Твое сердце принадлежит мне

Ее серебристый смех напомнил Райану сказки о русалках.

– Никакое не оскорбление, сладенький. Поцелуй в тринадцать слов.

Райан не стал пересчитывать все слова, отделявшие Моргунчика от Достоевского. Саманта все замечала, ничего не забывала и могла дословно воспроизвести разговоры, которые они вели несколькими месяцами ранее.

Иногда она его пугала, не только влекла. И, наверное, жаловаться на это не следовало. Саманта не могла стать ни предсказуемой, ни скучной.

Волны следовали одна за другой на равных расстояниях, словно грузовые вагоны, по четыре-пять кряду, а потом наступало относительное затишье.

В один из таких моментов Райан и Саманта вывели борды в зону ожидания[7]. Там оседлали их, готовясь к подходу первой высокой волны.

Здесь, с гораздо более близкого расстояния, океан уже не казался Райану таким же спокойным и синим, как из окон его дома на холмах. Сменил цвет на густо-зеленый, бросал ему вызов. Приближающаяся волна напоминала спину левиафана, размером превосходящего тысячу акул, рожденного в глубинах, но теперь поднявшегося наверх, чтобы проглотить залитый солнечным светом мир.

Сэм посмотрела на Райана и улыбнулась.

Солнечные лучи нашли ее глаза и высветили в них синеву неба, зелень моря, радость от единения с миллионами тонн воды, которые гнал к берегу шторм, разыгравшийся в трех тысячах миль от Калифорнии, и с луной, которая сейчас плыла по небу на темной стороне Земли.

Сэм поймала вторую волну: на двух коленях, на одном встала на борд и уверенно и непринужденно взлетела на гребень волны, скатилась с губы[8].

Когда Саманта исчезла из виду, скользя вниз по лицу волны[9], Райан подумал, что эта волна (гораздо больше предыдущих) могла загнать Саманту в трубу[10]. Но, конечно, та выбралась бы из нее так же легко, как нефть течет по трубопроводу.

Райан перевел взгляд на океан, рассчитывая момент подхода следующей волны. Ему не терпелось подняться и заскользить.

Что-то случилось с его сердцем. Оно уже билось быстрее, предвкушая ощущение полета, но внезапно резко ускорило бег, да еще и забухало с такой силой, будто Райана ждало что-то ужасное, а не приятное развлечение.

Он почувствовал, что удары сердца отдаются в лодыжках, запястьях, горле, висках. И кровь в его артериях вроде бы устремилась навстречу накатывающей на него, уже поднимающей его волны.

Шипящий голос воды усилился, в нем появились угрожающие нотки.

Схватившись за борд, уже не думая о том, чтобы встать и помчаться по волне, Райан увидел, как дневной свет меркнет, темнеет на периферии. И небо у горизонта, оставаясь чистым, начало сереть.

Дыхание стало быстрым и поверхностным. Похоже, изменился состав атмосферы, процент кислорода заметно уменьшился, возможно, поэтому и посерело небо.

Никогда раньше Райан океана не боялся. Теперь испугался.

Вода поднималась, словно задумала что-то нехорошее. Вцепившись в борд, Райан заскользил по горбу волны в ложбину между волнами. Почему-то испугался, что ложбина станет ямой, яма – водоворотом, а уж водоворот утащит его на дно.

Борд качало, трясло, Райан чуть не свалился с него. Силы уходили. Хватка слабела, пальцы дрожали, словно у старика.

Что-то такое ощетинилось в воде, нагоняя на Райана еще больше страха.

И он совершенно не успокоился, даже когда понял, что имеет дело не со щупальцами осьминога и не с акульими плавниками, а с морскими водорослями. Если бы рядом действительно появилась акула, Райан оказался бы в ее власти, не смог бы ни уплыть от нее, ни оказать хоть какое-то сопротивление.

Глава 2

Приступ прошел так же внезапно, как начался. Мчащееся галопом сердце Райана притормозило. Синева изгнала серость с неба. Вода стала не такой темной. Сила вернулась.

Он не знал, сколь долго длился этот кошмар, но увидел, что Саманта позволила волне вынести ее к берегу и теперь, лежа на борде, гребла руками, направляясь к нему.

Когда приблизилась, на лице отражалась тревога, которая слышалась и в голосе.

– Райан?

– Наслаждаюсь покоем, – солгал он. – Поймаю следующую волну.

– С каких это пор ты стал уткой? – спросила она. Серферы называли так тех, кто весь день проводил в зоне ожидания, мок в волнах сразу за полосой прибоя и называл сие серфингом.

– Последние две волны в этом «поезде» были большими, вот я и решил дождаться следующей.

Сэм оседлала борд, посмотрела в океан, высматривая первую волну нового «поезда».

Если Райан правильно просчитал ее реакцию, она чувствовала, что он вешает ей лапшу на уши, но не понимала почему.

Поскольку сердце билось ровно, а сила вернулась, он перестал цепляться руками за борд и оседлал его, готовясь к решительным действиям.

Дожидаясь следующего «поезда» из вагонов-волн, Райан сказал себе, что случившееся с ним – не сердечный приступ, а паническая атака. Когда речь шла о самообмане, мастерством он не уступал любому другому.

Ведь для паники никаких оснований не было. Жизнь спокойная, вольготная, никаких забот – только радости.

– Моргунчик, – Саманта продолжала смотреть вдаль.

– Я вижу.

Океан поднялся к утреннему солнцу, темно-нефритовый и серебристый, огромная стена воды выросла и мягко надвигалась на зону ожидания. В нос Райану ударили запахи соли, йода, водорослей.

– Трамплин! – воскликнула Саманта.

– Монстр, – согласился Райан.

Вместо того чтобы занять исходную позицию, Саманта оставила волну ему, сидела на борде, свесив ноги в воду, приманка для акул.

К земле, громко крича, пролетела стая чаек, чтобы предупредить находящихся на берегу о приближении чудовища, которое разрушит все песочные замки и перевернет столики для пикника.

По мере того как приближался решающий момент, Райана охватывало предчувствие дурного: а вдруг, едва он взлетит на волну, у него начнется новая паническая атака.

Однако он выплыл ей навстречу, в нужный момент поднялся на ноги, раскинул руки, чтобы сохранить равновесие, с растопыренными пальцами, ладонями вниз, и легко, как по льду, заскользил по изгибающейся водяной стене.

Потом оказался в трубе, в стеклянном доме, поднимался все выше, и предчувствие дурного рассеялось, как сигаретный дым.

Наращивая скорость, он вылетел из трубы до того, как волна разбилась пенным валом, навстречу солнечному свету. И окончательно убедился, что все хорошо. «Никакого страха», – заверил он себя. Только так и можно жить.

* * *

Все утро и во второй половине дня на берег накатывали громадные волны. Дующий с суши ветер усилился, сбивал брызги с гребней волн.

Пляжное полотенце не предназначалось для того, чтобы на нем загорали. Им пользовались, чтобы растереть застывшие мышцы, прочистить носовые пазухи, залитые морской водой, избавить волосы от корки соли и клочков водорослей.

Обычно Райан, с небольшими перерывами, не вылезал из воды чуть ли не до вечера, когда дующий с суши ветер умирал, волны теряли силу, а страстное желание слиться с вечностью (в лице океана) уступало место мыслям о буррито[11] и тако[12].

Но к половине третьего, сменив борд на полотенце, он сдался приятной расслабленности, какая приходит после завершения сделанной на славу работы. Ощутил что-то восхитительно приятное в этой навалившейся на него усталости, которая убедила его закрыть глаза и позволить солнцу утопить его во сне…

И когда он дрейфовал в глубинах, подсвеченных облаками люминесцирующего планктона, женский голос вытащил его на поверхность.

– Райан?

– М-м-м-м?

– Ты спал?

Он чувствовал, что спит, и в тот момент, когда открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо неземной красоты: сверкающие глаза цвета зеленого океана под синим летним небом, золотые волосы в короне солнечного света… богиня, спустившаяся с Олимпа.

– Ты спал, – повторила Саманта, уже без вопросительных интонаций.

– Очень сильные волны. Я вымотался.

– Ты? Такое с тобой когда-нибудь случалось?

Он сел.

– Когда-то должно случиться.

– Ты действительно хочешь уйти?

– Я пропустил завтрак. И нам было не до ленча.

– В сумке-холодильнике есть шоколадно-вишневые батончики.

– Оживить меня может только кусок мяса.

Борды, полотенце и сумку-холодильник они отнесли к «Форду»-универсалу, уложили в багажное отделение.

Все еще разморенный от солнечного света и долгого пребывания в воде, Райан едва не попросил Саманту сесть за руль.

Но она не раз и не два задумчиво поглядывала на него, словно чувствовала, что короткий сон на полотенце как-то связан с утренним эпизодом, когда он, словно утка, плавал в зоне ожидания, а его сердце грозило разорваться. Райан не хотел тревожить ее.

А кроме того, не было оснований для тревоги.

Утром он имел дело с панической атакой. Скорее всего, в наши дни такое случалось с большинством людей, учитывая текущие события и мрачные прогнозы, которые обрушивали на телезрителей вечерние выпуски новостей.

И вместо того, чтобы передать ключи Сэм, Райан сел за руль и проехал два квартала до ее квартиры.

* * *

Саманта первой приняла душ, пока Райан наливал в кувшин ледяной чай и нарезал два лимона.

За единственным большим окном ее уютной кухни росло массивное калифорнийское перечное дерево. Листьями оно напоминало папоротник, со множеством блестящих листочков, заполняло собой окружающий мир, создавая иллюзию, будто квартира Сэм – шалаш на дереве.

Приятная расслабленность, которую Райан ощущал на пляже, ушла, тело вновь наполнилось энергией.

Он подумал о том, чтобы заняться с Самантой любовью. Едва возникнув, желание это тут же набрало силу.

С вытертыми полотенцем, но еще влажными волосами, она вернулась на кухню в бирюзовых слаксах, белой блузке и белых теннисных туфлях.

Если б разделяла мысли Райана, пришла бы босиком и в шелковом халате.

Половым влечением она не уступала Райану и часто хотела его. Он заметил, что влечение это особенно велико, когда она интенсивно пишет или менее всего склонна рассматривать предложение выйти за него замуж.

Внезапная сдержанность говорила о раздумьях на предмет обручального кольца, как будто перспектива принятия супружеских обетов требовала более серьезного, где-то даже сакрального отношения к сексу, и о том, чтобы просто перепихнуться, не могло быть и речи.

Такое воздержание Райан всякий раз принимал с радостью, надеясь, что уж на этот раз она сделает решительный шаг и свяжет свою жизнь с его. Ему – тридцать четыре, ей – двадцать восемь, они еще успели бы накувыркаться в постели.

Он налил Саманте стакан ледяного чая и пошел в душ, сначала встал под струю холодной воды, почти той же температуры, что и чай.

* * *

Солнце катилось к западу, и на вымощенный плитами известняка внутренний дворик ресторана падали все удлиняющиеся тени земляничных деревьев.

Райан и Саманта заказали салат «Капресе»[13], потягивали вино, еще не определившись с основным блюдом.

Гладкая кора деревьев отливала красным, особенно в лучах опускавшегося к горизонту солнца.

– Тереза любила цветы, – Сэм говорила о своей сестре.

– Какие цветы?

– Этих деревьев. Поздней весной они цветут метелками маленьких, похожих на урны цветков.

– Белыми и розовыми, – вспомнил Райан.

– Тереза говорила, что выглядят они словно каскады подвешенных феями маленьких колокольчиков, в которые звонит ветер.

Шестью годами раньше в автокатастрофе Тереза получила серьезную травму головы. И потом умерла.

Саманта редко упоминала сестру. Когда говорила о Терезе, ограничивалась несколькими словами, сразу уходила в себя, подолгу молчала.

Вот и теперь, когда она смотрела на дерево, раскинувшее крону над внутренним двориком ресторана, взгляд ее устремился далеко-далеко, совсем как в зоне ожидания, когда Саманта, оседлав борд, высматривала новую волну.

Райана такие долгие паузы не смущали. Он подозревал, что они всегда связаны с мыслями о сестре, даже если про Терезу не говорилось ни слова.

Они были однояйцевыми близнецами.

Чтобы лучше понять Сэм, Райан подобрал в Интернете информацию о близнецах, навсегда разлученных трагедией. Судя по всему, у выжившего к горю зачастую подмешивалось ничем не обоснованное чувство вины.

Некоторые авторы писали о крепкой связи между однояйцевыми близнецами, особенно сестрами, которую не могла разорвать даже смерть. Кое-кто настаивал, что близнецы все равно чувствуют присутствие друг друга, как ампутант часто ощущает фантомные боли в отрезанной конечности.

Задумчивое молчание Саманты давало Райану возможность полюбоваться молодой женщиной. И, наверное, он не позволил бы себе так откровенно ею восхищаться, если б она ощущала его взгляд.

Зрелище это зачаровывало его, он не мог поднять стакан с вином, да не очень-то и хотел, двигались только его глаза, взгляд путешествовал по контурам лица, грациозной линии шеи.