"Цесариус" обреченный...

Картограф рассмеялся.

— Браво. Пока из десяти плотов — готово только пять. У меня большие планы на Вашу жертвенность.

— Вы бываете серьезным? — упрекнул смотритель. — Не верите словам высоким, отрицаете врожденное благородство, допустим: есть с чем спорить, но подвиги, что железом отлились в прессованные ромбы, овалы, грозные каленые трезубцы. Вас не трогают жесты, что переживут века. Я помню, ликование тысяч в час отплытия, когда глава совета кампании снял с груди рубиновый шестигранник и подцепил к флагу корабля. И как вы испохабили все мое внутреннее торжество, своим скучающим взглядом. За Вас было так стыдно. Я много думал. Вердикт ночных измышлений: Ваш нигилизм — всего лишь внутреннее банкротство.

— Только внутреннее?

— Я увлекся, чего уж теперь… — Покашлял. — Вы не приходили к нам дней пять? За это время характер испортился совершенно. И лицо мне ваше не нравится. Мой совет: чаще бывайте на воздухе. Я разве сказал что-то смешное?.. Что вы там пьете? Опять кофе? Хотите коньяка? Повар — свинья, перестал нас кормить, но, что касается выпивки… Так вот, вернемся к архиву…

— Хватит, — Константин небрежно отмахнулся. — Сгорел… Два часа как… Где ваш хваленый?.. Наливайте, помянем…

Смотритель подался вперед, занял почти пол стола.

— Шутите?.. А капитан Женьо?..

— Еще не сгорел.

— Перестаньте, он знает? Представляете как расстроится?

— Что вы, моя фантазия не безгранична… Кстати, уж кто-кто, а он удивил. — Константин остановил проходящего бармена, снял с подноса бутылку коньяка, наполнил две рюмки, одну поставил перед смотрителем, из другой отпил половину, спрятал в ладонях: — Два часа назад капитан Женьо взял на себя полное командование судном. Уже отданы приказы о переименовании четвертого яруса в верхний трюм; и спальных зал не будет, будут кубрики. Капитанский мостик выкрасят в зеленый. Если крепежи позволят, рубку сместят на два метра к центру. Для скольжения — борта, каждые пол часа, будут поливать рыбьим жиром.

— Где ж столько жира взять?

— Нигде, — ответил картограф, допил коньяк, понурил голову, зажмурился. — Через час собьют плоты, остановимся, спустим на воду… и все. Очень скоро, ваша светлость, цесариуса не станет. Все прахом… и ладно. А я устал. Наливайте, принц Мишиохи. Сегодня у вас, кажется, праздник: жезл отличника, голубая лента, или что там еще?.. Так что за вас! За генофонд нации!..

— Постойте Константин… неужели все? Вам доверилось столько жизней… и все что можете предложить это…

— Да.

— Не верю вам. Капитан ведь на что-то надеется? Идите к нему. Помогайте! Спасайте корабль… Не может быть, чтобы у вас не было никаких идей!

— Была бы желтая краска, предложил бы выкрасить рубку в этот цвет, а так… ах, мой милый граф, знали бы вы как мне легко сегодня. Выпьем… За вас, конечно!.. Ваш день…

Константин опрокинул в себя рюмку, крякнул, подмигнул смотрителю.

— Дюбуа, Вы мой любимый маршал, но ведь ни черта не смыслите в походной амуниции.

— Что?

— Вы славный старик Монсеньор, но не более. Что-то похожее вы говорили и мне, но я это не в уплату… Вы оригинал… в чем-то… Хотя бы, скажем… вместо того чтобы как все, благоговейно пялиться на подцепленную к пестрой тряпочке железную дрянь, вы находите в бесцветной толпе неотразимого меня, почти постигаете природу умного пронзительного взгляда.

— Константин, вы пьяны. Развезло. Не ели сегодня?

— Если интересно, — наполняя рюмки говорил картограф, — я почти не ел и совсем не спал последние три дня. До этого два дня был в бреду, что ел и как спал тогда — не знаю. За вас владыка!

Чокнулись. Выпили. Картограф говорил:

— Слабые надежды вытянули силу. Два месяца боролся с огнем, командой и собой… похудел на тридцать килограмм. Беда господина картографа в том, что корабль можно было спасти, но кроме упомянутого господина, в благополучный исход не верил никто… Вызов, прекрасно — я принял вызов… Вызовы — моя слабость… Никто, не верил, даже Вы, мой славный магараджи… С каким удовольствием утер бы этот морщинистый благородный но… но вы правильно ухмыляетесь: это победителей у нас не судят, а других, как раз… Теперь любой дурак поучит: как надо было. Скоро у всех объявится умное мнение. Интересней всего будет послушать грамотных сапожников и ученых погонщиков спиралерогих коз. — Константин поднял свою рюмку, указал взглядом на соседнюю, приглашая смотрителя присоединиться. — Просто… просто меня предали. Нас обманываю только те кому мы верим. Совет вам: не верьте тому, кто предаст. Хе-хе… За вас вождь! За высушенные головы врагов, что пылятся в трофейных сундуках! Думаю, у вас наберется пара дюжин. — Подмигнул.

Выпили. Картограф заметно взбодрился.

— Общество больно предательством. Зайдем в порт, напомните: дать телеграмму правительству: "Панацея найдена! Срочно запретите рожать предателей, а заодно и потенциальных жертв их коварства!" Так просто, и почему никто до меня?.. Подпись поставьте свою. Дарую Вам славу этой гениальной мысли.

— Порт… сказал тихо смотритель, усмехнулся. — Ну допустим, переберемся на плоты… и что дальше?

— В философском смысле?.. все тоже самое — ничего не изменится…и через год и еще… песок сыпется, халва не вкусная, завхоз столичной филармонии пропил еще два тромбона…

— И все-таки… Есть шанс, что на нас кто-нибудь наткнется?

— Поразительное существо человек, ум его неспокоен, пытлив. Столько уже всего: письменность освоил, капусту квасить научился, придумал педикюр, галстук, сперматозоиды посчитал, и все мало… все спрашивает, все ему пригодится…

— Не пойму, чему вы так рады? Какие перспективы так вдохновляют? поделитесь… Меня вот, будущее как-то настораживает. У нас ведь, так понимаю, не только еды, но и воды почти нет?.. — Смотритель произнес это повысив голос, и многие за соседними столиками замолчали, повернули к нему лица.

Константин усмехаясь:

— Ая-яй, маху дал: как это я не подумал? Как хорошо, что напомнили. Пошлите на рынок за баранками и попить чего-нибудь…

В зал вошел, грузный, коротко стриженный мужчина. Один из "старших", механик. Он быстро оглядел зал, нашел картографа, и тяжело дыша поспешил к нему.

— Месье Рум, у меня к Вам дело.

— Месье Курд, присаживаетесь. Я угощу вас, — улыбаясь сказал Константин, наполнил свою рюмку и поставил на краю, возле механика. — Знаю, что скажете. Этого следовало ожидать… — Опустил взгляд на стол, пальцы рук принялись выстукивать по крышке, как по клавишам рояля, — … но вряд ли чем-то помогу. Капитан отстранил меня от занимаемой должности.

Курд сел на свободный стул, взял в руки рюмку, подержал недолго и вернул на стол.

— Что же делать?

— Ничего. Откажитесь.

— Не могу… это моя работа… Всю жизнь не везло, — сказал он, немного помолчав. — Если бы огонь пошел с кормы…

— А может уже все? — сочувственно спросил смотритель.

— Целехонек. В машинном дыма меньше чем тут. Месье Константин, скажите: зачем запускать? Какой теперь смысл, куда плыть? На течение вышли, кораблю остались часы, зачем этот риск?

— А вы только представьте! — сказал картограф. — Мы запускаем двигатель, винты взревели, шхуна, с деферентом сорок пять градусов, поднимая двадцатиметровые волны несется в порт, и уже в полдень, спящий Тиру будят сторожевые пушки, возвещая о прибытии легендарного цесариуса!

— Но это же не возможно, месье Рум. Максимум, того, что может двигатель…

— Знаю-знаю… но подумайте: слава старшего механика Курда Острояни переживет многие, многие поколения. Про капитана Женьо — напишут песни. Фамилия Рум — станет именем нарицательным, так назовут все нерешительное, губящее. О том как он, по прибытию, переодетый женщиной, бежал от суда в оазис пустыни Сухани и застрелился, вытанцовывая голышом на столе борделя "Не мираж!", — ученики пятых классов будут писать в школьных изложениях.

— Вы разрешите господа? — раздался громкий голос капитана Женьо.

Разговоры смолкли. Старшие поднялись с кресел, почтительно понурили головы. Константин зевнул, положил кулаки на стол, уперся в них подбородком; безразличный взгляд вычитывал еле заметные слова на коньячной этикетке. Вспомнил, что хотел покурить, нащупал трубку во внутреннем кармане кителя.

— Благодарю друзья, иного от вас и не ожидал, — значительно произнес капитан. Презрительно посмотрел на картографа, покусал нижнюю губу и продолжил:

— Я не сам зашел сюда господа! Меня принес ветер перемен…

Чиркнула спичка, картограф сделал затяжку и сразу закашлял.

— Где-то далеко, где нет солнца, — раздражаясь говорил капитан, — где не родит земля, и вода не утоляет жажду, в тех безнадежных краях — злые и ленивые прятали веер надежды. Рано или поздно он оказался бы в руках честных слуг народа, и это понимали враги человеческие.

Картограф от кашля начал захлебываться.

— Понимали, но не уберегли! — почти крикнул Женьо. — Смелым и сильным сопутствует удача! До часа ликования миг, но и море не всегда гладко, и не всякая птица летает, и снег увы не весь бел! Нашелся перевертыш и в нашем светлом союзе. Он поджог ларец с веером драгоценным, думал сгинет надежда с пеплом, с памятью о светлых хранителях, и о цели их великой. Разлетится, канет в пучине морской…

Константин поднялся придерживая рот кулаком обошел сгорбленных, похожих на пингвинов "старших", и вышел из зала.

В коридоре, упершись рукой в стену кашлял еще несколько минут.

"Никуда не годится… раньше это было просто вредно, а теперь еще и больно… Весь табак в воду… сегодня же! Нет, сегодня трудный день… Веер надежды… Это конечно прекрасно… — Потянул за цепочку, достал из кармана часы, поднял к свету. — Ну что "Цесариус" — твои последние мили. Нет, еще пол часа".

— Месье Константин, — услышал он за спиной.

Повернулся, от долгого кашля глаза прослезились, и фигура человека была размытой.

— Я помощник старшего оформителя, месье Константин. У меня к Вам дело.

— Александр, кажется?

— Александр Бец, месье.

— Да-да… Что у Вас Александр?

— Вторник месье. Нам нужен новый определитель. Капитан Женьо сделал сегодня много распоряжений… а нам ничего не сказал…

— Не сказал?

— Нет, а уже время. Нам сделают выговор. Что будем писать? месье Константин.

— Правду.

— Правду? Это как?

— Формуляр зачета с собой?

— Да.

— Давай.

Помощник раскрыл перед картографом папку, в ней был почти заполненный бланк, только графы: "название судна" и "определитель" были пусты. Быстро и неряшливо картограф нацарапал "Цесариус…" Поставил дату и подпись.

Константин вернулся в зал; тут ничего не изменилось: капитан все еще проповедовал, старшие не садились, внимали старательно, потупив головы. На цыпочках, чтобы не мешать картограф подобрался к своему столику, и тут ни с того ни с сего с шумом плюхнулся в кресло, хлопнул в ладошки, потер одну об другую, взял в руки бутылку коньяка, громко процедив сквозь зубы слюни, крякнул. Капитан замолчал, старшие повернули лица к Константину. Рюмки зазвенели. Картограф наполнял неаккуратно, то и дело задевал горлышком бутылки. Насвистывая какой-то мотивчик, поднес рюмку ко рту, вдруг замер, оглянулся по сторонам, с деланным испугом, моргая, стал заглядывать в глаза окружающим.

