Помоги проекту - поделись книгой:
Карен Мари Монинг
Лихорадка теней
Ты хочешь познать меня?
Представь, что ты являешься калейдоскопом, а время — это твои цветные стеклышки, и они рассеяны во множестве измерений, количество которых постоянно растет, выходя за пределы безграничной матрицы. Присмотрись, ты можешь выбрать любое из этих бесчисленных измерений и изменить его. И их количество растет в геометрической прогрессии. Пойми, что не существует такого понятия, как реальность, это всего лишь фальшивое божество, которое твоя раса почитает со слепым фанатизмом. Реальность означает наличие лишь одного правильного варианта.
Ты порицаешь меня за иллюзии. Ты, со своим смехотворным представлением о линейности времени, ты, заключившая себя в тюрьму из часов, таймеров и календарей. Ты пытаешься поломать прутья клетки, сотворенной из часов и дней, но захлопываешь дверь между прошлым, настоящим и будущим.
Жалкий разум достоин столь же жалкого хранилища.
Тебе не дано узреть настоящий лик времени, как не дано увидеть и мое истинное обличье.
Почувствуй себя центром, чтобы моментально постигнуть все возможные варианты, и подумай, в каком направлении двигаться дальше. И слово «направление» будет весьма жалкой попыткой определить ту идею, которая ваша раса не может обозначить словом. Вот что значит быть мной.
Глава 1
Надежда придает силы. Страх убивает.
Однажды кое-кто по-настоящему умный сказал это мне.
Каждый раз, когда я думаю, что стала мудрее и научилась лучше управлять собой, как тут же попадаю в ситуацию, которая самым жестоким образом показывает мне, что я всего лишь заменила один набор иллюзий на другой, тщательно продуманный и более привлекательный, — да, это я, Королева самообмана.
Вот сейчас я себя ненавижу. Я даже не думала, что способна на такое сильное чувство.
Я сижу на корточках на краю обрыва, кричу, проклиная тот день, когда родилась, и сожалею о том, что моя биологическая мать не утопила меня сразу после рождения. Жизнь слишком трудная штука, ею нелегко управлять. Никто не предупреждал меня, что в жизни могут быть такие дни. Почему же никто мне об этом не сказал? Как они могли позволить мне вырасти такой — счастливой, обожающей розовый цвет, глупой девчонкой?
Я чувствую боль посильнее той, которую вызывала у меня Синсар Дабх. По крайней мере, когда Книга сокрушала меня, я понимала, что в этом нет моей вины.
А сейчас?
Это моя вина. От начала и до конца во всем виновата я, и от этого не скроешься.
Я думала, что потеряла всё.
Какой же глупой я была. Он ведь предупреждал меня. Я так много потеряла!
Я хочу умереть.
Это единственный способ остановить боль.
Несколько месяцев назад, одной дьявольски длинной ночью в пещере под Барреном, я тоже хотела умереть, но это было совсем другое. Мэллис собирался замучить меня до смерти, и смерть была единственной возможностью лишить его этого извращенного удовольствия. Моя смерть была неминуема. Я не видела смысла ее оттягивать.
И ошиблась. Я потеряла надежду и чуть не умерла из-за этого.
Я бы умерла — если бы не Иерихон Бэрронс.
Он тот, кто научил меня этой присказке.
Эти простые слова помогают во всех ситуациях и позволяют найти решение всех проблем. Просыпаясь утром, мы оказываемся перед выбором между надеждой и страхом и, выбирая что-то одно, живем со своим выбором весь день. Разве мы с радостью приветствуем все, что нам преподносит судьба? Или, наоборот, с подозрением?
Надежда придает силы…
Я ни разу не позволила себе проявить хотя бы малую толику доверия к этому человеку, который сейчас лежал лицом вниз в луже собственной крови. Я ничего не сделала, чтобы укрепить нашу связь, возложив это бремя на более широкие плечи. Страх, подозрение и недоверие руководили каждым моим шагом.
А сейчас уже слишком поздно пытаться что-то исправить.
Я прекращаю кричать и начинаю смеяться. В этом смехе мне слышится безумие.
Плевать.
Моё копьё торчит из раны, жестокое лезвие словно поддразнивает меня. Я помню, как мы его украли.
На одно мгновение я мысленно возвращаюсь на темные, омытые дождем улицы Дублина, затем вместе с Бэрронсом спускаюсь в канализационную систему и оказываюсь в тайном хранилище религиозных артефактов Роки О’Банниона. В ту ночь Бэрронс был одет в джинсы и черную футболку. Я вижу, как перекатываются мускулы на его теле, когда он отодвигает крышку канализационного люка и делает это так легко, словно бросает тарелочку в парке.
С какой стороны не посмотри, он так волнующе сексуален, что мурашки бегут по коже. С Бэрронсом ты никогда не знаешь, поимеют ли тебя или вывернут наизнанку и превратят в новую, совершенно незнакомую личность.
Я всегда была к нему неравнодушна, но старалась это скрыть.
Эта передышка оказалась очень короткой. Воспоминание потихоньку ускользает, и я снова оказываюсь лицом к лицу с реальностью, которая грозит сделать меня совершенно невменяемой.
Страх убивает…
В буквальном смысле.
Я не могу произнести это. Я не могу думать об этом. Я не могу смириться с этим.
Я обхватываю колени и начинаю раскачиваться взад-вперед.
Иерихон Бэрронс мертв.
Он неподвижно лежит на животе. Всю ту маленькую вечность, пока я кричала, он не двигался и не дышал. Я не ощущаю его присутствия. Раньше я всегда ощущала его близость: он был словно наэлектризован, полон жизненной энергии, как будто кто-то сумел втиснуть эту необъятную мощь в крошечный сосуд. Как джин в бутылке. Бэрронс — это убийственная сила, запертая в бутылке. И наверняка запереть его там было совсем непросто.
Я все еще раскачиваюсь взад-вперед.
Вопрос на миллион долларов: кто ты такой, Бэрронс? Его ответ, в тех редких случаях, когда он удосуживался его дать, всегда был одним и тем же.
Тот, кто никогда не позволит вам умереть.
Я поверила ему. Будь он проклят.
— Что ж, ты облажался, Бэрронс. Я одна и у меня большие неприятности, так что поднимайся!
Он не пошевелился. Здесь так много крови. Я осматриваюсь вокруг, используя свой дар. И никого, кроме себя, не чувствую на этом краю обрыва.
Я снова кричу.
Ничего удивительного, что он запретил звонить по номеру в моем телефоне, записанному им как ЕТУ — Если Ты Умираешь, — если только я действительно не буду при смерти. Чуть погодя, я снова начинаю смеяться. Это не он облажался. Облажалась я. Интересно, я только участвовала в этом фиаско или сама же его и организовала?
Я думала, что Бэрронс неуязвим.
Все ждала, что он пошевелится. Перевернется. Сядет. Волшебным образом исцелится. Резанет по мне одним из этих своих тяжелых взглядов и скажет: «Возьмите себя в руки, мисс Лейн. Я — Темный Король. Я не могу умереть».
Это был один из тысячи самых больших страхов, которые я себе о нем воображала: что он был тем, кто создал Синсар Дабх, сначала сбросил в нее все то злое, что в нем было, а теперь зачем-то хочет вернуть ее назад, но не может поймать ее самостоятельно. Так или иначе, я рассмотрела почти все варианты с различным сочетанием двух неизменных компонентов бессмертия и неуязвимости: эльф, полуэльф, оборотень, вампир, кто-то древний и проклятый еще на заре времен, возможно, то самое существо, которое они с Кристианом пытались вызвать на Хэллоуин в замке Келтаров.
— Вставай, Бэрронс! — кричу я. — Двигайся, черт тебя подери!
Я боюсь дотрагиваться да него. Боюсь почувствовать, как ощутимо остыло его тело. Меня страшит хрупкость его плоти, бренность Бэрронса. «Хрупкость», «бренность» и «Бэрронс» — эти слова, сказанные в одном предложении, кажутся таким же богохульством, как и развешивание перевернутых крестов на стенах Ватикана.
Я сижу на корточках в десяти шагах от его тела.
Стараюсь соблюдать дистанцию, потому что, если подойду ближе, то мне придется перевернуть его и заглянуть ему в глаза. А что, если они окажутся такими же пустыми, какими были глаза Алины?
Тогда я пойму, что он ушел так же, как и она, — слишком далеко, чтобы когда-нибудь снова услышать мой голос. Услышать, как я говорю: «Мне жаль, Алина, что я не звонила тебе чаще, что я не слышала правду в нашей пустой сестринской болтовне и что я не приехала в Дублин и не боролась вместе с тобой. Алина, я не злилась на тебя, потому что ты тоже действовала под воздействием страха, потеряв всякую надежду. Мне жаль, что из-за этого ты не доверилась мне и не позволила тебе помочь». Жаль, что я не смогу сначала извиниться перед тобой, Бэрронс, за то, что из-за юного возраста я не сумела пересмотреть свои жизненные приоритеты, как когда-то это сделал ты, ведь на мою долю не выпало даже малой толики того, что довелось тебе пережить. А потом сделать то, о чем мечтала с нашей самой первой встречи в твоем проклятом книжном магазине — припереть тебя к стене и целовать до тех пор, пока ты не начнешь задыхаться. Я хотела завладеть твоими мыслями, как ты завладел моими, мечтала, чтобы ты наконец-то увидел и захотел меня — розовую меня! Мне хотелось вывести тебя из равновесия и заставить упасть на колени передо мной, пусть я и говорила себе, что никогда не захочу видеть рядом с собой такого человека, как ты, что ты слишком старый, слишком искушенный, что ты больше похож на животное, увязшее одной ногой в трясине и не желающее оттуда выбираться, чем на человека. Но правда была в другом — я просто испугалась того, что ты заставил меня почувствовать. Это были совсем не те мечты о будущем с младенцами и аккуратными заборчиками, которые иногда появляются у девушек при виде парней. Это было непреодолимое, жесткое, примитивное желание быть рядом с человеком, словно не сможешь прожить без него ни одной минуты, когда имеет значение только, что он думает о тебе, и провалиться мне на этом месте, но даже тогда я знала, что ты можешь изменить меня! Кто захочет быть рядом с тем, кто сможет изменить его? Это слишком большая власть, чтобы позволить ее кому-то иметь! Было легче бороться с тобой, чем признать, что во мне есть неисследованные местечки, алчущие вещей, недопустимых в том мире, который я знала, и, что хуже всего, это ты вытряхнул меня из моего мира девочки Барби, и сейчас я здесь, я бдительна по самое не могу, а ты, ублюдок, меня бросил…
Я решила, что буду кричать до тех пор, пока он не поднимется.
Это он сказал мне не верить в чью-либо смерть, пока не сожгу тело, не развею пепел, а затем, по прошествии одного или двух дней, не удостоверюсь, что из пепла ничего не проросло.
Я точно не стану его сжигать.
Не могу представить себе такие обстоятельства, при которых могла бы это сделать.
Я буду сидеть на корточках.
Я буду кричать.
Он поднимется. Он терпеть не может, когда я бываю мелодраматичной.
Ожидая, пока он воскреснет, я прислушиваюсь, не раздадутся ли скрежещущие звуки на краю обрыва. А вдруг оттуда сейчас появится Риодан, весь избитый и окровавленный? Может, он вовсе не умер. В конце концов, мы же, кажется, в Фэйри, ну, по крайней мере, внутри Зеркал, кто знает, что это за место? Может, здешней водой можно оживить человека? Может, стоит окунуть в нее Бэрронса? А может, мы находимся в Царстве Грез, и весь этот ужас — всего лишь страшный сон, после которого я проснусь на диванчике в «Книгах и сувенирах Бэрронса», а изумительный и действующий мне на нервы хозяин магазина изогнет бровь и одарит меня своим фирменным взглядом; я скажу что-нибудь содержательное, и жизнь снова станет замечательной, наполненной дождем и монстрами, — как раз такой, какой я ее люблю.
Я сижу на корточках.
Никакого скрежета не слышно, так что вверх по обрыву никто не взбирается.
Мужчина с копьем в спине не шевелится.
Мое сердце, как решето — все в дырах.
Он отдал за меня жизнь. Бэрронс отдал за меня жизнь. Мой корыстный, высокомерный, неизменный придурок был той самой твердой опорой под моими ногами, и он решил умереть, чтобы я могла жить.
За каким чертом он это сделал?
Как мне с этим жить дальше?
Меня посещает ужасная мысль, ужасная настолько, что на несколько мгновений она затмевает мою скорбь: я бы никогда его не убила, если бы не Риодан. Неужели он подставил меня? Пришел сюда, чтобы убить почти непобедимого, с трудом поддающегося уничтожению Бэрронса? Может, Бэрронса можно было убить только в его зверином обличии, и Риодан знал, что он будет защищать меня, даже находясь в таком уязвимом состоянии. Была ли это тщательно продуманная уловка, не имеющая лично ко мне никакого отношения? Риодан был заодно с ГМ, и они хотели убрать Бэрронса, чтобы потом добраться до меня, а похищение моих родителей было просто уловкой? Осмотрись-ка здесь, пока мы будем убивать мужчину, представляющего для нас угрозу. Или, быть может, Бэрронс был проклят и мог быть убит только тем, кому он доверится, а он доверился мне. Под всей этой холодной надменностью, насмешливостью, постоянным давлением, он вручил мне наиболее сокровенную часть себя — доверие, которого я не заслуживала. И разве я не доказала это, вогнав копье ему в спину?
Ох, Боже, но именно это я и сделала. Хватило одного слова Риодана, и я отвернулась от Бэрронса.
Обвинение в предательстве, сквозившее во взгляде Зверя, не было иллюзией. Из-под этих доисторических бровей, оскалив клыки, с упреком и ненавистью, светившихся в диких желтых глазах, на меня смотрел Иерихон Бэрронс. Я нарушила наше негласное соглашение. Он был моим демоном-хранителем, а я его убила.
Презирал ли он меня за то, что я не разглядела скрывавшегося под шкурой зверя мужчину?
Увидьте меня. Как много раз он говорил мне это? Увидьте меня, когда смотрите на меня!
Но когда это было нужнее всего, я оказалась слепа. Он шел за мной по пятам, относился ко мне со смесью агрессии и замашками собственника, как это было свойственно Бэрронсу, но я его не узнала.
Я подвела его.
Он пришел в диком, нечеловеческом обличье, чтобы спасти мне жизнь. Он вызвал самого себя как ЕТУ, не обращая внимания на то, чего это будет ему стоить, зная, что он превратится в безумное, неистовое животное, способное лишь разрывать в клочья все находящееся поблизости, и все это ради…
Меня.
Боже, этот взгляд!
Я закрываю лицо ладонями, но видение не исчезает: зверь и Бэрронс, его смуглая кожа и экзотическое лицо, сланцевая шкура и первобытные черты. В этих древних глазах, видевших так много и желающих только быть увиденными в ответ, горит презрение: «Почему ты не смогла довериться мне хотя бы раз? Хотя бы раз поверить в лучшее? Почему ты предпочла мне Риодана? Ведь это я помог тебе выжить. У меня был план. Я хоть когда-нибудь подводил тебя?»
— Я не знала, что это был ты! — я сжимаю руку в кулак с такой силой, что ногти врезаются в ладонь. На коже появляются небольшие кровоточащие ранки, но через мгновение они уже затягиваются.
Бэрронс в обличии зверя по-прежнему находится у меня перед глазами, и он еще не закончил пытку. «Ты должна была меня узнать. Я подобрал твой свитер. Я убивал для тебя свежую нежную дичь. Я помечал территорию вокруг тебя. В этом обличье, как ни в каком другом, я показал тебе, что ты моя, а я всегда забочусь о том, что принадлежит мне».
Глаза застилают слезы. Я сгибаюсь пополам. Мне настолько больно, что я не могу ни вздохнуть, ни шевельнуться. Я съеживаюсь, обхватываю себя руками и снова начинаю раскачиваться.
Где-то за пределами боли, если у неё вообще есть пределы, я кое-что осознаю.
Я осознаю, что, по словам Риодана (это если он не предатель, а если он все же предал нас и остался жив, то я убью его так же, как мы убили Бэрронса), у меня на затылке есть метка, оставленная Гроссмейстером, у которого все еще находятся мои родители, а так как Бэрронс здесь, то, очевидно, он так и не добрался до Эшфорда.
Если только… в Зеркалах время бежит по-другому, и, может быть, он успел добраться до Эшфорда прежде, чем я набрала номер ЕТУ, вызвав его сюда, в седьмое измерение, куда попала, ступив в скользкий розовый коридор Гроссмейстера в Дублине.
Я понятия не имею, сколько времени провела в Зале Всех Дорог или сколько времени прошло в реальном мире, пока мы с Кристианом обсыхали возле озера.
Однажды, благодаря В’лейну, я провела несколько часов на пляже в Фэйри в обществе иллюзии моей сестры и это стоило мне целого месяца жизни в реальном мире. Когда я вернулась, Бэрронс был просто в бешенстве. Тогда он приковал меня цепями к балке в своем гараже. На мне было одето только ярко-розовое бикини.
Мы сильно поругались.
Я закрываю глаза и снова отдаюсь во власть воспоминаний.
Он стоит там, взбешенный, в окружении игл и красок, и собирается сделать мне татуировку — или, точнее говоря, притворяется, что собирается, ведь на самом деле татуировка уже была сделана, просто я ее еще не обнаружила, — для того, чтобы он мог проследить за мной, если я когда-либо снова совершу глупость и соглашусь провести какое-то время в Фэйри.
Я говорю ему, что если он сделает это, то наше сотрудничество будет окончено, и я уйду. Обвиняю его в неспособности чувствовать что-либо еще кроме жадности и цинизма, в неспособности любить. Я называю его наемником, виню в том, что он потерял самоконтроль и разгромил магазин, когда не смог найти меня, и ядовито заключаю, что если он и возбуждается от чего-то (да и то редко), так это, несомненно, из-за денег, какого-нибудь артефакта или книги, но никогда — из-за женщины.
Я помню каждое слово, сказанное им в ответ: «Да, я любил, мисс Лейн, хоть это и не ваше дело. Я терял. Многое и многих. И — нет, я не похож на других участников этой игры. Я не похож на В’лейна. И эрекция у меня бывает отнюдь не изредка. Иногда ее вызывают не женщины, а мелкие надоедливые девчонки. И да, это я разгромил магазин, когда не нашел вас. Кстати, вам придется подыскать себе новую спальню. И мне жаль, что ваш уютный маленький мирок был разрушен, но это случается со всеми, и они продолжают жить дальше. От вас зависит, как вы будете жить».
Оглядываясь назад, я с жалостью и презрением смотрю на себя.
Вот я — прикованная к перекладине, почти обнаженная, наедине с Иерихоном Бэрронсом — человеком, далеким от моего понимания, но, Господи, как же он меня возбуждает! Он собирается провести несколько часов, медленно и осторожно колдуя над моей голой кожей. Его мускулистое, покрытое татуировками тело кажется мне невысказанным вслух обещанием посвящения в таинственный мир, где я смогу почувствовать нечто совершенно невообразимое, и я хочу, чтобы он работал надо мной часами. Ужасно хочу. Но не из-за татуировки. Я пытаюсь воздействовать на него, применив все свои уловки. Я хочу, чтобы он взял то, что мне не хватает смелости предложить ему.
Какое сложное, нелепое и разрушительное чувство! Боюсь попросить то, чего мне хочется. Боюсь признаться себе в своих желаниях. Руководствуюсь правилами и запретами вместо того, чтобы следовать своей природе. Приехав в Дублин, я была скована этими условностями, как кандалами. Вся такая правильная.
Он же был абсолютно естественным и пытался научить меня меняться.
Как я и говорила: разные степени отрицания.
Там, в гараже, он прижался ко мне — сексуальный и еле сдерживающий себя, и, ощутив тогда его возбуждение, я почувствовала себя настолько живой и дикой внутри, что позже мне пришлось содрать с себя купальник и позаботиться о себе в душе, снова и снова, фантазируя о совершенно другом окончании событий в гараже. Которое растянулось бы на всю ночь.
Я тогда сказала себе, будто это все из-за того, что я побывала в обществе «умри-от-секса» эльфа. Очередная ложь.
Он освободил меня и позволил уйти.
Поделиться книгой: