Феликс Дан
Аттила
Книга I
Глава I
Знойная летняя ночь покрывала мраком могучие волны Дуная.
Широкая, необозримая, как море, река, болотистая у берегов, даже по середине лениво катила на восток громадные массы своих вод: бесчисленные островки, густо заросшие кустарником и деревьями, преграждали им путь.
Влажный юго-восточный ветер медленно гнал по небу тяжелые тучи, закрывавшие и месяц и звезды.
Вдали на востоке каким-то мертвенно бледным, зловещим светом вспыхивала по временам молния. После таких мгновенных вспышек еще грознее казалось глубокое безмолвие ночи.
С легким рокотом и шумом теснились волны вокруг одного из островков, чуть-чуть выдававшегося над зеркалом вод. Низкие, тонкие берега его покрыты были высоким камышом, который переходил мало-помалу в густой ивняк и колючий волчник. Из деревьев на нем росло всего лишь две-три ивы, не очень высоких, но чрезвычайно толстых, с фантастическими отростками на верхушках, сучьях и стволе.
Кругом было темно, пустынно и тихо. Лишь изредка всплеснет рыба-хищница, вынырнувшая из глубины в погоне за добычей, и снова исчезнет, оставив небольшой круг на поверхности. И снова все тихо.
Вот из кустарника левого берега реки с громким, пронзительным криком тяжело поднялась большая птица. Медленно пролетая над островком, она спустилась было на одну из старых ив, но вдруг с новым еще более громким криком высоко взвилась на воздух и, круто повернув в сторону, быстро исчезла во мраке.
Между тем в кустах на островке что-то зашевелилось. Какой-то человек, скрывавшийся до сих пор под ветвями кустарника на самом берегу, теперь немного приподнялся.
— Наконец-то! — тихо произнес юношеский голос. Юноша хотел было выскочить.
Но другой человек, вместе с ним скрывавшийся в чаще, потянул его за руку, прошептав:
«Тише, Дагхар. Кто знает, кто спугнул цаплю, может быть, и шпионы».
С левого берега реки к островку быстро неслась лодка. Четыре весла опускались и поднимались без малейшего шума. Вот она, искусно повернутая на ходу, врезалась уже в густой камыш кормою вперед. Зашуршали жесткие стебли, скользившие по бортам ее, зашелестели их перистые верхушки.
Оба гребца выпрыгнули на берег, вытащивши за собою лодку.
Ожидавшие их на острове между тем поднялись. Они молча подали прибывшим руки, и все четверо, не сказав друг другу ни слова, направились в вглубь острова.
Наконец, старший из тех двоих, которые ждали на острове, остановился. Он поднял голову, отбросил назад длинные седые волосы, выбивавшиеся из-под шлема, и сказал со вздохом:
— Подобно разбойникам должны мы сходиться здесь ночью, как будто замышляя что-то недоброе.
— А между тем дело идет о благороднейшем из подвигов — об освобождении, — воскликнул стоявший рядом с ним юноша, сжимая в руках копье.
— Смерть носится над нашими головами, — прошептал младший из вновь прибывавших, расправляя бороду, которою влажный ветер хлестал его по лицу.
— Смерть носится всюду и всегда над смертными, граф Гервальт, — возразил его товарищ. Его голос звучал твердо и уверенно.
— Прекрасно сказано, король Ардарих! — воскликнул юноша.
— Только какая смерть — вот в чем вопрос, — прибавил человек с длинными седыми волосами.
— Это правда, король Визигаст, — подхватил Гервальт. — И меня ужасают те муки, среди которых мы умрем, если только он узнает, что мы собрались здесь.
Он содрогнулся.
— Но ведь он не всеведущ! — вспыхнул юноша.
— Думаю, что и Вотан и то не всеведущ, — заметил седой король.
— Однако дождь слепит глаза, — сказал Гервальт, плотнее натягивая темный плащ на свои широкие плечи. — Пойдемте и станем там под ивой.
Они направились к ивам, и все четверо скрылись под ветвями самой развесистой из них.
— Начинай, король ругов, — предложил Гервальт, — и кончай скорее. Горе нам, если мы до рассвета не успеем снова быть в безопасном месте. Его всадники, его шпионы следят и караулят всюду. Безрассудно я сделал, что согласился сюда приехать. Я решился на эту опасную, рискованную поездку только потому, что глубоко уважаю тебя, король Визигаст, как друга моего отца, и что ты, король Ардарих, двадцать лет тому назад вручил мне меч. Кроме того, я хотел предостеречь вас обоих… Когда мы плыли сюда по темной поверхности реки, медленно катящей свои волны, мне казалось, будто мы едем в подземное жилище Гелы.
— В жилище Гелы попадают только трусы, которые боятся смерти, — вскипел юноша, с гневом встряхнув своими темными курчавыми волосами.
Гервальт схватился за короткий меч, висевший на перевязи.
— Начинай, друг Визигаст, — предложил король Ардарих, прислоняясь к дереву и рукояткой копья удерживая развевающийся по ветру плащ. — А ты, Дагхар, сдерживай себя. Этот алеманский граф рядом со мною стоял на Марне. Там устояли лишь храбрейшие из героев.
— Вы сами знаете, что я скажу, — начал король ругов. — Иго гуннов невыносимо! Когда же оно падет, наконец?
— Когда свергнут его боги, — сказал Гервальт.
— Или мы, — воскликнул Дагхар.
Король Ардарих в раздумьи молчал.
— Так по твоему его можно переносить, граф Гервальт? — спросил Визигаст. — Ты храбр, шваб, ты горд, горд, как весь твой благородный народ. Напоминать ли тебе о том, что ты сам знаешь, что ты терпишь так же, как и мы. Гунн господствует полновластно. Ни Рим, ни Византия не отваживаются на борьбу с ним, ужасом всех стран! Страшного вандала Гейзериха, ужас всех морей, называет он своим братом. Все южные народы от ворот Византии вплоть до Янтарных островов северного моря покорил он себе… И как он господствует! По произволу! По прихоти он иногда великодушен, но лишь прихоть сдерживает его несправедливость, жестокость и вероломство, Ни король не может быть уверен в своем достоинстве, ни поселянин — в жатве, ни даже женщина — в своей невинности. Но безжалостнее всех покоренных им народов угнетает он нас — белокурое, голубоглазое племя, Нас, «германцев», как называют нас римляне, не только хочет он подавить, но и обесчестить.
— Только не меня и не моих гепидов, — сказал спокойно король Ардарих, слегка выпрямляясь.
— Разумеется, — с досадой воскликнул Дагхар, — не тебя и поток еще не остгота Аламера. Вас прославляет он, называя своим копьем и мечом. Вас он уважает, но за какую цену! за что в награду?
— В награду за нашу верность, юный королевич.
— Верность! Это ли высшая слава? Меня учили иному в королевском дворце скиров! — Когда я еще был мальчиком, мой слепой отец, король Дагомут, певал мне бывало, под звуки арфы:
— И хорошо ты научился, юноша, от твоего отца и тому, и другому. Как лучшего певца, как самого славного арфиста тебя прославляют всюду и мужчины и девушки. А как ты храбро действовал мечом против византийцев и склабенов — это я видел сам и сердечно радовался. Научись же теперь еще вот чему: — у старшего учиться не позорно — начало мужества есть верность.
— И это все? — нетерпеливо спросил Дагхар.
— От меня — ему — да!
— Так неужели, друг Ардарих, — вмешался король Визигаст, — ты не чувствуешь никакого сострадания к твоим соплеменникам, соседям и друзьям? — Правда, он не отнял пока у гепидов и остготов принадлежащих им прав, он соблюдает заключенные с ними договоры. Но все остальные? Мои руги, скиры Дагомута, герулы, туркилигни, лангобарды, квады, маркоманы, тюринги, твои швабы, Гервальт, — ведь он с наслаждением по произволу нарушает всякие договоры даже с теми, кто остается ему верным. Вас он уважает, вас награждает богатыми дарами, предоставляет вам участие в добыче, если даже вы и не участвовали в битве… а нас? — Нас он угнетает и отнимает нам принадлежащее. Разве это не возбуждает ненависти и зависти, как ты думаешь?
— Конечно, возбуждает! — вздохнул Ардарих, разглаживая свою седую бороду.
— Он нарочно хочет довести нас, — продолжал король ругов, — до отчаяния, до восстания.
— Чтобы вернее вас уничтожить, — согласился печально Ардарих.
— Для этого он прибавляет к угнетению поругание и позор. Тюринги платили ежегодную дань из трехсот коней, трехсот коров и трехсот свиней. Вдруг он потребовал теперь новой ежегодной дани из трехсот девушек.
— Я убью этого растлителя! — громко вскричал Дагхар.
— Не достанешь его копьем, горячая голова, — возразил Гервальт, махнув рукой. — Его гунны густыми толпами, как пчелы улей, окружают его всюду, на каждом шагу.
— А храбрые тюринги, — допытывался король Ардарих, — уже согласились на такую дань?
— Не знаю, — сказал Визигаст. — Да, несколько лет тому назад, тогда проснулась надежда в сердцах трепещущих народов, они было встрепенулись и подняли голову! Когда там, в Галлии — ты помнишь, друг Ардарих? — трупы остановили течение реки, и ее воды, обагренные кровью, выступили из берегов.
— Мне ли не помнить! — простонал гепид. — Двенадцать тысяч моих гепидов легли там.
— Тогда он, всемогущий впервые должен был отступить.
Благодарение славным вестготам и Аэцию, — воскликнул Дагхар.
— И когда он вскоре после того, — вмешался Гервальт, — и в Италии должен был отступить пред старым римским священником, ходившим опершись на костыль, тогда у всех порабощенных племен на Западе явилась надежда…
— Что господству его пришел конец, что Бич Божий сломлен, — продолжал Визигаст.
— Уже загоралось здесь и там пламя свободы, — воскликнул Дагхар.
— Но слишком рано! — произнес король гепидов.
— Конечно, слишком рано, — вздохнул Гервальт. — Оно было потушено потоками крови.
— А теперь, — сетовал Визигаст, — он замышляет на ближайшую весну еще большее кровопролитие, чем прежде. Правда, он держит в строгой тайне свои планы, но по тем громадным силам, которые они собирает, можно догадываться, что кровопролитие будет ужасное. Он собирает все свои народы — (а их несколько сот!) — из обеих частей света! А из третьей — из Африки ему протягивает руку для ужасного союза вандал.
— Против кого все это? Опять против Запада? — допытывался Гервальт.
— Или против Востока? — спрашивал Дагхар.
— Верите — против обоих! — закончил Ардарих.
— Против кого бы то ни было, — продолжал король ругов, — но он в шесть раз будет сильнее, чем был три года тому назад. А каковы противники? В Византии слабый человек на троне! На Западе?.. Но Аэций — в немилости у императора Валентиниана, ему угрожает кинжал убийцы. У вестготов три или четыре брата спорят из-за короны. Погиб, навсегда погиб мир, если будет еще покорена Галлия с Испанией. Тогда надет и Рим с Византией. Он должен умереть, прежде чем вступить в эту последнюю борьбу, в которой несомненно одержит победу. Иначе им будет порабощен весь свет. Прав я или нет, друг Ардарих?
— Да, ты прав, — со вздохом сказал он, прижимая ко лбу стиснутую левую руку.
— Нет, ты не прав, король Визигаст! — воскликнул алеман. — Ты был бы прав, если бы он был такой же смертный, как и мы все, и если бы его можно было одолеть, как всякого другого. Но он — чудовище, он вышел из христианского ада! — Он сын беса и ведьмы, — так его называют потихоньку наши жрецы. Копье не колет его, меч не рубит, никакое оружие не ранит! Я это видел, я это знаю! Я стоял возле него на той реке в Галлии. Я упал, и сотни, тысячи падали возле меня под градом стрел и копий. Он стоял! Он стоял прямо и смеялся! Он дул себе в свою востренькую, жиденькую бородку, и римские стрелы отскакивали от нее, как соломинки. Что он не человек, лучшим доказательством служит его жестокость.
Он замолк и содрогнулся.
Он закрыл лицо руками.
— Вот уже скоро тридцать лет, — продолжал он немного погодя. — Я был еще мальчиком, но как сейчас вижу их перед собой, как они корчатся в судорогах, посаженные на острые колья, я еще слышу их раздирающий душу вопль, их, схваченных во время восстания против него. То были мой старик отец, брат и ни в чем неповинная мать. Четыре мои сестры-красавицы на наших глазах были замучены им, а затем его конюхами! Он бросил меня лицом на трепещущее тело отца и сказал: «Вот чем кончается измена Аттиле. Мальчик, учись здесь верности».
— И я научился! — закончил алеман дрожащим голосом.
— Научился и я, — сказал король гепидов, — иначе, но за то еще внушительнее. Что страх? Страх можно преодолеть, и я преодолел его. Не страх, а честь принуждает меня к верности. И я находил прежде так же, как и ты, друг Визигаст, что иго гуннов невыносимо, и я хотел спасти свой народ и весь свет. Все было подготовлено: союз с Византией, тайный договор с германскими королями и вождями склабенов. Три ночи оставалось до условленного дня. Я спал в своей палатке. Проснулся, и вижу; он сам сидит у моей кровати. В ужасе хотел я вскочить. Он спокойно удержал меня рукою и подробно, на память изложил весь наш план и условия договора, занимавшие четыре страницы римского письма. — «Остальные, все семнадцать, — сказал он в заключение, — уже распяты. Тебя я прощаю. Я оставляю тебе твое царство. Я доверяю тебе. Будь мне впредь верен». — В тот же день охотился он со мною и моими гепидами один в дунайском лесу. В усталости, он заснул, положив голову ко мне на колени. Пока он жив, я должен оставаться ему верным.
— А мир должен быть и оставаться гуннским! — сетовал король ругов.
— Да, пока он жив.
— После новой победы гуннов, мир останется таким навсегда.
— Сыновья Аттилы, — произнес Ардарих выразительно, — не он сам.
— Хорошо! Но Эллак не слабый человек, он достаточно силен, чтобы после этой новой победы удержать то, что его отец приобрел. Тогда ни одного врага не останется у гуннов.
— Тогда — ну, кто знает! — сказал Ардарих.
— Истинно королевская речь, — нетерпеливо воскликнул Дагхар. — Только уж слишком загадочна!.. Так будем сражаться без гепидов — даже против гепидов! Король Визигаст, пошли меня к амалу Валамеру. Я хочу его…
— Отложи эту поездку, Дагхар, — сказал Ардарих.
— Что ж, он и его помиловал, и его связал? — негодовал юноша.
— Нет, они побратались.
— Будь это проклято, это побратимство с гунном, — воскликнул королевич.
— Да и остготский король не станет воевать против гуннского царства, пока Аттила жив.
— Но он проживет еще долго. Ему только пятьдесят шесть лет, — с гневом воскликнул Дагхар.
— А между тем мир гибнет, — со вздохом произнес Визигаст.
— Пусть лучше погибнет мир, — сказал спокойно гепид, выпрямившись, — чем моя честь — Пойдем, Гервальт. Я прибыл сюда, потому что давно уже догадывался, что замышляет друг Визигаст. Выслушать его, предостеречь его хотел я во что бы то ни стало, даже рискуя жизнью, только не честью. Старый седовласый герой ругов, ведь ты сам, конечно, не надеешься сломить господство гуннов, если Валамер и я будем их поддерживать. А мы должны их поддерживать, если ты теперь нападешь на них. Седобородый король, неужели ты не научился еще главному искусству королей — выжидать!
— Нет, не выжидать! — с запальчивостью воскликнул Дагхар. — Король Визигаст, пусть гепиды и остготы проспят высший венец победы и славы. Мы ждать не будем! Ты ведь сказал, что весною будет уже поздно. Мы теперь же нападем на них! Как? Разве мы не достаточно сильны? Твои руги! Мои скиры! Герул Визанд с сильным отрядом наемников! Благородный лангобард Ротари, благородный маркоман Вангио с своими соплеменниками! Три вождя склабенов — Дрозух, Милитух и Свентослав! Наконец, ведь даже византийский император обещал с своим послом, которого он прислал к гуннам, тайно золото и оружие.
— Если только он сдержит обещание! — прервал Ардарих. — Юный королевич, ты мне нравишься. Ты искусен в игре на арфе, ты быстр и в битве, и в разговоре. Так научись же теперь еще новому искусству, — оно труднее и для будущего короля необходимее, чем остальные, — искусству молчать!.. А что, как я выдам великому гуннскому хану всех, кого ты назвал?
— Ты этого не сделаешь! — воскликнул юноша. Но голос его дрогнул.
— Я этого не сделаю, потому что я решил хранить в тайне все, что здесь будет сказано. И я могу хранить это в тайне, так как не Аттиле, а вам грозит этот план гибелью. Ты не веришь, смелый Дагхар? Все, кого ты назвал, — будь они в десять раз сильнее, — ни щепки не отломят от того ярма, которое Аттила надел на землю. Жаль твоей необдуманной юности, ты, пылкий герой! Жаль твоей седой дорогой головы, мой старый друг! Вы погибли, если не послушаете предостережения. Выжидание! — Ты отказываешься пожать мою руку, Визигаст? Ты раскаешься, когда убедишься, что я справедливо тебя предостерегал. Но моя рука — пусть она сегодня отвергнута — остается рукою твоего лучшего друга, и она остается всегда протянутой к тебе: заметь это! — Я иду, Гервальт.
И, повернув влево, он исчез во мраке.
На северной стороне острова почти неслышно соскользнул челн во черные волны.
Задумчиво смотрел старик вслед своему другу, опираясь обеими руками на свой могучий меч, который он носил на перевязи под плащом. Под гнетом тяжелых дум голова его медленно опустилась на грудь.
— Король Визигаст, — не отставал юноша, — ты ведь не будешь колебаться?
— Нет, — мрачно возразил он. — Я более не колеблюсь. Я отказываюсь от этого плана. Если мы отважимся одни, мы погибли.
Поделиться книгой: