Я был агентом Сталина

— Я не считаю, что Красная Армия наш враг. Напротив, я приветствую Красную Армию как друга польского народа.

Для нас это было чрезвычайно важным событием. Мы опубликовали речь Домбаля в «Свите» и распространили сотни тысяч ее экземпляров по всей Польше, особенно среди польских солдат.

Домбаль был тут же арестован и заключен в Варшавскую цитадель — польскую тюрьму для политических преступников. Через три года Советское правительство добилось наконец его освобождения, обменяв его на группу польских аристократов и священников, взятых заложниками. Он тогда приехал в Москву и был встречен как один из героев Коминтерна. На него обрушилась лавина почестей и наград. Ему был предоставлен высокий пост. В течение почти десятилетия Домбаль был одним из самых важных деятелей Коминтерна из числа нерусских его членов.

В 1936 году он был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Польши на протяжении семнадцати лет, то есть с момента его речи в польском парламенте. ОГПУ посчитало, что приветствие Домбалем Красной Армии, а также тот факт, что он три года отсидел в /95/ тюрьме, были спланированы польской военной разведкой. Домбалъ был казнен.

Во время советскопольской войны Польская коммунистическая партия работала рука об руку с нашими службами, и мы готовили ее для сотрудничества с Красной Армией. Польская компартия подчинялась всем приказам наступающей армии Тухачевского.

Члены Польской компартии помогали нам, организуя саботаж, диверсии, мешали транспортировке военного снаряжения из Франции. Мы организовали забастовку в Данциге, чтобы не допустить поставку французского оружия для польской армии. Я ездил в Варшаву, Краков, Лемберг, в немецкую и чешскую Силезию и в Вену, организуя забастовки, чтобы не допустить разгрузки оружия. Успешной была организованная мной железнодорожная забастовка на чешской узловой станции Одерберг, воспрепятствовавшая передаче Пилсудскому военного снаряжения, изготовленного на заводе «Шкода».

«Железнодорожники! — писал я в листовке. — Вы возите пушки, которые будут бить по вашим собратьям, русским рабочим».

В то же самое время правительство Советской Польши, предвкушая захват Варшавы, приближалось вместе со штабом Тухачевского к польской столице. Возглавить это правительство было поручено Феликсу Дзержинскому, ветерану польского революционного движения и руководителю Чека (прежнее название ОГПУ).

Русско-польская война была одной из серьезнейших попыток, предпринятых Москвой, установить большевистские порядки в Западной Европе на остриях штыков. Она потерпела крах, несмотря на наши усилия, военные и политические, несмотря на победы Красной Армии и на то, что на нас работала польская секция Коминтерна вместе с нашими пропагандистами и разведчиками по ту сторону польской границы. В конечном счете измотанная Красная Армия была вынуждена отступить. Пилсудский стал хозяином Польши. Лопнула надежда Ленина протянуть руку трудящимся Германии через Польшу и помочь им распространить революцию до берегов Рейна.

Мысль ускорить большевистскую революцию посредством военного вторжения родилась еще раньше, в 1919 году, во время недолгого существования Венгерской и Баварской республик. Отряды Красной гвардии /96/ стояли тогда почти в сотне километров от границы с Венгрией. Но большевики были еще слишком слабы; к тому же они были заняты войной с белыми.

К началу 1921 года, когда между Россией и Польшей был подписан договор в Риге, большевики, в особенности сам Ленин, осознали, что революция в Западной Европе была трудной задачей будущего. Рассеялись надежды на быстрый успех в международном масштабе, на который рассчитывали на Первом и втором конгрессах Коминтерна, когда его председатель Зиновьев заявил, что в течение одного года вся Европа станет коммунистической. Однако и после 1921 года, и уже в 1927 году Москва пыталась организовать ряд революционных восстаний и путчей.

Тысячи рабочих в Германии, Прибалтике, на Балканах и в Китае пали напрасными жертвами этих безответственных авантюр. Коминтерн посылал их на верную смерть, стряпая планы военных переворотов, всеобщих забастовок и восстаний, ни один из которых не имел шансов на успех.

В начале 1921 года в России сложилась особо угрожающая ситуация для советского режима. Голод, крестьянские восстания, Кронштадтский мятеж и всеобщая стачка петроградских рабочих подвели правительство к черте, за которой был крах. Победы, одержанные на полях гражданской войны, казались напрасными, и большевики вслепую искали пути выхода, встречая оппозицию со стороны тех самых рабочих и матросов, которые некогда были их главной опорой. Коминтерн, оказавшись в этой отчаянной ситуации, принял решение, что единственный путь, который может спасти большевизм, — это революция в Германии. Зиновьев послал в Берлин своего верного соратника Бела Куна, еще недавно стоявшего во главе Венгерской Советской республики.

Бела Кун прибыл в Берлин в марте 1921 года с приказом ЦК Компартии Германии от Зиновьева и Исполкома Коминтерна, гласящим: в Германии сложилась революционная ситуация, коммунистическая партия должна взять власть. Члены ЦК Германской компартии были в недоумении. Они не верили собственным ушам, понимая, что надежды на свержение берлинского правительства нет. Но приказ Бела Куна был ясен: немедленное восстание, отказ от Веймарской республики и установление диктатуры коммунистов. ЦК Германской /97/ компартии подчинился инструкциям из Москвы. Будучи во власти Исполкома Коминтерна во главе с Зиновьевым, ЦК Германской компартии не мог ослушаться.

22 марта была объявлена всеобщая забастовка в промышленных районах Центральной Германии — Мансфельде и Мерзебурге. 24 марта коммунисты захватили здания муниципальных учреждений в Гамбурге. В Лейпциге, Дрездене, Хемнице и других городах Центральной Германии коммунисты организовывали захват зданий, судов, муниципалитетов, банков и полицейских участков. Официальный орган немецких коммунистов «Роте фане» открыто призывал к революции.

На медных рудниках Мансфельда коммунистический Робин Гуд Макс Гельц, который за год до этих событий один на один вел партизанскую войну против правительства Берлина в Фогтланде, в Саксонии, заявил, что он руководит всеми операциями. Примерно в это время по всей Германии прокатилась волна угроз взорвать общественные здания и монументы. В правительстве поняли, что это дело рук Гельца.

24 марта рабочие-коммунисты крупного завода по производству азота в Лейне, вооруженные винтовками и ручными гранатами, забаррикадировались в здании завода.

Однако все старания коммунистов скоординировать эти выступления на местах не увенчались успехом. Преданные и прошедшие подготовку партийные активисты откликнулись на призыв, и батальон за батальоном были посланы партией на смерть с не меньшей жестокостью, чем это делал Людендорф, бросая войска на фронт. Огромная масса рабочих не отозвалась на призывы присоединиться ни ко всеобщей забастовке, ни к отдельно вспыхнувшим выступлениям. К началу апреля восстание было подавлено по всей стране.

Лидер Германской компартии д-р Пауль Леви, с самого начала возражавший против этой авантюры, сочтя ее безумием, был исключен из партии за то, что назвал виновников своими именами. Он дал понять Москве, что она совершенно не разбирается в том, какова ситуация в Западной Европе, и ее безумная затея стоила жизни тысячам рабочих. Иначе как «негодяями» и «дешевыми политиканами» вождей и эмиссаров большевистской партии он не называл.

Сразу же после мартовского восстания Компартия Германии потеряла половину своих членов. Что касается /93/ подстрекателя Макса Гельца, хотевшего динамитом расчистить путь к власти, то он был судим за убийство, поджог, разбой и другие преступления и приговорен к пожизненному заключению.

Меня интересовала судьба Гельца потому, что, несмотря на все его сумасбродные идеи, он был, несомненно, честным и храбрым революционером. Для рабочих его родного Фогтланда он был легендарной фигурой. Когда я работал в Бреслау, где Гельц отбывал наказание, я установил контакт с одним из его тюремных надзирателей, который сильно к нему привязался. Через него я посылал Гельцу книги, шоколад, кое-что из еды. С ним мы обдумывали план побега Гельца. Но мне были необходимы помощь и разрешение партии. Я связался с Хаманом, руководителем местной партийной организации в Бреслау, и он пообещал дать мне надежных людей. Тогда я поехал в Берлин и изложил свою просьбу перед ЦК Компартии. Там обсудили этот вопрос. Одни хотели освободить его легально — путем избрания в депутаты рейхстага. Другие считали, что его побег послужит хорошим средством разбудить массы, которые в то время проявляли апатию к Компартии. Мне дали разрешение попытаться организовать побег. Приехав в Бреслау, я узнал от тюремщика, что ему приказано усилить охрану Гельца.

Власти узнали о нашем намерении не от кого другого, как от самого Хамана, руководителя коммунистической организации Бреслау, депутата рейхстага н полицейского провокатора.

Позже Гельц был освобожден законным путем. Хотя я сделал все возможное для его побега и был с ним в Бреслау в постоянном контакте, встретились мы с ним впервые в Москве в 1932 году на квартире писателя Киша, тоже члена Компартии. Когда он узнал, кто я такой, он сказал, рассмеявшись:

— Так это вы тот самый богатый американский дядюшка, посылавший мне еду и книги!

В Москве Гельц некоторое время слыл героем. Его наградили орденом Красного Знамени, его именем была названа фабрика в Ленинграде и ему предоставили хорошую квартиру в гостинице «Метрополь». Но когда в 1933 году коммунисты капитулировали перед Гитлером, не сделав ни одного выстрела, и стало ясно, что такова политика Сталина и Коминтерна, Гельц попросил, чтобы ему выдали заграничный паспорт. Его просьбу все /99/ откладывали и откладывали, а за ним установили слежку. Он возмутился, потребовал немедленно разрешить ему выезд. Друзья Гельца стали избегать его. ОГПУ отказал вернуть ему паспорт. Вскоре в «Правде» появилась небольшая заметка о том, что Гельц утонул в речке под Москвой. В управлении мне сказали, что, после того как Гитлер пришел к власти, Гельца видели выходящим из здания германского посольства. ОГПУ, несомненно, организовало убийство Гельца потому, что его славное революционное прошлое делало его потенциальным лидером революционной оппозиции Коминтерну.

Поражение мартовского восстания в Германии в значительной степени отрезвило Москву. Даже Зиновьев смягчил тон своих заявлений и манифестов. Европа явно не разделалась еще с капитализмом. Да и сама Россия тоже. После крестьянских восстаний и Кронштадтского мятежа Ленин пошел на важные экономические уступки крестьянам и коммерсантам. В России наступил период восстановления, и вопрос о мировой революции решительно отступил на задний план. Коминтерн принялся искать козлов отпущения, подвергнув чистке руководителей компартий в различных странах, назначая взамен их новых лидеров. Из-за фракционной борьбы в зарубежных компартиях коминтерновская машина работала без остановки, выпуская резолюции, контррезолюции и решения об исключениях из партии.

В январе 1923 года я работал в Москве, в Третьей секции Разведуправления Красной Армии. До нас дошли сведения о том, что Франция собирается присоединить к себе Рурскую область в счет покрытия репараций. В то время я жил в гостинице «Люкс», в которой жили тогда деятели Коминтерна и приезжавшие из-за границы коммунисты.

Нужно пояснить, что гостиница «Люкс» была и до сих пор остается штаб-квартирой западноевропейских коммунистов в Москве. В ее коридорах можно встретить лидеров компартий всех стран, а также профсоюзных деятелей и просто рабочих, которые так или иначе заслужили право на паломничество в пролетарскую Мекку.

Поэтому для Советского правительства было чрезвычайно важно пристально наблюдать за «Люксом», чтобы в точности знать, что говорят и думают товарищи из разных стран, каково их отношение к Советской власти и различным противоборствующим течениям внутри /100/ партии большевиков. «Люкс» кишел агентами ОГПУ, прописанными там в качестве постоянных жильцов и гостей. Среди этих постояльцев «Люкса», информировавших ОГПУ о деятелях коммунистического и рабочего движения, был Константин Уманский, в данный момент посол Советского Союза в США.

Впервые я встретил Уманского в 1922 году. Он родился в Бессарабии и проживал в Румынии и Австрии до 1922 года, после чего приехал в Москву. Благодаря знанию иностранных языков он был назначен на работу в ТАСС. Его жена работала машинисткой в одном из учреждений Коминтерна.

Когда Уманскому пришло время служить в Красной Армии, он не пожелал, как он мне сказал сам, «терять» два года в казармах. Тогда еще жизнь в Советском Союзе не была построена по кастовому признаку, и это признание Уманского неприятно меня поразило. Многие коммунисты до сих пор считают право служить в Красной Армии большой привилегией. Но с Уманским все было иначе. Он представил в Разведуправление письма от наркома по иностранным делам Чичерина и руководителя ТАСС Долецкого с просьбой направить его на «службу» в Красной Армии в качестве переводчика Четвертого отдела.

Однажды, когда мы с Фириным, бывшим в то время помощником Берзина, начальника Управления военной разведки, сидели в одном московском ресторане, я вдруг увидел Уманского. Я подошел к его столику и спросил, почему он уходит из ТАССа. Тот ответил, что хочет убить двух зайцев — остаться сотрудником ТАССа и отслужить свой срок армейской службы в Четвертом отделе.

Когда я повторил его слова Фирину, он ответил со злостью:

— Можешь быть уверен, что он не будет работать в Четвертом отделе.

В те времена не так-то легко было заработать себе теплое местечко, и Уманский не стал переводчиком в Красной Армии. Однако ему удалось увильнуть от неудобных солдатских казарм, получив работу дипкурьера в Наркоминделе. Это считалось равноценным службе в армии, так как все дипкурьеры зачислялись в штат ОГПУ. Сохранив за собой место в ТАССе, Уманский ездил в Париж, Вену, Токио, Шанхай.

Работая в ТАССе, Уманский сотрудничал также и с ОГПУ, потому что журналисты и корреспонденты ТАССа близко сталкивались с внешним миром, и в его положении ему было удобно шпионить за тассовскими журналистами, сидя в московском кабинете и за рубежом. Живя в «Люксе», он тоже держал ухо востро, прислушиваясь к разговорам, которыми обменивались зарубежные коммунисты…

Константин Уманский принадлежит к числу немногих коммунистов, кому удалось проникнуть за колючую проволоку, отделяющую прежнюю партию большевиков от новой. Он отлично преуспел в этом.

Когда до нас дошла новость об оккупации Рура французами, группа из пяти-шести сотрудников, в которую входил и я, получила задание немедленно отправиться в Германию. В течение суток все формальности были улажены. Москва надеялась, что в результате французской оккупации откроется путь для нового наступления Коминтерна в Германии. Не прошло недели, как я оказался в Германии. У меня сразу же сложилось впечатление, что страна находится накануне катастрофы. Инфляция подняла цены до астрономических высот, росла безработица, ежедневно случались уличные стычки рабочих с полицией или рабочих с нацистскими боевиками. Оккупация Рурской области французами подлила масла в огонь. Казалось даже, что измученная и истощенная Германия в любой момент может ввязаться в самоубийственную войну с Францией.

Вожди Коминтерна следили за событиями в Германии с опаской. 1921 год для них закончился плохо, и они хотели одного — не трогать никого, пока внутренний хаос не уляжется. Нашим, тем не менее, были даны совершенно иные инструкции. Нас послали в Германию для разведки, мобилизации недовольных элементов в Рурской области и подготовки рабочих к благоприятному моменту для восстания.

Мы сразу же образовали три типа организаций в Германской компартии: разведслужбу, действующую под руководством Четвертого отдела Красной Армии; военные формирования как ядро будущей Красной Армии Германии и небольшие отряды боевиков (Zersetzungsdients (нем.). Прим. сост.), в функцию /102/ которых входило разложение морального духа рейхсвера и полиции.

Возглавлять разведслужбу партии мы назначили Ганса Киппенбергера, сына гамбургского издателя. Он неустанно трудился над созданием сложной сети осведомителей в армии и полиции, в правительственном аппарате, во всех политических партиях и враждебных нам военизированных организациях. Его агенты проникли в монархистскую организацию «Стальной шлем», в отряды «Вервольфа» и нацистов. С помощью боевиков они, соблюдая секретность, выясняли у определенной части офицеров рейхсвера, какую позицию те займут в случае коммунистического переворота.

Киппенбергер служил Коминтерну верой и правдой. Во время событий 1923 года он ежедневно рисковал жизнью. В конечном счете его постигла судьба всех преданных коммунистов. Будучи избранным в 1927 году в рейхстаг, он вошел в Комитет по военным делам. Считая себя представителем Коминтерна в этом органе, он многие годы снабжал советскую военную разведку ценной информацией. После прихода Гитлера Киппенбергер ушел в подполье. Осенью 1933 года он бежал в Россию, а в 1936 году был арестован как гитлеровский шпион.

Следователь ОГПУ требовал от него признания, что он сотрудничал с немецкой разведслужбой. Киппенбергер отказывался «признаваться».

— Спросите Кривицкого, мог ли я стать нацистским агентом, — просил он. — Он знал, чем я занимался в Германии.

— Разве вы не были знакомы с генералом Бредовом, главой военной разведки рейхсвера?

— Разумеется, я его знал, — отвечал Киппенбергер. — Я был членом коммунистической фракции рейхстага и членом Комитета по военным делам. (Генерал Бредов часто выступал перед комитетом рейхстага.)

ОГПУ не располагало другими «инкриминирующими» свидетельствами против Киппенбергера. Тем не менее после шести месяцев допросов этот бесстрашный человек «сознался», что он агент германской военной разведки.

— У меня в голове гвоздь, — повторял он, — Дайте мне что-нибудь, чтобы заснуть. /103/

В Германии мы работали над организацией военных коммунистических формирований для будущей германской Красной Армии по строго продуманному плану, деля их на отряды по сто человек (Hunderschaft). Мы составляли списки коммунистов — участников первой мировой войны, располагая их по рангу. Из этого списка мы намеревались сформировать офицерский корпус германской Красной Армии. Подобрали и технический персонал из числа опытных специалистов: пулеметчики, артиллерийские командиры, авиаторы и связисты из квалифицированных радистов и телефонистов. Шло обучение женских отрядов для медико-санитарной службы.

Однако в Рурской области из-за французской оккупации мы столкнулись с не известной нам доселе проблемой. Рур представлял собой сцену одного из самых странных спектаклей в истории. Немцы, не способные противиться французской армии силой, стали оказывать там пассивное сопротивление. Остановились шахты и фабрики, на которых оставался минимум персонала, чтобы не допустить затопления шахт и сохранить в порядке фабричное оборудование. Железные дороги почти не действовали. Росла всеобщая безработица. Правительство, боровшееся с колоссальной инфляцией, вынуждено было практически полностью содержать все население Рура.

Тем временем французы стали поощрять сепаратистов, целью которых было отделение всей Рейнской области от Германии и образование независимого государства. Неосмотрительные наблюдатели считали, что сепаратистское движение — не что иное, как плод французской пропаганды. На самом деле оно родилось на месте и было очень серьезным. И если бы англичане не противились ему, то в 1923 году Рейнская область отделилась бы от Германии. Во многих домах Рейнланда я видел бюсты Наполеона, создателя Конфедерации Рейна. Все чаще и чаще я слышал жалобы жителей на то, что Пруссия обирает их богатую страну.

Компартия боролась с сепаратистским движением всеми доступными ей способами. Лозунгом Коминтерна был «Война Штреземану и Пуанкаре!» (Г. Штреземан — министр иностранных дел Германии; Р. Пуанкаре — премьер-министр Франции. Прим. сост.). Лозунг нацистов и их союзников — националистов: «Война Пуанкаре /104/ и Штреземану!» Именно в эти дни французскими военными властями был казнен нацистский террорист Шлагетер. Казнь Шлагетера осталась бы не замеченной никем за пределами узкого круга его единомышленников, если бы Карл Радек, самый умелый пропагандист Коминтерна, не довел этот факт до сознания немецкого народа. «Вступайте в Компартию, и вы добьетесь национального и социального освобождения своей родины», — призывал он. Шли даже переговоры между Радеком и некоторыми лидерами нацистской и националистической партий, к последней принадлежал граф Ревентлов. Основой сотрудничества служил тот факт, что единственным шансом на успех для националистической партии было заключение союза с большевиками против Франции и Великобритании. Но планы этого союза так и не осуществились. Он был заключен лишь в 1939 году далеко не на тех условиях, на которые рассчитывала Москва, когда Германия была так унижена.

Тем временем все было готово для сепаратистского переворота. Лидеры сепаратистов Матес, Дортен и Шмидт начали действовать. Сигналом для провозглашения Рейнской республики должна была послужить крупная демонстрация в Дюссельдорфе во второй половине сентября.

Националисты боролись против сепаратистов средствами отдельных террористических актов. Компартия призывала устроить контрдемонстрацию протеста против «сепаратистских предателей». Когда обе конфликтующие стороны столкнулись на перекрестке двух магистралей города, я впервые в жизни увидел, как коммунисты бьются бок о бок с националистическими террористами и немецкой полицией. Сепаратисты потерпели поражение главным образом из-за вмешательства в конфликт прогермански настроенного кабинета Великобритании.

Мы приняли решение, что в случае восстания коммунистов в Германии мы не позволим втянуть нас в конфликт с французской армией, хотя уже поддерживали немецких националистов против французов, находящихся в Рейнской области и Рурском бассейне. Целью стратегии, выработанной нашими сотрудниками в Рейнской области, был вывод наших формирований в районы Центральной Германии, Саксонии и Тюрингии, где коммунисты в то время занимали особенно сильные позиции. С этим /105/ намерением мы и вели обучение наших отрядов.

Готовясь совершить революцию, немецкие коммуннсты создавали так называемые «группы Т» — небольшие террористические группы для деморализации рейхсвера и полицейских сил с помощью серии покушений. «Группы Т» состояли из храбрецов, фанатически преданных партии.

Я вспоминаю встречу с членами одной из этих групп в один из сентябрьских вечеров в городе Эссен незадолго до коммунистического восстания. Помню, как они собрались, спокойно, почти торжественно слушая отдаваемые им приказы. Их командир объявил без лишних слов:

— Сегодня ночью мы приступаем к действию.

Они спокойно вынули свои револьверы, проверили их в последний раз и по очереди вышли из помещения. На следующий день эссенские газеты сообщили, что найдено тело убитого полицейского офицера, убийца неизвестен. На протяжении нескольких недель эти группы наносили быстрые и эффективные удары в разных частях Германии, выбирая для этой цели полицейских чинов и других противников коммунистического дела.

С наступлением мирного времени эти фанатики не могли найти себе дела в упорядоченной жизни страны. Многие из них участвовали в вооруженных захватах имущества для нужд революции, а иногда и просто в разбойных нападениях. Для тех немногих, кто добрался до России, их путь закончился ссылкой в Сибирь.

Тем временем Германская компартия продолжала ждать инструкций от Коминтерна, которые, казалось, шли невероятно долго. В сентябре лидер партии Брандлер и несколько его коллег были вызваны в Москву для инструктажа. В Политбюро пошли бесконечные дискуссии, на которых руководители большевистской партии дебатировали вопрос о назначении точного часа начала революции в Германии. Лидеры Германской компартии провели в Москве многие беспокойные часы, пока мозговой трест большевистской партии вырабатывал окончательный план действий.

Москва решила в этот раз продумать все до мелочей. Она тайно направила в Германию своих лучших людей — Бухарина, Макса Левине, одного из лидеров Баварской советской диктатуры, просуществовавшей 4 недели, Пятакова, венгерских и болгарских агентов /106/ Коминтерна и самого Радека. Мы, командиры Красной Армии, продолжали в Германии обучение войск. Проводили секретные ночные маневры близ Золингена в Рейнской области, в которых порой принимали участие по несколько тысяч рабочих.

Наконец пришла новость: «Зиновьев установил дату восстания».

Отряды Компартии по всей стране стали ждать последних указаний. В адрес ЦК Германской компартии поступила телеграмма от Зиновьева с указанием точной даты. Курьеры Коминтерна поспешили разъехаться по партийным организациям в разных частях страны с приказом из Москвы. Из тайников доставали оружие. С нарастающим нетерпением ожидали мы условленного часа. И тогда…

— Новая телеграмма от «Гриши», — сообщило нам руководство. — Восстание откладывается!

Снова коминтерновские курьеры засновали по Германии с новыми приказами и новой датой начала революции. Несколько недель мы жили по тревоге. Почти каждый день приходили телеграммы от «Гриши» (Зиновьева), означающие новые приказы, новые планы, прибытие новых агентов из Москвы с новыми инструкциями и новыми революционными прожектами. В начале октября компартия получила приказ присоединиться к правительствам Саксонии и Тюрингии, вступив в коалицию с левыми социалистами. Москва полагала, что эти правительства станут центром притяжения сил к коммунистам и тогда полиция будет заранее обезоружена еще до начала восстания.

Наконец возник окончательный вариант. От Зиновьева поступила телеграмма с категорическим приказом. Курьеры снова принялись развозить его по партийным ячейкам. Снова были приведены в боевую готовность коммунистические батальоны. Роковой час близился. Дороги назад нет, думали мы и с надеждой ждали конца изматывающим отсрочкам. В последний момент было срочно созвано совещание в ЦК Компартии.

— Еще одна телеграмма от «Гриши»! Восстание опять отложено!

Снова посыльные понеслись по всей стране с приказом в последнюю минуту отложить начало революции. Курьер, направленный в Гамбург, прибыл слишком поздно. Гамбургские коммунисты, дисциплинированные, как все немцы, открыли боевые действия в назначенный /107/ час. Сотни рабочих, вооруженных винтовками, начали атаку на полицейские участки. Другие заняли стратегические позиции в городе.

В других частях Германии разразилась паника среди рабочих-коммунистов.

— Почему мы бездействуем в то время, как гамбургские рабочие борются на баррикадах? — спрашивали они у своих партийных вожаков. — Почему мы не приходим им на помощь?

Партийным вожакам нечего было ответить. Только наверху знали, что рабочие Гамбурга гибли на баррикадах из-за последней телеграммы «Гриши». Гамбургские коммунисты продержались три дня. Основная масса рабочих в городе осталась индифферентной, а Саксония и Тюрингия не пришли на помощь восставшим. Войска рейхсвера под командованием генерала фон Секта вошли в Дрезден и разогнали коалиционное правительство левых социалистов-коммунистов Саксонии. Правительство Тюрингии постигла та же участь. Революция была задушена.

Мы в Германии понимали, что ответственность за фиаско лежит на Москве. Вся стратегия предполагаемой революции была выработана лидерами большевиков в Коминтерне. Требовалось поэтому найти козла отпущения. Соперники Брандлера в Германской компартии были знакомы с коминтерновскими приемами замазывания ошибок высшего руководства, и они сразу же начали действовать. Брандлер и ЦК в ответе за то, что нам не удалось взять власть! — кричала новая «оппозиция» во главе с Рут Фишер, Тельманом и Масловым.

— Совершенно верно, — вторила им Москва. — Брандлер — оппортунист, социал-демократ. Пусть убирается вон! Да здравствуют новые вожди революции — Рут Фишер, Тельман и Маслов!

На следующем Всемирном конгрессе Коминтерна последовали ритуальные резолюции и постановления, и власть в Компартии Германии с благословения Москвы была передана новому руководству.

Брандлер был вызван в Москву, где он был лишен немецкого паспорта и получил работу в советском учреждении. Германские проблемы, сообщил ему Зиновьев, не должны его больше касаться. Все его попытки вернуться на родину были безуспешны, пока его друзья не стали угрожать международным скандалом и обращением за помощью к берлинскому правительству, /108/ Только тогда его выпустили из Советского Союза и исключили из партии.

Известный французский писатель Суварин, автор самой полной биографии Сталина, в свое время испытал то же самое. Будучи отстранен от руководства Французской компартии по приказу Коминтерна, он был задержан Советским правительством. Подействовала только угроза друзей обратиться к французским властям.

Дорогостоящий эксперимент Советского правительства не совсем пропал даром только для одного ведомства. Этим ведомством было военно-разведывательное управление. Когда мы убедились в крахе усилий Коминтерна, мы заявили:

— Давайте спасать то, что осталось от германской революции.

Мы отобрали лучших людей, прошедших нашу подготовку, людей из отрядов боевиков, и включили их в систему советской военной разведки. На руинах коммунистической революции мы построили в Германии для Советской России великолепную разведывательную службу, которой могла бы позавидовать любая страна.

Пережив потрясение от поражения в Германии, Москва стала искать новые сферы завоеваний. Уже глубокой осенью 1924 года положение в Германии стабилизировалось. Коминтерн еще почти шесть лет не мог одержать ни одной победы для оправдания огромных денежных трат и человеческих жертв. Тысячи коминтерновцев паразитировали за счет Советской власти. Положение Зиновьева в партии становилось зыбким. Добиться ощутимой победы в любой точке земного шара и любой ценой было просто необходимо.

С запада с Советской Россией граничила Эстония, крохотное государство, явно находившееся тогда в тисках кризиса. Зиновьев вместе с Исполкомом Коминтерна приняли решение отбросить в сторону все марксистские теории. Призвав к себе начальника Разведуправления Красной Армии Берзина, Зиновьев сказал ему примерно следующее:

— Эстония переживает революционный кризис. Мы не станем действовать так, как это было в Германии. Нам нужны новые методы — никаких стачек, никакой агитации. Все, что нам нужно, — это несколько крепко сколоченных групп, руководимых горсткой командиров Красной Армии, и в два-три дня мы станем хозяевами Эстонии. /109/

Берзин был человеком, который привык подчиняться приказам. Через несколько дней была создана группа командиров человек в шестьдесят, главным образом выходцев из Прибалтики, во главе с Жибуром, героем гражданской войны. Им было приказано проникнуть в Эстонию, используя различные пути; одни прибыли туда из Финляндии и Латвии, другие тайно перешли границу. В Эстонии их ожидали рассыпанные по всей стране группы общей численностью около сотни человек. К концу ноября все приготовления закончились.

Утром 1 декабря 1924 года вспыхнула «революция» в намеченных стратегических точках Ревеля, столицы страны. В стране сохранялось полное спокойствие. Рабочие, как всегда, направлялись на работу на свои фабрики. Шла своим чередом деловая жизнь, и через 4 часа «революция» была полностью подавлена. Около ста пятидесяти коммунистов были убиты на месте. Сотни других, никак не связанных с этим делом, попали в тюрьму. Красные командиры быстро вернулись в Россию заранее запланированными путями. Жибур вновь сел за свой рабочий стол в управлении Генерального штаба, а историю с эстонской революцией постарались как можно быстрее замять.

В Болгарии Коминтерну удалось некоторое время продержаться, пока у власти был Стамболийский, лидер Крестьянской партии. Стамболийский был дружески настроен по отношению к Москве. Остатки белой армии генерала Врангеля, которую большевики вытеснили из Крыма, осели на территории Болгарии, и Советское правительство мечтало устранить эту угрозу. С согласия Стамболийского из России была заслана для этой цели группа секретных агентов. Они пользовались разными методами, начиная с публикаций в прессе и кончая убийствами. В какой-то степени им удалось деморализовать эту потенциально опасную для Советского Союза армию.

Несмотря на дружеские отношения между Стамболийским и Москвой, Коминтерн дал указание Болгарской компартии оставаться нейтральной, когда Цанков устроил военный переворот, свергший правительство Стамболийского.

Болгарские коммунистические лидеры лелеяли надежду, что в результате смертельной схватки между реакционными военными элементами и Стамболийским вся власть окажется в их руках. /110/ Стамболийский был сброшен и убит. Цанков установил военную диктатуру. Тысячи невинных людей пошли на виселицы, а компартия ушла в подполье.

Прошло два года, и коммунисты решили, что настало время устроить путч. Заговор был составлен в Москве руководителями Болгарской компартии с помощью руководства Красной Армии. Одним из этих болгарских лидеров был Георгий Димитров. Коммунисты разузнали, что 16 апреля 1925 года высокопоставленные члены правительства будут присутствовать на богослужении в софийском кафедральном соборе. ЦК Компартии решил воспользоваться случаем для восстания. Во время службы в соборе была взорвана бомба. Погибло около 150 человек. Но премьер-министр Цанков и его министры не пострадали. Все непосредственные участники покушения были казнены. Сам Димитров продолжал работать по заданиям Коминтерна в Москве. Его вскоре назначили представителем Коминтерна в Германии. В конце 1932 года его вызвали в Москву, и знающие люди поговаривали, что его карьере пришел конец. Он не успел подчиниться приказу, так как был арестован в связи со знаменитым делом о поджоге рейхстага. Благодаря смелому и умному поведению на нацистском суде, когда ему удалось возложить вину на самих нацистов, коммунисты признали в нем героя.

Этот случай — один из самых курьезных в истории Коминтерна, когда устроитель взрыва в Софии стал впоследствии представителем Коминтерна, официальным защитником «демократии», мира и представителем Народного фронта.

Москва выискала научное оправдание своих неудач в Венгрии, Польше, Германии, Эстонии и Болгарии. Целые тома тезисов, резолюций и докладов составляли основу этих доказательств. Ни в одном из них, однако, не было и намека на то, что большевизм и его русские лидеры несут ответственность за эти неудачи. Миф о непогрешимости руководства Коминтерна поддерживался с истинно религиозным упорством. Чем очевидней становился факт провала, тем грандиозней росли планы на будущее, изощренней становилась структура Коминтерна.

Хотя Коммунистический Интернационал не выполнил ни в одной стране своей первоначальной задачи — установление диктатуры коммунистов, — он превратился, особенно после того как прибег к такой уловке, как создание /111/ Народного фронта, в одну из самых влиятельных политических сил в мире.

Общая структура Коминтерна не представляет собой тайны. Но никому почти не известно, как устроен его аппарат и каковы его связи с ОГПУ и советской военной разведкой.

Главный штаб Коминтерна, тщательно охраняемый агентами ОГПУ в гражданском, расположен напротив Кремля. Граждане, входящие по делу в его здание, независимо от ранга немедленно попадают под строжайшее наблюдение. Если Эрл Браудер, генеральный секретарь Компартии США, захочет попасть на прием к Димитрову, он должен получить пропуск в комендатуре слева от входа в здание, где его документы тщательно исследуют. Прежде чем он покинет здание, его пропуск будет внимательно изучен вторично. На нем должна стоять подпись Димитрова с точным указанием времени, когда беседа окончилась. За каждую лишнюю минуту пребывания в здании требуется отчет. Случайные беседы в коридорах строго запрещались, и нередко высокие чиновники Коминтерна получали строгий нагоняй за нарушение правил. Такая система позволяла ОГПУ составлять подробные формуляры, свидетельствующие о связях русских и иностранных коммунистов, которые в нужный момент пускались в дело.

Ядро Коминтерна — это никому не известный отдел международной связи (ОМС). Пока не начались чистки, ОМС возглавлял старый большевик Пятницкий, еще при царском режиме прошедший школу распространения нелегальной революционной пропаганды. В начале этого столетия Пятницкий заведовал переправкой ленинской «Искры» из Швейцарии в Россию. Когда был организован Коминтерн, то выбор Ленина на пост руководителя такого важного подразделения пал на Пятницкого. В этом качестве он стал фактически ведать финансами и кадрами Коминтерна.

Под его руководством была создана сеть постоянных, ему непосредственно подчиненных агентов, служивших связующим звеном между Москвой и номинально автономными коммунистическими партиями в Европе, Азии, Латинской Америке и США. Как представители ОМС, эти резиденты Коминтерна жестко контролировали деятельность руководителей национальных компартий. Ни рядовые члены партии, ни их руководители не знали подлинного имени представителя ОМС, который подчинялся /112/ только Москве и лично в дискуссиях не участвовал.

В последние годы ОГПУ постепенно прибрало к рукам некоторые функции ОМС, особенно функцию выслеживать и докладывать о тех, кто не согласен со Сталиным.

Самым щепетильным делом, выполняемым агентами ОМС, остается обязанность распределения денег для финансирования компартий, оплата их дорогостоящей пропаганды и их фальшивых фронтов, таких, как, например, Лига в защиту демократии, МОПР, «Друзья Советского Союза» и целый сонм других якобы независимых организаций, которые стали особо необходимы, когда Москва принялась создавать Народный фронт.

На протяжении многих лет, когда перспектива революций казалась многообещающей, большая часть денег Коминтерна поступала в Германию и Центральную Европу. По мере того как он все в большей степени становился придатком Советского правительства и революционные задачи уступали политике сталинизации общественного мнения и захвата ключевых позиций в демократических правительствах, коминтерновский бюджет для Франции, Англии и США вырос до огромных размеров.

Ни одна компартия в мире не способна была покрыть и малой толики своих расходов. Москва считала своим долгом оплачивать в среднем 90–95 % расходов коммунистических партий. Эти выплаты производились за счет советского бюджета через ОМС, суммы которых определяло сталинское Политбюро.