Банк

Предстояло еще объяснение с гаишниками. Как-то в похожей ситуации он попал на усталого пожилого капитана, и водительские права ему возвращала служба безопасности банка аж через заместителя начальника ГАИ МВД.

Впрочем, с молодыми таких проблем не возникало. Вот и на сей раз обошлось без недоразумений. Едва вышел он на улицу, закрывшись шарфом от колющего ветра, как тут же подле него очутился один из двух гаишников.

– Мы машинку вашу метров на двести вперед отогнали. А то никак ее не объехать было. Не беспокойтесь, там лейтенант Власенко караулит.

Судя по его интимному тону, принадлежность машины была предусмотрительно «прокачана» по картотеке.

Лейтенант Власенко службу и в самом деле нес бдительно. Заметив приближающегося хозяина «БМВ», он усилил жестикуляцию, палкой отгоняя проезжающих водителей.

– Прут сломя голову. Того и гляди заденут. Вы уж в следующий раз так-то не кидайте. Не положено.

– Извините, очень опаздывал. Сына провожал. Вы меня выручили.

Усевшись за руль, Забелин достал бумажник.

– А вот не поможете? – заторопился Власенко. – У меня жена бухгалтерские курсы окончила. Вот если бы в банке…

– Ничем не могу.

И, всунув обескураженному лейтенанту пятидесятидолларовую купюру, стремительно рванул машину с места.

«Да способен ли я вообще чувствовать по-прежнему?» – Забелин выскочил на виадук, открытый недавно на стыке Ленинградского шоссе и окружной дороги.

Он мучительно вызывал в себе память о своей супружеской жизни. Пятнадцать совместных лет. Вместивших бесконечные ссоры, злые сцены, но и примирения, и переполнявшую обоих нежность, и общих близких друзей.

Ни-че-го! Подобно тому как роскошный виадук погреб под собой прежний, покореженный асфальт, так годы, прожитые в довольстве, отгородили его эмоциональную память от прошедших, полных надежд и восторгов, перестроечных лет.

Старомосковские переулочки, забитые припаркованными автомашинами, пробирающемуся через них истомившемуся автомобилисту живо напомнят истонченные склеротические артерии, закупоренные блямбами. Лишь к середине дня Забелин добрался-таки до отступившего в глубину одного из них, отгороженного витой старинной решеткой двухэтажного особнячка.

Возле подъезда, рядом с несколькими привычными легковушками громоздился джип «Чероки», прикрывающий собой иссиня-черный шестисотый «Мерседес».

– Вроде не договаривались. – Забелин подошел к вышедшему из «Мерседеса» худощавому низкорослому человеку с внимательными глазами – Аслану Магомедовичу Курдыгову, улыбкой показывая, что незапланированной встрече этой рад.

– Алексей Павлович, дорогой, – Курдыгов в свою очередь заискрился нешумным удовольствием, – русские говорят, что для бешеной собаки сто верст не крюк. Я не русский. Чечен я, знаешь. Но чтоб тебя увидеть, всегда по первому зову.

– А разве был зов? А, так это наши о себе напомнили, – разгадал Забелин нехитрый ребус – два дня назад у Курдыгова подошел срок возврата очередного кредита.

– Ваши! Псы они у тебя цепные.

Сопровождаемый ворчащим беспрестанно Курдыговым, Забелин зашел в подъезд. Через приемную, в которой при их появлении, не поднимаясь от компьютера, хмуро кивнула золотоволосая красавица с большими нарисованными глазами, прошел во внутренний кабинет.

Кабинет был темен и затхл.

– Выгнал бы ты свою секретутку, – от души посоветовал Курдыгов, помогая открыть шторы, в то время как сам хозяин манипулировал пультом кондиционера. – Кто так за шефом ухаживает?

– Надо бы, – беззаботно согласился Забелин. Он пригласил гостя жестом за столик для переговоров, включил электрический чайник: – Чай? Кофе?

– Кофе. Нет, надо ее выгнать. Что это? Большой человек сам ухаживает. Стыдно ей.

– Так что с кредитом будем делать, Аслан Магомедович?

– Чего делать? Не могу я сейчас отдать. Все в производстве. Был ведь у меня: цех заканчиваем. Через полтора месяца первые партии пойдут, тогда и рассчитываться начнем. Вот они, красавицы мои. – Он вытащил из кармана две упаковки, придвинул их собеседнику. Упаковки были, что называется, смотрибельными, с фирменным знаком самого Курдыгова. Таким же, что носится по всей стране, изображенный на многочисленных принадлежащих Курдыгову фурах. И Забелин знал, что на постах ГАИ тяжеловозы с гордой надписью под борту «Курдыгов товар» значатся среди неприкосновенных.

– Безотказный расчет. Я весь рынок промаркетил, как ты учил, – по-восточному подольстился гость. – Мои сигареты свою нишу сразу возьмут – качество не хуже импортного и при смешной цене. Скажи, не смешная разве? Так что за полгода рассчитаемся полностью, это без вопросов.

– Да вопросы не к тебе, Аслан. Неизвестных вводных полно: где гарантия, что завтра не введут монополию на твои изделия, не поднимут акцизы, да черта не накрутят. И все твои раскрасивые расчеты можно будет…

– Нет, нет гарантий, – грустно согласился Курдыгов. – Руслана не стало – гарантий не стало, стабильности не стало. Но и жить надо! Знаешь ведь, не бандит Курдыгов. Я предприниматель, я честное дело делаю. В авизо не участвовал. А как думаешь, мог? То-то. Мое имя – по всей стране имя. Да, трудное время, но ведь не увожу, как другие некоторые, деньги за границу и сам не съезжаю. Вот оно, все здесь – перед вами. Почему ж твои со мной как с вором?

– Ну уж как с вором. – Забелин поднялся налить кофе и успокоительно пожал хрупкие, но авторитетные плечи представителя одной из мощнейших чеченских диаспор, сподвижника и советника всесильного прежде Хасбулатова. – Не тебе объяснять, Аслан Магомедович, есть банковская технология. Нравится это кому-то или нет, но она как щит – предохраняет банк от чрезмерных рисков, а значит, от разорения.

– Знаю я эту вашу технологию, – осторожно загорячился обидчивый чечен. – На каждый рупь по залогу. Люди все решают. Вот есть ты. Ты мне веришь, потому что видишь – дело Курдыгов делает. И ты знаешь, я тебя никогда не подведу. Скажешь: все отдай – все отдам. Другому не отдам, тебе – не смогу отказать. Потому что Курдыгов помнит, кто ему друг, а кто – между прочим. А все эти условности – они для условных людей. Что залог? Ну придут ко мне залог отбирать – сто моих вездеходов, что по всей Европе крутят? Думаешь, кто возьмет? Пусть попробуют. А тебе, что есть залог, что нет, – скажи: «Надо», – и без слов отдам.

– В этом-то и проблема, – не поддался на грубую лесть Забелин. – Все ведь понимают, что залог твой на деле – бумажка. А значит, и кредит твой, случись что, – бжикнется. И ты на моих не обижайся, Аслан Магомедович. Они перед банком ответственны. Потому и с тобой строги. Это не к тебе недоверие. По большому счету правительству доверять мы не имеем права.

Он нагнулся над селектором:

– Дерясина ко мне.

– Проценты хоть выплатил?

– Набрал. С трудом, но набрал. По людям прошел. У меня ж перед тобой слово было. Тоже сказать – ставки у вас… как на врага.

– Твоя правда, Аслан Магомедович. Не работаем, а круговую оборону держим… Заходи, заходи, – пригласил он.

В кабинет заглянул и направился к сидящим долговязый узколицый парень. В левой руке предусмотрительный Дерясин помахивал папкой с крупной надписью «Курдыгов товар».

– Здравствуйте, Аслан Магомедович! – Он протянул руку, и Курдыгов, неспешно обозначив встречное движение, вложил в нее холеную свою ладошку.

– Алексей Павлович, – возмущенно обратился Дерясин к Забелину, – слухи какие-то поползли.

– Не к месту это. Давай-ка по кредиту Аслан Магомедовича. Что проценты?

– Да проценты-то позавчера заплатили, – неприязненно подтвердил Дерясин. Общение с заносчивым Курдыговым жизнелюбия кредитному инспектору не добавляло.

– Стало быть, обязательства выполняют.

– Да это как посмотреть.

– Вот и чудненько! Тогда включай на кредитный комитет к пролонгации на три месяца. Визу я поставлю. Нужное дело Аслан Магомедович делает, – успокоил он насупившегося кредитника. – Трудное, но нужное. Кому ж поддержать, как не нам? Но, Аслан Магомедович, – обратился он к поднявшемуся благодарно Курдыгову, – мы тоже на пределе. Третья пролонгация – не шутка. Придется под нее создавать дополнительные резервы. Так что не обессудь, но при первой же просрочке платежей будем взыскивать.

Раздался телефонный звонок.

– Слушаю.

– Это Чугунов, – послышалось на другом конце провода. Собственно, начальник аппарата президента мог бы и не представляться, а просто, по своему обыкновению, не обращаться к собеседнику. Забелин даже поражался, где исхитрился тридцатилетний Чугунов подхватить через десятилетия стиль общения сталинского секретаря Поскребышева. Может, социальный ген взыгрывает? – Шеф срочно приглашает.

– Только расстались.

– Приглашает немедленно, – неприязненно повторил Чугунов и, полагая, что сказанного достаточно, отключился.

Звонок этот вернул Забелина к происшедшему. Еще накануне, на семинаре в Сосенках, когда решились они на сегодняшний разговор с Второвым, ни один из них – уж сам-то он точно – не предполагал прямого разрыва. Допускалась, конечно, учитывая нетерпимость президента и проявляющуюся злопамятность, попытка с его стороны убрать кого-нибудь из недовольных. В последнее время, презрев всяческие управленческие каноны, он вовсю развлекался «тасованием» кадровой колоды. И они договорились дружно защищаться.

Но агрессивная готовность Второва изгнать правление в полном составе под угрозой собственного увольнения Забелина, как и остальных, оглушила.

И когда сразу после правления перехватил его Керзон с предложением консолидироваться перед советом директоров, за чем едва скрывалась очевидная попытка смещения Второва, Забелин насупился:

– Я в эти игры не играю.

– Игры нам Папа навязывает. Или без суеты сдадим банк, который завтра же молодые сопляки выдвиженцы и взорвут? Разве для того столь лет бок о бок отстраивались? Неужто не понимаешь, что поодиночке он нас разорвет?

– Все так, Палыч. Но – без меня.

– Твое слово для совета важно.

– Без меня, извини.

Была за всем этим одна вещь, через которую не мог он переступить и которую сам определял как «первичность права». Таким правом обладал когда-то любимый его учитель академик Мельгунов, настойчиво подталкивавший Забелина в заведующие лабораторией, а потом вдруг, накануне назначения, категорически потребовавший его увольнения из института. И хоть причину внезапной этой перемены так и не узнал, и хоть очень хотелось остаться, и влиятельные, уровня Мельгунова, люди уговаривали, против воли учителя не пошел – просто уволился.

Такое же первичное право признавал он и за Второвым, пригласившим семь лет назад присоединиться к модному перестроечному начинанию – создать молодежный банк. Никто тогда, кроме автора идеи, кипящего возбуждением Второва, не верил в прочность нового дела. Потом уж от неуемной его энергии подпитались и остальные. И банк стартовал.

На сегодняшнем правлении Забелин лишь утвердился в созревавшем опасении – перерождающийся Второв становится для банка из созидательной столь же мощной разрушительной силой. И все-таки за ним было первичное право человека, пригласившего в дело. И альтернатива, по понятиям Забелина, сузилась теперь до размера беговой дорожки – либо продолжать бежать за лидером, либо сойти с дистанции. Либо с Второвым, либо без него. Но не против него.

А потому, поняв, что разговор с Керзоном лишь прелюдия к долгим и мучительным переговорам с другими, Забелин решился. Обогнув поджидавшего его с искательным лицом Савина, он прошел в комнатку руководителя аппарата, вытащил из принтера лист бумаги, размашисто написал короткое, без аргументации заявление об увольнении и положил его перед опешившим Чугуновым. После чего миновал гудящий банковский ресторанчик, где стихийно продолжилось заседание свергаемого правления, и отбыл в аэропорт.

– Там люд собрался, – напомнил, выходя, Дерясин. – Народ после сегодняшнего как бы на измене стоит. Готовы за вас хоть до Ла-Манша.

– Тогда через пару минут заходите. И вот что еще, Аслан Магомедович. Очень может статься, что через три месяца меня здесь не будет. – Он проводил взглядом инспектора.

– Повышаешься? Хорошее дело. Достойные люди должны достойно расти, я так думаю. Куда дальше?

– Дальше некуда. Ухожу из банка.

– Второв что, чудак совсем? Зачем отпускает? Или зарвался? Куда идешь, говори. Зачем тянешь?.. Поссорились, да? Иди ко мне. Хошь финансовым, хошь другим кем. Иди – прошу! К другому пойдешь – обижусь.

– Жизнь покажет. Может, и сам что покручу. А сейчас одно знай – если меня здесь не будет, то и пролонгации через три месяца не будет. Это я к тому, что изворачивайся как знаешь, но на стену календарь повесь. В черной такой рамке.

– Зачем так жестоко шутишь? Думаешь, для кого другого больше, чем для тебя, надрываться стану? Не стану. Нельзя больше. А тебе одно скажу, – заторопился он, заметив приоткрывающуюся дверь. – Ты только знай – у тебя есть друг. И все. Курдыгов, кого хошь спроси, человек слова.

– Я знаю.

– Ну, ты знаешь. И насчет работы, и… вообще.

В кабинет, здороваясь с уходящим заемщиком, вошли и расселись за переговорным столом несколько человек – начальники кредитных отделов. Последним неуверенно зашел и сел на краешек стула не обвыкшийся еще новый сотрудник, худенький Юра Клыня, «выдернутый» Забелиным на повышение из филиальских юристов. Клыня без всякой поддержки сверху так исхитрился наладить работу с судебными исполнителями, что, обходясь без длительных судебных процедур, ювелирно взыскивал «зависшие» деньги.

– С чем пришли?

– За информацией.

– Даю информацию. Значимая информация отсутствует.

– Вы уж нас совсем за лохов держите, – обиделся начальник группы аналитиков любимчик Забелина Эдик Снежко. Три года назад приведенный им в банк пацаном, Снежко стал одной из надежнейших его опор. – Заявление ваше об уходе у Чугунова на столе.

И тем прокололся – слухи об особых отношениях красавчика Снежко с ответственным секретарем правления Инной Галициной давно ходили по банку.

– Давайте-ка лучше о приятном. Как, к примеру, вчера в футбольчик сгоняли?

– Вынесли нас, – печально доложился непроходимый центральный защитник футбольной команды Дерясин. – Да и неудивительно, когда капитан команды матчи игнорирует.

– Интересами коллектива не живет, – уточнил словоохотливый инсайд Снежко.

– Не получилось у меня вчера, мужики, – извинился Забелин. – К правлению готовился. Хотя… готовься, не готовься…

Опять зазвонил телефон. Похоже, нетерпеливый Чугунов спешил уточнить реакцию.

– Я, между прочим, не метеор, – сообщил в трубку Забелин и тем, похоже, расстроил собеседника.

– Старый, стало быть, стал.

У Забелина перехватило дыхание – ошибки быть не могло.

– Только не говори, что это ты.

– Тогда это не я, – согласился насмешливый мужской баритон. – К тому же с вашим даром убеждения я и сам вот-вот засомневаюсь.

– И ты в России, – все еще осторожничал Забелин.

– Ну, если «Шереметьево-2» пока еще территория российская… Впрочем, погоди, уточню. Девушка! Не сочтите за труд – в какой я сейчас стране? – «Дурак», – послышалось из глубины. – Спасибо, родная, что не отказала… Слышал? Выходит, и впрямь на родине.

– Убью, скотина! – радостно пообещал Забелин.

– Когда и где?

– Через пару часов. «Грин Хаус» на Большой Никитской помнишь? Нет? Старый ты, как фекал мамонта. Тогда объясняю для эмигрантов – пирожковая на Герцена. Недалеко от консерватории. Понял, дубина иноземная?

– Терпеть ненавижу, – подтвердили из Шереметьева.

– Так уходите или?.. – Снежко замялся. – Это я к тому, что народ просил передать…

– Уполномочил, – уточнил Дерясин.

– В общем, мы тут заявление коллективное соображаем. В смысле, что если вас скинут, то мы как бы уйдем всем управлением. Пускай попробуют без кредитования.

– Сильны воспитаннички. – Стараясь скрыть подступившую теплую волну, Забелин старательно изобразил неудовольствие. – Давайте-ка так. Заявление ваше – само собой, в корзину. Не для того мы вас здесь растили, чтоб при первой сваре вы стройными рядами банк бросили. Так что не будем опережать события.

– Опережать не стоит, – согласился неотвратимо жиреющий и потому вечно задыхающийся начальник отдела залогов, «уведенный» Забелиным ни много ни мало с должности заместителя начальника штаба МВД. – А предвидеть необходимо. Нас так шеф наш учил – Забелин Алексей Павлович.