Помоги проекту - поделись книгой:
234. Н. А. ЛЕЙКИНУ*
25 февраля 1887 г. Москва.
Уважаемый Николай Александрович!
Вчера послал Вам рассказ*, а сегодня строчу письмо, хотя и чувствую, что ничего полезного не напишу для Вашего «чревообъедения», к<ото>рое, судя по Вашим письмам, не поддается массажу… От больших животов я употребляю захарьинское средство, блестящее по результатам, но не всегда доступное силам лечущихся. Средство это заключается в так называемой «молочной диете», при к<ото>рой страждущий в течение 2-х недель не ест
Пальмина не видел с 17-го января*.
Отчего Билибин перестал работать в «Газете»?* Если он сам бросил, то удивляюсь его бессребренничеству; если же «Газета» отказалась от него, то не могу не удивиться вкусам Худекова и Ко, помещающих вместо остроумного И. Грэка какую-то «Сигару»* — жвачку, в которой ни черта не разберешь…
Кстати, где теперь Гермониус?* Его что-то не заметно в «Газете».
Насчет «Одесских новостей», печатающих мои рассказы*, следовало бы подумать самой «Газете». Прежде всего обкрадывается «Газета», а потом уж я… Вы скажите Худекову, чтоб он сделал ругательную заметочку.
Как идет моя книга?*
В конце марта я на один месяц уезжаю на юг. Не будет ли каких поручений?
В Ваших «Сатире и нимфе»* заметно авторское увлечение. Вы громоздите столько положений и лиц, что глядите, как бы Вам к концу не запутаться.
Вчера глядел Поссарта в «Манфреде»*. Недурно.
Погода у нас скверная. То тепло, то холодно, так что, выходя из дому, не знаешь, что надевать: летнее пальто или отцовскую шубу…
Поклон всем Вашим. А за сим, дабы не утомить благосклонного читателя, позвольте поставить точку.
Чеховым, 10 марта 1887
235. ЧЕХОВЫМ*
10 марта 1887 г. Петербург.
Любезные читатели!
Федор Тимофеич* пользуется гораздо большими удобствами, когда ночью путешествует по крышам, чем я, ехавши в Питер. Во-первых, поезд ехал 56 часов в сутки; во-2-х, я забыл взять подушку; в-3-х, вагон был битком набит, и, в-4-х, я курил такие папиросы, что чувствовал перхоту не только в горле, но даже в калошах: узнайте, какой сорт табаку покупает Василиса? Удивительное дело: вода в графине воняет нужником, папиросы отвратительны…
Ехал я, понятно, в самом напряженном состоянии. Снились мне гробы и факельщики, мерещились тифы, доктора и проч… Вообще ночь была подлая… Единственным утешением служила для меня милая и дорогая Анна, которой я занимался во всю дорогу*.
Кавалергардская так же далека от Невского, где я остановился, как Житная ул<ица> от Кудрина. Квартира Александра хотя и просторна, но не изящна и сумрачна.
Александр абсолютно здоров. Он пал духом, испугался и, вообразив себя больным, послал ту телеграмму*.
У Анны Ивановны настоящий брюшной тиф, но не тяжелый. Был у меня с доктором консилиум. Лечат по-моему. Доктор пригласил к себе в гости. Схожу.
В Питере свирепствует брюшной тиф, весьма злокачественный. Лейкинский швейцар, длинный, узкий старик, которого Вы, Маша, помните, вчера умер от тифа.
Деньги вышлю завтра. Сейчас 11 часов понедельника. Вечер. Я в Nомере. Кончив письмо, поеду к Александру.
Когда приеду, не знаю. Погода весенняя.
Обедал у Лейкина. Анна Аркадьевна* была больна брюшным тифом, а потому похудела. Дети незаконные* здоровы и веселы. Старший мне казался сегодня очень симпатичным и приветливым.
Мне страшно.
Почтение всем: собаке без спины*, кнуту, Федору Тимофеичу, Корнееву и проч.
Ешьте поменьше.
Адресуйте в «Осколки».
Везу Александру котлеты, оставшиеся после дороги, — это для сведения мамаши-таракаши. Съел я, мамаша, только ½ хлеба, так что 1½ франзоли остались целы (7½ к. прибыли). У Алекс<андра> есть деньги.
Мне скучно…
* Речь идет об «Анне Карениной».
Чеховой М. П., 11 или 12 марта 1887
236. М. П. ЧЕХОВОЙ*
11 или 12 марта 1887 г. Петербург.
Милейшая!
<Посы>лаю[2] тебе вексель <для получения дене>г. Из полученного отдай Ми<ше> 10 руб. для уплаты за рояль Клангу. Ввиду так скверно сложившихся обстоятельств я попросил бы тратить
Когда приеду, не знаю. Александра с его упавшим духом и наклонностью к шофе оставить нельзя до выздоровления его барыни.
Очень возможно, что приеду раньше 15-го. Положительного сказать не могу.
Алекс<андр> здоров. Я проехался напрасно.
Полученный «Истор<ический> вестник» выдай Корнюше*.
Пока вообще скверно. Чувствую <себя> висящим между небом и землей.
Почтение Носу с Эфросом и Яше<ньке>.
Шехтелю Ф. О., 11 или 12 марта 1887
237. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ*
11 или 12 марта 1887 г. Петербург.
Талантливейший из всех архитекторов мира!
Вам, конечно, уже известно, что обстоятельства самого поганого и ерундистого свойства нежданно-негаданно погнали меня на север. Вообще мне везет…
Сейчас я сижу в скучнейшем номере и собираюсь переписывать начисто конченный рассказ*. Скучаю. Скука усугубляется сознанием безденежья и неизвестности. Когда выеду, не знаю… Нервы расстроены ужасно, так что пульс мой бьет с перебоями. Пишу сие жалобное послание отнюдь не для того, чтобы нагнать на Вас сантиментальную мерлехлюндию и попросить у Вас взаймы, а для того, чтобы Вы не сердились на мою особу за неисправное посещение Дарьи Карловны*.
Впрочем, есть и просьба: не забудьте похлопотать о бесплатном проезде в Таганрог и обратно. Сделайте так, чтобы на обратном билете число не выставлялось. Как бы там ни было, будь хоть землетрясение, а я уеду, ибо долее мои нервы не выдержат. Я хочу уехать на юг не позже 31-го марта. Поеду с рублем, но все-таки поеду.
В Питере погода великолепная, но безденежье и отсутствие весеннего пальто, взятого у меня на бессрочный прокат одним нашим общим знакомым, портят всю иллюзию.
<…>[3]
Всюду меня встречают с почетом, но никто не догадается дать рублей 1000–2000…
Академическая выставка плоха*, но передвижная мне показалась прекрасной по богатству*…
Если хотите, черкните мне 2–3 строчки. Адрес: редакция «Осколков».
Весь Ваш, с сапогами, с калошами, с зубами, с жилеткой и проч.
Чеховым, 13 марта 1887
238. ЧЕХОВЫМ*
13 марта 1887 г. Петербург.
Сим извещаю, что я жив и здоров и тифом не заразился. Сначала я хандрил, ибо скучал и страшился безденежного будущего, но ныне чувствую себя положительно и с характером. На мою голову сыплются сюрпризы: во-1) всё время стоит весенняя погода, и мне мешает гулять только отсутствие пальто, 2) всюду встречают с распростертыми объятиями, 3) Суворин, выражаясь по-жидовски, одолжил мне денег (секрет: 300 руб.) и велел прислать ему материал для издания книги с нововременскими рассказами*. Книга будет отпечатана к лету, на условиях, весьма выгодных для меня. И т. д.
Выеду я в воскресенье (может быть). Завтра, в субботу, я у Григоровича, который написал мне большое письмо*, но не знает моего адреса.
Суворин толковал со мной от 9 часов вечера до 1 часа ночи непрерывно. Беседа интересная в высшей степени.
На юг я поеду 31-го марта* или ранее.
Вот и всё.
Поклон всем, а также собачке без спины, Федору Тимофеичу и кнуту. Корнюше почтение. Скажите, что поручения его исполнены.
Александр здоров и всем шлет поклон.
Рукой Ал. П. Чехова:
Сим свидетельствую, что я здоров, а за Охтою пожар.
Киселевой М. В., 17 марта 1887
239. М. В. КИСЕЛЕВОЙ*
17 марта 1887 г. Москва.
Многоуважаемая Мария Владимировна!
Надеюсь, что теперь Вы поверите мне и не станете обвинять во лжи: не приехал я в Бабкино, ибо ездил в Питер*, куда был вызван телеграммой брата. Подробности Вам известны от сестры. То же самое, но только в миниатюре, не пустило меня в Бабкино и на масленой: заболела мать семейства, которую я не решился оставить без доктора. Впрочем, всё это суета сует.
Как ни тосклива была моя последняя поездка в П<етербург>, но и на ней оправдалась поговорка, что нет худа без добра. Во-1-х) я имел случай беседовать с управляющим «Петербургской мастерской учебных пособий»* о Вашем издании; ему Вы пошлете на комиссию с моим письмом. Кстати: когда начнет печататься Ваша книга? Чем раньше, тем лучше. Книги вообще идут не сразу, а измором, через час по столовой ложке, а потому, чем раньше издадите, тем скорее продадите. Во-2-х) я ограбил Суворина, взяв у него большущий аванс*; в-3-х) Суворин издает мои нововременские рассказы отдельной книжкой*. Все мои Верочки, Ведьмы, Агафьи и проч. едут завтра в Питер, а дня через 2–3-4 будут уже в наборе. Издание на весьма выгодных условиях. Успех, конечно, несомненный, ибо в Питере признают теперь только одного писателя — меня! Видите, я даже перед собой лицемерю.
Петербург произвел на меня впечатление города смерти. Въехал я в него с напуганным воображением, встретил на пути два гроба, а у братца застал тиф. От тифа поехал к Лейкину и узнал, что «только что» лейкинский швейцар на ходу умер от брюшного тифа. От Лейкина поехал к Голике: у этого старший сын болен крупом и дышит не горлом, а в трубочку; отец и мать плачут… Еду на выставку*, там, как назло, попадаются всё дамы в трауре*.
Но всё это пустяки. Вы послушайте, что дальше. Приезжаю я к Григоровичу*. Старичина поцеловал меня в лоб, обнял, заплакал от умиления, и… от волнения у него приключился жесточайший припадок грудной жабы. Он невыносимо страдал, метался, стонал, а я 2½ часа сидел возле него, браня во все лопатки свою бессильную медицину. К счастью, приехал Бертенсон, и я мог бежать. Старик серьезно болен и, вероятно, скоро умрет. Для меня это незаменимая потеря. С собой я привез его письмо, которое он начал писать ко мне: описывает подробно свою болезнь и проч.
Каковы впечатления? Право, запить можно. Впрочем, говорят, для беллетристов всё полезно.
Однако мое письмо отвратительно и скучно. Прекращаю бесчинство и остаюсь уважающим и искренно преданным.
Василиса и Сережа, мое Вам почтение-с!
* На 2-й день приезда лечил мать осколочной конторщицы, умирающую от чахотки.
Шехтелю Ф. О., 17 марта 1887
Поделиться книгой: