Завершение проекта Повелитель

***

Костер догорел. Дед Лева храпел как настоящий медведь, только что лапу во сне не сосал. Мне не спалось. Разглядывая пламенеющие в темноте угли. Я все думал и думал об услышанном. Переваривал всю информацию, которую в избытке почерпнул от деда, и добрый десяток карасей уместившихся в желудке. Вот оно как, значит… Пришлое племя именовало себя настоящими людьми. Перво-людьми, боровшимися со всякой нечистью, и мутантами ввиде нас с дедом. Со всеми, кто умел обращаться и трансформироваться в животное. А умели в деревне все, от мало до велика. И хоть они своими умениями не пользовались, но попадали на одну грядку с ворлоками, коих перво-люди пропалывали нещадно. Поэтому убили всех. И деревню сожгли. Лес выгорел вокруг деревни километра на два. Наведались к военному объекту, где были наши…Что там случилось. Не знаю. И дед не знает. Не интересовала его наша жизнь. Он тогда своих хоронил. Вот ведь как получается? Деревня его изгнала бог знает как давно, а они все равно остались для него свои…Там не много чего осталось хоронить. Головешки одни. Вспомнил Штыря обугленного, и даже на миг показалось, что учуял этот едкий ни с чем несравнимый запах человеческой плоти. Звери так не пахнут. А эти порезали, порубили и потом сожгли мертвых, будто боялись, что они оживут. Так, на чем я остановился?

Стрела в оконной раме и могилка Косого. Если Федора похоронили и крест поставили, значит, Хаймович жив и нападение отбили. Иначе никаких похорон бы не было. Зарубили бы всех и сожгли как в деревне. И тут Хаймович здраво рассудил, что автомат конечно страшная сила, кабы патроны не кончались и не численный перевес противника…Не продержаться. Если обложат и подождут пока патроны не кончаться, или пока с голоду пухнуть не начнут. Вот он и увел женщин и Сережку-Шустрого куда подальше. А куда он их мог повести? Зная Хаймовича, можно предположить, что он не бросится от страха, куда глаза глядят и очертя голову. Он постарается увести их в место безопасное и защищенное, где можно прожить. А идти то нам некуда. В городе Джокер, тут племя это…Дикари какие-то. Что интересно, с длинными ножами? Что-то типа наших тесаков, по рассказам Льва Николаевича, только наши широкие в ладонь и длиной от бедра до калена. И дрова рубить можно и от врагов отмахаться. Если эти враги не торки. От торков надо бы подлине, чтоб клешнями не дотянулись… И тут мне пришла в голову идея. Посещают они меня изредка. Если перво-люди пошли уничтожать всех подряд в городе, они неизбежно нарвутся на Джокера. Начнется веселуха. Несладко придется и тем и другим. И в этой неразберихе, вряд ли Джокер будет нас у подземелья караулить. Там самое спокойное место и будет. Времени прошло много. Старые враги про нас подзабывать стали. А новые про подземелье ничего не знают. Вот и выходит, что там будет относительно безопасно. Продуктов там прорва. Жаль только, что лифт накрылся безвозвратно. Но существует старая нора. Через нее ползти противно, но это единственный доступный вход. А там же еще рой! Чуть не позабыл про это милое гнездышко ос переростков.

Я разнервничался как никогда. Сонливое состояние как рукой сняло. Поднявшись подкинул веток в костер. Они дружно занялись. Языки пламени лизнули звездное небо. Как хорошо здесь. Жили бы и жили. Опять мрак, серость. Сейчас лето в разгаре. А значит все вымерло, а что не вымерло то прячется в подвалах и подворотнях. Таится от жары. От песчаной бури. Летом из пустыни, что начинается за вокзалом и тянется торк знает до куда, приходят такие твари, что любо-дорого. Им названия то не всем придумали. Потому как если познакомился с такой тварью, то рассказать уже не успеешь. Крики только раздаются иногда..Душераздирающие крики. Летом число самоходок и торков значительно уменьшается. Даже безмозглая плесень, которую ребенок еще говорить не умеет, а уже знает, что наползает она медленно. А если на краешек не наступать вырваться можно. И та уползает с глаз подальше. Словно боится. Все живое ищет прохлады и влаги, и жизни…Кого бы сожрать? Не мог в это гнездо повезти их Хаймович. Не идиот же он? Не мог! Но куда, если некуда? Просто в лес без оглядки? Где ворлоки, гады, что бревно? Где нет спасения от летучих кровопийц? Сколько ночей они могут провести под открытым небом в лесу? Одну-две? Пусть неделю. А потом заснут все от усталости. Одна ночь без охраны. И утро они уже не встретят.

