Вестерн. Эволюция жанра

Елена Николаевна Карцева

Вестерн. Эволюция жанра

Дальний Запад…

Дикий Запад…

Прерии, каньоны, лавины бизоньих стад, одинокий полет орла над каменистой пустыней, караваны фургонов…

Индейцы, трапперы, золотоискатели, ковбои, бандиты, шерифы…

Это — мир вестерна, самого национального жанра американского кино, жанра, в котором легенды соседствуют с историей, прослаивают ее, часто подменяют, а иногда и уступают ей место.

Это — мир вестерна, в котором герой всегда одолевает злодея, где все персонажи — как шахматные фигуры — делают ходы по строгим правилам, мир увлекательных приключений, не существующий без погонь, безумных скачек, револьверных дуэлей и акробатических кулачных потасовок.

Он существует уже свыше века — сначала только на страницах бесчисленных книг, а затем и в бесчисленных кинолентах. Он менялся и меняется вместе с миром реальным, в нем сталкивались и сталкиваются различные по направленности тенденции — идеологические, социальные, художественные. Ему служили и служат крупные мастера, но вслед за ними, рядом с ними тли и продолжают идти поставщики суррогатов искусства.

Мы решили начать книгу с того, что наиболее характерно для любого вестерна, соединив кадры из нескольких картин и предварив их старинным рисунком, который потом почти буквально воспроизводился на экране.

А вот и типичный герой на типичной улице типичного западного городка. Вот он нее в соседстве с Коварной Соблазнительницей — неизменной брюнеткой — и Хорошей Девушкой — непременной блондинкой. Он — в действии, в критических ситуациях. Он — победитель и бандитов и женского сердца.

На последней странице — четыре портрета различных героев, которых затем вестерн сделал героями легендарными: траппер Дэниел Бун, проводники и охотники на бизонов «Дикий» Билл Хикок, Буффало Билл и бесстрашный индейский вождь Сидячий Бык.

Явление, именуемое вестерном

Ушли в небытие эксцентрические комедии и комические, с тем чтобы напоследок блеснуть в фильме Стэнли Креймера о безумном, безумном мире. Безмятежные, уснащенные танцами фильмы с участием Фреда Астера, Джинджер Роджерс и Риты Хэйворт уступили место навсегда веселым мюзиклам. Даже наивная мелодрама, с которой началось киноискусство Америки, претерпела серьезные изменения.

И только один американский киножанр существует, развивается — без малого семьдесят лет.

Вестерн.

Еще не так давно термин этот мало что говорил советскому зрителю, сейчас его знают многие.

Поэтому так своевременно появление обстоятельной и не менее увлекательной, чем ее материал, книги Е. Карцевой.

Несомненно, найдутся скептики, которые подожмут губы, недоумевая: что толку писать об этом грубом, явно не вровень «Вишневому саду» наборе скачек, стрельбы и примитивных страстишек?

Но не может быть неинтересной для нас область, в которой творили такие художники кино, как Гриффит, Инс, Крюзе, Форд. Что-то ведь пленяло их в этом «наборе».

Конечно, у вестерна, как у кенгуру, вдвое короче руки, зато ноги вдвое длиннее.

Есть в чем упрекнуть этот жанр (как и многие другие), однако есть и чему у него поучиться. Е. Карцева справедливо указывает на родство вестерна с французскими авантюрными романами XIX века: те же много раз повторяющиеся, немудреные характеры, та же мелодраматическая фабула, то же обилие экстравагантных ситуаций.

Конечно, незачем сравнивать Эжена Сю со Стендалем. Но не забудем, что о Сю писали — и далеко не два слова — Маркс, Энгельс, Белинский.

В великолепной повести «В людях» Горький пишет:

«Я читаю толстые книги Дюма-отца, Понсон дюТеррайля, Монтепена, Законне, Габорио, Эмара, Буагобе — я глотаю эти книги быстро, одну за другой, и мне весело. Я чувствую себя участником «жизни необыкновенной», она сладко волнует, возбуждая бодрость».

И чуть выше:

«Это был роман Ксавье де Монтепена… обильный людьми и событиями, изображавший незнакомую, стремительную жизнь. Все в романе этом было удивительно и просто, как будто некий свет, скрытый между строк, освещал доброе и злое, помогая любить и ненавидеть, заставляя напряженно следить за судьбами людей, спутанных в тесный рой».

Но пришел — скоро пришел — час, молодой Пешков наткнулся на роман Гонкуров «Братья Земганно», потом на «Отца Горио» Бальзака, и ясно стало, что Монтепен недорогого стоит, что жизнь в его книгах «насквозь бумажная».

Вряд ли читают сегодня Фортюнэ де Буагобе.

Но произведения Дюма-отца читают. Они — по-своему — вечны и, стало быть, это достойный внимания жанр.

Автор книги о вестерне уделяет главное внимание, разумеется, не тем картинам этого жанра, которые уместно отнести к продукции массовой культуры или, иначе говоря, к классу Б (вернее, даже еще более дальней буквы), но и в так называемых фильмах класса А, думается, были фильмы, не совсем объясняющие живучесть, значительность жанра.

Все правильно, все по уставу, все на хорошем уровне, нет одного.

Поэзии.

Эту поэзию, это поэтическое звучание нашел в трилогии о мушкетерах один из лучших мастеров, точнее, из последних корифеев приключенческого романа, Р.-Л. Стивенсон. И вот что удивительно: не задорный и задиристый Д’Артаньян начала трилогии был ему больше по сердцу.

«Пожалуй, после Шекспира самый дорогой, самый лучший мой друг — Д’Артаньян, немолодой уже Д’Артаньян из «Виконта де Бражелона». Мне неведома другая душа столь человечная и в своем роде столь превосходная, и я от всего сердца пожалею всякого, в ком нравственный педантизм так силен, что он не смог ничего воспринять от капитана мушкетеров».

Мне кажется, я знаю, какое чувство пленило 32-летнего автора «Катрионы» в 50-летнем Д’Артаньяне.

Чувство ностальгии.

То чувство, которое заставило жену Лота обернуться и взглянуть на взлетающий к небу город… и превратиться в соляной столб.

То чувство, которое позволило великому режиссеру Джону Форду заявить о своей неуемной любви к вестерну.

Не мог постановщик «Гроздьев гнева» не знать, что время, ему дорогое, поганое было время. Не идиллия нужна здесь, а кисть Иеронима Босха, живописавшего бесовские шабаши. Не зря намекнул Фрэнсис Брет-Гарт в своем лучшем романе «Габриэль Конрой» на людоедство в Голодном лагере.

Усердно пиликает скрипка, рьяно пляшут на помосте из досок переселенцы, и сбоку словно стоит режиссер Форд, глядит на давно ушедших (он и сам теперь ушел). И словно отвечает:

— Ну, знаю. Что из этого? Кто я, кто вы, чтобы судить народ жестоко, как Иегова в случае с городами? Не может быть, чтобы в те годы не шло рядом со злом упрямо вперед добро… Оно победит, я это знаю, я поставил полсотни фильмов, в которых — народ…

Режиссер, глядящий на своих героев, конечно, банальность. Как банальны и простодушны кадры его фильмов: потерявший братьев герой прощается с потерявшей возлюбленного героиней, готовящийся убить юноша дает виски из фляги отверженной проститутке. «Банальность — это роскошь, которую могут себе позволить только большие поэты», — сказал Верлен.

Но что ж — всё о Форде. Задолго до Форда…

Год 1918-й. Вестерны ранние, еще неуклюжие вестерны появились во Франции. И прежде всего пришли в восторг поэты. В частности, молодой поэт Луи Арагон.

Близкий к поэзии Леон Муссинак писал о «ковбойских» фильмах Томаса Инса:

«Нельзя не признать, что Томас Инс является первым поэтом экрана. Он принес туда удивительный порыв, мощный пафос в самых мельчайших деталях, глубоко волнующий лиризм, заставляющий забывать о не слишком совершенном «ремесле».

И совсем высоко поднял вестерн поэт, ставший пионером нового французского кино, Луи Деллюк:

«Как истоками искусства слова мы считаем гомеровские поэмы и древний эпос, воспевавший героев — Гектора, Ахиллеса, Ореста, Рено или Роланда, — так истоками киноискусства будут считаться фильмы, воспевающие сильных и отважных людей, скачущих на удивительно красивых лошадях по каким-то необыкновенным местам».

Преувеличено? Пожалуй. Но — от души. Любопытно, что за пять лет до Деллюка с большой прозорливостью угадал поэзию, силу кино в американских вестернах видный деятель русского театра С. Волконский. В своей статье о кинематографе еще в 1914 году он писал:

«Изумительны в этом отношении американские сценарии. Эти войны, походы, похищения, освобождения, преследования, целые равнины, горные долины, охваченные пламенем войны, героические подвиги и низкие предательства, засады, побеги, спешка и ужас — и среди всего этого, от времени до времени, за облаками дыма, за грохотом картечи, вдруг на секунду — облик девушки у окна — тревожная, страдающая, ждет, изнывает, молится, — и опять дым, картечь и ужас и спешка, спешка…»

Удел поэта — искать поэзию в вещах. Удел, нелегкий удел киноведа, — анализировать жанр, выяснять его родословную, его статуты и перспективы. Забывать его прелесть и теплоту, как забывает хирург во время операции.

В предлагаемой книге подробно охарактеризованы очень многие вестерны, составляющие украшение этого жанра.

Мне, не киноведу, хотелось бы чуть задержаться на пластике жанра.

Чтобы степи, летящие лошади, падающие всадники стали достоянием поэзии (или, что то же, она их достоянием), требуется нечто большее, чем фабула. «Великолепная семерка» — отличный вестерн, элементы его не случайны, ритмы взвешены. А все-таки фильм Акиры Куросавы «Семь самураев», фабула которого почти повторена в «Семерке», — фильм поэтический. Фильм Джона Стерджеса, по моему мнению, нет.

Целые равнины, горные долины, удивительно красивые лошади, удивительно красивый пейзаж!.. Для отменного слайда. Чтобы стал он иным, не видовым просто, надо взять этот пейзаж стихотворно — в упоении стопы, рифмы, эпитета.

Равнины, долины, качающиеся из стороны в сторону дилижансы, медлительные, крытые парусиной фургоны — все пойдет в дело, все сгодится… пленяющий пленэр… Но я помню и узкий, темный коридор почтовой станции, по которому медленно идет на операцию протрезвившийся доктор… Едва заметное нажатие «рычага», пластический поворот — и интерьер включился в пленэр, стал строкой стиха.

Но строение строк — не главная задача поэзии. Возникает другой поворот. По смыслу, по стилю. Только недавно воспеты «волн края жемчужны», и вдруг «перед гумном соломы кучи».

Вот еще одна, может быть, сугубо важная причина, по которой сужден был долгий век вестерну. Ее отчасти угадал Волконский, противополагая европейским фильмам 13-го года заокеанские. Ведь дело шло (и вновь идет) к смакованию салонов (не «салунов»), мещанских слез, адюльтеров, фраков, шелков…

Не забуду плаката у кинотеатра на Дерибасовской улице, перед которым в тоске останавливались гимназисты: женщина в более чем откровенном туалете лежала на ковре, подле нее почему-то полностью в «прозодежде» — кожаное пальто, кепи, очки, — с выражением вины на лице стоял шофер, а в дверях с револьвером в руке — обманутый муж… Гимназистам вход воспрещается.

А позже пошли тени, призраки, руки убийц, глаза безумцев, улицы вкривь и вкось, выстроенные в павильонах…

Против всего этого, как Давид против Голиафа, восстал вестерн. Бесконечно далеки приключения Уильяма Харта от великих пейзажей пролетарской России, от дорог, по которым мимо мельниц идет долговязый герой Пудовкина. Но — пригодилось! Стыдиться нечего, у нас забрали во сто крат больше. И что ж забывать — куда там Тому Миксу до «Красных дьяволят», но — перекличка была!

Неисповедимы пути искусства, и хоть весьма далеки от «Моей дорогой Клементины» превосходные наши фильмы последних лет, такие, как «Никто не хотел умирать» или «Белое солнце пустыни», но есть в них и черты сходства.

В книге своей Е. Карцева, не уклоняясь от размышлений о спорности, уходит от скороспелых (спешка, Спешка!) приговоров: вестерн — орудие империализма, вестерн — школа мужества. Внимательно прослеживая эволюцию этого жанра, соотнеся историю его с историей без легенд — с историей завоевания Дальнего Запада, подробно анализируя жанровую специфику, автор убедительно показывает, сколь многообразно и противоречиво явление, именуемое вестерном, сколь тесно связано оно с социальным самоопределением американцев, с их духовной жизнью, с общественной психологией и массовым вкусом зрителя.

Поэтому я думаю, что прав, когда называю эту книгу своевременной и необходимой.

Впрочем, в одном я не прав. Я начал с того, что ушли в могилу бурлески и лихие чечетки. Но и вестерн не остался прежним, не окаменел, он во многом переменился.

И об этом тоже книга Е. Карцевой.

Все больше американские режиссеры ищут не ухода в ностальгию, в идиллию, а ухода из «бумажной жизни» классического вестерна.

Об этом в первую очередь свидетельствует фильм Артура Пенна «Маленький Большой человек», и не только он.

О революционной традиции американского народа писал В. И. Ленин еще в начале революции. В «Письме к американским рабочим» он повторил слова Чернышевского: «Историческая деятельность — не тротуар Невского проспекта». Творцы вестернов, может быть, из лучших побуждений изображали «продвижение на Запад» чем-то вроде прогулки по проспекту, прогулки, не лишенной опасностей. Артур Пенн в «Маленьком Большом человеке» попытался показать, чего стоило это продвижение. Здесь уместно привести еще одну цитату:

«Было и дурное, было и хорошее. Вот и помирать не хочется, милая, еще бы годочков двадцать пожил, значит, хорошего было больше! А велика матушка Россия!» (Чехов).

Велика не только в смысле пространства, а еще и потому, что чтит величие других народов. И не двадцать годочков, а века — по высокому человеческому долгу надо народам жить, все силы отдавая тому, чтобы не проливалась кровь невинных, чтобы не голодало население континентов, чтобы хорошего было неизмеримо больше.

И чтобы цвело искусство.

Л. Трауберг

Разговор перед дальней дорогой

Что читают на Луне?

«Пату Харрису нравилась его должность: еще бы — капитан единственного судна на Луне! Глядя на пассажиров, которые, поднявшись на борт «Селены», спешили занять свои места у окон, он спрашивал себя, как пройдет сегодняшний рейс…». Так начинает Артур Кларк фантастическую повесть «Лунная пыль»[1], действие которой происходит, по всей видимости, в начале следующего века. Корабль-пескоход совершает обычный туристский рейс по Морю Жажды. И вдруг — как обойтись без этого «вдруг» в приключенческом сюжете? — в тот момент, когда ничто не предвещает опасность и пассажиры спокойно любуются красотами лунного пейзажа, «Селена» проваливается в невидимую до того воронку и ее засыпает песком. Люди оказываются в отчаянном положении. Неизвестно, удастся ли вызвать спасателей, потому что радио, разумеется, выходит из строя. И тогда, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, наиболее мужественные из потерпевших бедствие разрабатывают план развлечений. Первым пунктом в нем значится чтение «университетского издания классического вестерна «Шейн». Книге предпослано предисловие, первая же фраза которого содержит следующее утверждение: «Одним из наиболее неожиданных литературных событий нашего столетия оказалось возрождение, после полувековой опалы, жанра, известного под названием «вестерн».

Итак, по мнению весьма уважаемого английского ученого и писателя, вестерну, какие бы временные невзгоды его ни подстерегали, суждена еще долгая жизнь. Этот прогноз интересен и сам по себе и еще потому, что повесть, попавшая в будущее, действительно принадлежит к классике жанра. Так давайте же вслед за пассажирами «Селены» раскроем ее и мы.

«…Он появился в нашей долине летом восемьдесят девятого года, — начинает свое восхищенное повествование о запомнившемся ему на всю жизнь герое Джои Старрет, которому во время описываемых событий было всего восемь лет и который с фотографической точностью детского зрения запечатлел облик незнакомца. — На нем были высокие сапоги с заправленными в них «техасами», узорчатый пояс, рубаха с открытым воротом, черный шелковый шейный платок и черная шляпа с полями, затенявшими лицо. По этой его одежде, по тому, как держался он на лошади, был сразу виден человек из другого мира. Он был невысок и худощав, составлял единое целое со своей лошадью, и чувствовались в нем сдержанная сила и привычная настороженность…».

Режиссер Джордж Стивенс, экранизировавший повесть Джека Шеффера «Шейн», не сделал никаких серьезных отступлений от литературного первоисточника, и нам удобнее будет теперь, когда герой уже представлен, перейти со страниц книги на экран.

Вот он снова — точно такой же, каким запомнил его мальчик, — появляется возле ворот уединенной фермы, выросшей где-то в пустынных глубинах Вайоминга, и с безукоризненной вежливостью просит дать ему воды и разрешить напоить коня. Каждый новый человек в такой глуши — редкость, и отец мальчика, Джо Старрет, приглашает проезжего переночевать. Тот охотно соглашается, и за ужином завязывается неторопливый разговор о том о сем, о видах на урожай и местных новостях. Фермера и его семью интересует, что делается на белом свете. И гость охотно рассказывает про все, что он увидел и услышал во время долгого своего пути. Неизвестно только, откуда начался этот путь и кто он сам такой, этот ловкий всадник в ковбойском наряде. Но законы гостеприимства запрещают расспрашивать человека, пока он сам не подаст к этому повода. И единственное, что узнают о нем Старреты, — это его имя: Шейн. Так вместе с ним поселяется в доме некая тайна.

На следующее утро Шейн — в благодарность за радушие и ночлег — помогает хозяину корчевать пни. Он делает это умело, с жадностью человека, наконец-то получившего работу, которая ему по душе. Старрет замечает это и предлагает загадочному пришельцу пожить у него до зимы. И снова тот сразу же, без всяких околичностей отвечает согласием.

Бегут дни, похожие один на другой, заполненные все той же нелегкой работой, все теми же неспешными, приятными и ни к чему не обязывающими беседами за ужином. И чем долее Шейн погружается в это бесхитростное фермерское бытие, в простые радости труда и семейного уюта, тем меньше в нем остается той внутренней напряженности, той постоянной готовности мгновенно реагировать на опасность, которую заметил мальчик в день первого знакомства. Он больше не носит при себе револьверов, хотя и следит, чтобы они всегда были заряжены и смазаны. И только одна странность не оставляет его: во время еды Шейн обязательно садится лицом к двери и передвигается по комнате так, чтобы его силуэт не вырисовывался в окне. Но пройдет и это, считают Старреты, и окружают его еще большим вниманием. Маленький Джои безоговорочно влюблен в своего нового друга и старается не отходить от него ни на шаг. Старрет не представляет себе, что он станет делать, если Шейн все-таки захочет их покинуть. А Мариан — его жена — явно неравнодушна к Шейну, хотя всячески старается это скрыть. И он в свою очередь по-настоящему привязывается ко всей семье.

«Но позвольте! — может воскликнуть иной читатель. — А где же…». Будет, все будет — и выстрелы, и драки, и борьба не на жизнь, а на смерть. Настоящий вестерн всегда начинается буднично и неторопливо, это один из законов жанра… И вскоре в мирной дотоле долине появляется банда старика Рэггара. Ее главарь хочет получить во владение самые плодородные земли, получить задаром. И чтобы добиться этого, устанавливает климат террора и насилия. Противостоять шайке некому: фермеры разобщены, каждый из них — сам по себе, да и живут они далеко друг от друга. Может быть, говорят они между собой, поможет тот человек, что поселился у Старретов: он не такой, как мы, и — похоже — управляться с оружием ему так же привычно, как нам управляться с плугом. Но Шейн не торопится схватиться с Рэггаром и его молодцами. Наоборот, он молчаливо отходит в сторону, когда один из бандитов оскорбляет его в салуне.

Положение становится все напряженнее. Шайка наглеет. Ее жертвы не смеют и пикнуть. Однажды, в воскресенье, Старреты вместе с Шейном отправляются в соседний городок, чтобы сделать покупки, заказать кое-какие инструменты и немного развлечься. Едва Джо и Шейн располагаются у стойки салуна, как, оттеснив фермера в сторону, на его друга набрасываются бандиты. И тогда тот показывает, на что способен. Он дерется сразу с шестью здоровенными верзилами, дерется хладнокровно и профессионально. Правда, потом Старрет бросается ему на помощь, но все равно главным героем в этой жестокой схватке остается Шейн. Бандитов выкидывают из салуна.

Победа окрыляет. И фермеры весело празднуют День независимости, а Старреты к тому же — еще и десятилетие своего брака. Однако спокойствие оказывается обманчивым и недолгим. И вот уже на экране — скорбная сцена похорон молодого парня, убитого наемниками Рэггара. Скулящая собака обхватывает лапами гроб, не давая опустить его в могилу, оркестр заменяет губная гармоника, выводящая жалобную мелодию, женщины с трудом уводят отчаянно бьющуюся невесту…

Это убийство — последняя капля, переполняющая чашу страха. Фермеры бросают дома и землю и уезжают кто куда. Но у Старрета нет больше сил, чтобы все начинать заново. Ему остается только одно: победить или погибнуть. И он собирается найти Рэггара. Но Шейн останавливает его и говорит, что поедет сам. Джо не соглашается и пытается задержать друга. Тогда Шейн прибегает к крайней мере — избивает его так, что тот не может пошевелиться. «Вы делаете это ради меня?» — спрашивает его Мариан. «Нет, — отвечает он, — могу ли я даже в мыслях разлучить вас и после этого считать себя мужчиной?»

Мальчик Джои, стоя рядом с матерью, провожает взглядом отъезжающего Шейна. И он опять предстает перед ним таким, как в первый день, — таинственным чужаком, предельно собранным и напряженным, человеком-клинком, способным разить мгновенно и без промаха.

Нам не нужны здесь подробности того, как Шейн расправился с бандитами — а он, конечно, с ними расправился — и убил Рэггара. Таких или подобных им сцен будет еще немало в книге, потому что без них нет вестерна. Обратим лишь внимание на последние слова Шейна, сказанные им Джои перед отъездом в неизвестность: «Человек должен быть самим собой. Я пытался стать кем-то иным, но ничего не вышло». Он возвращался к своей жизни скитальца, странствующего рыцаря в ковбойских доспехах, готового прийти на помощь всякому, кто нуждается в защите. После его отъезда осталась легенда, которую все рассказчики заканчивали одинаково: «Он приехал в нашу долину из самого сердца великого Запада и, сделав дело, вернулся обратно».

Вот такой рассказ писатель Артур Кларк и выбрал для того, чтобы вселить мужество в пассажиров «Селены», попавших в беду. И придумал предисловие к «Шейну», начало которого мы уже цитировали. «Мне известно из достоверных источников, — говорится в нем от имени профессора английского языка Карла Адамса, — что вестерны стали наиболее популярным родом литературы в библиотеках межпланетных лайнеров, бороздящих космос… Представьте себе огромную, теряющуюся в туманной дали равнину, окаймленную мглистыми горами. По этой равнине невыносимо медленно ползет караван громоздких фургонов… Чтобы добраться до гор, фургонам понадобится больше времени, чем лучшим современным лайнерам на перелет Земля — Луна. Вот почему просторы прерий были для людей той поры столь же обширны, сколь для нас просторы солнечной системы. Это одно из звеньев, соединяющих нас с вестернами; есть и другие, более важные…».

Итак, у жанра — не только богатое прошлое, прочные традиции в настоящем, но и, как утверждает Кларк, весьма перспективное будущее. Мы не беремся с такой же уверенностью, как английский фантаст, предсказывать популярность вестерна через сто или более лет. Однако законы его драматургии и его принципы конструирования характеров и ситуаций еще долго будут занимать заметное место в романах и фильмах приключений. Не случайно, что, подобно самому вестерну, в период своего становления воспринявшему многие каноны авантюрной литературы, приспособившему их к своеобразному материалу, связанному с освоением Дальнего Запада, американская фантастика уже лет двадцать назад приняла эстафету у него самого.