Смотритель не сдержался: улыбка все-таки проскользнула на сосредоточенном лице. Испугался, что засмеется, сжал челюсти, сильно втянул носом воздух и повернулся к капитану. Его примеру последовали остальные.

Капитан чуть мотнул головой, ухмыльнулся и продолжил:

— Да… Враг наступал; хрустела под черной подошвой сухая трава. Не спал мудрый принц в своей башне, не спали и стражи на границах империи. Ждали ветра корабли в морях, ждали писем влюбленные, отрешенно смотрел трудяга Мук на свою мельницу.

Но выпал веер надежды из дрожащих рук предателя. Вырвалась пыль, из под чуда-веера, понеслась с ветром по миру. Полетел огонь по полям: спалил темное войско, вдохнули паруса, вспорхнули письма к влюбленным, закрутилась мельница. Залетел ветер перемен и к нам, разбудил мысли мои, и принес сюда! К вам, друзья! К вам! — Восторженно он растопырил руки, будто хотел обнять сразу всех, устремил светлый взор вверх.

"Старшие" зааплодировали.

— Превосходно!

— Браво капитан!

Некоторые заплакали.

— Это что-то не земное!

— Это чудо-переплетение тела, души и искусства!

Капитан опустил руки, нашел взглядом механика, бодро подмигнул и спросил:

— Ну что, месье Курд, пора доставать козыря из рукавов! Вы готовы?

— С нетерпением ждем приказа, капитан! — Все сказанное он попытался выразить мимикой.

— Это очень много значит для меня, мой друг. Нас всех еще ждет проверка. Ваша, только что миновала. Примите поздравления! Такой выдержки хватило бы на нас всех! Через пол часа, по моему приказу… — Вскользь посмотрев на картографа, — тот приподнимал и опускал голову на кулаки, что лежали на столе, — недовольно скривился, и продолжил:

— Но это далеко не все, друзья. Теперь от каждого, я стану требовать максимум выдержки и самоотдачи. Сегодня начал с кадровых перестановок. Как вам уже известно: господин Рум отстранен. Он допустил ряд непростительных ошибок, и намеренных нарушений. Все они зафиксированы корабельным учетчиком и в свое время комиссия с ними ознакомятся.

Перестановки коснулись так же второго отдела статистической погрешности, угловиков, и исполнительного звена первой лаборатории. Я наделил их дополнительными обязанностями, урезал заработную плату, в перспективе будут уменьшены пенсионные льготы. Да друзья, самому неприятно, но это вынужденная мера. Эти реформы задуманы давно, и сейчас, тот самый момент, когда…

Константин сам не заметил, как задремал, тело повело в сторону, голова качнулась, просыпаясь он непроизвольно дернул ее вверх, хрустнули позвонки, заболели.

— Поздравляем!!! — кричали "старшие" хором. — Поздравляем!!

Картограф протирая воспаленные глаза, посмотрел по сторонам, силясь понять, где находится.

— Мы ликуем с вами барон!

"Приплыли что ли?" — Напротив Константина несколько слабо освещенных лиц в профиль, и затылки, затылки… нет, это не ему.

— Приплыли, — прошептал картограф, тихо посмеиваясь над своим же нелепым предположением. Чуть задрал нос, понюхал: едкий воздух защипал в пазухах.

"Кому это они? Ааа… вот он, мой отпрыск благородный, солнцеликий принц, последняя надежда династии Цихирачи".

Возле капитана стоял смотритель музея, растроганно всхлипывал, прижимая ладонь к груди, коротко кланялся окружающим. Это его поздравляли.

Эд Женьо, размахивая цветной грамотой, говорил:

— …двадцать лет назад! Но этот человек положил конец распрям, его усилиями научный мир слился в творческом процессе зачатия новой истины! "Новый толкователь лексики эпохи становления!", "Заря торговой мысли. Ложь, которой не было", статьи, что перевернули сознание; гипотеза — "абстрактного существа" позволила заполнить пробелы в истории, привела к общему знаменателю хаотичные аргументы взаимоисключающих теорий."Абстрактное существо", вселило в нас веру, собрало в дорогу. Пусть мы не нашли ответы на все вопросы, но нам показали того, у кого они есть!