***

Проснулся я от тепла. Того приятного тепла, что разгоняет кровь по жилам. Проснулся не сразу. Сначала почувствовал покалывание в оболочке. Такое легкое поверхностное касание, словно самка погладила теплой рукой своего младенца. И пусть я не знал своих родителей, но был уверен – они были. Были как у всех, кто бегает, ползает и летает. Ведь кто-то же породил меня? И пусть я не знал свой пол, самка я или самец, поскольку никогда не встречал себе подобных. Но я наблюдал за окружающими меня созданиями и знал, что новое поколение создано лишь для того, чтобы оставить потомство и уйти вслед за своими предками. Осознание себя ко мне пришло давно. В те времена, когда огненный круг в небе палил нещадно. Земля была полна дыма и огня. И вскоре дым затмил все небо, и круг стало не видно. Но я ощущал его тепло. И в отличии от нынешних тварей знал, что это он дает тепло. И тогда задумывался. Может он и породил меня? Покалывание перешло внутрь. Я стал ощущать конечности. Можно было размять их, ускорить движение сердца и выползти наверх в поисках пищи. Ведь вместе с пробуждением тела во мне просыпался голод. Но я не торопился. Или потому, что стал стар или от того, что накапливал голод в себе. С возрастом острота ощущений теряется. Нет уже той новизны восприятия мира. Да и мир всё тот же. Так же сухо и тепло. Так же бегают и резвятся по поверхности разные существа. Некоторые из них я знаю давно, другие виды появились недавно. Они были странными, некоторые имели совсем несуразный вид. Да и на вкус признаться были не очень. Вот и сердце забилось чаще. Тело уже полностью повиновалось мне. Я ещё не вылез. Не пошевелил конечностью, не дрогнул ни одной мышцей, но остро почувствовал. Что-то не так…Не как всегда. Что-то неуловимо изменилось. Во мне или снаружи? Прислушался к своим ощущениям и не определил. Что ж. Всякое изменение – движение жизни. Без изменений только то, что мертво от рождения. Как тот камень, прикрывший мою нору. Хотя, кажется, он раньше был больше. Края стерлись. Появились трещины. Возможно, он когда-нибудь растрескается и превратиться в кучу мелких никчемных камней. Так и будет. Застану я это событие или нет. Но я это знаю. Определить, что именно изменилось не смог. Может изменения произошли и во мне, и с наружи? Может я перешагнул некую грань, отделяющую меня от других? Смерть. Именно её я не постиг. Смерть как итог существования? Значит, пришла пора. При этой мысли я не испытывал ни грусти, ни страха. Мне нечего и некого было бояться. Просто осознание итога существования и легкое любопытство. Как это будет? Что я испытаю? Впрочем, предаваться догадкам пустая трата времени. Если проснулся после спячки, значит настало время тепла и ветра. Упершись в камень, отодвинул его. И в глаза ударил ослепительный свет. Огненный ослепительный круг сиял в небе. Вот что изменилось! Солнце! Оно вернулось! А я ведь почти забыл, какое оно.

***

Полковник Сивуч громко чихнул и посмотрел на полог палатки. Сквозь дыру с ровными обтрепанными краями брезента в палатку светило солнце. Яростный луч света казалось прожег ее, и хоть это было не так. В палатке и без него было душно и пыльно, но именно от него Сивуч недовольно сморщился и подумал: Когда эта проклятая жара кончится? Как будто без нее нет проблем? Проблем было выше палаточной крыши, и даже выше хлипкой сухой сосны примостившейся рядом. Ну, во-первых, пропал его отец полковник Сивуч. Пропал, когда они проходили это окаянное чертово болото. И Андрей в свои неполные 25 лет унаследовал власть в их подразделении. Это у диких племен и банд вожди да главари, а в подразделении полковник. Это звание переходило по наследству от отца к сыну уже много лет. И дед, и прадед горбоносого Андрея были полковниками. Когда-то первый из них командовал воинской частью и жила эта часть в каменном как теперь кажется сказочном городке, за тысячу дней пути отсюда. И когда случился большой трындец по-научному именуемый катаклизм, вот тогда именно благодаря недюжинным организаторским способностям остатки полка под руководством Сивуча В.А. и выжили. Выжили, поскольку находились на полевых учениях. Саму часть накрыло взрывом и стерло начисто, как и близлежащий город. Относительно самого катаклизма было много споров и мнений. Начнем с того, что предпосылок для начала войны не было. Порохом в международной обстановке не пахло. Причиной всемирной войны возможно послужил упавший метеорит или свалившийся с неба спутник, который одна из сторон приняла за начало боевых действий. Тут и началось. Мало не показалось никому. Особенно тем, кто выжил. Большинство медленно умирали от полученных доз радиации. Тем, кому повезло, умерли позже, но оставили потомство. А уж потомство постаралось выжить и выжило, адаптировавшись к новым условиям. В общем, как сказал бы покойный полковник В.А.Сивуч: 'Человек это такая скотина, которую термоядерным взрывом не проймешь'. Оставалось правда одна странность…Почему последнюю войну избегали называть последней войной а называли катаклизм? В народе, впрочем, слово катаклизм не прижилось. Говорили просто – большой трындец. Были тому весомые причины и признаки. Как уже говорилось выше. Обстановка в мире была вполне мирной. Никто никому не грозил. Делить что либо не собирались. Все уже было поделено и решено на самом высоком уровне. Перед самим же событием предшествовали ряд необъяснимых явлений природного толка. Кое-где в северном полушарии зима не наступила вовсе, хотя объекты находились на одной широте. По ту сторону экватора в Южной Америке и Африке выпал снег и стояли морозы, характерные скорей для суровой Сибири, чем для избалованных теплом южных стран. Ученые наперебой пытались объяснить это сменой магнитных полюсов Земли. Но это совершенно не могло объяснить тот факт, что в Амстердаме стояла жара, а Берлин замерзал. По ночному небу над Римом приведением бродило северное сияние. Далее стали происходить еще более невероятные вещи, которые на причуды природы не спишешь. Так, например, выехав за город на выходные в деревню и возвращаясь в воскресенье, люди к своему удивлению обнаруживали, что они вернулись в понедельник. И город кипит работой. Странные, нелепые истории происходили. Несколько раз часть поднимали по тревоге. Поскольку радары засекали неопознанные летающие объекты игнорирующие предупреждения и отказывающиеся себя назвать. Объекты шли атакующим клином, на малой высоте и на сверхбольшой скорости. Сделав круг над объектом, они внезапно исчезали с радаров. По воспоминаниям полковника Сивуча пережившего несколько таких мнимых атак. 'У кого-то из дежурных могли нервы не выдержать. Как пить дать, пальнули вдогонку. А там и началась эта катавасия.' Впрочем, виновными в происшедшем военных он никогда не делал. Виновными по его глубокому убеждению были демократы. Кто это такие, уже никто из подчиненных ныне здравствующего полковника Андрея Сивуча уже не знал и объяснить не мог. Но судя по нелицеприятным отзывам легендарного комполка были они сродни собакам, когда пес в безумной похоти покрывает такого же пса а не самку. Со временем слово демократ превратилось в обидное ругательство.

Все это лирика. А воды нет. Самая, пожалуй, глобальная проблема, – подумал Андрей, потерев горбинку носа, словно стимулируя мозговую деятельность. – Как не крути, а воды осталось на два-три дня максимум. И что делать потом – одному Богу известно. Проделав такой путь, без малого четыре года. Они нашли этот город. Город – источник нечести, расплодившихся мутантов. Которые самим фактом своего существования поставили под угрозу исчезновения людей. Настоящих людей. Как вид.

Сушь этим летом стаяла такая, что страшно представить. Последний дождь они видели месяц назад. Еще в лесу у озера. Перейдя мутный ручей с совершенно грязной мазутной водой, которую невозможно пить, подразделение вошло в город. Город встретил людей неведомыми тварями, прячущимися среди развалин. Несколько человек сразу пропали. Сержант Спицин, рядовой Елабуга, жена Спицина, бросившаяся на крики в разрушенный дом. Скушали их эти твари. Нечто среднее между скорпионом и раком. Как их назвать и к какой пароде отнести полковник не знал. И над этим вопросом не задумывался. Нечисть, она и есть нечисть. Потом пропал Иванов, вышедший рано утром по нужде из расположения части. Пропал, как в воду канул. Отрядив десятку бойцов на поиски, Андрей принял в них участие сам. И обнаружил полуразложившийся труп в подвале ближайшего дома. Труп был весь в какой-то слизи, которая им видимо и питалась. Опознать мертвого не было никакой возможности. Кожи на нем не было. Обрывки обмундирования показывали, что это один из них. Решили, что это Иванов и есть и поиски прекратили. А когда стали возвращаться выяснилось, что из десятки пропал еще один – старшина Давлетияров. Упокой господи его душу! Искать не стали. Вернулись без него.

Полковнику Андрею Сивучу стало страшно. Ему не было страшно ходить с отцом на медведя с рогатиной, ему не страшно было одному отмахиваться шашкой от стаи волков. Ему не было страшно, когда на его глазах человек превращался в дикое животное. Мутанты, привычны и понятны. Даже эти, как его..Жуки одним словом. Но когда смерть невидима и необъяснима, вот что оказалось на самом деле страшно. Когда она может таиться за каждым углом дома, или просто на пустом месте. Вот, что страшно…

А еще Сивучу было страшно не выполнить задание, подвести отца. И погубить попусту своих людей. Которые останутся среди этих мертвых раскаленных на солнце развалин, такими вот разлагающимися трупами. Полковник никак не мог себе признаться, что пока он не примет никаких кардинальных действий все придет именно к этому логическому концу. Уйти и не выполнить задание он не мог. Иначе коту под хвост их долгий рейд, и 50 человек потерянных в пути за это время. И оставаться здесь без воды и еды, запасы которой тоже подходили к концу это верная смерть. Найти гнездо нечисти. Но как определить, что это оно? Двигаясь в путь старший Сивуч, конечно, предполагал, что нечисти много. Но он понятия не имел, сколько ее будет и какая именно… Возможно, была бы возможность вернуться, он не преминул ей воспользоваться, наплевав на распоряжения отца. Вернуться назад, несмотря на личный позор. О каких амбициях может идти речь, если на кону жизнь и существование всего подразделения? Найти тот самый секретный институт, который создал этих тварей, без карты города оставшейся у отца Андрей не мог. Но и вернуться назад было проблематично. Из всех подвод вытащить из болота удалось только четыре. Пять ушло в трясину вместе с лошадьми и частично вместе с грузом. Не найдя в разрушенном городе ни капли воды. Оставшихся лошадей пришлось зарезать в первую же неделю. Что теперь делать? Как вернуться, назад имея помимо испытанных в бою солдат, полсотни баб и ребятишек? Без подвод? Без лошадей? Без воды? Этот вопрос жутко мучил Андрея Викторовича Сивуча который день. Он сидел один в своей палатке разбитой на крыше какого-то полуразрушенного дома. Над палаткой развивалось выцветшая на солнце тряпка неопределенной расцветки, давно утраченной воинской части. И только номер еще просматривался 7844.

***

Солнце стояло уж высоко, а я в очередной раз уперся в камыши, тянущиеся до самого горизонта. Простившись утром с дедом Левой, я умозрительно, по памяти, отправился в обратный путь в город. Обойдя озеро Тихое, свернул направо и бодрым шагом пошел по звериной тропе. Тропа петляла. Иногда я ее терял. Но отойдя в сторонку, сразу замечал, где трава растет ниже и хуже. А с некоторого времени на ней еще приметы добавились. Кое-где были обломаны ветки кустов и деревьев. А узкие петляющие борозды по краям тропы говорили о том, что тут проехали те самые телеги с диким племенем. Вынырнули телеги откуда-то слева и так по тропе и перли до самого Чертового болота. Не иначе это оно, сообразил я, отгоняя веточкой назойливых комаров. Не было тут болота, когда мы из города шли. Вот те крест, не было! Если вспомнить карту Хаймовича, то бескрайнее болото лежало в стороне от озера Тихого. И я неминуемо бы в него уперся, если б повернул налево. Но я ведь из ума не выжил? Лево от права отличаю? Однако факт как говорится налицо. Каскапа – так значилось на карте. Там даже за Каскапой поселок какой-то был. То ли Родина, то ли Родионовка? Точно не помню, не суть важно. Важно то, что я каким-то чудом умудрился заплутать. Точнее заплутали телеги, катящиеся в город и упершиеся в болото. Поняв, что ошибся я вернулся назад на тропу, взял чуть правея…И через час вышел к болоту в том же самом месте. Да, что за черт?! Верное название болоту дали и правильное, не то, что в прежние времена – Каскапа. Не пойми, что? А тут без нечистой силы не обошлось. И хоть я не верю в нее, но это не означает, что она не верит в меня…Тьфу! В рот залетела какая-то мошка, и я с ненавистью ее сплюнул. Мысли в голову лезли дурные и странные. Я сам себя спрашивал, какого черта я прусь в город? Где гарантия, что Хаймович с компанией пошел именно в город? Не было никакой гарантии. Но и пойти куда-то вглубь, леса они не могли. Город-то я знал, как свои пять пальцев, и найти их в городе не составит труда. А лес…Лес не только был необъятен и необъясним. Он меня злил. Деревья росли где попало, и как попало. И все деревья на одно лицо. Тут немудрено заплутать. То ли дело город…Развалы улиц. Дома как по линейке. Тут проспект, там переулок.. У этого крышу снесло, у того стена рухнула. Тут пожар был. Там магазин. Стадион, опять-таки. Бегал я там как-то наперегонки со стаей собак. Ужасное строение. Спрятаться совершенно негде. Если б на вышку не залез, порвали бы меня на куски. С тех пор десятой дорогой его обхожу.

Но город. Город в целом родной и близкий. Ненавистный мой город. Где каждая улочка и подворотня пропитана страхом, ненавистью и кровью. Но я его знаю. Ночь, с завязанными глазами по городу пройду. Вру, конечно. Не рискнул бы ночью по городу шарохоться. Если только с 'Ангелом ночи' за компанию? Где он сейчас? Не пошел же Душман за нами? Значит, вернулся в город, к старой квартире Хаймовича. После пожарища там скорее всего ничего не осталось. Но где-нибудь поблизости Душман отирается. Привык за столько лет. Я вдруг с неожиданной теплотой подумал о Душмане. Вроде кот, как кот. Не сказать, что ласковый до тошноты мурлыка. С характером кот. Но вот привык к нему. Привязался не меньше чем к дому, Хаймовичу, Косому…Свой кот, нашенский. С одной тарелки ели. Да и выручил он нас в трудную минуту. Не зря его кормили и заячьими потрошками баловали. Уставившись взглядом в широкую просеку между камышей, проделанную обозом телег, я вдруг понял, почему так внезапно проникся любовью к городу…Мне было страшно. Страшно зайти и потеряться в этом море камыша. Где нет ни домов, ни деревьев, где не спрятаться и не убежать. От неведомых, а потому таких страшных тварей. Казалось бы, ничего не предвещало, что они есть. Но я это чувствовал нутром. Что в колышемся на ветре камыше кипит жизнь. Уверенности, что я пройду болото за оставшиеся пол дня, не было. А ночевать в болоте не хотелось. Значит, нужно приготовиться к ночлегу в ближайшем околке. Да и запасы пополнить не мешало. Караси, выданные Львом Николаевичем на дорожку, таяли с немыслимой скоростью, видимо потому, что уписывал я их за обе щеки.

***

– Полковник! Полковник! – Донеслись крики снаружи палатки. Андрей с недовольным видом, словно его отвлекли от важного занятия, выглянул наружу.

– Чего тебе Опраксин?

– Тучи идут! Дождь будет!

И действительно из-за пыльного горизонта на Юге показалась туча. Тяжелая, закрывшая уже треть неба, темно бардовая, с каким-то серо-Розовым оттенком. Словно не водой она была беременна, а запекшейся на солнце кровью. Надвигалась она быстро. Вот уже захватила полнеба, и ветер погнал пыльные столбы по городу. Андрей вдохнул пыльный воздух, пытаясь ощутить запах и вкус долгожданной прохлады. И ничего кроме пыли и жара не ощутил. Это не дождь, сообразил он.

– Вниз Опраксин! Всем вниз, в подвал! Это буря! – закричал Андрей, сухим надтреснутым голосом. Стараясь перекричать завывания усиливающегося ветра. И бросился бежать сам, догоняя по пятам Опраксина. Скользнул по железной лесенке с крыши в подъезд. Заскрипел песок под ногами, обутыми в тяжелые армейские ботинки. Ботинки гулко затопали по лестничному маршу. А буря дыхнула в окна жаркими пыльными клубами. В носу и горле запершило. Поэтому, прикрывая рот рукой, полковник выскочил на улицу и махнул рукой, приказывая часовым сниматься с поста. На улице шел дождь из песка. Таким жестоким и неиссякаемым потоком, словно намеревался засыпать город совсем. Словно кто-то большой все сыпал и сыпал из бездонного ведра этот песок. Неистовый ветер хлестал песчаным дождем по облупленным стенам домов.

Часовые с радостью нырнули вслед за полковником в подвал. Дверь подвала тут же подперли обрезками ржавых труб и для надежности заложили мешками с землей. В сыром и темном подвале гудело как в улье. Кое-где горели свечи, освещая землистые призрачные лица, придавая им зловещее выражение всеобщей безысходности. Надо ли говорить, что люди были недовольны. Более того, не видя цели, к которой они так долго и мучительно шли, потеряв веру в некое предназначение, и, пожалуй, самое главное, оказавшись в безвыходном положении в этом подвале, который поначалу казался им прохладным и спасительным местом, в этом богом забытом городе. Люди стали роптать. Недовольство положением, в котором они оказались, страх перед незримыми опасностями и ближайшим будущим не предвещал ничего хорошего. Андрей чувствовал, что назревает бунт. Ощущал это каждой клеткой своего тела по косым взглядам, по недомолвкам в разговорах, по небрежным докладам подчиненных. Нет. Его пока слушались, ему подчинялись. Ведь он был потомственным полковником. И прошел вместе со всеми долгие четыре года пути, и сражался вместе со всеми, и пережил все тяготы и лишения, что свалились на них. Но это не он вел их, не он командовал и отдавал приказы, не он заботился о подразделении. Не под его руководством были уничтожены сотни и сотни оборотней и псевдо-людей, не он был победителем в этих сражениях. А его отец. Без вести пропавший полковник Виктор Андреевич Сивуч. Не было у Андрея того непререкаемого авторитета, которым обладал отец, той воли к победе, и непоколебимой уверенности в своей правоте. И подчиненные это чувствовали, ощущали его нерешительность, растерянность. И страх, а вместе со страхом и недовольство нарастало с каждым днем, с каждым часом, и каждой минутой проведенной в этом гиблом месте. Андрей, пригнув голову, чтобы не задеть бетонную балку перекрытия, прошел к своему лежаку, что располагался посередине подвального помещения у западной стороны фундамента. Автоматически перешагнул чьи-то вытянутые ноги, и запоздало отметил про себя, что боец не подтянул их, не подобрался в присутствии командира. Что было уже верхом непочтительности и неуважения. 'Надо было дать ему в ухо, – подумал Андрей. – Отец так бы и поступил. Хотя сомнительно, чтобы перед отцом кто-то на подобное решился. Отец всегда знал, что делать и делал, что знал.' Поймав себя на мысли, что думает об отце в прошедшем времени, Андрею стало еще горше на душе и безрадостней. От невеселых мыслей его отвлекли только звуки, что доносились снаружи. Снаружи свирепствовал ветер. Он врывался в подвал через маленькие отдушины у поверхности земли, бросая в них пыль и песок. Он выл, словно стая волков, в проводах уцелевших линий. Скрипел распахнутыми настежь дверями и окнами, срывал листы шифера со старых домов, и бросал их на землю, рушил уже из без того обветшалые постройки. Какие-то стены не выдерживали порывов ветра и опадали. Через маленькие окошки подвала доносился приглушенный звук разрушений. Вот земля дрогнула, и, перекрывая шум ветра, раздался такой грохот, словно что-то взорвалось. Андрей, да и все в подвале напряглись. Неужели, это древнее страшное оружие? Но они не знали, что это в квартале от них рухнул купол спортивного комплекса 'Олимпиец', венчавший крытый стадион. Тысячи тонн железных балок и ферм сгнивших, съеденных ржавчиной за долгие годы в период дождей, обрушились вниз, увлекая за собой колонны и стены. Некогда ажурное и, как казалось, воздушное строение, словно почувствовало тяжесть бренной жизни, смирилось с неизбежным, и под натиском ветра прекратило свое существование. Пыль поднятую от развалин, тут же сдул ветер. Она смешалась с песком, и ее понесло все дальше и дальше. Вдоль проспекта Вернадского до самой реки Мазутки. По дороге облако пыли обмыло накренившийся на бетонном шпиле вертолет, который развернуло ветром как флюгер, на бетонном шпиле. Ветер опять попытался сорвать вертолет с места но не смог. Листы железа на брюхе разошлись, и вертолет еще глубже нанизался на шпиль и осел. Теперь от крыши здания до днища вертолета можно было дотянуться руками, если привстать на цыпочки.

***

Ночь прошла тревожно. Не спал я. Лишь смежил веки и расслабил тело. Привязавшись на всякий случай к стволу дерева, на случай если отключусь, предался размышлениям. А если честно, то старался не думать ни о чем. Мысли мне надоели. Кроме тревоги за своих, других чувств не было. Что-либо сделать и помочь я им пока не мог, а значит, и переживать понапрасну не стоит. Может и вздремнул бы немного, но тела моего постоянно домогались комары, лезли под одежду и в уши. А в голову лезли дурные мысли. А что? А если? А как? Ответов на них не было. Меж тем лес и болото наполнились ночной жизнью. Камыши шуршали. Ветки в лесу хрустели. Кто-то кричал и перекликался на разные голоса. Среди разнообразия звуков я привычно различил совиное уханье, бесконечный стрекот сверчков, хрюканье свиньи, тявканье лисицы. Были и другие звуки…Был громкий ужасающий рев, словно что-то необъятных размеров заявляет о себе. Как не странно, этот звук меня не напугал. Не было в этом крике ни угрозы, ни злобы, ни ненависти. Словно великан зевнул. Поэтому, хоть крик и наводил на определенные размышления, но угрозы и опасения не внушал. Опасность исходила от другого…Тихого шуршания камыша в безветренную ночь. Именно после тихого, но продолжительного шуршания, раздался режущий уши визг поросенка. А тот, кто на него напал, не издал ни звука. И я отметил про себя, что это шуршание и есть главная угроза. Сразу вспомнилась пара гадов толщиной с дерево, что встретились нам в лесу. Они? Если тут их гнездо. Плохо. Ну, да бог не выдаст, змей не съест! Патроны у меня еще есть. Мало, но есть…

Лишь стало светать, я отправился в путь. Болото оказалось не таким уж непроходимым. Состояло оно из множества небольших луж разделенных камышом и островками, на которых росли чахлые березы и пихты. От едкого запаха пихт было горько во рту. Пихтовая горечь ощутима оседала на небе. Тьфу! Я сплюнул и посмотрел на свое отражение в воде. Борода лопатой, спутанные волосы до плеч. Бороду я обкромсал ножом как мог. Вышло клочками, но лучше не получалось. Волосы собрал на затылке и стянул веревочкой в хвост. Осунулся и похудел я основательно за этот месяц…По рассказам Льва Николаевича, месяц прошел. Значит, действует Мухин раствор, раз в подвале месяц продержался. Теперь бы день простоять и ночь продержаться. Камыши, камыши. Ты идешь, он шуршит. Ты стоишь, он шуршит. А вокруг ни души. Вот, блин, уже в рифму заговорил. Кажется, я поэт…К полудню поднялся ветер. Камыш качался и шумел, словно в танце. Это плохо. На слух надеется стало нельзя. Оставалось звериное чутье и ощущение опасности. Поход по болоту вышел скучным и однообразным. Вытягиваешь сначала одну ногу из топи, потом другую. Окунаешься периодически глубже, чем по колено, но это так…для разнообразия. Может и не окунался бы, если бы периодически не терял след, оставшийся от обоза.

В одной из мелких луж увидел диво. Здоровая такая белая птица с большим клювом как у Хаймовича и мешком под ним. Да не под Хаймовичем, под клювом. Как называется птица, не помню, но где-то в книжках встречал. Этот мешок у неё рыбу складывать. Решил я её копьем слегка попробовать. Грех пропитание не пополнить. Еще на берегу сделал я себе копье из сосенки. Примотал вместо наконечника детский ножик Косого. Копье это использовал вместо посоха, глубину луж в болоте мерил. Подкрался я к птице метров на двадцать. А она словно спит. Прижалась к краю озерца у камыша, уставилась на свое отражение в воде и молчит. Но странное дело…Чем ближе я подходил к птице, тем больше мне хотелось бежать от неё без оглядки. Что-то было не так. Труслив, что ли стал? Ну, здоровая, кило пятнадцать будет. Но неужели, я с птицей не слажу. Внутреннее чутье не давало мне подойти ближе. Раздвинул камыш и в нерешительности уставился на птицу. Что-то с ней было здорово не так…Квелая какая-то. Хоть бы башкой повертела. Уставилась в воду и сидит. Может рыбу караулит? Спугнуть боится? А ладно…Была, не была. Ответил правую руку с копьем назад, примериваясь. Но ту из камыша на птицу бросилась лиса. Светло желтая шкурка мелькнула на солнце и пропала в глубине птичьей пасти. Нет! Ну, твою мать?! Все произошло так быстро, что я опешил. И лишь прощупав 'птичку' внутренним взором понял, что на поверхности не туловище а пасть, открывающаяся на добрых пол метра. При желании и я бы мог в неё нырнуть и скользнуть вниз по прячущейся в воде шее до самого тела, затаившегося в глубине. То-то птичка смотрелась как привязанная. Голова ли это была на поверхности ввиде птицы или только пасть, не разобрал. Но кидать в неё копье мне почему-то расхотелось. А ну сама вылезет? А мне патроны беречь надо.

***

Тепло и легкий ветерок струйками песка скользил по моему телу. Приятное ощущения,что я жив, радовало. Размяв конечности, осмотрелся вокруг. Пищи поблизости не было. Её никогда не было поблизости. Сейчас все живое ушло вслед за ветром. Туда, где пищи много. Там хорошо. Много укрытий, где можно спрятаться и поджидать. Жаль только, что через какое-то время там холодает. Сверху начинает брызгать вода. И приходится возвращаться обратно и впадать в сон. Сон, до следующего сезона. Неспешно передвигаясь, почувствовал некое беспокойство. И не мог определить, откуда оно взялось, и почему? Не было причин. Не ускользала от меня пища, не подстерегали враги. Хотя врагов у меня не было, порой принимали меня некоторые особи за пищу. Но очень быстро в этом разубеждались. Подняв глаза на огненный шар, я подумал, что скорее всего это из-за него все выглядит несколько непривычно. И в нем причина беспокойства. На этом решил успокоиться, и продолжить путь. Когда шар клонился к кромке земли мне, попалась первая пища. Она поздно заметила меня. Ухватив её, я впился, и ощутил, как живительные соки наполняют моё изголодавшееся тело. Утолив голод, уснул, чтобы с рассветом опять в путь.***

'Враг может стать другом, если есть другой враг, который враг тебе и твоему врагу.' Хроники смутного времени глава 6 строка 17.

К вечеру мне повезло подбить цаплю. Она оказалась жестковата и пахла тиной и болотом. А может я сам пропахся болотом, что этот запах мне теперь кругом мерещился. Выбрав более-менее крупный островок, приготовился заночевать. Собрал сушняка, коего было не густо, развел костер. И с тоской посмотрел на заросли. Целый день протопал, утопая в грязи. А стена камыша, казалось бесконечной. Шел по солнцу, заплутать вроде бы не мог…Но край леса на горизонте так и не показался. Камыш был и спереди, и сзади. Вокруг. Он шумел и убаюкивал на ветру, словно уговаривал остаться здесь навсегда. Но нет. Во что бы то ни стало, но завтра к вечеру я обязательно выберусь из болота. Выберусь, что бы там дед Лева не говорил. Детей всегда чудищами пугают. Но я то знаю, что на всякое чудище есть свой кирпич ему на голову. А с автоматом мне торк не брат, и лихоманка до одного места. Но все же, чем больше я себя успокаивал, тем тревожнее мне становилось на душе. Придет ночь и как оно все обернется? И хоть едкий белый дым поднимающийся от пихтовых лап, ел глаза. Усталость сказывалась. Меня неудержимо клонило на сон. Тушка цапли шипела в слабом огоньке костра. Прожарится она вряд ли, но хоть не протухнет за завтрашний день. Меж тем, я расслабился и стал отрешенно просматривать окружающую местность на предмет зловредных существ. Что-то мелкое сновало в камышах, что-то плавало в луже где-то справа от меня. Группа зверей покрупнее рылась чуть поодаль. Свиньи, определил я.

Ночь. Ждал я её с тревогой и беспокойством. Такое было чувство, что засну я в последний раз…Ну, типа проснутся мне не грозит. Усталость сковывала все тело. Жилы ныли. Поэтому под заунывную песню мошкары я улегся у слабо тлеющего костра. Почти засунул лицо в белесый дым. В надежде, что дымок мошкару отпугнет. И мне действительно удалось уснуть. Проснулся резко и неожиданно сам для себя. Опасности по близости не было. Вернее она была, но где-то далеко. Шла драка. Кто-то отчаянно дрался за жизнь. 'Это мой последний бой!' – уловил я обрывок чьей-то мысли, ясной и пронзительной. Человек! Человек в беде! Как знать, может кто из наших? Подхватив вещмешок на плечо, я рванул на помощь, практически не разбирая дороги. Да и не было тут отродясь дорог. Под ногами захлюпало. Пару раз почти провалился по шею и вцепившись зубами в вонючие корни камыша выползал на поверхность. А небо над головой серело. Звезды тухли. Скоро восход! Успеть бы? – подумал я напряжено прислушиваясь к звукам драки. Вой, рычание, вскрики типа – Хек!, и беспрестанное шуршание ломаемого под тяжестью тел камыша. Да что же там происходит?

Выбравшись на островок, я увидел, как мужик отмахивается от стаи волков длинным узким тесаком. Штук пять волков были уже зарублены. Столько же наверное, ранены. Смятая трава и камыши были забрызганы красно-черными каплями. Кто, что? Разбирать некогда. Меж тем мужик метался как заполошный. Полоса металла со свистом разрезала воздух. Но он уже шатался от усталости. Передернув затвор, я стал одиночными выстрелами садить по мечущимся серым телам. Грохот автомата в предрассветной тишине далеко разнесся вокруг. Волки шарахнулись в стороны, прячась в камыш. Троих я задел основательно. Незнакомый мужик, то, что это не Хаймович я определил сразу, добил подранков своим тесаком. Переведя тяжелый взгляд на меня, он закаменел всем телом, словно присел по нужде и обнаружил, что сел на гадюку.

– Ты…! Ты…,- воздух вырвался из его груди с клокотом, – Ты откуда здесь взялся боец?

– Оттуда,- махнул я за спину.

Шагнув ко мне, он протер кармашек на груди моей куртки, где была пришита резиновая наклейка с номером части '7844'

– Ты из части? Как? Она же…? Ее же? Откуда у тебя эта форма боец? Она же не существует?

– Может, для кого и не существует, – пожал я плечами, – но, я был в части три дня назад.

– Как же? Ничего не понимаю..

И незнакомец опустился на землю. Тут только я заметил, что его штанина на левом бедре порвана и черна от сочившейся крови. А сквозь прореху виднеется красные волокна мышц.

***

Пока я штопал ему ногу суровой ниткой, пока поливал рваную рану водкой, он пару раз пытался отключиться. Приложившись к фляжке с водкой хрипеть, перестал, и речь его была довольно четкой и внятной. Он все пытал меня, что я знаю о части. Состав, командование, сколько бойцов и баб, кто командир. Мои ответы ему не нравились, поскольку откровенничать с первым встречным я не привык. Как я штопал его, тоже не нравилось. Потому, что морщился он беспрестанно, словно рябину пригоршнями жрал, и рот оскоминой стягивало. Мне мужик, честно говоря, не приглянулся. Уж больно он любил, чтоб ему подчинялись. И как он смотрел на мой автомат, мне тоже не понравилось. Видно было, что ему не терпится его не то, что в руках подержать, а заполучить, причем так сильно, что будь он в другом положении. Вполне возможно рискнул бы мне горло за него порвать. Словом, я потихоньку начинал сожалеть об истраченных на волков патронах…Еще более не нравилось мне, что я его не чувствовал…Не мог понять, прочитать, увидеть его мысли, этот невыразимый рой образов, которые создавали общий эмоциональный фон, складывающийся в моей голове в слова. Закрыт он был, словно шторой. Под шторой шла какая-то возня, отдельные эмоции выпирали. Но ничего хорошего в отношении себя я не чувствовал. Словно создавался в его голове какой-то план относительно меня, и моя роль в этом плане мне совершенно не нравилась. Может плохого и не было, может у меня, как его…мания. Но я верил своим ощущениям, и решил расстаться с незнакомцем незамедлительно.

– И давно ты по болоту бродишь? – задумавшись о чем-то своем, спросил незнакомец.

– А чего тут бродить? Второй день пробираюсь.

– Понятно. Дальше вместе пойдем, – подытожил незнакомец, поднимаясь с земли, – Как звать то?

– Максим, – ответил я, почему-то подумав, что именовать меня Толстым могут только знакомые люди,- А тебя? Поди, от своих отстал?

Спросил я для виду, хотя для себя про незнакомца все понял. Он один из дикого племени в зеленой форме, что сожгли деревню и возможно убили Косого. Так про них дед-шатун рассказывал: одежда зеленая и длинные тесаки. Приметы совпадали. И если вдруг мои попали к ним…Об этом не хотелось думать, ведь пленных эти звери не брали. Убивали всех, и женщин и детей…как оборотней. Впрочем, оборотнем можно назвать только меня. Может они как-то отличают тех, кто способен к трансформации? Если да, то есть надежда. Если нет. А перебью их всех, всех до единого…,решил я. А пока нам, наверное, по пути, если они пошли в город. Слишком много – Если. Меня это 'если' жутко раздражало.

– Виктор, – ответил он, поднимаясь и морщась от боли, хотя пытался боль перебороть, – Так значит ты из части?

Продолжил он прерванный разговор.

– Ну.

– Много вас в части? В каком звании боец?

– Да что ты все заладил боец, звание…Кто ты такой, чтоб я перед тобой отчитывался?- психанул я,- Сам вон не отвечаешь, почему от своих отстал? А?

– Хм,…заметил, – неласково улыбнулся Виктор,- Но и ты мне не командир.

– Вот и иди своей дорогой, а я своей пойду. Автомат висел на шее, и я как бы невзначай положил руку на приклад.

– Давай, топай. А я своей пойду.

– А не стрельнешь в спину? – с издевкой, спросил чужак.

– По себе судишь? – огрызнулся я, – Хотя, нет,..постой. Сначала расскажешь все мне про то, как вы в часть наведывались, и что там случилось. Ну?! – навел я дуло автомата на грудь Виктора.

– Чего ну? – зло разулыбался он, и его густые брови даже взъерошились, закрывая глубоко посаженные глаза. Каждый глаз как дуло, мог бы стрелять, убил бы взглядом.

– Рассказывай, как часть вас встретила? Поди, не одного потеряли?

– Какая часть?

– Наша?7844. И прекрати валять дурака. Не ответишь, пристрелю без сожаления.

Казалось, моя угроза развеселила его еще больше. Рот расплылся в улыбке, отчего припухлые губы, свело в нитки.

– Странный ты Максим. Сначала спасаешь, потом убить грозишь. А зачем тогда спасал? Мог бы сразу пристрелить. Неувязочка получается.

– Мне пофиг твои неувязочки, говори что знаешь!

Я прижал пальцем курок. Это движение ему не понравилось и улыбку поубавила.

– Ладно. Давай присядем, поговорим. Незнакомец не дожидаясь приглашения, стал неловко опускаться на землю, и вдруг резко кинулся вперед, норовя сбить с ног. Поэтому крепко получили прикладом в лоб, и откинулся назад. Глаза были закрыты. Видимо, решил поспать.

***

Пыльная буря не утихала уже сутки. Маленькие оконца в подвале завесили тряпками, но не смотря на это, песок скрипел на зубах, попадал в пищу, тонким слоем посыпал груду вещей сваленную в углу подвала. Андрей скрипел зубами. Воды оставалось при нынешнем расходе на два дня, максимум на три. И это притом, что не далее как вчера он приказал уменьшить норму воды вдвое. Наконец словно очнувшись от спячки, молодой полковник принял решение.

– Трисеев! Трисеев! – гаркнул он на весь подвал, перекрывая гул человеческого улья.

– Здесь, – вяло отозвались в противоположенном углу.

– Трисеев! Бегом ко мне!

– Слушаюсь.

Сержант Трисеев стал оживленно переставлять конечности в направлении к командиру. Андрей нервничал, но злился не на нерасторопного Трисеева, а на себя, что такая простая мысль не пришла ему в голову еще неделю назад.

– Значит так, бери лозу и давай искать воду.

– Так буря же?

– А причем здесь буря? Здесь в подвале сыро, значит, вода где-то должна быть поблизости. Соображай.

И они сообразили. Вода действительно была. Лоза точно указывала, на присутствие воды на всей протяженности подвала. Словно внизу под землей проходило русло подземной реки.

– И где копать будем?

– Курбан! – крикнул Андрей, хотя кричать смысла не было, все бойцы окружали его плотным кольцом.

– Я!

– Давай берись со своим взводом за лопаты и чтоб колодец к ночи был. Копайте по очереди с бойцами Трисеева у торцевой стены. Опраксин со своими бойцами организуй вынос земли.

– Куда выносить то?

– На улицу, хотя…,- полковник Сивуч замялся, подумав, что в такую погоду добрый хозяин конечно собаку не выгонит, – Носите на первый этаж, засыпайте в пустые помещения.