Не так давно, например, у нас переведен роман Гарри Гаррисона «Неукротимая планета», написанный в 1969 году, главный герой которого Язон дин Альт, профессиональный игрок, разительно схож со знаменитым бретгартовским благородным авантюристом мистером Джоном Окхерстом, а ситуации мало чем отличаются от тех, с которыми мы сталкиваемся в вестерне. Планета Пирр, где происходит действие, по существу, тот же Дальний Запад. Половина персонажей, живущих в осажденном городе, по всем своим повадкам, по необычайной ловкости в обращении с оружием — вылитые переселенцы, заменившие фургоны космическими кораблями. А другая половина — некие «корчевщики», нашедшие общий язык с грозными силами природы и ненавидящие жестоких покорителей планеты, — не кто иные, как индейцы из вестерна, переодетые в другие наряды. Поистине редкое постоянство типологических признаков!

Эта приспособляемость жанра, его способность выживать и укореняться в новых условиях, в резко отличной от прежней среде достаточно красноречива. Она свидетельствует о том, что причины приверженности американцев к вестерну связаны не только с сугубо национальным характером эпопеи освоения Дальнего Запада, но и лежат глубже — в догматах воспитания, определяющих основные черты массовой психологии, в системе общепризнанных нравственных ценностей, основанной на смешении положений прагматизма, постулатов христианства и «джентльменского кодекса чести», наконец, в том комплексе господствующих идей, которые руководят общественным сознанием.

Следует также помнить: вестерн составляет духовную пищу миллионов людей отнюдь не только в Америке.

Жанр этот далеко не прост и не однозначен. Он находится в непрерывном движении и исполнен противоречий. В лучших своих образцах вестерн прежде всего — увлекательное, динамичное зрелище (или чтение), и как раз это одна из важнейших гарантий его непреходящей популярности. Нужно быть очень уж угрюмым и скучным человеком, чтобы остаться равнодушным, когда показывают, скажем, «Дилижанс» Джона Форда или «В самый полдень» Фреда Циннемана. Но есть и другая сторона медали — массовая продукция или, как называют ее сами американцы, «продукция класса Б», и отношение к ней не может быть иным, кроме как резко отрицательным, ибо она не только антихудожественна, но зачастую аморальна, идейно и нравственно спекулятивна.

Не удивительно поэтому, что у вестерна — ив критике и среди зрителей — есть вполне искренние противники, горячо доказывающие принципиальную его вредность. Многие их аргументы, звучащие рядом с контрдоводами его поклонников, приближают нас к пониманию двойственности жанра, несущего в себе и хорошее и дурное. Попытаемся же представить, избрав испытанную форму гипотетического диалога, столкновение крайних точек зрения. Тем более что конкретный материал для полемики, во всяком случае для начала спора, у нас уже наготове — недаром столь подробно было рассказано о «Шейне».

Диалог антагонистов

Первый. Вы называете это искусством?

Второй. Несомненно. А вы думаете иначе?

Первый. Еще бы! Ведь, по существу, нас полтора часа кормили ложью. Какая идиллия! Просто пастораль в духе Лонга, в которую въехал на своем верном Коне один из рыцарей круглого стола. Дафнис и Хлоя после десяти лет брака — с добродетельной душой и библией на комоде. Классический голливудский вариант. И сэр Ланселот, прервавший поиски святого Грааля, чтобы расправиться с дерзкими разбойниками. Только вместо меча и копья у него — в духе времени — два восьмизарядных кольта. Кроме того, он еще и мастер раздавать зуботычины — и друзьям и врагам. Я же активный противник того, чтобы зрителей угощали сусальными сказками, приправленными для остроты синяками и револьверным дымком.

Второй. Тем не менее вестерны с неиссякающим удовольствием смотрят миллионы. И от этого факта нельзя отгородиться никакими сердитыми фразами.