Падение Левиафана

Лаконийская империя пала, и тысяча триста солнечных систем освободились от власти Дуарте. Но проснулся древний враг, уничтоживший создателей врат, и опять началась война против нашей вселенной.

Элви Окойе выполняет отчаянную научную миссию, выясняя, кем были создатели врат и что их уничтожило, невзирая на то, что подвергает опасности и себя, и детей, наполовину «чужих», которым приходится выносить все тяжести ее исследования. По безбрежным населенным людьми системам рыщет полковник Алиана Танака, охотится за пропавшей дочерью Дуарте, Терезой... и самим поверженным императором. А на «Росинанте» Джеймс Холден и его экипаж пытаются выстроить будущее человечества на руинах и обломках того, что осталось.

Пока невообразимые силы готовятся аннигилировать весь род людской, Холден с кучкой неожиданных союзников обнаруживают последнюю, отчаянную возможность, шанс объединить все человечество, обещающий свободу огромной галактической цивилизации, жизнь без войн, без фракций, лжи и секретов — в случае победы.

Но победа, возможно, обойдется человечеству дороже, чем поражение.

Джеймс Кори

Падение Левиафана

Экспансия №9

Вы читаете уже девятую книгу, а потому она посвящается вам.

Пролог

Вначале был человек по имени Уинстон Дуарте. А потом человека не стало.

Последние мгновения Дуарте были банальны. Он сидел на диване в своем кабинете, в самом сердце Дома правительства. В рабочий стол лаконийского дождевого дерева, зернистого, как осадочная порода, был встроен экран, где тысячами, соперничая за внимание, отображались отчеты. Отлаженный механизм империи неспешно двигался к цели, с каждым поворотом колес работал все более гладко и точно. Дуарте изучал доклады службы безопасности Оберона, где губернатор в ответ на действия сепаратистов стал набирать в силовые структуры людей из местных. Тереза, единственная дочь Дуарте, отправилась в очередной запретный поход за территорию. Дуарте считал, что такие одиночные вылазки на природу, не попадающие, как думала его дочь, в поле зрения бдительной лаконийской охраны, полезны и важны для ее развития, и наблюдал за ними не только снисходительно, но и гордо.

Совсем недавно он поведал Терезе о грандиозных планах — она станет второй пациенткой Паоло Кортасара, и ее сознание откроется и углубится, как у самого Дуарте. Она присоединится к отцу и будет жить, возможно, не вечность, но бесконечно долго. Пройдет еще сто лет, и они будут все так же править империей человечества. Тысячу лет. Десять тысяч.

Если только...

Требовалось преодолеть огромное сопротивление. «Если» было огромно. Если он сумеет противостоять привычке людей к самоуспокоенности. Если сможет убедить огромное и бестолковое сборище людей — человечество — в том, что нужно действовать, чтобы избежать участи своих предшественников. Либо они сделают все возможное, победят тьму третьей стороны кольца врат, либо все погибнут от рук этой тьмы.

Эксперименты в системе Текома были подобны всем значительным шагам в истории человечества. Начиная с того момента, как первое млекопитающее решилось встать на задние лапы, чтобы выглянуть из травы. Если все получится, мир снова станет другим. Одно всегда приходит на смену другому. Это совершенно не удивительно.

В те последние свои мгновения Дуарте потянулся за чаем, но одно из новых и странных чувств, подаренных доктором Кортасаром, позволило ему заметить, что чайник уже остыл. Осознание молекулярной вибрации было схоже с физическим ощущением тепла и описывало ту же материю. Но простое человеческое чувство было как игрушечный свисток по сравнению с симфонией глубины обновленного сознания Дуарте.

И последний миг наступил.

Когда Уинстон Дуарте решил вызвать камердинера и потребовать свежий чай, и уже потянулся за пультом, его разум разлетелся как куча соломы, взметенная ураганом.

Пришла боль, огромная боль. Но того, кто мог ее чувствовать, больше не было, поэтому она быстро угасла. Не осталось ни форм, ни сознания, исчез тот, чьи мысли всплывали и затухали. Нечто более тонкое, хрупкое и изящное неизбежно погибло бы. Цепь понятий и представлений, составляющих Дуарте, разлетелась в клочья, но не плоть, в которой он существовал. Тонкие потоки энергии в его теле, разрушая связи, перешли в шторм невидимой турбулентности. А потом, когда некому стало их воспринимать, они начали замедляться и наконец замерли.

Тридцать триллионов клеток организма Дуарте продолжали потреблять кислород из состава жидкости, бывшей до тех пор его кровью. Те структуры, что когда-то были нейронами, объединились, словно собутыльники, поднимающие стаканы одновременно, сами того не замечая. И возникло нечто новое. Не привычно вещественное — в образовавшейся пустоте появилась только схема, контур. Не танцор, а танец. Не вода, а водоворот. Не сознание и не человек. Появилось нечто.

Когда начало возвращаться сознание, первыми появились краски. Синяя, но без слова для названия синевы. За ней красная. Потом белый цвет, тоже что-то значивший. Как фрагмент понятия. Снег.

Пришла радость и длилась дольше, чем страх. И само собой неизвестно откуда принеслось глубокое, бурное изумление. А структуры возникали и исчезали, соединялись и расходились. Часть из них распадалась медленнее, иногда они связывались друг с другом, иногда держались из-за этого дольше.

Как младенец, постепенно соединяющий зрительный образ, осязание и ощущения собственных мышц в одно целое, еще не названное «стопа», эти клочья сознания, коснувшись вселенной, начали формировать некое понимание. Это нечто ощутило свою неуклюжую, грубую телесность, проталкивающую химические вещества в широкие прогалы между клетками. Оно чувствовало пульсирующую вибрацию, окружавшую кольцо соединяющих миры врат, думало о язвах и ранах. Оно что-то чувствовало. Оно что-то думало. Оно вспоминало, как помнить, и опять забывало.

У него была причина и цель. Нечто для оправдания зверств, совершенных, чтобы избежать худшего. Он предал свой народ. Он устроил заговор против миллиардов. Приговаривал к смерти тех, кто был ему верен. Да, причина была. Он вспомнил. И забыл. И он заново открыл для себя великолепное сияние желтого, целиком погрузившись в новое ощущение.

Голоса доносились до него как симфонии. Доносились как кваканье. Он был поражен, обнаружив, что существует, и что он — это он. Что-то он обязан был сделать. Кажется, спасти человечество. Что-то грандиозное до абсурда.

Он забыл.

«Вернись, папочка, не оставляй меня».

Он привычно сосредоточился на дочери, как в те давние времена, когда в младенчестве она спала рядом с ним. Дочь хныкала, и он просыпался, чтобы не потревожить жену. Дочь держала его руку в своих руках. Она что-то говорила. Он не помнил слов, и пришлось возвращаться назад, туда, где она их произносила. «Доктор Кортасар. Он хочет меня убить».

Это показалось неправильным. Он не знал почему. Где-то поднимался и опять затихал шторм. Это связано. Он должен был спасти их от шторма, от того, что в нем. Или же от их собственной, чересчур человечной природы. Но была там и его дочь, и она была необычной. Он видел, как страдание растекается от ее мозга по всему телу. Боль в ее крови наполняла воздух вокруг. И теперь он хотел — хотел успокоить ее, утешить. Он хотел поправить для нее все, что не так. Но, что интереснее, он впервые чего-то хотел.

Странность чувств, все эти ощущения, отвлекли его, и фокус сместился. Он держал дочь за руку и где-то блуждал. Когда он вернулся, то по-прежнему держал ее руку, но она теперь стала кем-то иным. «Мы должны вас просканировать, сэр. Это будет не больно».

Он припомнил про доктора Кортасара — «он хочет меня убить». Стал отпихивать Кортасара, толкая пустоты между крошечными частицами, составлявшими его физическое существо, пока человек не закружился как пыль. Так. С этим справился. Но усилие утомило Дуарте, все тело ныло. Он позволил себе расслабиться, но даже тогда следил, чтобы дрейф был поменьше. Его нервная система разладилась, однако продолжила упорядочиваться. Его тело продолжало существовать, даже если существовать не могло. И он восхищался таким упорным отторжением смерти, словно это было нечто вовне. Абсолютно бессмысленное физическое стремление каждой клеткой двигаться дальше, ожесточенная жажда продолжать жизнь, не нуждавшаяся даже в усилиях его воли. Это все что-то значило. Это важно, просто он должен вспомнить. Это как-то связано с его дочерью. Как-то связано с ее безопасностью и здоровьем.

И он вспомнил. Вспомнил, что был человеком, любящим своего ребенка, вспомнил, как был человеком. Вспомнил нечто более сильное, чем стремление построить империю. Вспомнил, что он создал из себя нечто, отличающееся от человека. Нечто большее. И понял, что это инопланетная сила и сделала его слабым. Понял, как простое и грубое вещество тела удержало его от полной аннигиляции. Меч, сразивший миллиард ангелов, причинял приматам в наполненных воздухом металлических пузырях только некоторые неудобства. Человек по имени Уинстон Дуарте, находившийся на полпути между ангелом и обезьяной, был расколот, но не убит. И осколки находили свой путь.

Но существовал кое-кто еще. Человек, чьи мысли как русла высохших рек. Еще один измененный. Джеймс Холден, враг Дуарте, ставший врагом и его врага, причем много раньше, чем Дуарте был расколот и снова восстал из осколков.

С беспредельным усилием и осторожностью он подтягивал внутрь все свое сознание, невыносимо сложное и необъятное, все сильнее и сильнее сжимая себя в то, чем был. Синий цвет угас и стал тем, что он знал, когда был человеком. Ощущение бушующей по ту сторону бури, насилия и угрозы ушло. Он почувствовал теплую, пахнущую железом плоть собственной руки, сжимающей пустоту. Он открыл глаза, повернулся к панели управления связью и открыл соединение.

— Келли, — произнес он. — Ты не мог бы принести мне свежего чая?

Пауза длилась меньше, чем можно было ожидать в таких обстоятельствах.

— Да, сэр, — отозвался Келли.

— Благодарю.

И Дуарте разорвал соединение.

В его кабинете поставили медицинскую кровать со вспененным матрасом для предотвращения пролежней, но он сидел за своим рабочим столом, будто никогда его и не покидал. Он внимательно изучил свое тело и заметил, как оно ослабло, как уменьшились мускулы. Он поднялся, сцепил руки за спиной, подошел к окну, проверяя, сумеет ли. Сумел.

На улице моросил мелкий дождь. Дорожки покрылись лужами, трава стала яркой и чистой. Он потянулся к Терезе, и отыскал ее. Она не близко, но и не в беде. Он будто снова наблюдал за ее походом по дикой местности, но без использования линз и камер. Его любовь и терпение к ней были безграничны. Как океан. Но это сейчас не главное. Первейшим проявлением его любви к дочери была работа, и он обратился к ней, как и в любой другой день.

Дуарте открыл перечень документов, так он начинал каждое утро. Обычно список выходил на страницу. На этот раз — целый том. Он отсортировал категории и начал с состояния трафика через пространство колец.

В его отсутствие дела шли, мягко говоря, плохо. Технические отчеты о потерях станции «Медина» и «Тайфуна». Доклады военных с анализом осады Лаконии, утрата строительных платформ. Разведка сообщает об усилении оппозиционных настроений во множестве населенных людьми систем и о попытках адмирала Трехо осуществить мечту об объединенной империи без Дуарте.

Однажды, когда после смерти матери прошло не так много времени, Тереза решила приготовить для отца завтрак. Она была совсем маленькой, ничего не умела и потерпела сокрушительную неудачу. Он помнил корку хлеба с кучкой джема и торчащим сверху куском застывшего масла. Но сочетание стараний, смелости замысла и пафоса было по-своему прекрасно. Воспоминание сохранилось из-за того, что в нем идеально сливались любовь и смущение. То же самое с Трехо.

Теперь он так ясно понимал пространство колец. Слышал его отголоски среди тканей реальности, словно прижимал ухо к палубе корабля, оценивая движение. Гнев противника был сейчас для него очевиден, как если бы он слышал вражеские голоса. Крики, разрывавшие то, что не было воздухом, в том, что не было временем.

— Адмирал Трехо, — произнес он, и Антон Трехо вздрогнул.

***

Уже пятую неделю Трехо совмещал пресс-тур и повторное покорение системы Сол. После долгого дня, посвященного радушному приему и обмену речами с местными лидерами, он сидел у себя в каюте. Теперь он был лицом почти обрушившейся империи и старался не показывать, насколько близок к тому, чтобы потерять все. После тяжелого полета из Лаконии длиной в несколько недель это было утомительно. Адмиралу не хотелось ничего, кроме крепкой выпивки и восьми часов сна. Или двадцати. Вместо этого он вел сеанс связи с генеральным секретарем Дюше и его марсианским коллегой, оба были на Луне — достаточно близко, чтобы не мешала световая задержка. Политики улыбались и лгали, а Трехо улыбался и угрожал.

— Конечно, мы понимаем необходимость как можно скорее восстановить орбитальные верфи и продолжить работу. Восстановление нашей общей обороны критически важно, — сказал Дюше. — Однако, учитывая беспорядки, последовавшие за нападением на Лаконию, первейшей заботой является защита нашего оборудования. Нужны гарантии, что ваши корабли способны защитить эти дорогостоящие объекты. Мы не хотим стать мишенью для подполья.

Вас только что разнесли в пух и прах, ваши верфи взорваны, вы потеряли два самых мощных боевых корабля, вы изо всех сил пытаетесь сохранить целостность империи. У вас достаточно кораблей, чтобы заставлять нас делать эту работу?

— Мы потерпели некоторые неудачи, да, — ответил Трехо, растягивая слова, как обычно, когда сердился. — Но беспокоиться не о чем. У нас достаточно эсминцев класса «Пульсар», чтобы обеспечивать безопасность системы Сол.

Я только что снова вас захватил всего с парой десятков таких кораблей, и у меня их еще до хрена, и я их вызову, если потребуется. Поэтому делайте, что я сказал, черт возьми.

— Приятно слышать, — сказал премьер-министр Марса. — Пожалуйста, передайте Первому консулу, что мы изо всех сил постараемся уложиться в график работ.

Пожалуйста, не надо бомбить наши города.

— Я ему передам, — отозвался Трехо. — Первый консул ценит вашу поддержку и преданность.

Дуарте теперь слюнявый дебил, но если вы отдадите мне корабли, чтобы удержать империю, мне не придется выжигать ваши проклятые планеты, и может быть, вместе мы победим.

Трехо разорвал соединение и откинулся на спинку кресла. Его негромко звала бутылка виски в шкафу. Зов свежезастеленной кровати звучал куда громче. А у него не было времени ни на то, ни на другое. Подполье продолжало устраивать бунты более чем в тысяче трехстах системах. И это только проблема с человеческой расой. А были еще проблемы с вратами — то, что стояло за ними, искало способ истребить человечество, уничтожая целые системы.

Нет покоя нечестивым. Нет мира праведникам.

— Соедини меня с представителем Ассоциации миров, не помню, как там ее, — сказал он.

Никто не слышал его, кроме корабля.

На экране зажглась надпись «соединение». Время новых лживых улыбок. Еще больше завуалированных угроз. Больше — он поискал подходящее слово — больше дипломатии.

— Адмирал Трехо, — раздался голос у него за спиной.

Голос был знакомый, но такой неожиданный, что рассудок не сразу его опознал. На краткий миг мелькнула безумная мысль, что это его адъютант все время скрывался в каюте, а сейчас решил объявиться.

— Антон, — сказал голос, тише и дружелюбнее.

Трехо развернулся вместе с креслом. У изножья его кровати, сцепив руки за спиной, стоял Уинстон Дуарте, в черных брюках и свободной простой рубахе. Босиком. Волосы взъерошены, словно он только встал с постели. И выглядел он абсолютно реальным.

— Тревога, — произнес Трехо. — Полная проверка этой каюты.

Дуарте, кажется, огорчился.

— Антон, — повторил он.

За миллисекунды корабль обшарил каждый дюйм каюты в поиске чего-нибудь или кого-нибудь постороннего. Экран поиска сообщил Трехо, что помещение свободно от подслушивающих устройств, опасных химикатов и неизвестных объектов. А так же то, что он здесь единственный человек. Корабль спросил, не желает ли он вызвать вооруженную охрану.

— У меня инсульт? — спросил у видения Трехо.

— Нет, — ответил Дуарте. — Хотя, может быть, тебе следует отдохнуть. — Призрак, остающийся в комнате, сочувственно пожал плечами. — Слушай, Антон. Ты сделал все возможное, чтобы удержать империю от распада. Я видел отчеты. Мне известно, насколько тяжела такая работа.

— Вас здесь нет, — сказал Трехо, цепляясь за здравый смысл и не веря собственным чувствам.

— Для меня понятие «здесь» стало до странного гибким, — согласился Дуарте. — И хотя я очень ценю проделанную тобой работу, теперь ты можешь отойти в сторону.

— Нет. Это не конец. Я еще борюсь за единство империи.

— И я это ценю. Поверь. Но мы выбрали неправильный путь. Мне потребуется время, чтобы это обдумать, но теперь я лучше понимаю происходящее. Все наладится.

Трехо так нуждался в этих словах, так хотел в это верить, что сейчас они накрыли его как волна. Даже ощущение от первого поцелуя было не таким захватывающим.

Дуарте улыбнулся ему, ласково и немного печально.

— Мы с тобой построили империю, охватывающую галактику. Кто посмеет сказать, что мы мыслим недостаточно широко?

Образ, иллюзия или проекция... что бы это ни было, оно исчезло так же внезапно, как появилось, словно кадр сменился.

— Твою мать, — ни к кому не обращаясь, произнес Трехо.

На экране у него над столом еще мигало сообщение системы безопасности. Он шлепнул рукой по кнопке.

— Сэр, — заговорил дежурный офицер. — Мы получили сигнал тревоги из вашей каюты. Вы хотите...

— У вас пять минут, чтобы подготовиться для полета к кольцу, на максимуме.

— Сэр?

— Включить тревогу, — приказал Трехо. — Все по местам. Нужно возвращаться в Лаконию. Немедленно.

Глава первая. Джим

— Нас засекли, — сказал Алекс. Голос зазвучал легкомысленно и напевно, значит, он считал, что они попали.

Сердце Джима, сидящего на командной палубе перед экраном с тактической картой Кроноса, забилось вдвое быстрее. Он попробовал возразить.

— Если в дверь стучатся, это не значит, что им известно, кто дома. Давай действовать как ни в чем не бывало.

«Росинант» шел как малотоннажный грузовик, кораблей такого класса в системе Кроноса было полно. Чтобы изменить сигнатуру двигателя и не выделять слишком много лишнего тепла, Наоми перенастроила эпштейн, чтобы тот работал достаточно грязно. Дополнительные обшивки, приваренные к корпусу на подземной верфи в системе Харрис, искажали силуэт «Росинанта». Струя жидкого водорода медленно прокачивалась через верхнюю часть корабля и меняла тепловой профиль. Когда Наоми излагала план камуфляжа, он казался исчерпывающим. Но при угрозе нападения Джим чувствовал себя беззащитным.

Вражеский фрегат носил название «Черный коршун». Меньший, чем эсминцы класса Шторм, он все же был неплохо вооружен, и самовосстанавливающуюся обшивку лаконийского корабля пробить трудно. «Черный коршун» входил в поисковую группу, прочесывавшую все обитаемые системы, разыскивая Терезу, беглую дочь Первого консула Дуарте и наследницу его империи, в настоящий момент помощника механика на «Росинанте».

И на «Росинанте» его видели не в первый раз.

— Нас преследуют? — спросил Джим.

— Только пинг с лидара, — ответил Алекс. — Думаешь, мне пора разогревать пушку, на всякий случай?

Джим едва не сказал «да, давай», когда вместо него ответил голос Наоми:

— Нет. По некоторым данным, их массивы сенсоров нового поколения могут распознавать конденсаторы рельсовых пушек.