О тех, кто предал Францию

В октябре был окончательно подписан франко-английско-турецкий пакт о взаимопомощи.

На внутреннем фронте последовало издание новых декретов, возложивших огромные тяготы на трудящиеся массы, в первую очередь на рабочих. Это вызвало серьезное недовольство на заводах, главным образом потому, что военные прибыли не подвергались дополнительному обложению.

Марсель Деа, опубликовавший листовку с требованием немедленного и безусловного мира, был допрошен следователем и отпущен. Через некоторое время дело против него было прекращено.

Бывший член исполнительного комитета социалистов, профессор Зоретти, распространял в кулуарах парламента и по редакционным кабинетам разоблачительное письмо. Зоретти был исключен из социалистической партии за то, что пытался через одного швейцарского социалиста побудить II Интернационал выступить с предложением о мирных переговорах. Ныне Зоретти доказывал, что Поль Фор был связан с ним в этом деле и что сам Фор находился в тесном контакте с Лавалем. Из документов Зоретти также явствовало, что вмешательство этих двух политических деятелей воспрепятствовало назначению Блюма вице-премьером, а Эррио — министром иностранных дел в кабинете Даладье при его реорганизации. Разоблачения эти не были лишены некоторого мрачного юмора, поскольку Зоретти приводил также антисемитские высказывания Поля Фора по адресу Леона Блюма.

Тем не менее Фор и Лаваль продолжали оставаться советчиками Даладье.

Перемены в кабинете Муссолини вызвали восторг во французской прессе, в них видели признак того, что дуче намерен исключить из состава своего правительства все прогерманские элементы. Две газеты, пытавшиеся высказать противоположное и, как показали последующие события, правильное мнение, были подвергнуты жесточайшей цензуре и получили предупреждение о закрытии.

Ноябрь начался новой тревогой. Разнеслись слухи о том, что немецкие армии собираются занять Голландию и Бельгию. Как-то ранним утром, около пяти часов, меня разбудил звонок из министерства иностранных дел. Оттуда сообщали, что вторжение в Голландию уже началось. Но это была ложная тревога. По версии, имевшей хождение на Кэ д'Орсэ, генералам удалось отговорить Гитлера от похода. Вернее всего, слухи о предстоящем нападении на Голландию распространялись по указке Геббельса, это был один из приемов «войны нервов». Аналогичные слухи циркулировали постоянно, держа военное и политическое руководство в состоянии нервного напряжения; когда же начинались действительные события, они, к сожалению, неизменно заставали Францию врасплох.

В правительстве отношения между премьером Даладье и министром финансов Рейно были натянуты до крайности благодаря растущему влиянию Рейно. Этого вертлявого и зоркого «сторожевого пса казначейства» в парламентских кругах именовали «дофином», так как все были уверены, что в ближайшем будущем он унаследует мантию Даладье. Чтобы положить конец растущему влиянию Рейно и его продвижению в премьеры — эта мысль становилась все более популярной в палате, — Даладье услал его в Лондон с важными экономическими предложениями. Переговоры Рейно с английским министром финансов сэром Джоном Саймоном закончились соглашением, изложенным в общих туманных фразах. Неудача Рейно была использована Даладье, чтобы на время умерить пыл его сторонников.

Соперничество этих двух людей тяжело сказывалось на работе кабинета. Однажды, когда два британских министра приехали в Париж, Даладье не пригласил Рейно на завтрак, устроенный им в честь гостей. Тогда английские министры нанесли визит Рейно в его министерстве, но они сделали это до завтрака у Даладье. Это вызвало у премьера такой взрыв ярости, что он чуть было не отменил приема англичан.

«Война нервов» оказывала свое влияние на палату депутатов. Одни депутаты с большой нервозностью отмечали бездействие французской армии. Другие использовали этот факт как аргумент в пользу мира. В сенатской комиссии по иностранным делам Лаваль предпринял одну из своих вылазок: он обрушился на правительство за недостаточно энергичные попытки договориться с Муссолини. Когда же его друг, Поль Бодуэн, вернулся из Рима с пустыми руками, Лаваль потребовал разрыва дипломатических отношений с Россией. Он нашел себе союзников в газетах «Тан», «Журналь де деба», «Матэн» и др. Эта агитация велась с невероятным ожесточением и достигла своей высшей точки к моменту начала военных действий в Финляндии.

Следующие три месяца прошли почти целиком под знаком этих событий. Третий период войны отмечен разнузданной антисоветской кампанией.

Самые дикие фантастические измышления о развале в Красной Армии распространялись французской печатью.

Парламентская группа Лаваля, ратовавшая за мир с Германией, энергично нажимала на Даладье, побуждая его объявить войну России. Возможность в перспективе слияния этих двух конфликтов, — франко-германского и русскофинского, — настаивали они, была лишь наруку Франции. Они рассчитывали, что это позволит им широко развернуть антисоветский поход.

Генерал Вейган был вызван в Париж для обсуждения ближневосточных приготовлений. Другой французский генерал был послан в Финляндию в качестве военного консультанта. В Хельсинки подлежали отправке самолеты и танки. В течение трех месяцев во Франции всеми способами поддерживалась вера в то, что финны могут сопротивляться в течение года или даже выиграть войну против Советской России.

Впрочем, в палате чуть было не произошел кризис изза возмутительных цензурных порядков и вызывающего поведения Даладье. Кризиса удалось избежать только тем, что в последнюю минуту премьер заверил парламент, что вовсе не покушался на его права. После долгих заверений подобного рода был утвержден военный бюджет в сумме 259 миллиардов франков.

Под Новый год французское верховное командование опубликовало успокоительное сообщение, что линия Мажино дополнена укреплениями и продлена вдоль бельгийской границы до самого моря.

В политических кругах все больше нарастало недовольство против французского верховного командования. Раздавались жалобы на то, что Гамелен недостаточно энергично ведет войну. Его обвиняли в излишней осторожности, в том, что он противится всяким наступательным действиям.

На смену ему уже прочили генерал-губернатора Марокко, Ногеса. Гамелена выручила новая тревога в связи с событиями в Бельгии и Голландии. В палате продолжались раздоры. В кулуарах многие депутаты не скрывали своего недовольства Даладье. Требование созыва закрытого заседания парламента завоевывало все больше сторонников. «Если Даладье предстанет перед закрытым заседанием сената, — сказал мне Жаннене, — он не получит и сотни голосов».

Круги, близкие к Лавалю, прочили в премьеры маршала Петэна. «Только великий солдат, — утверждали они, — может вывести Францию из этой ужасной катастрофы»; Даладье же слишком слабохарактерен и уступчив по отношению к коммунистам и англичанам.

Но Даладье уже готовил контр-атаку. Прежде всего он создал в палате специальную комиссию по изучению вопроса о коммунистах. Комиссия предложила удалить всех коммунистов из государственного аппарата. Затем Даладье созвал еще одно совещание Верховного военного совета союзников. Французы решили выступить в Финляндии против Советского Союза, если финны официально будут просить об этом. Пятидесятитысячная армия была сконцентрирована в одном из французских портов для отправки в Финляндию.

Подготовив таким образом почву, Даладье предстал перед закрытым заседанием парламента — первым с начала войны. Это заседание продолжалось тридцать один час и закончилось открытым голосованием. Правительство получило вотум доверия в 535 голосов против нуля.

Сторонники умиротворения возобновили свои атаки с новой силой. Крупнейшая утренняя газета Франции «Пти паризьен» переметнулась в «лагерь мира» и стала намекать на возможность соглашения с немцами. Конференция областных секретарей социалистической партии показала, что партийный аппарат поддерживает сторонника умиротворения Поля Фора.

Общественное мнение было более или менее подготовлено к неудачам финнов к концу кампании. Однако сообщение о мире, заключенном между Россией и Финляндией после прорыва Красной Армией линии Маннергейма, произвело в Париже ошеломляющее впечатление, так как газеты только и твердили, что о продолжающемся сопротивлении финнов. Даладье был вынужден созвать второе закрытое заседание палаты.

Он вышел оттуда побитым. Триста депутатов различных партий воздержались от голосования за правительство. Только 239 голосов было подано за него.

Третий период французской войны кончился отставкой Даладье. Чтобы спасти свой кабинет, Даладье чуть не довел дело до войны Франции с Советской Россией. Он тайно отправлял в Финляндию самолеты и танки, отсутствие которых очень сильно сказалось вскоре на французском фронте. Он углубил трещину, расколовшую французский народ.

Его преемником стал Поль Рейно. Этот «мышонок Микки» французского парламента долго ждал своего часа. Способный адвокат, искусный парламентарий, он участвовал во многих кабинетах.

Поль Рейно вышел из богатой семьи, нажившей капиталы на универмагах в Латинской Америке. Маленький, юркий и изящный, он, с первого взгляда, производил впечатление порывистого, стремительного человека. Казалось, он всегда спешит. «Быстрота, — сказал он как-то, — залог успеха».

Маленьким людям зачастую недостает решительности. Рейно компенсировал свой короткий рост огромным честолюбием. Впрочем, это был человек сведущий, которому не приходилось кого-то из себя корчить. Без сомнения, ему много дали его путешествия — он несколько раз объехал вокруг света, побывав во всех странах, игравших за последние годы видную роль в мировой политике. Он свободно говорил по-английски и по-испански.

Политическая карьера Рейно представляла цепь легких побед. После первого же выступления на конференции адвокатов он был избран секретарем парижской организации юристов. В палате он представлял парижский район Биржи. Его считали специалистом в финансовых вопросах. Он сидел на скамьях «умеренных», то есть справа. Его карьера была обеспечена, когда стала известна острота Клемансо по его адресу: «Должно быть, он больно жалит, этот маленький комар».

Однако, при всех своих талантах, Поль Рейно был лишь деятелем узко ведомственного масштаба. Никто не умел лучше его проанализировать проблему, выделить ее основные стороны. Но дальше его способности не шли. Народ жаждал человека, в которого можно было верить и которому можно было довериться. Не сухого вычислителя, сухого, несмотря на все его красноречие, не человека, который видит лишь ведомственную сторону программы, а такого, который видел бы также и человеческую, социальную ее сторону.

Этого-то и недоставало Полю Рейно. Когда он издавал свои чрезвычайные декреты после Мюнхена, когда он облагал непосильными налогами мелкодоходные предприятия во время войны, он видел только необходимость свести концы с концами в бюджете. Он забывал о нуждах тех, кто вынужден был платить. Рейно превосходно понимал жизненную необходимость механизации в современной войне. В течение многих лет он боролся за создание во Франции механизированной армии. Но он совсем упускал из виду человека, которому предстояло сидеть в танке, управлять автомобилем, стрелять из орудия. Его познания человеческой натуры не выходили за пределы биржи и парижских гостиных. Если он и знал историю лучше преподавателя истории Эдуарда Даладье, то зато он разделял с последним его полнейшее невежество в отношении сил, движущих колеса истории.

Сердечные похождения заполняют всю жизнь Рейно. Чуть ли не двадцать лет он был другом графини Элен де Порт. Она имела на него большое влияние. Во время войны она так крепко прибрала его к рукам, что это сказалось на политической судьбе Франции.

Графиня де Порт была дочерью гражданского инженера в Марселе. Встретившись с Рейно, она имела уже богатый жизненный опыт. Ее брак с графом де Порт, который состоялся уже после ее сближения с Рейно, открыл ей доступ в высшее парижское общество и деловые круги. Интересами этих кругов и определялись ее политические связи. Злые языки уже в течение многих лет связывали ее деятельность с интересами нескольких крупных фирм.

Одним из ее друзей был Поль Бодуэн, друг Лаваля и приверженец Муссолини. Именно графиня де Порт подготовила почву для политического сотрудничества двух Полей — Рейно и Бодуэна.

Четвертый период войны начался с формирования кабинета Рейно. Далеко не блестящий состав правительства представил Рейно на утверждение палаты—это было скорее собрание посредственностей. Одни были взяты им из кабинета Даладье, другие из прежних кабинетов. Новостью явилась отставка министра юстиции Жоржа Боннэ и введение в правительство нескольких социалистов. Министром внутренних дел был назначен близкий к радикалсоциалистам сенатор Анри Руа.

Палата встретила новое правительство враждебно. Правые были настроены против него потому, что в него вошли социалисты; радикалы — из-за провала их лидера Даладье, провала, который они приписывали частично интригам Рейно. Новый премьер вынужден был пригласить Даладье на пост министра национальной обороны, чтобы уцелеть самому. Однако премьер и его министр не разговаривали друг с другом, так же как и их подруги, графиня де Порт и маркиза де Крюссоль.

Мари-Луиза де Крюссоль д'Юзэ имела такую же власть над Даладье, как графиня над Рейно. Она была родом из богатой семьи, владевшей консервными заводами на бретонском побережье. Титул она получила, выйдя замуж за внука графини д'Юзэ.

В течение многих лет в политическом салоне маркизы происходили встречи дипломатов, депутатов палаты, представителей крупного капитала. Именно здесь Даладье заключил мировую с крупными дельцами.

Рейно избежал провала в парламенте, получив большинство только в один голос. Против него была грозная четверка: Лаваль, влияние которого в сенате быстро возрастало, Мальви, бывший министр, которого Клемансо в свое время судил за государственную измену, Жорж Боннэ и Поль Фор.

Когда Рейно сформировал свой кабинет, военному затишью уже приходил конец. В середине марта Муссолини и Гитлер встретились в Бреннере. Правительству Рейно скоро пришлось столкнуться с новыми решениями, принятыми Германией и Италией.

За несколько дней до занятия Гитлером Дании и Норвегии Рейно выступил по радио. Он защищался от обвинений левой печати в том, что правительство ведет «сидячую» войну. Он уверял, что Франция выковала свое оружие для победы и еще пустит его в ход. Но в этом он заблуждался!

После занятия скандинавских стран события стали развиваться стремительно. Сначала казалось, что Германия встретила достойного противника в британском флоте. Полагали, что немецким войскам грозит опасность быть отрезанными от материка. Черчилль восклицал: «Со времен Наполеона никто не совершал более грубой ошибки, чем Гитлер». Рейно выступил с речью, полной оптимизма, и тем привлек на свою сторону враждебно настроенный сенат. Он живыми красками изобразил гибель десятков германских судов в норвежских водах. Англо-французские экспедиционные войска высадились в Норвегии. Но уже к концу апреля военный совет союзников вынужден был отозвать свои войска обратно. То было страшным ударом для морального состояния Франции. Только в районе арктического порта Нарвика французские альпинистские войска, поляки и англичане продолжали борьбу против австрийских горцев. Снова Гитлер одержал блестящую победу. Вскоре она серьезно сказалась на настроении малых нейтральных стран.

Еще в начале мая Чемберлен имел смелость сказать: «Гитлер прозевал свой автобус». Но уже три дня спустя первый десант германских парашютистов опустился на территории Бельгии и Голландии. Начался пятый, трагический период войны.

Рано утром у меня настойчиво зазвонил телефон. Мне сообщили о новом наступлении Германии. Я бросился в канцелярию премьера. Его секретарь сказал, что премьер как раз говорит по телефону с Лондоном. Рейно, проходя через комнату секретаря, бросил мне на ходу: «Французские войска выступили».

Что это, пробил решительный час? Или Германия просто хочет захватить голландские морские и воздушные базы? Поль Рейно считал, как он сам сказал мне в тот вечер, что немцы все поставили на карту. Если Рейно действительно так думал, то меры, предпринятые им, отнюдь не благоприятствовали успешному контрнаступлению французов. Он расширил свой кабинет, введя в него старого лотарингца Луи Марена, главу правого крыла республиканцев, и Жана Ибарнегарэ, вице-председателя организации «Боевых крестов». Чтобы помериться силами с Гитлером, Рейно ввел в свое правительство гитлеровца.

События этого дня как живые стоят у меня перед глазами. В одну минуту Париж словно переродился. Он был весь наэлектризован, но это не была уверенность в победе, — скорее смешанное чувство страха перед надвигающимся несчастьем и облегчения от того, что, наконец, кончилось нестерпимое ожидание.

В Лондоне Уинстон Черчилль сменил Невиля Чемберлена. Через пять дней после первых атак германские войска вступили на французскую землю. Второй раз за двадцать пять лет страна терпела нашествие неприятеля.

В день, когда французский фронт был прорван у Седана, мы сидели в редакции в ожидании новостей. Официальные сообщения были полны оптимизма. Частная информация была не столь радужна, но даже и она далеко не соответствовала действительным размерам катастрофы. Я объехал все министерства. «Положение очень серьезное, — отвечали мне, — но как-нибудь вывернемся».

Голландия капитулировала. Бельгийская, французская и английская армии отступали. Рейно снова реорганизовал кабинет. Он пригласил Петэна, приятеля Франко, на пост заместителя премьера. Он передал Даладье министерство иностранных дел и взял себе министерство национальной обороны. Сторонник фашизма, генерал Вейган был назначен главнокомандующим, а Пол Бодуэн заместителем государственного секретаря. Жорж Мандель, «полицмейстер Клемансо», возглавил министерство внутренних дел. Таков был ответ Рейно на приближение немецких армий к Ламаншу.

Союзные армии были отрезаны друг от друга. На их воссоединение не оставалось никаких надежд. Во французском кабинете мощная «пятая колонна», призванная самим Рейно, начала свою подрывную работу. Вернее, она продолжала ее.

На первом же заседании кабинета, о котором мне рассказывал один насмерть перепуганный министр, маршал Петэн потребовал немедленного прекращения войны. Вейган заявил, что его назначение запоздало на две недели. «Никаких шансов на спасение», — повторил он несколько раз. Оба эти человека принадлежали к группе, которая предпочитала лучше видеть в Париже немцев, чем Народный фронт.

Удар за ударом сыпались на Францию. В Париже сирены то и дело возвещали о воздушной тревоге. Поток беженцев — голландских, бельгийских, французских — устремился через столицу. Слухи, неизвестно откуда возникавшие, распространялись, словно пожар. В министерстве иностранных дел на Кэ д'Орсэ уже начали однажды жечь архивы —верховное командование по телефону сообщило, что германская бронетанковая колонна будет в Париже через несколько часов. Этого не случилось. Германские войска заканчивали в это время бои во Фландрии.

Париж был объявлен военной зоной. Весь транспорт был мобилизовав. Строжайше воспрещалось выходить на улицу после вечернего сигнала. Террасы кафе пустовали. Тысячи австрийских и немецких эмигрантов были интернированы на спортивных стадионах. «Пятая колонна! Боритесь с пятой колонной!» — завопили газеты. Казалось, Мандель решил, наконец, очистить парижские салоны и редакции газет от агентов Гитлера. Он закрыл «Же сюи парту», фашистскую газету, и произвел несколько арестов. Но к концу мая «Ордр» сетовала: «В тюрьмах много тысяч коммунистов и почти нет германских агентов».

Три французских армии, английские экспедиционные войска и остатки разбитых бельгийских войск отступали к Ламаншу. Сначала пала Булонь, потом Калэ.

Но Франция не достигла еще предела своих несчастий. Леопольд, король бельгийский, сдался на милость Германии. Больше недели сотни тысяч людей с трепетом ждали известий из Фландрии. Успели ли эвакуироваться их сыновья, мужья, близкие?

Яростная воздушная бомбардировка Парижа была встречена чуть ли не с чувством облегчения. Многие парижане не могли перенести мысли о том, что миллионы французов страдают, а они сидят в безопасности. В результате бомбежки 260 убитых и сотни раненых.

Париж опустел. Сотни тысяч людей покинули его. Мы также готовились покинуть город. Правительственные учреждения эвакуировались.

Битва за Фландрию кончилась. Меньше половины французских войск удалось переправить в Англию. Остальные попали в руки Гитлеру.

Началась битва за Францию.

В течение двух дней казалось, что фронт устоит. Но потом англичане обнажили левый фланг. Началось отступление к Парижу.

Кабинет Рейно снова реорганизовался. Даладье получил отставку. На Кэ д'Орсэ водворился Поль Бодуэн.

Правительство бежало из Парижа.

Муссолини объявил Франции войну — как раз в тот момент, когда она уже фактически пришла к концу.

Я уехал в Тур.

В Париже ждали немцев с минуты на минуту.

Страна, проигравшая войну, ищет виновников поражения. Но не всегда истинные виновники оказываются на скамье подсудимых.

В то время как я пишу эти строки, в сонном базарном городишке Риоме на юге Франции стараниями Петэна и Лаваля организован суд над теми, «кто виновен в переходе от состояния мира к состоянию войны». История не признает приговора, вынесенного этими людьми. Правительство Петэна есть не что иное, как креатура националсоциалистов, и соответственно с этим оно и действует.

Франция вступила в войну при крайне неблагоприятных обстоятельствах. Политика коллективной безопасности была взорвана Лавалем изнутри. Блюмовская тактика «невмешательства» внесла раскол в силы, способные и полные решимости сопротивляться гитлеровской агрессии. Даладье и Боннэ предали Чехословакию. Они сорвали договор о взаимопомощи с Советской Россией. Война была проиграна Францией уже в Мюнхене.

Ситуация могла бы быть другой только при условии, если бы народные силы во Франции были убеждены, что после Мюнхена никаких дальнейших уступок не будет; что прекратится наступление на социальное законодательство, завоеванное Народным фронтом; что французское правительство действительно желает сотрудничать с другими антифашистскими странами. Вместо этого правительство Даладье — Боннэ и правительство Рейно продолжали и даже усилили свою политику. Это деморализовало страну.

Уже к началу военных действий Франция была расщеплена, деморализована бесконечными предательствами, свидетельницей которых она была. Она не верила тем, кто ею руководил.

Поскольку агенты Гитлера занимали крупные государственные посты во Франции, германское военное руководство знало о каждом шаге, который решало предпринять французское или английское правительства или Верховный военный совет союзников. Когда принималось решение послать английскую дивизию на передовые позиции, германский генеральный штаб знал об этом уже два часа спустя.

Когда английский король Георг VI посетил фронт, германское радио передавало сведения о его поездке раньше, чем французская и английская пресса.

Когда Рейно и Даладье ссорились, германское радио сообщало об этом во всех подробностях.

Конечно, германское радио передавало немало злостных измышлений о разногласиях во французских кабинетах. Но все же страшно становилось от того, насколько немцы были информированы. Саботаж был не только делом рук отдельных гитлеровских агентов. В нем участвовала большая часть делового мира, а также высокопоставленные лица из числа гражданских и военных властей.

Первые изъяны в техническом оснащении французской армии обнаружились уже в самом начале военных действий. Зима 1939/40 года была одной из самых суровых за целое столетие в истории Европы. А у французской армии не было одеял. Почему? Из-за полной дезорганизации снабжения.

Нехватало и обуви. На передовых постах линии Мажино французские солдаты в дождь, изморозь и жестокие морозы не имели ничего, кроме легких летних ботинок. В письмах домой они просили прислать теплую обувь. Одно из таких писем было опубликовано в газете и сопровождалось призывом к сбору обуви для солдат. На газету ополчились другие издания за то, что она «открывает врагу военные тайны».

На втором месяце войны рабочий авиационного завода Блока рассказал мне, что из-за недостатка сырья завод выпускает меньше самолетов, чем до войны. Это была правда — производство военных самолетов вновь достигло довоенного уровня только в 1940 году. Военное командование предлагало закупать самолеты в Соединенных Штатах. Министр авиации отказался разместить там крупные заказы, — французские промышленники настаивали, чтобы деньги оставались во Франции. А, между тем, если бы заказы на танки и самолеты были размещены вскоре после начала войны, это могло бы в корне изменить ее ход.

Подземные заводы и аэродромы для самолетов строились с медлительностью, которая казалась бы просто невероятной даже в нормальных мирных условиях. Дело было, разумеется, не в «саботаже» со стороны рабочих, а в поминутном изменении инструкций и в задержках с доставкой материалов.

Германская пропаганда бушевала по всей Франции.

Французская пропаганда либо находилась в руках человека вроде Жироду, разделявшего расистские теории Гитлера, либо в руках Фроссара, убежденного «мюнхенца», который открыл свою деятельность в министерстве пропаганды серией речей по радио, направленных против России. Французские радиопрограммы, как правило, были настолько скучны, что никто не желал их слушать. Пропаганда на иностранных языках была доверена людям, либо утратившим всякий контакт со своей родной страной, либо не понимавшим самых основ современной пропаганды.

Французский народ держали в неведении, либо пичкали его лживыми измышлениями. Возглавлявший цензуру Мартино Депла, личный друг Даладье и ярый сторонник политики умиротворения, набрал свой штат преимущественно из числа бывших офицеров, часть которых состояла в монархистско-фашистской «Аксион франсез». Эти люди преследовали всякую газету, выступающую против Мюнхена.

Цензура не пропускала никаких сообщений, правильно информирующих о позиции Италии. Когда к концу 1939 года граф Чиано резко выступил против Франции, французской прессе запретили поместить его речь. Наоборот, с распростертыми объятиями встречались всякие иллюзорные домыслы о благожелательных чувствах Муссолини. Точно так же в ходу были фантастические сообщения, якобы из самой Германии, о том, что страна находится накануне катастрофы из-за голода. Знакомые лубочные картинки 1914 года, на которых немецкий солдат с восхищением меняет винтовку на кусок хлеба, снова вошли в моду. Когда франкистская пресса в Испании обливала Францию грязью, французским газетам не разрешалось сообщать об этом.

Речи министров британского кабинета и парламентариев подлежали цензуре. Той же участи подверглась и вторая официальная английская «Голубая книга». Она появилась в киосках всего на один день; потом французские власти конфисковали ее. Лишь через неделю ее снова разрешили пустить в продажу.

Коррупция в парламенте и прессе сыграла значительную роль в падении Франции.

Однажды во время какого-то парламентского следствия Даладье показал, что «восемьдесят процентов французской прессы субсидируется либо правительством, либо частными фирмами». Из двадцати пяти, примерно, ежедневных газет, выходивших в Париже, четыре — «Тан», «Журналь де деба», «Информасион» и «Журне эндустриэль» — совершенно официально принадлежали крупным промышленникам; десять других получали существенную финансовую поддержку от «200 семейств». Три находились в руках бумажного фабриканта Жана Пруво, которого Рейно впоследствии назначил министром информации. После того как Поль Фор, чтобы отделаться от Блюма, уговорил провинциальные секции социалистов прекратить субсидирование социалистического органа «Попюлер», газета перешла на иждивение Рейно. Остальные газеты, так называемые «конфиденциальные листки», выходившие небольшим тиражом, еле сводили концы с концами. Они пробавлялись подачками, чтобы уцелеть. Только две ежедневные газеты в Париже военного времени выступали против политики умиротворения — «Эпок» и «Ордр».

Официальный институт «секретных фондов» в правительственном бюджете давал полный простор подкупу и разложению. В начале каждого месяца на Кэ д'Орсэ и в других министерствах заготовлялись «конверты», за которыми присылали в точно обусловленные сроки администраторы газет и отдельные журналисты. Введение цензуры обескуражило эту часть прессы, привыкшую жить «на хлебах». Как объяснил мне один из коммерческих директоров, «цензура избавила министров от необходимости платить нам, чтобы зажать нам рот». Случайно я зашел в одно крупное телеграфное агентство в тот момент, когда Даладье принимал у Боннэ министерство иностранных дел. Самым жгучим вопросом, который задавали друг другу служащие агентства, был не вопрос о том, «какую политику поведет Даладье», а «кому он будет платить».

Один из наемников Боннэ, активно проводивший через влиятельную вечернюю газету взгляды министра, одновременно был редактором листка, субсидируемого чехами, и в этом листке он отстаивал антимюнхенскую позицию. Так он умудрялся довольно долгое время скакать на двух лошадях в противоположных направлениях.

Один бывший депутат со связями на Кэ д'Орсэ каждое утро давал Жоржу Боннэ сводку иностранной прессы. За эту работу он получал пять тысяч франков в месяц. Затем он брал копию сводки, отправлялся в министерство финансов, диктовал тот же материал для Рейно и получал четыре тысячи франков за свои труды. После завтрака он обслуживал одного иностранного журналиста, которому продавал сведения, подслушанные им в министерствах иностранных дел и финансов. По вечерам он редактировал газетку, субсидируемую премьером.

В парламенте коррупция процветала так же явно. Клемансо однажды ядовито заметил: «Французские парламентарии только и знают, что взятки брать да сладко спать».

Один парламентский старожил палаты посвятил меня в тайны иерархии, существующей среди политиков, которых «можно купить».

Низший разряд состоял из бывших депутатов, которые занимались, главным образом, кулуарными комбинациями. Затем шли молодые парламентарии, только что расправившие крылья на политической арене; чаще всего они состояли на службе у мелких фирм. Затем депутаты-юристы с солидными связями, работающие для крупных фирм. Над всеми возвышались бывшие министры, которым обычно поручали посты председателей или членов правлений крупных фирм.

Во время войны некоторые депутаты помогали призывникам освобождаться от военной службы и недурно на этом зарабатывали. Мой собеседник подсчитал, что из 618 депутатов по меньшей мере 300 состояли у кого-нибудь на жаловании.

Военная разведка, так называемый «Второй отдел», была гнездом коррупции. Многие чины разведки, как это твердо установлено, не только работали на немцев, но и использовали свое положение для всевозможных темных и грязных делишек. Мне известны три случая, когда эмигранты были вынуждены уплатить видному чиновнику «Второго отдела» крупную сумму денег, чтобы получить права гражданства. Немало поживился «Второй отдел» и на подложных паспортах. Министры нередко ставились в известность о наиболее вопиющих случаях взяточничества в этом учреждении. Но правительство не могло или не желало ничего предпринять. «Второй отдел» казался всемогущим. Во время войны он проявил полнейшее бездействие.

«Surete Nationale» была неотъемлемой частью всего политического механизма. Большинство ее чиновников работало заодно с депутатами и политическими деятелями.

Во время войны около пятнадцати агентов Surete были разоблачены как сотрудники Гестапо.

Наконец и французская армия жила не в безвоздушном пространстве. Бациллы разложения и продажности, симптоматичные для угасающих лет Третьей республики, проникли и в нее. Высшие офицеры добивались представительства от крупных промышленных компаний. Они выступали посредниками при заключении больших сделок по снабжению армии.

Генерал Морис-Гюстав Гамелен, возглавлявший французскую армию с 1935 года, не мог не знать о разложении в рядах командного состава. Большинство офицеров сочувствовало диктаторам и даже не находило нужным скрывать свои чувства. Гамелен не делал ничего для очищения армии даже от самых подозрительных элементов.

Гамелен получил должность главнокомандующего случайно. На место Вейгана в 1935 году намечался генерал Жорж. Но Жорж был тяжело ранен во время покушения на короля Александра в Марселе в 1934 году, и выбор пал на Гамелена. В пройденном им жизненном пути нет ни проблеска славы, ни искры гения. Генералу необходим ореол легенды. Трудно было создать легенду о Гамелене. Он был наименее внушительным из всех французских генералов. Он служил в штабе генерала Жоффра. Он пользовался репутацией действительного инициатора знаменитого приказа Жоффра накануне битвы на Марне. Одно следует сказать в защиту Гамелена: никогда, в отличие от своих коллег Петэна и Вейгана, он не состоял в заговоре против республики. Но одного этого достоинства еще мало для главнокомандующего. В качестве руководителя армии Гамелен в числе других несет ответственность за недостатки и упущенья в вооружении армии. Если бы он, как того требовал долг, во-время сигнализировал, то, может быть, многое удалось бы наверстать. Он был ответственен за преступное пренебрежение к так называемой «Малой линии Мажино», которая вела от основной линии до Ламанша. Малая линия носила громкое имя, но на деле состояла из нескольких рядов жалких полевых укреплений.

И, наконец, генерал Гамелен несет ответственность за самую пагубную операцию французской армии: за поход в Бельгию. Все соображения диктовали армии единственную тактику: ждать немцев на укрепленных позициях. Выйдя за линию, французские войска неизбежно должны были встретиться с противником, значительно превосходящим ее в техническом отношении и имеющим огромный перевес в авиации, на территории, лишенной всяких укреплений. Кроме того, продвижение по территории Бельгии ставило французскую армию под угрозу флангового удара со стороны Арденн. Старый спор о том, что следует защищать— порты Ламанша или район Парижа, вспыхнул в самый критический момент войны. Гамелен, вопреки советам подавляющего большинства офицеров своего штаба, решил двинуть войска в Бельгию.

Девятая армия генерала Андре Корапа занимала центр французского фронта. Она двигалась такими темпами, что за три дня проделала десять миль. Девятая армия еще не успела добраться до предназначенных позиций, как механизированные германские части уже прорвались сквозь ее расположение. Лишь одна пятая армия Корапа вышла из окружения, остальные погибли или попали в плен к немцам. Брешь, образовавшаяся от этого разгрома (что это было — предательство или чудовищная ошибка?) уже не могла быть заполнена ничем.