Помоги проекту - поделись книгой:
Например, кучка мха, положенная на сучок дерева, к которой прикреплялась веточка, символизировала убитого зверя. А «стрелка» ветки указывала направление, где лежит добыча. Чурка, лежащая поперек двух шестов чума, у его входа, означала запрет пользоваться чумом (или его остовом). На коре делался свежий затес, куда вставлялась ветка с верхушкой, направленной вверх. Это означало: люди откочевали из этих мест. Число зарубок на ветке равнялось числу однодневных перекочевок на оленях и пришедшему на это место нетрудно было установить, как далеко откочевали люди.
Эвенки пользовались и специальными знаками-идеограммами. Так были специальные знаки для реки, горы, беременной женщины, перекочевки, голодной промысловой жизни, сытой промысловой жизни (в первом случае — нож кверху острием, во втором — нож острием книзу). Особыми знаками обозначались могилы старика, ребенка и человека средних лет. Наконец, для счета употреблялись специальные значки: палочка обозначала единицу, крестик — десятки; обычно для ведения счета применялся деревянный брусок.
Особые знаки для чисел (а ведь цифры являются классическим образцом «идеограммы», которую можно читать на любом языке по-своему) существовали у народностей манси и ханты, живущих к западу от эвенков, в районе Обского Севера. Например, у казымских кантов, «крестик», как и у эвенков, обозначал десятку, «звездочка» — сотню, овал с крестиком внутри — пятьсот, кружок с крестиком внутри — тысячу.
«Крестиком» обозначалось число 10 и у восточных соседей эвенков, живущих на Камчатке. — коряков. Знаком для сотни служил кружок, для тысячи — кружок, перечеркнутый крестиком. Но, кроме того, у коряков имелись и специальные «идеограммы» для пачки листового табака, для шкурки зверя, для пары рукавиц и других предметов, которым требовался учет.
«Рисуночное письмо», включающее не только чисто изобразительные знаки, но и ряд условных знаков-символов, идеограмм, имелось и у ненцев, населяющих тундру севера европейской части нашей страны, полуостров Ямал, Новую Землю. Вот, например, как выглядело заявление о вступлении в колхоз, поданное ненцем по имени Ядко. Первый знак (большое V) обозначает самого Ядко, второй знак (маленькое v) — его младшего брата, три «палочки» — трех самцов — оленей, два «корня» — двух важенок, первый крестик — мать Ядко, второй крестик — его сестру, знак «равенства» является подписью. С помощью условных значков Ядко сумел рассказать о себе, своей семье, своем хозяйстве.
Наиболее сложная и интересная система идеографии существовала у юкагиров, одной из самых маленьких народностей пашей страны, обитающих и районе Колымы (в наше время около четырехсот человек говорит на юкагирском языке; предания же этого народа утверждают, что когда-то юкагиров было так много, что пролетавшие птицы терялись в огне их очагов). Причем, что крайне любопытно, этой сложной системой пользовались девушки, в то время как юкагирские мужчины применяли лишь простые пиктографические знаки, обычный «язык рисунков».
Знаки юкагирского письма по праву можно называть идеограммами. Они лишены «изобразительного» характера, их нельзя понять, не зная символики, и они имеют своего рода «грамматику» и «словарь». Объединяя простые знаки в сложную композицию, в единый «текст», юкагирки могли передавать целые сообщения, притом в их «словаре знаков» были не только идеограммы конкретных предметов (дом, мужчина, женщина и т. п.), но и отвлеченных понятий (разлука, взаимность, ненависть, печаль, думы и др.) Причем и отвлеченные понятия, и конкретные предметы символизировались условными, а не «картинными», рисуночными знаками.
Вот пример знаков, передающих конкретные предметы. Мужчина обозначается значком, напоминающим перо (в зависимости от контекста знак можно читать и как «мужчина», и как «ты», и как «он»). Знак, обозначающий женщину, отличается от «мужского» лишь тем, что он более широк (ибо женщина шире мужчины в бедрах) и имеет вверху несколько точек, символизирующих косички. «Русская женщина» обозначается несколько иначе: на ней условно показана юбка (сами юкагирки одеваются так же, как и мужчины). «Дети» показываются «мужскими» пли «женскими» знаками, но меньших размеров. «Дом» символизируется особым знаком, причем «свой дом» отличается от «чужих домов» сложным переплетением линий, символизирующих орнамент (в «чужих домах» этот орнамент упрощен).
Отвлеченные понятия имеют свои особые значки. «Печаль» обозначается крестом. Знак X означает «объятия», две параллельные линии— «ухаживание, увлечение»; кривая линия с облачком означает «думы, мечты, думать»; дугообразная линия «помеха, препятствие, преграда».
Простые знаки, по особым правилам, соединяются в более сложные. Например, знак «дом», внутри которого находится знак «женщина», над головой которой поставлен знак «страдание» (крест) означает «печаль женщины в своем доме». Знак «преграда», отделяющий знаки «мужчина» и «женщина» друг от друга и исходящий от другого знака «женщины», означает, что «она встала между нами». Знак X, соединяющий знаки «мужчина» и «женщина», означает взаимную любовь между ними.
Наконец, простые и сложные знаки соединяются в единую композицию, которая и является текстом «письма». Вот образец такого письма, оно читается следующим образом: «Ты уезжаешь, полюбишь русскую, которая загородит тебе путь ко мне; у вас пойдут дети, и ты будешь наслаждаться семейной жизнью. Но я, вечно печальная, буду думать лишь о тебе, хотя тут же, возле меня, и есть человек, который меня любит». (Попробуйте сами «расшифровать» это письмо-идеограмму, так как значения простых и сложных знаков, входящих в его состав, мы уже указали).
«Был Теневиль. Было стадо. Богатые оленеводы отобрали. Бедствовал, Пошел батрачить. Стал оленей пасти у моего отца Bay. Делать слова начал, когда родились три сына, еще до прихода Советской власти. Сделанному учил сыновей… Писал до самой смерти. Когда жили в оленсовхозе на Снежной, приезжали русские, спрашивали, сказанное записывали. Перед смертью сказал: никто прочитать не сможет, Если хотите, сохраняйте или передайте русским, которые будут спрашивать… Остался ящик, занесенный снегом, в нем все написанное Теневилем. Приходя завтра утром, получишь его. Если сумеешь понять написанное Теневилем, расскажи людям, пускай узнают, что думал Теневиль, как жил, как делал слова»…
Этот рассказ услышал в 1945 году, через год после смерти Теневиля, художник-искусствовед И. Лавров от его жены, Раглине, в урочище Жиловая Кошка на Чукотке.
Впервые о Теневиле, чукотском оленеводе, изобретшем особую систему письма, ученые узнали после того, как район Верхнего Анадыря, родину пастуха, в 1933 году посетила экспедиция Ленинградского Арктического института, и в коллекции нашей страны попали 14 деревянных дощечек, которые Теневиль покрыл письменами (бумагой он обзавелся позже). Через год, в 1934 году, появилась работа известного советского этнографа В. Тан-Богораза, посвященная языку чукчей, где особое место отводилось письму Теневиля.
Тан-Богораз писал о 120–140 знаках этого письма. Когда Лаврову удалось получить наследство Теневиля — ящик, содержимое которого смерзлось в сплошную ледяную глыбу, а затем, растопив лед и высушив листы (их оказалось более трех тысяч причем надписи делались даже на клочках оберточной бумаги и конфетных фантиках!), изучить их, оказалось, что и окончательном виде число знаков письма Теневиля достигает тысячи, Причем, как рассказывали старожилы, до 1937 года Теневиль придумывал все новые и новые знаки, а позже стал усложнять прежние знаки кавычками, галочками и другими дополнительными элементами, соединять дна старых знака в один, новый, составной. И, как пишет Лавров, «просматривая рукописи Теневиля, мы найдем в них последовательное развит тие знаковой системы, отражающей крут традиционных интересов оленеводов, охотников и рыбаков, а также то новое в хозяйственной практике и в быту кочевников, что принесли с собой первые посланцы и другие представители Советской власти на Чукотке».
Знаки, изображавшие «русские» предметы, вроде папиросы, банки с керосином, свечки, тарелки и т. п., имели, как отмечал Тан-Богораз, пиктографический, рисуночный характер. Такой же изобразительности не были лишены и знаки, обозначавшие различные породы рыб и животных. Но как, например, обозначить различие между оленем-самцом, важенкой, теленком? Теневиль создал особый «рогатый» знак для оленя. Добавление одного элемента, одной палочки давало новый знак, означающий «важенка». В несколько видоизмененной форме этот «основной» знак передавал понятия «теленок», «стадо оленей», «дикий олень».
Чтобы получить знак, передающий новое понятие, но вместо с тем не увеличивать общее число «основных» знаков, Теневиль прибегал к следующему приему. Например, ему надо было записать слова «русская земля». Он писал знак, обозначающий понятие «русский», к нему приписывал знак, обозначающий понятие «земля» и в итоге появлялся новый знак со значением «русская земля». Знак со значением «русский» входил в состав сложного знака, который передавал имя вождя революции — «Ленин».
Кстати, о собственных именах. Так как письмо Теневиля было идеографическим, т. е. каждый знак соответствовал понятию и не передавал какой-либо конкретный звук или слог, пастуху-изобретателю приходилось придумывать для каждого человека, чье имя он хотел упомянуть в. тексте, свой особый знак. В результате появлялись знаки, обозначавшие Теневиля, его жену Раглине, сына Этувьи и т. д. А чтобы запись была связной, чтобы в ней можно было передавать не только понятия, конкретные предметы и имена собственные, Теневилю пришлось сделать еще один шаг по направлению к «настоящему» письму— ввести знаки для прилагательных, заречий, местоимений, глаголов и даже союзов. Тем самым он прекращал свое письмо из «идеографии» (знак понятие!) в логографию (от греческого «логос» т. е. слово), где каждому знаку письма соответствовало определенное слово чукотского языка.
Большой интерес представляет разработанная Теневилем система знаков, передающих числа. Основана она не на десятиричной, а на двадцатиричной системе счисления (которая и лежала в основе чукотского счета по пальцам рук и ног). Так, числительное 30 передается сочетанием знаков 20 и 10, числительное 40 обозначается особым знаком, 50 — сочетанием 40 и 10, 60 — вновь особым знаком и т. д. В традиционном чукотском счислении предельно большой величиной была «двадцатка двадцаток» (т. е. 400). Но Теневиль, благодаря своей системе, мог записать любое большое число (он изобрел особый знак для 1000 и 1 000 000, причем знак 1000 входил в последний составной частью).
Теневиль изобрел свое письмо еще до установления на Чукотке Советской власти и продолжал его совершенствовать вплоть до смерти. Между тем, в двадцатые годы филологи разработали для чукчей специальный алфавит, которому начали обучение в школах (собственно говоря, даже два алфавита: с 1931 по 1937 год использовалось латинское письмо с дополнительными буквами; а с 1937 года и по сей день чукчи пишут русскими буквами, к которым добавлены два дополнительных знака и апостроф). Буквенное письмо, разумеется, гораздо легче, чем письмо, изобретенное Теневилем. И все-таки гениальный самоучка был прав, когда говорил русской учительнице: «Если поймешь, что я пишу, обогатишься чукотским разумом».
Действительно, письмо Теневиля отражает тот уровень сознания, на котором находились люди в эпоху перехода от «языка рисунков» к идеографии и далее, письму, где каждый знак соответствует слову (логографии). Теневиль, которого земляки уважительно звали «профессором» (за ученость и за то, что был вежлив, «с рукой здоровался»), вел ежедневную запись событий с помощью своего письма. «Писал по вечерам — события за день, — вспоминают старожилы. — Записывал все события, потом, через некоторое время, „отворит“ „напомнит“. Он обучил своей грамоте двух сыновей и даже переписывался с ними „по-своему“».
Сейчас творческое наследие Теневиля изучается учеными — ведь его уникальный эксперимент интересен не только историкам и этнографам народов Севера, но и тем, кто занимается вопросами происхождения и теории письма, связи мышления, речи и ее графического воплощения, т. е. ключевыми проблемами молодой пауки семиотики, изучающей знаковые системы, существующие в человеческом обществе. А личность самого чукотского оленевода, совершившего в одиночку самый настоящий подвиг, заслуживает восхищения и достойна того, чтобы запять надлежащее место в славном ряду творцов, открывателей и изобретателей.
И. Лавров, исследователь письма Теневиля, справедливо пишет, что знаки Теневиля, «вобравшие в себя многовековую мудрость чукотского народа, проливают свет на самые темные и не совсем понятные ученым мифологические представления о природе, помогают расшифровать письмена юкагиров, нивхов, коряков и других северных народов, проясняют содержание и смысл наскальных рисунков и знаков первобытных охотников». Теневиль не знал «настоящей» грамоты, он использовал лишь богатое наследие своих предков и собственную фантазию. Еще в прошлом веке была сделана попытка изобрести письмо, подобное тому, какое изобрел Теневиль, опираясь на знаки-идеограммы, употреблявшиеся индейцами племени микмаков, живущих в штате Мэн (США) и в Канаде, на побережье залива Святого Лаврентия.
Австрийский миссионер Кр. Краудер в 1866 году опубликовал в Вене катехизис, записанный не с помощью букв алфавита, а с помощью «микмакских идеограмм». Для этого потребовался 5701 разный знак, соответствующий тому или иному слову языка микмаков (т. е. катехизис был написан «пословным», логографическим письмом). Весь тираж издания затонул по дороге в Америку, вместе с кораблем. До Нового Света дошло лишь несколько экземпляров. Однако исследователи установили, что Краудер почти все знаки «письма микмаков» сочинил сам, использовав лишь несколько идеограмм, действительно употреблявшихся микмаками. Когда самим индейцам из этого племени предложили прочитать катехизис, никто этого сделать не смог. Это и не удивительно, если учесть, что там были особые знаки-логограммы для таких слов, как «книга», «Вена», «Австрия» и т. и. (о них микмаки не имели никакого понятия). И, разумеется, сочинительство австрийского миссионера нельзя ставить на одну доску с творчеством чукотского пастуха (ведь, в принципе, каждому из нас нетрудно изобрести свое особое «логографическое письмо», если не пожалеть на то времени и труда; ценность его будет равна нулю).
У индейцев микмаков на самом деле существовало рисуночное письмо, знаки которого они либо вырезали на дереве, либо рисовали на выделанной коже. На шкуре бизона вели запись ежегодных событий и ипдейцы племени янктонаис-дакота («Одинокая собака». До нас дошла хроника с 1800 до 1871 года, обозначающая с помощью рисуночных знаков-пиктограмм и условных знаков-идеограмм все события, памятные для племени: тут и эпидемии оспы в коклюша, и гибель всех лошадей вождя племени, и завоз испанских одеял, и солнечное затмение и г. д.
Разработанную систему идеограмм имели индейцы племени оджибве, которую они называли кекинови. Этими знаками они могли записывать целые предложения и связные отрывки текста, отделяя фразы друг от друга вертикальными чертами. Но, пожалуй, наиболее «емкой» была система идеографии, употреблявшаяся индейцами из племени делаваров. С ее помощью была запечатлена священная делаварская хроника «Валам Олум». Впервые этот уникальный документ, записанный условными и рисуночными знаками на бересте, был опубликован в 1836 году, Однако ученый мир отнесся с недоверием к этой публикации: слишком уж невероятной казалась запись обширного текста только пиктограммами и идеограммами. И лишь в 1885 году известный ученый американист Даниэль Бринтон доказал подлинность текста «Валам Олум» (Бринтон переиздал текст, сопроводив его двумя переводами один давал делаварское «чтение» подлинника, а второй — перевод этого делаварского «чтения» на английский язык).
Знаки индейцев оджибве носят, как правило, рисуночный характер. Например, понятие «дождь» передается знаком, изображающим купол неба со струями-линиями; так же нетрудно догадаться о значении рисуночных знаков «солнце», «луна», «утро», «звезда». Для того чтобы запечатлеть священный эпос «Валам Олум», делаварам пришлось ввести знаки, обозначающие общие понятия. Догадаться об их значении лишь по внешнему виду невозможно.
Мы рассказали лишь о нескольких системах записи, отличных от «настоящего письма», существовавших у индейцев Америки и народов Сибири. Подобного же рода системы, простые, вроде эвенкийской, или сложные, подобные делаварской, можно отыскать в любом уголке нашего обитаемого мира. Миклухо-Маклай обнаружил рисуночное письмо у папуасов Новой Гвинеи; народность минахасса (или «альфуры»), живущая на северо-восточной оконечности острова Сулавеси, употребляла, когда-то систему идеографии, вероятно, не менее разработанную, чем та, с помощью которой записан текст «Валам Олум». В принципе не только народность, даже самая маленькая, по и одни человек (как мы это видели на примере Теневиля) может стать творцом пиктографической и даже идеографической системы.
Вот, например, несколько знаков из книги записи одной рассыльной, жившей не так давно в Северной Европе. Она была неграмотна, но ухитрялась писать с помощью знаков-картинок. У нее существовали особые знаки для риса, лука, кастрюли, кухни, вина, свинины, шпика или смальца. Она могла «записать» и такие события, как прибытие человека из деревни, приведшего свинью и принесшего два свиных пузыря, или изобразить себя, посылающей письмо любимому из города (причем ввести особый знак, обозначающий «заботу»).
Не менее любопытен конспект речи ненца-делегата с полуострова Ямал, которую он произнес на съезде Советов в городе Тобольске. Читается эта запись так: рыбы на Ямале много и за нее хорошо платят (рисунок большой рыбины вверху). Однако снастей для рыбной ловли не хватает, нужно бы завезти их побольше (изображение снасти). Мало засылают на Ямал и огнеприпасов (изображение ружья). Не хватает и врачей-ветеринаров (рисунок человека), а между тем среди оленей развилась «копытница» и многие животные погибли (рисунок оленей, лежащих на спине, кверху ногами). Надо бы разрешить охоту на песцов, теперь они встречаются в большом количестве (нижний рисунок стреляющего ружья и песца).
Казалось бы, пиктография и идеография открывают широкие возможности — с помощью знаков рисунков и знаков-символов можно записывать любые тексты (вспомним «Валам Олум»!). Тем более, что при подобного рода записях не возникают языковые барьеры. Ведь и пиктограмму, и идеограмму можно читать и по-русски, и по-делаварски — смысл ее от этого не изменится.
Но будет ли это настоящим чтением? Разумеется, нет! В «настоящем» письме знаки передают какой-то определенный язык, ибо им соответствуют определенные единицы этого языка — звуки, части слов, слова. В этой-то неразрывной связи письма и языка лежит граница между «настоящим» письмом и «языком рисунков». Любую пиктографическую (а также идеографическую) запись можно лишь толковать, понимая общий смысл. Ей не соответствуют никакие единицы языка: ни звуки, ни слоги, ни части слов. Возьмем простейший рисунок, смысл которого понятой любому. «Прочитать» его так, как мы прочитали бы, например, фразу «охотник в лодке», написанную русскими буквами, невозможно. Тут можно дать расшифровку «охотник плывет в лодке», «охотник сидит в лодке», «охотник плывет в лодке по реке», «охотник в картузе гребет веслом, а его собака сидит рядом с ним, оба они находятся и лодке» и т. д. и т. п.
Таким образом, даже самая простая «картинка» допускает множество «прочтений», верней, толкований. Между тем, для того, чтобы записать сложный текст знаками «вне письма», одними рисунками не обойтись. Нужны еще условные, символические значки. И значение каждой идеограммы надо помнить. Понятий же существует огромное множество. Не удивительно, что идеографические системы не получали широкого распространения, о чем говорит опыт Теневиля и миссионера Краудера. При этом отдельные знаки-идеограммы могут иметь не одно, а несколько значений, что, разумеется, еще больше усложняет систему. Наконец, не так-то просто передать с помощью условных значков абстрактные понятия, а в особенности отношения, связи между ними. И все-таки творцы идеографических систем пытались обойти эти трудности.
Вспомним Теневиля. Он изобрел около тысячи различных знаков, передающих такие понятия, как «русский», придумал для каждого нового имени свой собственный знак. Краудер пошел еще дальше и сочинил почти 6000 различных знаков, в том числе особый знак для «Боны», «Австрии» и т. п. Но при этом система необычайно усложняется и в конце концов понять ее может лишь сам изобретатель.
Во многих системах идеографии применялся другой путь: для того чтобы передать абстрактное понятие, употреблялись но знаки-символы, а знаки-рисунки, картинки, которые могут ассоциироваться с тем или иным понятием. Например, знак-рисунок, изображающий солнце, и очень многих системах означает еще и «день», и «время», а знак рисунок луны — «ночь». Однако и здесь есть своя трудность, ведь при этом: многозначность рисуночного письма увеличивается, и мы в каждом конкретном случае должны ломать голову над тем, как же понимать знак рисунок, изображающий солнечный диск: то ли это солнце, то ли день, то ли время.
Но был и третий путь — путь «ребусов». Ибо каждое понятие в данном конкретном языке передается определенным словом, состоящим из звуков. Стало быть, знак-идеограмму можно использовать не в его «прямом», т. с. смысловом значении, а в «звуковом», по принципу ребуса (ведь в ребусах мы записываем слова с помощью знаков-рисунков!). И тогда, складывая друг с другом подобного рода знаки-ребусы, мы в принципе можем записывать любые слова языка. А это значит — перейти к письму в подлинном смысле этого слова, к записи человеческой речи с помощью графических знаков.
Этим третьим, «ребусным» путем пользовались во многих странах. И самыми первыми — и самыми удачливыми! — оказались древнейшие жители долины Тигра и Евфрата, шумеры. Произошло это, конечно, не сразу, процесс превращения «языка рисунков» сначала в идеографию, а затем и в «настоящее» письмо затянулся на много столетий. Об этом и расскажет следующая глава.
Глава четвертая. Шумеры были первыми
ейчас на земле Двуречья, в долине Тигра и Евфрата, звучит арабская речь. Две тысячи лет назад здесь говорили по-арамейски. Еще две тысячи лет назад (т, е. за две тысячи лет до нашей эры, и за четыре тысячи — до наших дней) в Двуречье господствовала речь аккадцев. А если мы углубимся во тьму времен еще на две тысячи лет, то обнаружим, что около шести тысячелетий назад тут говорили по-шумерски. И не только говорили, но и пытались писать. До нас дошло большое число «глиняных книг», обожженных табличек, покрытых рисуночными знаками. По ним-то ученые смогли восстановить трудный, сложный и долгий путь, который проделали шумеры, прежде чем смогли научиться писать «по-настоящему», т. е. передавать звуковую речь с помощью графических знаков.
В Ленинграде, в Государственном Эрмитаже, под инвентарным номером 15 000, хранится древнейшая из дошедших шумерских табличек. Возраст ее минимум 5100 лет (возможно, и все пять с половиной тысячелетий). А так как именно шу-меры первыми на земном шаре начали свой путь к изобретению письма, то эта табличка по праву может быть названа самым древним письменным документом планеты.
Разумеется, возраст «рассказов в картинках», которые находят и пещерах эпохи палеолита, измеряется не тысячелетиями, а десятками тысячелетий. Но они все же не являются письмом и даже «протописьмом», зачатками письма, а относятся к живописи. То же самое можно сказать о знаменитых фресках Тассили в Сахаре и многих других памятниках эпохи неолита. На эрмитажной табличке всего четыре знака: тиара, знак, символизирующий женщину, рука и ограда. Хотя они имеют рисуночный, «пиктографический» характер, это все-таки не пиктограмма, не «рассказ-картинка», а запись. Все знаки таблички имеют самостоятельное значение, они символизируют одно определенное понятие (или группу близких понятий: тиара может означать и царя, и царицу, и власть). В пиктограмме отдельные знаки образуют единый нерасторжимый комплекс. Или же дается «раскадровка» события по отдельным ситуациям. Не зная «предыдущих» кадров, нельзя понять «последующие» (в этом смысле идеалом для пиктографии была бы киносъемка, настоящий «рассказ без слов» — один лишь «показ»). Знаки эрмитажной таблички — это настоящие идеограммы, знаки определенных понятий или вещей.
Но все же это еще не «настоящее» письмо, передающее связную звуковую речь как таковую. К нему шумеры подошли позже. Археологи нашли большой архив документов в руинах древнего шумерского города Урук (библейский Эрех, современная Варка) и в Ираке, которые имеют возраст порядка 5000 лет. Анализ знаков, начертанных на табличках, показывает, что эти знаки еще не являются логограммами (т. о. знаками, передающими конкретное слово конкретного языка), они лишь идеограммы, «напоминающие», но не «записывающие» речь в полном смысле этого слова.
Наиболее наглядно об этом говорит порядок знаков в записях. И в русском, и в шумерском, да и в любом другом языке мира есть правила грамматики, определяющие порядок следования одного слова за другим, одной части речи за другой. Если бы древнейшие шумерские знаки были логограммами, то, естественно, знаки-слова должны были бы подчиняться строгому порядку, диктуемому грамматическими правилами. Однако в текстах мы этого не находим.
Например, у шумеров были специальные знаки, обозначавшие числительное «3», «козу» и «темноту» (последний имел еще значения «ночь», «беда», «черный» и др.). Если бы это были логограммы, то для записи фразы «3 черных козы» мы должны были бы расположить знаки в таком порядке: сначала числительное «3», затем знак «темнота» (т. е. «черный»), и в конце — знак «коза». Но в древнейших шумерских записях из Урука подобные знаки могут располагаться в произвольном порядке: в «3 коза темнота», и «3 темнота коза», и один над другим — «3 коза темнота», и «3 темнота коза». Числительное 3 ставится впереди лишь для удобства подсчета цифр, а не по правилам грамматики. Порядок остальных знаков не играет роли. А это значит, что здесь нет записи связной звуковой речи.
Нет никакой связи здесь и с шумерским языком: ведь мы «читали» запись по-русски («3 черных козы»), хотя она сделана шумерами. В принципе, таким же образом можно интерпретировать ее на любом другом языке, хотя, конечно, сам писец «читал» ее на своем родном шумерском языке, т. е. связывал в уме каждый знак идеограмму с определенным шумерским словом.
Подобного рода записи, не воспроизводящие связной речи, могут с успехом примениться шип, и очень узкой сфере: в хозяйственном учете, в списках, перечнях выдач и поступлений и т. п. Как раз такого рода документами и являются таблички из архива города Урук.
Однако записывать нужно было не только сухие перечни (где можно обойтись знаками для чисел и конкретных предметов, которые исчислялись), но также имена собственные, мифы, исторические события и многое другое, Этого настоятельно требовала бурно развивающаяся цивилизация шумерских городов-государств. Без передачи всех элементов речи тут трудно, а то и невозможно обойтись. А как передать с помощью знаков-рисунков абстрактные понятия религии или имена собственные? Или служебные слова: местоимения, частицы, показатели рода, числа, надежа?
Шумеры стали вводить в свое письмо условные значки, символы, а не «картинки». Например, вместо имени богини рисовался знак, служивший ее символом (как, скажем, если вместо слова «Христос» мы ставили бы знак креста). Вместо названия общины рисовали знак ее тотема, ее эмблему (как если бы вместо слова «Британия» мы ставили рисунок льва, вместо США — «дядю Сэма» и т. п.). Таким же «символическим» путем шло развитие системы записи у многих индейских народностей Нового Света (вспомните «послание к Конгрессу», направленное семью индейскими племенами, знак «журавля» и другие животных). По этот путь не привел к созданию «настоящего» письма, слишком уж он был сложен.
Шумеры находили и иной путь: одно понятие передавали рисунком, обозначающим другое, но близкое понятие. Например, прилагательное «черный» с помощью знака «темнота», изображавшее небесный свод с черточками под ним. Знак-рисунок «нога» мог также передавать еще глаголы «ходить» и «приносить» и т. п. И этот путь не был привилегией одних шумеров: подобным же образом совершенствовали свои системы делавары и многие другие творцы сложных идеографических систем.
Теневиль, как вы помните, в последние годы своей жизни создавал новые знаки, соединяя прежние знаки в один, более сложный. Точно так же поступали и шумеры. Например, знак, символизирующий женщину (его мы находим уже на древнейшей табличке из Эрмитажа), соединенный со знаком горы, образовывал новую идеограмму, означавшую «рабыня» (т. к. рабов шумеры добывали в войнах с соседними племенами, жителями гор, то буквальный смысл знака был «женщина из горной страны»).
И лишь, последний, «ребусный» путь привел шумеров к созданию письма. Пусть идеограмма имела несколько значений, в контексте всегда можно было установить, какое именно из них надо выбрать (например, в записи «3 ТЕМНОТА КОЗА» ясно, что знак «темнота» следует понимать, как прилагательное «черный», а не в первом значении, «темнота»). Естественно, что шумеры «читали» свои записи на родном языке (как это делали и делавары, и Теневиль), а тем самым знак начинал передавать не только понятие, по и слово, которым оно обозначается в шумерском языке. А это позволяло прибегать к «ребусам»: слова-омофоны, звучавшие одинаково, но имеющие разный смысл, могли быть переданы одним и тем же знаком.
Поясним примером из русского языка: в ребусах рисунок «ужа» часто используется для передачи служебного слова «уж» (уже), рисунок «конской луки» — для передачи имени «Лука» и т. п. К счастью для шумеров, в их языке подобных слов-омофонов было очень много (большинство шумерских слов состоит ил одного слога). Уже в текстах пятитысячелетней давности появляются «ребусные» написания отдельных слов: знак, обозначающий тростник (по-шумерски слово «тростник» звучит как «ги»), применяется для передачи глагола «возвращать», который так же звучит, как «ги» и т. п. А столетием позже шумеры начинают употреблять «ребусный метод» не только для передачи знаменательных слов (например, знак, обозначающий стрелу («ти») — для слова «жизнь» (также «ти»), но и для грамматических показателей: например, знак, изображающий кожаный язычок («еме» — язык), употребляется для передачи грамматической связки «ме» (вроде английского «is», русского «есть», «суть»).
«Ребусные» написания встречаются в ряде идеографических систем, которые, тем не менее, подлинным письмом не стали. Ибо в них никогда не пытались передавать грамматические показатели. С помощью «ребусных знаков» записывали имена собственные (ироде русского «Лука» и т. п.), в лучшем случае— знаменательные слона омонимы. Шумеры, применив «ребусный принцип» для записи служебных слов, грамматических формантов, сделали гигантский шаг вперед: ведь только с их помощью можно полностью передать звуковую речь, т. е. сделать письмо «настоящим» письмом.
Однако такая «грамматизация» шумерского письма шла очень медленно. В текстах древнейшего архива из Урука «ребусные» знаки можно встретить лишь среди многих сотен знаков-идеограмм. Обычно же написание простой идеограммы — без всяких грамматических показателей. Например, пишется крестик внутри кружка — знак, означающий «баран». И он может означать и «баран», и «бараны», и «баранов», и «баранами», и «баранам». Лишь постепенно число «грамматических» знаков-ребусов увеличивается, пока, наконец, в текстах, относящихся к 2500 году до и. э. (и, естественно, более поздних), мы не находим обозначение всех основных грамматических показателей и служебных слов шумерского языка. Причем четко соблюдается порядок слов, которому следует живая речь. «Только теперь графическая передача сообщений становится письменностью в собственном смысле слона, т. е. строго установленной системой графических обозначений, передающих речь и ее элементы — слова, слоги, отдельные звуки», — пишет известный советский историк и филолог И. М. Дьяконов в монографии «Языки Древней Передней Азии». Таким образом, вели древнейшие «рассказы-картинки» датируются 15–20 тысячелетием до наших дней (а может, имеют и еще больший возраст), а самый ранний документ, написанный идеограммами — табличка из Эрмитажа — имеет возраст в 5100–5500 лет, то таблички, написанные «настоящим письмом», появились много столетий спустя, примерно четыре с половиной тысячи лет назад. Около тысячи лет, понадобилось шумерам, чтобы перейти от идеографии — через «ребусные написания» — к подлинному письму, передающему звуковую речь!
Грамматических показателей и служебных слов в шумерском языке много. И для каждого имелся свой собственный знак-ребус. Но ведь если мы употребляем для передачи связки «ме» рисунок языка, то в принципе мы можем записывать им и просто слог «ме», входящий в состав различных слов. Иначе говоря, из логограммы, знака-ребуса, он превращается в фонограмму, знак, передающий не слово (с его значением-звучанием), а просто звук или группу звуков. Казалось бы, теперь шумеры могли отказаться от всех своих знаков-идеограмм и логограмм и записывать тексты одними фонограммами, знаками для слогов «ме», и «ти» и т. д. Этого, однако, не произошло. Грамматические показатели и служебные слова записывались шумерами фонетически, с помощью знаков-слогов, а основы слов — с помощью логограмм.
Чем логограмма отличается от идеограммы? Первая имеет чтение, вторую можно лишь «толковать». Логограмма — знак слова конкретного языка, слова звучащего, идеограмму же можно «прочитать» на любом языке (сравните знаки для цифр). В шумерском письме первичные идеограммы превратились в знакн-логограммы, как только появилась возможность с помощью слоговых знаков показывать род, число, падеж, т. е. грамматические показатели.
Когда знак ноги был идеограммой, он имел значения «нога», «ходить», «приносить», «стоять», а также мог соответствовать производным формам глагола: «идущий», «чтобы идти», «туда пришел» и т. д. Превратившись в логограмму, знак стал передавать лишь основу глагола «идти», по-шумерски звучащую «гин». И слово «идущий» («гина») стало записываться сочетанием логограммы (нога — «гин») со слоговым знаком, читавшимся «на». Слово «чтобы идти» (гинеда) — той же логограммой (гин) со слоговыми знаками «не» и «да» и т. д. Таким образом, в шумерских текстах основы слов записывались логограммами, а все их грамматические форманты, показатели рода, падежа и т. д. — слоговыми знаками.
Но идеограммы, как вы помните, имели не одно значение. Тот же знак мог не только значить «идти» (гин), но и «приносить». (И ему в шумерском языке соответствует слово «тум», а не «гин»), и «стоять» (шумерское слово «губ»). Какое же из значений (а стало быть, и чтений) выбрать, когда мы встречаем знак в тексте: «идти» (гин), «приносить» (тум) пли «стоять» (губ)?. Хорошо, если эти глаголы спрягаются по-разному: тогда мы, ориентируясь на сопровождающие их слоговые знаки (грамматические показатели), выберем правильное значение. А если спряжение в них происходит по одним и тем же правилам? Или глагол стоит в той форме, что не требует никаких грамматических показателей, существительное — в именительном падеже и т. п.? Чтобы избежать двусмысленности, шумеры вели особую категорию знаков-указателей, детерминативов, которые показывали, к какому кругу понятии относится то или иное слово.
В шумерском письме имелись специальные знаки-детерминативы, которые обозначали деревянные, каменные, тростниковые, металлические предметы; были детерминативы для вьючных животных, пищи и специальный — для мяса. Особые знаки-указатели ставились после названий благовоний, птиц, рыб, овощей, божеств, рек и каналов, территорий и, наконец, особые детерминативы сопровождали названия мужских и женских профессий.
Таким образом, система письма шумеров, на первый взгляд, выглядит четко и стройно. Для знаменательных слов существует набор знаков-логограмм; для служебных слов — свой набор слоговых знаков. Чтобы передать грамматические формы знаменательного слова, к нему присоединяются нужные слоговые знаки, позволяющие передавать на письме склонение, спряжение и др. А так как логограммы, происходящие из идеограмм, имеют несколько значений, то знаки-указатели, детерминативы, позволяют выбрать нужное. Но если бы все было так просто!
Во-первых, все слоговые знаки произошли из логограмм. Стало быть, мы не всегда твердо знаем, нужно ли читать тот или иной знак как чисто фонетический (т. е. как слог) или же как логограмму (т, е. как слово). Но это еще полбеды, ибо и сами логограммы происходят из идеограмм, передававших несколько близких понятий (уже упоминавшийся нами знак, рисунок темного небосвода, мог означать не только понятия «темнота» или «черный», во еще и «беда», «болезнь», «несчастье» и т. д.). И когда идеограмма становилась знаком для слова, логограммой, то, как привело, она получала несколько чтений (так, знак «нога» мог читаться не только как «гин», «губ», «тум», но и как «ду» и «ара»). А ведь из эти логограмм образовались слоговые знаки — и они, стало быть, также получали несколько чтений, могли передавать несколько равных слогов.
Т. е. знак мог читаться и как слова «гин» (идти), «ду» и «ара» (ходить), «губ» (стоять), «тум» (приносить), и как слог — но не один слог («гин» или, скажем, «тум»), но и как «гин», и как «ду», и как «ара», и как «губ», и как «тум», Т. е. слоговые знаки шумерского письма были «многозвучны» или, как их называют ученые, — полифоничны.
Но и этого мало. Кроме полифонии, еще была и омофония. Мы уже говорили, что в шумерском языке существовало множество слов, звучащих одинаково, но передававших разные понятия, слов-омофонов (вроде наших «коса» или «лук»). Это облегчало «ребусные» написания. Однако они были явлением поздним. На первых же порах, еще на стадии идеографии, такие слова обозначались разными знаками, хотя и звучали одинаково. Например, знак «нога» передавал понятие «ходить», и ему соответствовало шумерское слово «ду» (хотя знак мог передавать и понятие «идти» — шумерское «гин», «приносить»— «тум» и т. д.). Для передачи понятия «строить» использовалась идеограмма — изображение клиновидного колышка (она также имела несколько значений: «наконечник», «забивать», «всаживать», «клин»), Превратившись в логограмму, этот знак стал читаться как «ду», ибо в шумерском языке слово «ду» означает и «ходить» и «строить», эти слова омонимы. А когда этот знак читался в значении «наконечник», он звучал как «гаг», в значении «клин» — как «да» и т. д. Когда же оба знака превратились в фонетические, слоговые, то в результате для передачи одного и того же слога «ду» оказалось два разных знака — знак ноги и знак колышка. И если бы только два! Слов-омонимов в языке шумеров было предостаточно. В результате для одного слога в письме имелось по пять, десять, двадцать и более различных знаков. Достаточно сказать, что упомянутый слог «ду» передается на письме двадцатью тремя разными знаками, происходящими из разных логограмм!
Нетрудно представить, какой сложной оказалась система шумерского письма и каких титанических усилий потребовалось от исследователей, чтобы разобраться в ней (не говоря уже о том, что и сам язык шумеров также очень сложен: в нем 11 падежей, несколько видов множественного числа — коллективное, определенное, обобщающее, распределительное, сортовое, и т. п., а ведь язык этот окончательно забыли более двадцати веков назад и он не находится в родстве ни с одним из наречий мира!). Ученый, пытающийся прочитать шумерскую табличку, должен прежде всего разобраться, является ли данный рисуночный знак самостоятельным или же лишь вариантом другого знака (достаточно сказать, что когда были опубликованы тексты архивов из Урука, первоначально в них было определено около 1100 различных знака-идеограммы, а теперь, отбросив варианты написания, это число уменьшили до 800). Затем следует определить, является ли данный знак идеограммой, передающей понятие, логограммой, передающей слово, или фонограммой, передающей слог. Поело этого вновь нужно решать: какое из нескольких значений идеограммы следует вы брать, какие чтение логограммы надо предпочесть или какой слог передает знак, если он является слоговым — ведь этих чтений у него несколько! И все это — при условии, что мы знаем шумерскую грамоту, что письмо дешифровано — а ведь это далеко не так!
Еще в прошлом веке востоковедам удалось прочитать клинописные тексты персидских царей, с их помощью — клинопись ассирийцев и вавилонян, тексты, написанные на аккадском языке. В архивах Двуречья были обнаружены аккадско-шумер-ские словари и списки шумерских логограмм, чтение которых было записано рядом слоговыми знаками. Лишь после этих находок можно было заняться всерьез изучением шумерских текстов. Но только тех, что написаны клинописными знаками (о клинописи Двуречья, развившейся из рисуночных знаков, речь еще впереди, в главе «Куда ни кинь, везде клин»). Работа над расшифровкой древнейших текстов, написанных шумерами (их называют «протошумерскими», т. е. «первошумерскими»), была начата лишь несколько десятилетий назад А. Фалькенштейном, издавшим в 1931 году древнейшие архивы из Урука. Ему удалось установить значение около 170 протошумерекпх знаков. В 1940 году публикуется работа советского ученого И. М. Дьяконова «К возникновению письма в Двуречье», посвященная анализу эрмитажной таблички. В последние годы, под руководством Дьяконова, успешную работу по изучению этих древнейших текстов ведет А. А. Вайман, который смог определить значение около 250 идеограмм (а так как всего их около 800, это означает, что протошумерское письмо расшифровано менее, чем на одну треть!). Ему удалось дать перевод примерно сотни табличек, опираясь главным образом на «контекст», на примерное содержание записи, о котором можно заранее догадаться, хотя бы приблизительно.
Поделиться книгой: