Помоги проекту - поделись книгой:
Джессика Броуди
Не вспомню
© Jessica Brody Entertainment, LLC, 2013
© Перевод. И. Л. Моничев, 2013
© Издание на русском языке AST Publishers, 2015
Пролог
Пробуждение
Вода, холодная и безжалостная, хлещет меня по щеке. И от этой пощечины я прихожу в себя. Во рту соленый привкус одиночества.
Меня начинает бить кашель, и я открываю глаза. Вокруг мир, который я, кажется, вижу впервые. Это не тот мир, что был мне знаком. Вокруг на многие мили тянется темная синева океана, усеянная множеством крупных плавающих обломков. Это металл. На одном из них лежу я.
А еще я вижу тела.
Только рядом со мной их около двадцати. До двух я могла бы даже дотронуться, но не осмеливаюсь протянуть руку.
На безжизненных лицах застыло выражение ужаса. Глаза пусты. Они смотрят, но ничего не видят.
Я прижимаю ладонь к своему пульсирующему виску. Ощущение такое, что у меня голова из камня. Она тяжелая, а все вокруг видится как сквозь замызганные стекла очков. Я снова закрываю глаза.
Спасатели появляются часом позже, уже после того как сгустилась ночь. Я слышу, как их голоса прорезают окружающую тьму. Они ищут меня бесконечно долго. Луч света пронизывает густой туман и ослепляет. Никто не произносит ни слова, пока меня достают из воды. Слова не нужны. У людей на лицах написано, что они не ожидали меня найти.
Что они не ожидали найти хоть кого-нибудь.
Живого.
Меня заворачивают в плотное синее одеяло и укладывают на жесткую деревянную поверхность. И тогда я слышу вопросы. Вопросы, от которых начинает болеть голова.
– Как вас зовут?
– Вы понимаете, где находитесь?
Я смотрю вверх, но вижу только другое безбрежное море – небо, полное звезд, которые ничем не могут мне помочь.
– Вы помните, как садились в самолет?
Мой мозг пронзает острая боль, и в висках усиливается пульсация.
Потом задают вопрос, который действительно находит во мне какой-то отклик. От него где-то в глубинах моей памяти вспыхивает крошечная искорка.
– Вы хотя бы знаете, который сейчас год?
Я моргаю, чувствуя, как зарождается крупица надежды.
– Тысяча шестьсот девятый, – шепчу я с убеждением, которое ровным счетом ни на чем не основано.
А потом теряю сознание.
Часть 1
Падение
Глава 1
Все заново
Сегодняшний день – единственный, который я помню. Пробуждение в океане – это все, что у меня есть. Остальное – пустое пространство. Хотя я не знаю, как далеко тянется это пространство – сколько лет оно в себя вмещает. В этом и состоит проблема пустоты: она может быть краткой, как миг, а может длиться бесконечно, поглотив все твое предыдущее существование в бессмысленной белой вспышке. И не оставив тебе ничего.
Ни воспоминаний.
Ни имен.
Ни лиц.
Каждая секунда – это нечто новое. Каждое ощущение, посещающее меня, не знакомо. Каждая мысль, приходящая в голову, кажется чем-то, о чем я никогда прежде не думала. И я могу только надеяться и ждать наступления момента, который покажется знакомым. Одного мгновения, но узнаваемого.
Чего-то, что сделает меня… мной.
В противном случае я могу оказаться кем угодно.
Забыть, кто ты такая, куда сложнее, чем просто запамятовать, как тебя зовут. Это значит забыть свои прежние мечты. Ожидания. Не помнить, что делало тебя счастливой. Без чего ты не представляла себе жизни. Это словно встречаться с собой впервые и не понимать, каковы же твои впечатления от встречи.
После того как спасательный катер причалил к берегу, меня доставили сюда. В эту комнату. Мужчины и женщины в белых халатах постоянно входят и выходят. Они втыкают в мою руку какие-то острые штуки. Изучают графики и чешут в затылках. Они ощупывают меня и простукивают, наблюдая за моей реакцией. Им хочется, чтобы со мной что-то оказалось не в порядке. Но я заверяю их, что все прекрасно – ничего не болит.
Окружавший меня туман окончательно рассеялся. Я вижу все предметы ясно и отчетливо. И больше не кажется, что моя голова весит сто фунтов. На самом деле я ощущаю прилив сил. Необходимость двигаться. Я хочу выбраться из постели. Уйти из этой комнаты, пропитанной незнакомыми запахами химикатов. Но люди не разрешают. Твердят, что мне нужно больше времени.
Однако, читая недоумение на их лицах, я прекрасно понимаю, что это им нужно больше времени.
Они не дают мне есть обычную пищу. Питательные вещества поступают в мой организм через трубочку. Ее ввели мне прямо в вену. В нескольких дюймах выше широкого белого браслета из пластмассы, на котором четкими черными буквами написано «Джейн Доу»[1].
Я спрашиваю, зачем меня здесь держат, если совершенно ясно, что я здорова. На мне не заметно никаких повреждений. Нет ни единого перелома. Я энергично двигаю перед ними руками и ногами, чтобы доказать свою правоту. С их стороны – никакой реакции. И это уже начинает бесить.
Через несколько часов врачам удается определить, что мне шестнадцать лет. Даже не знаю, как реагировать на подобную информацию. Я совершенно не чувствую себя шестнадцатилетней. Впрочем, откуда мне знать, что это за чувство? Как я вообще могу ощущать свой реальный возраст?
И почему они так уверены, что их оценка правильна? Они ведь запросто могли это выдумать, как кажется. Но меня уверяют, что у них есть надежные методы тестирования. Специалисты. Эксперты. И все они сошлись в едином мнении.
Что мне шестнадцать.
Но вот определить мое имя им не помогут никакие тесты. Или откуда я родом. Где я живу. Кто члены моей семьи. Им ни за что не догадаться даже, какой цвет мой самый любимый. И сколько бы так называемых экспертов ко мне ни приходило, ни один не в силах объяснить, как я осталась в живых после крушения самолета, при котором погибли все остальные.
Врачи упоминали что-то о предполетном манифесте. Я догадалась: это нечто вроде списка, куда заносят фамилии пассажиров, которые поднимаются на борт самолета.
И, как я поняла, меня в списке не было.
Почему-то всех крайне тревожит этот факт.
Мужчина в сером костюме, который представился мистером Рэйюнасом из службы социального обеспечения, говорит, что пытается разыскать моих ближайших родственников. Он носит с собой странный с виду металлический предмет и называет его сотовым телефоном. Он часто держит его у своего уха и разговаривает. А еще любит смотреть на него и нажимать кнопки. Я понятия не имею, кого он считает моими «ближайшими родственниками», но, судя по выражению его лица, найти их никак не удается.
Мистер Рэйюнас что-то шепчет остальным. Как нетрудно догадаться, он не хочет, чтобы я это слышала. Но я все равно слышу. Чужеродные незнакомые слова: «удочерение», «пресса», «несовершеннолетняя». Время от времени они делают паузу и смотрят на меня. Качают головами. А потом снова начинают перешептываться.
Каждый час ко мне заходит женщина по имени Кияна. Она темнокожая и говорит с таким странным акцентом, словно поет. Одета она во все розовое. Кияна улыбается и взбивает подушку. Прижимает два пальца к моему запястью. Записывает что-то на листке, прикрепленном зажимом к специальной подложке. Я даже стала ждать ее визитов. Она добрее всех остальных. И ей не жалко времени, чтобы поболтать со мной. Она задает вопросы, но только хорошие. Пусть и знает заранее, что ответы я дать не могу.
– Ты такая красотуля, – говорит Кияна, ласково поглаживая меня пальцем по щеке. – Как девушки, которых печатают во всяких там модных журналах, понимаешь?
Я не понимаю. Но все равно отвечаю ей чуть заметной улыбкой. Мне почему-то кажется, что так будет правильно воспринимать ее слова.
