и поязвительней, и это для Вас тем легче, что Вы теперь volens-nolens наблюдаете каждый день и, вероятно, уже чувствуете раздражение.

Приближается весна, дни становятся длиннее. Хочется писать и кажется, что в этом году я буду писать так же много, как Потапенко. И деньги нужны адски. Мне нужно 20 тысяч годового дохода, так как я уже не могу спать с женщиной, если она не в шелковой сорочке. К тому же, когда у меня есть деньги, я чувствую себя как на облаках, немножко пьяно, и не могу не тратить их на всякий вздор. Третьего дня я был именинник; ожидал подарков и не получил ни шиша.

Князек Аргутинский бывал у меня каждый день. Он хочет заниматься литературой*, но всё никак не соберется начать. Янв<арская> книжка «Русской мысли» была арестована, потом помилована. Из моего рассказа цензура выкинула строки, относящиеся к религии*. Ведь «Русская мысль» посылает свои статьи в предварительную цензуру. Это отнимает всякую охоту писать свободно; пишешь и всё чувствуешь кость поперек горла.

Был я у Левитана в мастерской. Это лучший русский пейзажист, но, представьте, уже нет молодости. Пишет уже не молодо, а бравурно. Я думаю, что его истаскали бабы. Эти милые создания дают любовь, а берут у мужчины немного: только молодость. Пейзаж невозможно писать без пафоса, без восторга, а восторг невозможен, когда человек обожрался. Если бы я был художником-пейзажистом, то вел бы жизнь почти аскетическую: употреблял бы раз в год и ел бы раз в день.

Кундасова обеспечена до сентября*.

Будьте здоровы и благополучны. Нижайший поклон Анне Ивановне. Жажду повидаться с ней.

Ваш А. Чехов.

Чехову Ал. П., 19 января 1895*

1515. Ал. П. ЧЕХОВУ

19 января 1895 г. Москва.

Владыко!

Я имею полное основание не курить твоих сигар и бросить их в нужник, так как я до сих пор еще не исполнил ни одного твоего поручения.

1) Насчет «Русских ведомостей»*. Главный редактор Соболевский, мой хороший знакомый, уехал за границу. Осталось 11 неглавных, от которых трудно добиться какого-нибудь толку. Если пришлешь корреспонденцию, то она будет утеряна, ее не найдут и ты не будешь знать к кому обратиться. Из Петербурга в «Русские ведомости» кроме Буквы пишут еще несколько человек. Повторяю: единственное, что пока возможно для тебя в «Р<усских> в<едомостях>», — это давать беллетристику, которая оплачивается, кстати сказать, недурно. Когда Соболевский вернется, я поговорю с ним.

2) Рассказ твой очень хорош*, кроме заглавия, которое положительно никуда не годится. Меня растрогал рассказ, он весьма умен и сделан хорошо, и я пожалел только, что ты засадил своих героев в сумасшедший дом. То, что они делают и говорят, могли бы они делать и говорить и на свободе, и последнее было бы художественнее, ибо болезнь как болезнь имеет у читателя скорее патологический интерес, чем художественный, и больному психически читатель не верит. Вообще ты прогрессируешь, и я начинаю узнавать в тебе ученика V класса, который не мог бы, а уже может лучше. Твою повесть я отдам в «Русскую мысль» или в «Артиста», а если не боишься деления, то в «Русские ведомости». Придумай новое заглавие, менее драматическое, более короткое, более простое. Для ропщущего попа (в финале) придумай иные выражения, а то ты повторяешь Базарова-отца*. Повесть будет лежать у меня в портфеле до 27-го, затем я сдам ее. Янв<арская>, февр<альская> и март<овская> книжки уже абонированы, и ты все равно не успеешь попасть в них.

Я уезжаю в деревню, где проживу до 27 янв<аря>.

Ты прочел мне длинную рацею насчет «протекции»*. А по-моему, это очень хорошее, довольно выразительно<е> слово. Даже дачи бывают с протекцией. И почему не оказать протекции, если это полезно и притом никого не оскорбит и не обидит? Протекция лишь тогда гадка, когда она идет рядом с несправедливостью.

Одним словом, ты пуговица.

Пиши и будь здрав, как бык.

Упрекающий тебя брат твой

А. Достойнов-Благороднов. 19 янв.

Мизиновой Л. С., 20 или 21 января 1895*

1516. Л. С. МИЗИНОВОЙ

20 или 21 января 1895 г. Мелихово.

Милая Лика, я жду Вас в январе и феврале; если буду в Петербурге, то известите меня о Вашем приезде и я приеду в Москву, в Мелихово — или куда прикажете. Мне хочется поговорить с Вами, писать же не о чем, так как всё осталось по-старому и нового нет ничего.

Буду ждать Вас с нетерпением. Желаю всего хорошего и остаюсь по-прежнему

Ваш А. Чехов.

P. S. Маша просит, чтобы Вы привезли 2 пары перчаток и духов.

Суворину А. С., 21 января 1895*

1517. А. С. СУВОРИНУ

21 января 1895 г. Мелихово.

21.

Буду непременно телеграфировать Вам. Приезжайте, но не целуйте «ступни ног у Куперник»*. Это талантливая девочка, но едва ли она покажется Вам симпатичной. Мне жаль ее, потому что досадно на себя: она три дня в неделе бывает мне противна. Она хитрит, как чёрт, но побуждения так мелки, что в результате выходит не чёрт, а крыса. Яворская же — другое дело. Это очень добрая женщина и актриса, из которой, быть может, вышло бы что-нибудь, если бы она не была испорчена школой. Она немножко халда, но это ничего. Кундасовой я и не думал изображать*, Христос с Вами; во-первых, Кундасова относится к деньгам совсем иначе, во-вторых, она не знала семейной жизни, в-третьих, она, как бы ни было — больная. Старик купец тоже не похож на моего отца, так как отец мой до конца дней своих останется тем же, чем был всю жизнь, — человеком среднего калибра, слабого полета. Что же касается религии, то молодые купцы относятся к ней с раздражением. Если бы Вас в детстве секли из-за религии, то Вам это было бы понятно. И почему это раздражение — глупость? Оно, быть может, глупо выражено, но само по себе оно не так глупо, как Вам кажется. Оно меньше нуждается в оправдании, чем, например, идиллическое отношение к религии, когда любят религию по-барски, с прохладцей, как любят метель и бурю, сидя в кабинете. Астрономке напишу*, что Вы хотите видеть ее. Она будет тронута и, вероятно, постарается свидеться с Вами.

Я послал Андреевскому книгу, потому что получил 1–2 года назад его речи*. А так как Вы не прислали мне своей «Любви» в переплете, как обещали*, то я имел полное право не посылать Вам своей книги. К тому же я знал, что Вы нашего брата «молодого писателя» недолюбливаете (и даже изволили недавно выразиться, что не знаете, «знают ли они что-нибудь»), сам я к своим книжкам оравнодушел — и потому посылать их нет охоты; да и Сытин прислал пока только 10 экз. Не знаю, удачно ли я оправдался?

Фю-фю! Женщины отнимают молодость, только не у меня. В своей жизни я был приказчиком, а не хозяином, и судьба меня мало баловала. У меня было мало романов, и я так же похож на Екатерину, как орех на броненосец. Шелковые же сорочки я понимаю только в смысле удобства, чтобы рукам было мягко. Я чувствую расположение к комфорту, разврат же не манит меня, и я не мог бы оценить, например, Марии Андреевны.

Мне для здоровья надо уезжать куда-нибудь подальше месяцев на 8-10. Уеду в Австралию или в устье Енисея. Иначе я издохну. — Хорошо, я приеду в Петербург, но будет ли у меня комната, где я мог бы спрятаться? Это вопрос весьма важный, ибо весь февраль я должен буду писать, чтобы заработать на свое путешествие. Ах, как надо уехать! У меня хрипит вся грудь, а геморрой такой, что чертям тошно — надо операцию делать. Нет, шут с ней с литературой, следовало бы медициной заниматься. А впрочем, не мое дело рассуждать об этом. Литературе я обязан счастливейшими днями моей жизни и лучшими симпатиями.

Нижайший поклон Анне Ивановне, Насте и Боре.

Весь Ваш А. Чехов.

26-го буду в Москве. Б<ольшая> московская гостиница.

Чеховой М. П., 28 января 1895*