11
Сэцуке держалась за сгиб локтя галантного Авеля, другой рукой обнимала Эдварда, ревниво молчащего. Авель водрузил фуражку на голову и представил:
- Леди и джентльмены, прошу любить и жаловать мадемуазель Сэцуке Тикун и ее мохнатого друга, первого в мире летающего медведя Эдварда, - экскурсанты вяло похлопали, а Сэцуке задумалась - сказала она Авелю имя своего медведя или нет.
"Да", - развеял ее сомнения Эдвард.
"Дуешься?"
"Я - не мышь. Только мыши дуются. На рис."
"Вот и хорошо."
Группу экскурсантов, кроме Сэцуке и Эдварда, составляли еще двое парнишек раннешкольного возраста, длинная худая девчонка с прыщавым носом и молодая парочка с толстым годовалым ребенком, сидящим в "кенгуру" на груди отца и сосущим сморщенный пальчик. Иногда ребенок хлопал себя ладошкой по животику и чему-то смеялся, обильно пуская слюни. Зрелище было ужасным.
- Классный медведь, - желчно сказала прыщавая. Кроме прыщей в число ее недостатков входило сложное металлическое сооружение во рту для исправления прикуса.
Сэцуке гордо промолчала.
- А почему мы не падаем? - встрял один из мальчиков, а другой ткнул его локтем. Парочка взрослых захихикала.
- Сложный вопрос, - глубокомысленно закатил глаза под лоб Авель. - Вы не будете возражать, сеньор Сабуро, если я отложу ответ до тех пор, как мы поднимемся на верхние галлереи?
- Я - Сиро, - хмуро ответствовал паренек, - а он - Сабуро.
- А где же Горо? - деланно удивился Авель, и все засмеялись. Шутка вышла глуповатой, но почему-то смешной.
Прыщавая хихикала на редкость противно. Завидует, подумала Сэцуке и крепче ухватилась за руку Авеля.
- Мадемуазель Сэцуке, вы не будете возражать, если вторую руку я предложу леди Сарасин? - Авель церемонно поклонился прыщавой. Прыщавая вцепилась в локоть обеими руками.
Сэцуке показала ей язык. Прыщавая осклабилась. Железо заблестело.
- Прежде всего, леди и джентльмены, разрешите мне представить вам наше воздушное судно, носящее гордое имя "Альбатрос". "Альбатрос" - наиболее крупный, комфортабельный и быстроходный в своем класее корабль. Его длина составляет около двухсот шагов, а для любителей особой точности я уточняю - сто девяносто восемь шагов от носа до кормы. Высота корабля превосходит девятиэтажный дом, - Авель подмигнул и объяснил: - Сколько метров составляет девятиэтажный дом я, к сожалению, не знаю, но так было написано в брошюре, которую я пролистал накануне.
- Громадный, - высказал общее мнение Сабуро.
- Да, господин Сабуро, вы совершенно правы. Громадный. Колоссальный, м-м-м... Кто еще знает подобные слова?
- Титанический, - пискнула Сэцуке.
- Неповоротливый, - выдала прыщавая.
- Не такой уж неповоротливый, - хладнокровно сказал Авель. Парочка с младенцем опять хихикнули. - Крейсерская скорость "Альбатроса" составляет сто одиннадцать узлов. Кто скажет, сколько это будет в сухопутных единицах?
- Двести имперских шагов, - подсказал мужчина.
- Благодарю вас, господин Коноэ. Но, если быть точнее, то - двести три имперских шага в час.
Прыщавая фыркнула.
Чтобы у тебя сопля вылетела, злорадно пожелала ей Сэцуке.
- Вас что-то не устраивает, леди Сарасин?
- На самолете летать гораздо быстрее, - повела плечиками прыщавая.
- На самолете? - переспросил Авель, словно не веря собственным ушам. - На самолете? Леди Сарасин, вынужден высказать вам свое крайнее неудовольствие. На первый раз вам прощается, но на второй я буду вынужден предупредить повара о лишении вас дополнительной порции пудинга.
- За что? - хлопает глазками прыщавая. Флирт ей нравится.
- Леди и джентльмены, имею настоятельную необходимость вас всех предупредить. Конечно, вы не слишком осведомлены о наших воздушных традициях, но прошу вас запомнить - на борту любого воздушного судна категорически запрещается произносить два слова. Первое слово вы уже слышали из уст леди Сарасин, но ей мы на первый раз прощаем ее ошибку. Второе слово буду вынужден назвать я сам, что меня не радует, но того требуют сложившиеся обстоятельства, - Авель держит пауза.
- И что же это за слово? - не выдерживает Сиро.
- Огонь, - трагически шепчет Авель.
- О... - Авель отнимает свою руку у прыщавой и закрывает ладонью рот Сиро.
- Повторять не следует. Достаточно и одного раза.
- Но почему? - удивляется Сиро. - Почему о... ЭТО слово?
- Я объясню, но позже, - Авель возвращает свою руку жаждущей прыщавой. - А для начала я объясню - в чем состоят преимущества воздушных судов, и почему их нельзя сравнивать с теми консервными банками, которые мнят из себя птиц.
12
Платье небрежно брошено на столик. Кончик пояска попал в стакан и слегка подмок. Господин канцлер смотрел в окно. Наконец-то снизошел покой. Ладони лежали на коленях и, казалось, еще ощущала тепло чужого тела. Что-то особенное, покалывающее, бархатистое. Слаб человек, вяло признался самому себе господин канцлер. Слаб и невоздержан.
Он протянул руку и погладил девочку по спине.
- Агатами... Агатами...
- Оставь меня! - внезапный крик.
- Хочешь выпить?
- Мне еще только четырнадцать, извращенец! - действие наркотика закончилось, и податливая, нежная кукла превращается в разъяренную кошку.
- Я не извращенец, - почти что наставительно, по-отечески возразил господин канцлер. - Я твой спаситель.
- Я хочу одеться, - прошептала Агатами. - Я... я... ненавижу себя! - еще крик. Крик подростка, который корчит из себя взрослого, независимого, гордого, а затем попадает под то безжалостное колесо, которое и есть взрослая жизнь.
- Мы обо всем договорились, Агатами, - пальцы господина канцлера нежно запутываются в фиолетовых волосах, потом он сильно дергает вниз. Девчонка падает на спину, сжимается, корчится... Как взрослая. Откуда у них уже сейчас подобные повадки? Словно в ее теле что-то есть такого, что господин канцлер еще не видал на своем долгом веку.
Господин канцлер может многое порассказать этой своенравной, но такой глупой и наивной девчонке. Или действительно рассказать? Влить еще немного яда в невинную душу? Да ладно уж, невинную... Если бы не наркотик, она бы показала свою невинность.
Господин канцлер склоняется над ее лицом, и Агатами кажется, что он хочет ее укусить. Противно. Но еще противнее пахнет изо рта - гнилостный запах с прожилками ароматических пастилок. Он гниет изнутри, понимает Агатами, он и меня заразит своей гнилью. Никки-химэ, где же ты?! Почему ты меня бросила?!
- Отпусти, - шепчет девочка. - Отпусти.
- Позволь еще раз взглянуть на твою татуировку, - жалобно-требовательно просит гниющий старик. Отвратный, гниющий старик, которому удалось взять над ней верх, подчинить ее, обезволить, потому что она слишком полагалась на свое умение убивать, но не на свое умение думать, просчитывать и планировать ходы.
Как глупо. И холодно. Очень холодно. Зима поселилась в ней. Как глупо. Агатами заплакала. Столь неожиданно для нее самой и гораздо страшней, чем то, что с ней до сих пор происходило. Когда тебя предают друзья, это совсем не страшно. Даже не обидно. Такова жизнь. Но когда предает кто-то внутри тебя самой, когда в тебе что-то окончательно ломается, превращая в омерзительно рыдающую куклу...
13
- Представьте себе так называемые прелести полета в железяках, - предложил Авель, выводя компанию в просторный зал, окаймленный с двух сторон панорамными окнами, перед которыми расположились мягкие диванчики. А еще имелись зачехленный рояль и тележка с разноцветными бутылками. - Что жертвуется во имя скорости? Все удобства. Если бы вы предпочли комфорт "Альбатроса" какой-нибудь нумерованной банке, то сейчас не расхаживали здесь со мной, не пили прохладительные напитки, а уныло болтались привязанными в креслах с кислыми конфетками за щекой и гигиеническими пакетами около рта. Представляете?
- Представляем, - хором ответили экскурсанты. Господин и госпожа Коноэ с ребенком устремились к тележке.
- Ну, что я говорил, - удовлетворенно развел руками Авель. - Налетай!
- А мне здесь нравится, - сказал Сабуро, доставая очередное мороженое из холодильного ящика. - А главное - все включено!
- Главное правило пассажира, - усмехнулся Авель, - съесть и выпить не меньше, чем на цену билета.
- Вряд ли это возможно, - вздохнула госпожа Коноэ, вытирая платком нос Коноэ-младшего. - Такие дорогие билеты, такие дорогие билеты.
Сэцуке подошла в окну и села на диван. Яркая синева слегка посветлела, поток жидкого золота перестал бурлить, в нем установились спокойные течения, казалось кто-то проводил по густой краске мягкой беличьей кистью. Крохотные пузырьки образовывались на внешней стороне стекла, собирались в гроздья и затем гурьбой отлетали вправо по ходу "Альбатроса" и вверх. Птиц не было видно, а сквозь
Рядом встал господин Коноэ, и ручки ребенка застучали по стеклу, оставляя на нем мутные отпечатки перепачканных конфетами ладошек.
- Я видел как ты рисовала, - внезапно обратился к Сэцуке Коноэ. - Это серьезно или так - от нечего делать?
Сэцуке пожала плечами.
- Не знаю.
Господин Коноэ достал из кармана салфетку и попытался вытереть шоколадные пятна с иллюминатора.
- Я работаю в школе и даю частные уроки рисования, - объяснил Коноэ. - Если бы ты показала мне свои работы, я мог бы подсказать твоим родителям - стоит ли тебе серьезно заняться рисованием или нет.
- Спасибо, - мрачно сказала Сэцуке. Эти взрослые всегда лезут не в свои дела. Стоит ли тебе серьезно заняться или нет! Подумаешь! Как будто она не может это делать только для себя. - Я обязательно скажу отцу.
Словно прочитав ее мысли, господин Коноэ улыбнулся:
- Не обижайся. Каждый ребенок может заниматься тем, что ему нравится. Но это время слишком быстро проходит. Становишься взрослее и обнаруживаешь, что необходимо делать то, что у тебя получается, но не то, что ты действительно хотела бы.
- Вы... взрослые - интересный народ, - печально сказала Сэцуке. - Сначала вы создаете грустный и скучный мир, а потом живете в нем, работаете, заводите детей, которых ловко обманываете, чтобы они поверили - жизнь - это большое счастье.
Господин Коноэ сел рядом. Коноэ-младший недовольно завозился, вновь потянулся чумазыми ладошками к свету, заворчал, как щенок, у которого отняли кость. Коноэ достал ароматическую палочку и понюхал ее. На его лице появилось мечтательное выражение, и Сэцуке внезапно осознала, что между Коноэ и ею очень небольшое расстояние - всего лишь несколько лет, которые лишь сейчас кажутся непреодолимыми, но на самом деле - так же эфемерны, как пузырьки света, которые воздушный поток отрывал от иллюминаторов и уносил назад, собирая в туманную дорожку, тянущуюся за грузным телом дирижабля.
- Ты хочешь правды? - господин Коноэ сунул кончик палочки в рот и пожевал. - Правда в том, что мир создан ущербными богами - Бессердечным Принцем и Слепой Принцессой. Принц не чувствует разницы между добром и злом, а Принцесса... Принцесса не видит ни добра, ни зла. Именно поэтому мир получился таким же ущербным и несовершенным, слепым и бессердечным.
- Я знаю эту сказку, - вздохнула Сэцуке. - Только... только если бы вы сами верили в нее...
Господин Коноэ погладил ребенка по головке и отдал ему палочку. Тот ее лизнул и бросил на пол.
Сэцуке набралась смелости и выпалила:
- Вы бы не завели ребенка. Если бы верили...
- Но ведь и мы, люди, для чего-то созданы этими ущербными богами? - спросил господин Коноэ. - Возможно, в этом есть смысл? Может быть, кому-то из нас предназначено сделать мир красивее, совершеннее?
Сердце у Сэцуке забилось сильнее. Она улыбнулась. Господин Коноэ тоже улыбнулся. Только сейчас Сэцуке обратила внимание, что он не носил очки.
- Леди и джентльмены! - захлопал в ладоши Авель. - Прошу всех собраться! Наше путешествие по "Альбатросу" продолжается! Теперь нам предстоит самое интересное - мы поднимемся наверх в машинный зал, а также сообща поможем сеньору Сиро и сеньору Сабуро разобраться - что поднимает "Альбатрос" в воздух, и что движет его по воздуху.
На пороге зала Сэцуке оглянулась. Ей показалось, что темнота за потоком анимы стала еще плотнее. Словно наступала ночь.
Дальше они прошли узкими коридорчиками между рядами запертых дверей в персональные каюты, которые, как объяснил Авель, использовались лишь при длительных полетах и многодневных развлекательных путешествиях. По требованию экскурсантов одна каюта была открыта, и каждый мог полюбоваться уютной комнаткой с диваном, парой кресел, столиком и даже с отдельным туалетом.
Сеньор Сабуро тут же громким шепотом изъявил желание испытать сверкающее белизной и металлом устройства, так как он, сеньор Сабуро, слегка переборщил с дармовыми лимонадом и соком, на что Авель веско объяснил таким же громовым шепотом, что для пассажиров эконом-класса имеются не менее удобные, хотя, возможно, и не такие роскошные, устройства дальше по коридору, но, учитывая те дружеские отношения, которые установились между ним, Авелем, и сеньором Сабуро, он, Авель, готов пойти на некоторое нарушение корабельного распорядка ("Учтите, сеньор Сабуро, распорядка, а не УСТАВА, который не может нарушить ни по букве, ни по духу даже сам господь бог, реши он воспользоваться услугами "Альбатроса") и предоставить сеньору Сабуро на одну минутку в личное распоряжение этот уютный кабинетик, но только в том случае, если он, сеньор Сабуро, пообещает... Дальше Авель перешел на настоящий шепот, и сеньор Сабуро согласно кивнул.
Около последней двери, обшитой металлом, экскурсия вновь остановилась. Прыщавая все еще болталась на руке Авеля и постреливала в него глупенькими глазками. Сэцуке обнимала Эдварда, который продолжал хранить необычно угрюмое молчание, но, тем не менее, так же держал девочку за шею мягкими лапами. Сеньоры Сабуро и Сиро обменивались впечатлениями об особенностях подачи воды в здешних туалетах, а господин и госпожа Коноэ с младенцем замыкали шествие. Госпожа Коноэ громко вздыхала и выражалась в том смысле, что полет продолжительностью в несколько страж никак нельзя назвать слишком коротким для того, чтобы не использовать персональные каюты.
- А вот здесь, - Авель постучал по металлической двери с многочисленными задвижками, - находится гордость "Альбатроса" и всей компании "Цеппелин". Символ нашей уверенности в абсолютной безопасности и комфорте. Желаете взглянуть, леди и джентльмены?
- Желаем! - пискнула прыщавая. Сэцуке поморщилась. Неужели и она так же глупо выглядела?
По лестнице сверху спускался человек в комбинезоне с большим ящиком в руке. От него пахнуло чем-то горячим, механическим.
- Развлекаешься? - спросил он Авеля.
- Развлекаю, - веско ответствовал Авель.
- Ну-ну, - хмыкнул человке, встряхнул ящик, в котором звякнули железки, и продолжил путь вниз.
14
Голос Никки-химэ был настойчив: "Агатами, ты ищешь не там и не то! Я запрещаю тебе акцию в Киото! Это очень опасно и совершенно бессмысленно. Понимаешь?"
Понимаю, Никки-химэ... Теперь можно понимать, потому что уже ничего нельзя сделать. Только стыд и отчаяние, отчаяние и стыд.
Страшные люди. Люди всегда страшны, но страшнее всех - бог. Император. Враг. Отвратительное, гадкое существо, плавающее в своей колбе, опутанное проводами, морщинистое, волосатое. Пиявка мира, лигух.
"Так тебя зовут Агатами? - лицо расплывчато, туманится, шевелится, только поросячьи глазки буравят ледяным взглядом - безжалостным и яростным. - Агатами? Очень хорошо, Агатами. Рад встречи с тобой. Как поживает наша Принцесса?"
"Очень хорошо, - булькает Император. - Очень хорошо!"
Ему, наверное, действительно очень хорошо, потому что Агатами с ужасом и отвращением видит, как напрягается его пенис, но ремни все плотнее охватывают ее тело, прижимая к многочисленным раскаленным иглам. Дальше - только тьма и боль, много тьмы и целый океан боли...
Поделиться книгой: