История одного преступления

— Что вы от меня хотите? — говорил он, приплетая к своим сумбурным возражениям множество юридических формул и латинских цитат: инстинкт говорящих птиц, которые, испугавшись, выкладывают весь свой репертуар. — Что вы от меня хотите? Кто я такой? Что я могу? Я ничто. Все мы теперь ничто. Ubi nihil, nihil. [2] Мы должны подчиниться силе. Там, где действует сила, народ теряет свои права. Novus nascitur ordo. [3] Надо с этим считаться. Что до меня, я должен покориться. Dura lex, sed lex. [4] Закон, порожденный необходимостью, само собой разумеется, а не правом. Но что поделаешь? Оставьте меня в покое. Я ничего не могу сделать, я делаю то, что могу. У меня нет недостатка в доброй воле. Если бы у меня были четыре солдата с капралом, я пожертвовал бы их жизнью.

— Этот человек признает только силу, — сказали депутаты, — ну что же, придется применить силу.

Как он ни отбивался, ему накинули на шею перевязь, словно веревку, и потащили его в зал, а он сопротивлялся, требовал «свободы», жаловался, упирался, — я бы сказал, боролся, если бы это слово не было благородным.

Спустя несколько минут после разгона Собрания через тот же зал ожидания, по которому жандармы волокли депутатов, депутаты волокли Дюпена.

Но далеко идти не пришлось. Большую двустворчатую зеленую дверь охраняли солдаты. Прибежал полковник Эспинас, прибежал командир жандармов. Из карманов командира торчали рукоятки двух пистолетов.

Полковник был бледен, майор был бледен, Дюпен весь побелел. Обе стороны были охвачены страхом. Дюпен боялся полковника; полковник, конечно, не боялся Дюпена, но за этой смешной и жалкой фигурой ему виделось нечто ужасное, его собственное преступление; и он дрожал. У Гомера есть сцена, в которой за спиной Терсита появляется Немезида.

Несколько мгновений Дюпен, отупев и утратив дар речи, не знал, на что решиться.

Депутат Гамбон крикнул ему:

— Говорите же, господин Дюпен, левые вас не прерывают.

Тогда, подхлестываемый словами депутатов, видя прямо перед собой штыки солдат, несчастный заговорил. То, что вышло тогда из его уст, то, что председатель Верховного собрания Франции бормотал перед жандармами в эту торжественную минуту, невозможно даже воспроизвести.

Те, кто слышал этот жалкий лепет агонизирующей подлости, постарались поскорее очистить свой слух от этой скверны. Он, кажется, сказал, заикаясь, нечто вроде следующего:

— Вы сила, у вас штыки, я взываю к праву и ухожу. Честь имею кланяться.

Он ушел.

Его не удерживали. Выходя, он обернулся и проронил еще несколько слов. Мы не станем подбирать их. У Истории нет мусорной корзины.

IX

Конец, худший, чем смерть

С этим чeлoвeкoм, три года носившим высокое звание председателя Народного собрания Франции и умевшим только прислуживать большинству, нам хотелось бы покончить сейчас же, чтобы никогда больше о нем не говорить. В последний час он умудрился пасть еще ниже, чем можно было ожидать даже от него. Его карьера в Собрании была карьерой слуги, конец его был концом лакея. Неслыханное поведение Дюпена перед жандармами, когда он выдавил из себя свое подобие протеста, показалось даже подозрительным. Гамбон воскликнул:

— Он сопротивляется, как сообщник! Ему все было известно.

Мы считаем эти подозрения несправедливыми. Дюпен ничего не знал. Кому из зачинщиков переворота нужно было его согласие? Соблазнить Дюпена! Возможно ли это? Да и к чему? Платить ему? Зачем? Это были бы выброшенные деньги; достаточно его напугать. Заранее было известно, что он согласится на все. Трусость издавна ладила с подлостью. Пролитую кровь закона вытереть недолго. Вслед за убийцей с кинжалом всегда приходит трус с губкой.

Дюпен убежал в свой кабинет. Депутаты пошли за ним следом.

— Боже мой! — воскликнул он. — Я хочу, чтобы меня оставили в покое! Неужели никто этого не понимает?

И в самом деле, его мучили с самого утра, стараясь извлечь из него невозможное: искорку мужества.

— Вы терзаете меня хуже жандармов, — говорил он.

Депутаты расположились у него в кабинете, заняли его стол пока он ворчал и охал в своем кресле, и составили протокол о том, что произошло, так как хотели, чтобы в архивах сохранилось официальное описание совершенного преступления.

Когда протокол был составлен, депутат Кане прочел его председателю и подал ему перо.

— Зачем оно мне? — спросил он.

— Вы председатель, — ответил Кане, — это наше последнее заседание. Ваш долг — подписать протокол.

Этот человек отказался.

X

Черная дверь

Дюпен — это позор беспримерный.

Впоследствии он получил мзду. Кажется, его сделали чем-то вроде главного прокурора кассационного суда.

Дюпен оказал Луи Бонапарту услугу, став вместо него последним из людей.

Продолжим эту мрачную повесть.

Многие из депутатов правой, растерявшись от неожиданности, в начале событий, побежали к Дарю, который был вице-председателем Собрания и одновременно одним из председателей Союза Пирамид. Этот Союз всегда поддерживал политику Елисейского дворца. Дарю жил на Лилльской улице в доме № 75.

К десяти часам утра у Дарю собралось около сотни депутатов правой. Они решили проникнуть в зал заседаний Национального собрания. Лилльская улица выходит на Бургундскую почти напротив небольшой двери, ведущей во дворец; ее называют Черной дверью.

Депутаты во главе с Дарю направились к этой двери. Они шли, держа друг друга под руку. Некоторые опоясались своими перевязями. Потом они их сняли.

Черная дверь, как всегда приотворенная, охранялась только двумя часовыми.

Некоторые из наиболее возмущенных депутатов правой, среди них де Кердрель, бросились к этой двери и пытались войти.

Но ее резко захлопнули, и тогда между депутатами и сбежавшимися полицейскими произошло нечто вроде потасовки, во время которой одному из депутатов вывихнули кисть руки.

В это время построенный в линию на Бургундской площади батальон беглым шагом направился к группе депутатов.

Дарю с большим достоинством и твердостью знаком приказал командиру остановить солдат. Батальон остановился, и Дарю, как вице-председатель Собрания, именем конституции обратился к солдатам с требованием опустить оружие и дать дорогу представителям верховной власти народа.

Командир батальона ответил приказанием немедленно очистить улицу, заявив, что Собрания больше не существует, а лично он не знает, кто такие депутаты народа; если же люди, стоящие перед ним, не уйдут по доброй воле, он прогонит их силой.

— Мы уступим только силе, — сказал Дарю.

— Вы совершаете государственное преступление, — добавил де Кердрель.

Офицер дал сигнал к атаке.

Роты двинулись сомкнутым строем.

Наступило минутное замешательство; еще немного, и произошло бы столкновение. Грубо оттесненные, депутаты отхлынули на Лилльскую улицу. Некоторые упали. Многих членов правой солдаты опрокинули в грязь. Одного из них, Этьена, ударили прикладом в плечо. Добавим тут же, что неделю спустя Этьен стал членом так называемой совещательной комиссии. Переворот пришелся ему по вкусу, включая и удар прикладом.

Вернулись к Дарю; по дороге рассеянная группа собралась снова; к ней присоединились и еще несколько запоздавших.

— Господа, — сказал Дарю, — председателя у нас нет, зал для нас закрыт. Я вице-председатель, мой дом будет дворцом Собрания.

Он приказал открыть большую гостиную, и депутаты правой расположились там. Вначале совещались довольно беспорядочно. Затем Дарю напомнил, что дорога каждая минута, и воцарилась тишина.

Прежде всего нужно было в силу 68-й статьи конституции объявить о низложении президента республики. Несколько депутатов, из тех, кого с моей легкой руки прозвали «бургграфами», сели за стол и составили акт об отрешении.

Когда они собирались прочесть его, в дверях гостиной появился вновь пришедший депутат; он объявил Собранию, что войска занимают Лилльскую улицу и особняк окружен.

Нельзя было терять ни минуты.

Бенуа д'Ази предложил:

— Господа, пойдем в мэрию Десятого округа, мы сможем совещаться там под охраной Десятого легиона, которым командует наш коллега, генерал Лористон.

По черному ходу особняка Дарю можно было пройти к маленькой калитке в глубине сада. Многие депутаты вышли через нее.

Дарю собирался последовать за ними. В гостиной оставались только он, Одилон Барро и еще двое или трое, как вдруг дверь отворилась. Вошел какой-то капитан; он обратился к Дарю:

— Господин граф, я вас арестую.

— Куда вы намерены вести меня?

— Мне приказано держать вас под домашним арестом.

И действительно, особняк был занят солдатами. Так Дарю помешали присутствовать на заседании в мэрии X округа.

Одилону Барро офицер позволил уйти.

XI

Верховный суд

В то время как все это происходило на левом берегу Сены, во Дворце правосудия, в большом зале ожидания, около полудня расхаживал взад и вперед какой-то человек в наглухо застегнутом пальто. За ним поодаль следовали несколько подозрительных личностей, по-видимому с тем, чтобы в случае надобности оказать ему поддержку. Полиция иной раз пользуется в своих предприятиях такими помощниками, двусмысленный вид которых внушает прохожим тревогу и вызывает в них недоумение: кто это, должностные лица или разбойники? Человек в застегнутом пальто бродил от двери к двери, из одного коридора в другой, обменивался какими-то знаками со следовавшими за ним молодчиками, затем возвращался в большой зал, по дороге останавливая адвокатов, поверенных, приставов, писарей, рассыльных и вполголоса, так, чтобы не услышали проходящие, задавал один и тот же вопрос; на этот вопрос одни отвечали: «да», другие говорили: «нет». И человек продолжал рыскать по зданию суда с видом ищейки, идущей по следу.

То был полицейский комиссар, состоявший при арсенале.

Что он искал?

Верховный суд.

Что же делал Верховный суд?

Скрывался.

Зачем? Чтобы судить?

И да и нет.

Полицейский комиссар Арсенала утром получил от префекта Мопа приказание во что бы то ни стало разыскать Верховный суд, в случае если тот сочтет нужным собраться. Спутав Верховный суд с Государственным советом, полицейский комиссар пошел сначала на набережную Орсе. Не найдя там ничего, даже Государственного совета, он вернулся ни с чем и наудачу направился сюда, решив, что раз ему нужно искать правосудие, то он может найти его здесь.

Ничего не найдя, он ушел.

А между тем Верховный суд собрался.

Где и как? Сейчас увидим.

В ту эпоху, историю которой мы здесь излагаем, до последней перестройки старинных парижских зданий, посетитель, войдя в помещение суда через двор Арле, попадал на невзрачную лестницу, которая через несколько поворотов приводила в длинный коридор, называемый галереей Мерсьер. Посреди этого коридора были две двери: одна, направо, вела в апелляционный суд, другая, налево, — в кассационный. Левая двустворчатая дверь открывалась в старинную галерею, так называемую галерею Людовика Святого, недавно реставрированную; теперь она служит залом ожидания для адвокатов кассационного суда. Против входной двери стояла деревянная статуя Людовика Святого. Направо от этой статуи был выход в коридор; свернув по этому коридору, посетитель попадал в тупичок, который справа и слева замыкали две двойных двери. На правой было написано: «Кабинет первого председателя», на левой: «Зал совета». Между этими двумя дверьми было устроено нечто вроде узкого и темного прохода для адвокатов, идущих в зал гражданского суда, помещавшийся в бывшем главном зале парламента; по выражению одного из адвокатов, в этом проходе «можно было совершить безнаказанно любое преступление».

Повернув налево от кабинета первого председателя и отворив дверь с надписью «Зал совета», посетитель попадал в просторную комнату, где стоял большой стол в виде подковы, окруженный стульями с зеленой обивкой. В этой комнате, в 1793 году служившей залом совещания для судей революционного трибунала, в деревянной обшивке задней стены была проделана дверь, ведущая в коридор, по которому, повернув направо, можно было пройти в кабинет председателя уголовной палаты, повернув налево — в буфет. «К смертной казни, и пойдем обедать!» — в течение многих веков слова эти сливаются в одном предложении. В самом конце коридора была третья дверь. Это была, можно сказать, последняя дверь во Дворце правосудия, самая отдаленная, самая неведомая, самая глухая; она вела в так называемую библиотеку кассационного суда, обширную прямоугольную комнату с двумя окнами, выходящими на большой внутренний двор тюрьмы Консьержери; там стоял большой стол, покрытый зеленым сукном, и несколько стульев с кожаными сиденьями, а стены от пола до потолка были покрыты сплошными рядами книг.

Эта комната, как мы видим, была самой далекой и уединенной во всем здании.

Сюда-то, в эту комнату, 2 декабря, около одиннадцати часов утра, один за другим явились несколько человек, одетых в черное, без мантий, без знаков отличия; растерянные, сбитые с толку, они качали головами и говорили шепотом. Эти дрожащие от страха люди были члены Верховного суда.

Согласно конституции, Верховный суд состоял из семи высших судебных чиновников: председателя, четырех постоянных членов и двух запасных, избираемых из членов кассационного суда сроком на один год.

В декабре 1851 года этими семью судьями были: Ардуэн, Патайль, Моро, Делапальм, Коши, Гранде и Кено; два последние были запасными.

Эти люди, ничем не замечательные, в прошлом не имели никаких заслуг. Коши, несколько лет тому назад занимавший должность председателя Палаты королевского суда в Париже, человек мягкого нрава, очень пугливый, был братом математика, члена Академии, вычислившего звуковые волны, и бывшего архивариуса Палаты пэров. Делапальм, в прошлом главный прокурор, принимал деятельное участие в процессах против прессы при Реставрации; Патайль был депутатом центра при Июльской монархии; Моро (от Сены) был замечателен тем, что его прозвали «от Сены» в отличие от другого Моро, от Мерты, со своей стороны замечательного только тем, что его прозвали «от Мерты», чтобы не путать с Моро от Сены. Первый заместитель, Гранде, был председателем судебной палаты в Париже. Я читал о нем следующий лестный отзыв: «У него нет ни характера, ни убеждений». Второй заместитель, Кено, либерал, депутат, крупный чиновник, товарищ прокурора, консерватор, отличавшийся ученостью и послушанием, видел во всем на свете только средство для восхождения по лестнице чинов и дошел до уголовной палаты кассационного суда, где стал известен своей строгостью. 1848 год оскорбил его понятие о праве, и после 24 февраля он подал в отставку; после 2 декабря он в отставку не подал.

Ардуэн, председатель Верховного суда, был прежде председателем суда присяжных. Человек религиозный, непреклонный янсенист, считавшийся среди своих собратьев «неподкупным судией», он был проникнут идеями Пор-Рояля, усердно читал Николя, принадлежал к роду тех старых судей из Маре, которые ездили в суд верхом на мулах; теперь мулы вышли из моды, и тот, кто навестил бы председателя Ардуэна, не обнаружил бы в его конюшне упрямства — так же, как и в его совести.

2 декабря в девять часов утра два человека, поднявшись по лестнице к Ардуэну, в доме № 10 на улице Конде, встретились у его дверей. Один из них был Патайль, другой известный адвокат кассационного суда, бывший член Учредительного собрания Мартен (от Страсбурга). Патайль пришел с тем, чтобы предоставить себя в распоряжение Ардуэна.

Прочитав объявления о перевороте, Мартен (от Страсбурга) прежде всего подумал о Верховном суде. Ардуэн провел Патайля в комнату рядом со своим кабинетом, а Мартена, желая говорить с ним без свидетелей, принял в кабинете. Когда Мартен потребовал от него созыва Верховного суда, он просил предоставить ему «свободу действий», заявив, что Верховный суд «исполнит свой долг», но что прежде всего ему нужно «обсудить вопрос со своими коллегами», и закончил следующими словами: «Это будет сделано сегодня или завтра».

— Сегодня или завтра! — воскликнул Мартен (от Страсбурга), — господин председатель, спасение республики, может быть спасение страны, зависит от того, что предпримет или не предпримет Верховный суд. На вас лежит большая ответственность, подумайте об этом. Те, кто представляет верховное правосудие, обязаны исполнить свой долг не сегодня или завтра, а сейчас же, немедленно, не, теряя ни минуты, не раздумывая ни мгновения.

Мартен (от Страсбурга) был прав. Правосудие не терпит отлагательств.

Мартен (от Страсбурга) прибавил:

— Если вам нужен человек для решительных действий, предлагаю вам себя.

Ардуэн отклонил это предложение, заверив Мартена, что не будет терять ни минуты, и просил его дать ему возможность «посоветоваться» со своим коллегой Патайлем.

Он действительно созвал Верховный суд к одиннадцати часам; встреча была назначена в библиотеке.

Судьи явились точно в условленное время. В четверть двенадцатого все были в сборе. Патайль пришел последним.

Заседали у краешка большого стола, покрытого зеленым сукном. В библиотеке больше никого не было.

Никакой торжественности. Председатель Ардуэн открыл заседание словами: «Господа, нет надобности излагать положение вещей, все знают, о чем идет речь».

Статья 68 конституции сформулирована категорически. Верховному суду пришлось собраться, иначе он совершил бы «государственное преступление». Чтобы выиграть время, определили состав суда: секретарем назначили Бернара, главного секретаря кассационной палаты; за ним послали, а тем временем попросили библиотекаря, г-на Деневера, вести протокол. Условились, где и когда собраться вечером. Обсудили предложение члена Учредительного собрания Мартена (от Страсбурга), на которого даже слегка сердились, находя, что в его лице политика позволила себе подгонять правосудие. Поговорили немного о социализме, о Горе, о красной республике и немного о том приговоре, который предстояло вынести. Беседовали, рассказывали, обсуждали, делали предположения, словом всячески тянули. Чего же они ждали?

Мы уже говорили о том, чем в это время был занят полицейский комиссар.

Кстати сказать, этим сообщникам переворота приходило в голову, что народ может ворваться во Дворец правосудия и заставить Верховный суд исполнить свой долг; но они успокаивали себя тем, что их никогда не найдут в этом помещении, — им казалось, что место выбрано удачно; они учитывали и то, что полиция, конечно, тоже будет разыскивать Верховный суд, чтобы разогнать его, и, может быть, ей не удастся его найти, — и тогда каждый в душе сожалел, что выбрали именно это место. Они хотели спрятать Верховный суд, — это им слишком хорошо удалось. Они с грустью думали о том, что когда явится полиция и вооруженная сила, дело, может быть, зайдет уже далеко, и Верховный суд окажется скомпрометированным.

Назначив секретариат, нужно было организовать само заседание. Это был второй шаг, более ответственный, чем первый.

Судьи старались выиграть время, надеясь, что судьба решит вопрос в ту или другую сторону, либо в пользу Собрания, либо в пользу президента — либо за переворот, либо против него: кто-нибудь окажется побежденным, и тогда Верховный суд сможет схватить его за шиворот с полной безопасностью для себя.

Они долго обсуждали вопрос о том, следует ли им немедленно составить обвинительный акт против президента или ограничиться простым предварительным следственным постановлением. Было принято второе.

Они составили постановление. Но оно не имело ничего общего с честным суровым постановлением, расклеенным и опубликованным стараниями представителей левой, в котором встречались слова дурного тона, как, например, «преступник» и «государственная измена», — это постановление было боевым снарядом, который так и остался невыпущенным. Когда приходится быть судьей, мудрость иногда заключается в том, чтобы вынести постановление, в сущности не являющееся таковым, одно из тех, которые ни к чему не обязывают, где все условно, где никому не предъявляется никаких обвинений и не устанавливается никакой виновности. Это нечто вроде частного определения, позволяющего подождать и посмотреть, как обернется дело. Серьезные люди понимают, что в таких щекотливых обстоятельствах нельзя опрометчиво применять к возможным событиям суровый критерий, именуемый правосудием. Верховный суд отдавал себе в этом отчет; он вынес осторожное решение: это решение никому не известно; мы публикуем его здесь впервые. Вот оно. Это великолепный образчик уклончивого стиля.