– Ни единого прыщика, – продолжает она. – Ни одного изъяна. Когда к тебе вернется память, ты должна будешь поделиться со мной своим секретом, милая.
И подмигивает.
Мне нравится, что она говорит «когда», а не «если».
Хотя я и не помню, чтобы кто-то учил меня смыслу этих слов, я прекрасно чувствую разницу.
– А эти глазки! – тихо восклицает она, придвигаясь ближе. – Никогда не видала глаз такого цвета. Прямо лаванда.
Кияна останавливается, задумывается и всматривается еще пристальнее.
– Нет. Фиалка. Точно! Фиалка.
Она улыбается, словно случайно раскрыла тайну, над которой все так долго ломали головы.
– Держу пари, тебя и зовут Вайолет[2]. Ничего не припоминаешь?
Я качаю головой, потому что, естественно, ничего не припоминаю.
– И ладно, – говорит она, одергивая простынки на моей постели. – Я все равно буду тебя так называть, пока не вспомнишь своего настоящего имени. Все лучше, чем Джейн Доу, верно?
Кияна делает шаг назад и смотрит на меня, чуть склонив голову набок.
– Чудо как хороша! Ты сама-то помнишь, как выглядишь, дорогуша?
Я снова качаю головой.
Она по-доброму мне улыбается. В уголках глаз резче обозначаются морщины.
– Тогда погоди-ка. Сейчас я все устрою.
Кияна выходит из комнаты, а через минуту возвращается с зеркалом овальной формы. Пока она подходит к моей кровати, в зеркале играет солнечный свет. А потом она ставит его вертикально передо мной.
Посреди тонкой розовой оправы появляется лицо.
Лицо, обрамленное длинными и прямыми русыми волосами медвяного оттенка. С гладкой золотистой кожей. С небольшим прямым носом. С губами в форме сердечка. С высокими скулами. И с огромными миндалевидными и действительно фиалкового цвета глазами.
И эти глаза только что моргнули.
– Да, вот ты какая, – сообщает она. – Само совершенство. Нет, ты точно была фотомоделью.
Но мне не совсем понятно, что такого она сумела разглядеть. Сама я вижу лишь абсолютную незнакомку. Лицо для меня совершенно чужое. И в глубине этих глаз таится шестнадцать лет жизни, которую, боюсь, я уже и не вспомню. Память как пожизненный заключенный в камере без окон. А ключ потерян в океане.
И я вдруг вижу в зеркале, как на отраженных в нем глазах набухают фиалковые слезы.
Глава 2
В кадре и за кадром
«Завеса тайны продолжает окружать трагическую судьбу рейса номер 121 компании “Фридом эйрлайнз”, который вчера вечером потерпел крушение над Тихим океаном, вылетев из международного аэропорта Лос-Анджелеса, чтобы совершить беспосадочный перелет в столицу Японии Токио. Специалисты продолжают круглосуточную работу с целью установить личность единственного выжившего в катастрофе пассажира – шестнадцатилетней девушки, обнаруженной на поверхности воды среди обломков самолета и оставшейся практически невредимой. Врачи медицинского центра при Калифорнийском университете, где оказывают помощь пациентке, подтверждают, что она страдает амнезией и ничего не помнит о своей прошлой жизни. При девушке не было обнаружено никакого удостоверения личности, а полиции Лос-Анджелеса пока не удалось найти совпадений ее отпечатков пальцев или анализов ДНК ни в одной из имеющихся баз данных. Согласно информации, опубликованной Федеральным авиационным агентством сегодня утром, она не путешествовала вместе с другими членами своей семьи и до сих пор не поступало никаких заявлений о пропаже человека с описанием ее внешности.
Руководство медицинского центра совсем недавно распространило для прессы первую фотографию девушки в надежде, что кто-либо располагающий информацией о ней свяжется с властями, которые высказывают сдержанный оптимизм по поводу…»
Я неотрывно вглядываюсь в собственное лицо, появившееся в тонком черном прямоугольнике, висящем прямо над моей постелью. Кияна называет устройство телевизором. То, что я этого не знаю, вызывает во мне еще большую тревогу, потому что, по ее словам, такой аппарат есть практически в каждом доме по всей стране.
Доктора утверждают, что кое-что я просто обязана помнить. Хотя мои личные воспоминания «временно утрачены», я тем не менее должна узнавать предметы повседневного пользования и, возможно, имена знаменитых людей. Но они мне не знакомы.
Я знаю слова, города и числительные. Числа мне особенно нравятся. Только они сейчас представляются реальными, в отличие от всего остального. Они конкретны. У меня есть возможность зацепиться за них. Я могу не помнить собственного лица, но твердо знаю, что цифры от одного до десяти остались такими же, какими были до того, как я потеряла память. В какой-то период моей стертой теперь жизни я должна была заучить их. И это самое близкое ощущение к воспоминанию, какое только мне сейчас доступно.
Я считаю, чтобы хоть чем-то себя занять. Чтобы заполнить зияющий пустотами мозг. С помощью подсчетов мне даже удается самой создавать факты. То есть обновлять скудный список вещей, о которых я хоть что-то знаю.
Я установила, например, что некий доктор Шацель заходит в мою палату ровно один раз в пятьдесят две минуты, а при каждом третьем посещении непременно держит в руке чашку кофе. Я знаю, что комната медсестер располагается от моей палаты на расстоянии от двадцати до двадцати четырех шагов в зависимости от роста той, кто находится сейчас на дежурстве. Я заметила, что женщина – телевизионный корреспондент, которая стоит спиной к зданию международного аэропорта Лос-Анджелеса, моргает со скоростью пятнадцать раз в минуту. Но это меняется, когда ей приходится отвечать на очередной вопрос мужчины-ведущего из студии. Тогда она начинает хлопать ресницами на 133 процента чаще.
И я знаю, что Токио – город в Японии – это очень далекое место, чтобы шестнадцатилетняя девочка путешествовала туда одна.
Кияна входит в мою комнату и хмурится, глядя на телеэкран.
– Вайолет, детка, – говорит она, нажимая на кнопку внизу телевизора, отчего мое лицо меркнет и исчезает, – не стоит без конца смотреть новости. Это тебе вредно. Ты можешь только еще больше расстроиться. Кроме того, время позднее, а ты уже много часов бодрствуешь. Почему бы тебе не поспать немножко?
Но я упрямо жму на кнопку небольшого черного прямоугольника, лежащего рядом с кроватью, и мой образ вспыхивает на экране вновь.
Кияна при этом громко и мелодично хохочет.
– Кем бы ты ни оказалась, мисс Вайолет, с тобой, как я погляжу, не соскучишься!
Как раз в этот момент телевидение показывает кадры, снятые на месте катастрофы. Экран заполняет изображение огромного закругленного обломка с овалами иллюминаторов в ряд. Камера медленно, буква за буквой, демонстрирует эмблему и название авиакомпании, написанное сверху: «Фридом эйрлайнз». Я подаюсь вперед и внимательно изучаю его, вглядываясь в каждый изгиб красно-синего шрифта. Мне хочется убедить себя, что он мне знаком. Я жду, что где-то в потаенном уголке моего мозга вдруг сверкнет осознание значения этих букв. Но ничего подобного не происходит. Как редкие осколки моей фрагментарной памяти, этот обломок остается всего лишь частью того, что прежде было единым целым. Чего-то обладавшего смыслом. Имевшего назначение и свою функцию.
А сейчас это лишь обрывок большого изображения, которое мне никак не удается восстановить.
С глубоким вздохом я снова откидываюсь на подушку.
– Что, если никто не придет? – тихо спрашиваю я, все еще немного пугаясь непривычного звука собственного голоса. Ощущение такое, что слова произносит кто-то другой, а я лишь открываю рот.
Поделиться книгой: