Проклятая шахта.Разгневанная гора

Я бессильно откинулся на спину. Нервы мои были на пределе, в голове молотом стучала боль. Поднялся легкий ветерок, и за ритмично раскачивающимися плечами Шорти на волнах плясали огни «Арисега». Маленькая шхуна лежала в дрейфе под фотом и стакселем. Она находилась примерно я трехстах ярдах от нас – изящная маленькая тень в слабом свете звезд и вращающегося луча Лонгшипа. Я повернул голову и встретился с взглядом Малигана, который наблюдал за мной. Малейшее напряжение шейных мышц вызывало невыносимую боль в глазах. Я повернулся и оперся на правый локоть, так чтобы можно было смотреть вперед, не поворачивая головы. Малиган угрожающе пошевелил своим пистолетом, который он держал за ствол. Но потом успокоился, поскольку я лежал тихо. Берег казался черной тенью, которая вдруг встала на дыбы и тянется к небу. С каждым взмахом весел он приближался, делаясь все темнее и темнее. Скоро он уже навис над нами, заслонив полнеба своими зубчатыми гранитными скалами, и в ночной тишине стал отчетливо слышен плеск волн, бьющихся о берег.

– Где ты меня высаживаешь, Малиган? – спросил я.

– Именно там, где обещал, – ответил он. – Северная оконечность Уитсенд-Бей. Это примерно в двух милях от Сеннена. А если сразу от берега подняться вверх и пойти прямо вглубь, то вскоре выйдешь на дорогу, которая приведет тебя в Пензанс.

Я ничего не сказал. Черная линия берега была совсем рядом. Мне показалось, что я вижу белую пену прибоя. Я прищурился, пытаясь всмотреться в темноту. Но от этого стало больно глазам, и пришлось их закрыть.

Итак, вот она, Англия, и всего в нескольких милях – место, где я родился. Отец так много рассказывал о Корнуолльском побережье, что мне казалось, я его узнаю даже в темноте. И все-таки странное это было возвращение – высадиться на берег глубокой ночью и остаться в полном одиночестве, не имея ни единой знакомой души.

Внезапно меня охватил страх. Забыв на мгновение про боль в голове, я стал шарить по животу, ища пояс. Вот он, на месте. Нащупал кармашек. Да, он по-прежнему туго набит деньгами. Или не так туго, как раньше? Что, если они меня надули? Они говорят, я был без сознания пятнадцать минут. Вполне достаточно времени для того, чтобы украсть мои деньги.

Я посмотрел на Малигана. Его взгляд был устремлен на меня.

Было ли это игрой света или я действительно увидел в его глазах сардонический блеск?

– Так как насчет платы, Малиган? – спросил я. – Сколько денег ты взял?

– Лежи спокойно! – зашипел он, ухватив поудобнее рукоятку пистолета.

Огромные гранитные скалы были уже совсем близко. Они словно вздыбились, устремляясь высоко в небо. Белая пена прибоя кипела у самых наших ног. Я сунул руку под свитер и стал щупать под нижней фуфайкой, пока не добрался до пояса, надетого на голое тело. Нашел и кармашек. Он был туго набит. Но когда я засунул внутрь пальцы, то вместо хрустящих банкнотов они нащупали обычную бумагу, словно там были ничего не стоящие итальянские лиры. Я посмотрел на Малигана.

– Сколько ты взял? – спросил я его.

Его лицо было так близко к моему, что я видел, как заячья губа раздвинулась, изображая улыбку.

– Взял столько, сколько и собирался, плюс пятнадцать целковых за то неудобство, которое ты мне причинил. У тебя осталась пятерка, и это ровно в пять раз больше того, что ты заслуживаешь.

Пять фунтов! А ведь у меня было две сотни, когда я окликнул его в порту Санта-Лючия в Неаполе.

– Почему же ты не взял оставшуюся пятерку? – спросил я.

Он засмеялся. Это был грубый скрипучий звук, похожий на скрип весел в уключинах.

– Потому что я не желаю, чтобы кто-нибудь начал расспрашивать об «Арисеге». Пяти фунтов тебе на время хватит. Человеку ведь так хочется сохранить свободу. Я бы, конечно, мог всадить в тебя хорошую порцию свинца и вышвырнуть за борт, привязав к ногам какую-нибудь старую железяку, но я не слишком доверяю своей команде. А ты ничего другого не заслуживаешь.

– Откуда ты знаешь, чего я заслуживаю? – Во мне вскипела злость, пересилив даже боль в голове. – Чем ты, интересно, занимался, когда в Африке был Роммель? Шнырял по побережью, свободно заходил в ссверо-африканские порты? Готов поспорить, тогда у тебя не было этого дурацкого шотландского акцента.

Он снова рассмеялся:

– Mais non, ton vieux – je pariais toujour le francais quand j'etals en Afrique1. [ Нет. Старина, когда я нахожусь в Африке, я всегда говорю по-французски.]

– Или по-немецки, – добавил я.

Кто он такой, чтобы упрекать меня за то, что я дезертировал, этот жулик и негодяй, полуфранцуэ-иолушотландец.

Набежала волна, и ее белый гребень лизнул борт шлюпки, замочив мне рукав и брызнув в лицо водой. Мы подошли уже совсем близко к берегу. Я уже видел крутой песчаный откос, переходящий в скалы. Будь они все прокляты! С какой стати я должен отдавать им мои денги?

– Ты знаешь, сколько мне нужно было времени, чтобы заработать две сотни долларов? – спросил я.

– Нет, да и знать не хочу, – услышал я в ответ.

– Два года, – ответил я. – Два года в угольных шахтах возле Флоренции. Почти полмиллиона лир. Да еще за обмен заплатил Бог знает сколько.

– Ну и дурак! – презрительно бросил Малиган. – Мог бы заработать столько же за одну поездку, если бы работал с нужными ребятами в Неаполе.

– А эти деньги заработаны честным образом, – ответил я, украдкой взглянув на него.

Он внимательно за мной наблюдал, по-прежнему держа пистолет за ствол. Он, должно быть, заметил мой взгляд, потому что его рука сжала оружие еще крепче.

Я чуть-чуть переместил руку, так что теперь она оказалась совсем рядом с его сапогом. Потом посмотрел на волны, которые набегали на песчаный берег, впитываясь в песок. Корма шлюпки приподнялась. Мы были уже совсем близко. Отчетливо слышалось, как откатывается волна прибоя. Я повернулся так, чтобы освободить руки. Одно движение – и он окажется в воде, и тогда посмотрим, у кого будут деньги. Мои пальцы скользили по мокрой резине его сапог. Я напряг спину. И в этот момент корма снова приподнялась вверх, и я услышал голос Малигана:

– Хорош, ребята, причаливай. – А потом он посмотрел на меня и сказал: – Mais avec toi, mon petit, je ne cours pas des chances'. [ А что до тебя, малыш, то тут я предпочитаю не рисковать (фр.)]

Рукоятка пистолета поднялась и опустилась. Голова моя треснула, словно разбитое яйцо, и наступила полная темнота.

Когда я пришел в себя, мне казалось, что я лежу в своей койке, мучаясь похмельем. Мне было так уютно, и голова привычно болела. Стало холодно, и я пошевелился, чтобы натянуть на себя одеяло. По никакого одеяла не было. Легкий ветерок шевелил волосы у меня на голове, а ноги были мокрые. В голове стучала боль, а рядом шлепались о берег волны, словно приводя в движение этот молоток у меня в голове. Я перевернулся на спину и открыл глаза.

Звезды наверху в небе начали меркнуть, уступая место бледным лучам утреннего света. Я пошевелил руками и понял, что лежу на песке. В берег ударилась волна, залив мне ноги и снова отозвавшись болью в голове. Я сел, застонав от усилий, и огляделся. Я сидел на желтом песке, вытянув ноги, на самой линии прибоя. Набежавшая из полутьмы волна разбилась белой пеной, залив меня до пояса.

Выкарабкавшись наверх, подальше от надвигающегося прилива, я осторожно пощупал голову. Сквозь спутанные волосы пальцы прощупали огромную шишку над левым ухом и еще одну на самом затылке. Посмотрев на пальцы, я увидел запекшуюся кровь пополам с песком. Какое-то время посидел там на песке, сжав голову руками и пытаясь собраться с мыслями. Я, вероятно, нахожусь в Англии, в Корнуолле, и у меня – да, точно, у меня пять фунтов. Пять фунтов и абсолютно не на что опереться. Ничего себе возвращение в родные края. Меня вдруг охватил ужас, я быстро расстегнул «молнию» на кармашке для денег и достал оттуда пачку бумажек. Это была туалетная бумага, которую туда сунули вместо моих ста пятидесяти одного фунта. Дрожащими руками я перебирал листки в поисках пяти фунтов, которые эта свинья Малиган оставил, по его словам, мне. Один за другим я отделял листки туалетной бумаги и пускал их по ветру. Снова обыскал кармашек для денег. Там было пусто. Потом проверил карманы куртки. Ничего. И наконец в правом кармане брюк я их нашел. Это была жалкая тоненькая пачка сложенных бумажек, мокрых и запачканных. Но Боже мой, как я был счастлив, когда их нашел! После того как я решил, что остался вообще ни с чем, эти пять грязных бумажек казались огромным богатством.

Я положил их в кармашек на поясе и с трудом поднялся на ноги. Я чувствовал слабость, и меня слегка подташнивало. Скалы качались и наползали друг на друга, Я подошел к воде и стал промывать раны на голове, пока их не стало саднить от соли. Потом повернулся и пошел, увязая в песке, вдоль изгиба залива.

Серый холодный рассвет наступал медленно и неохотно, открывая широкий берег залива. Самая дальняя его оконечность выдавалась в море, заканчиваясь нагромождением скал. За этим мысом притаилась деревушка Сеннен-Коув. Задул северо-западный ветер, и на море кое-где появились барашки. Не успел я обойти залив и до половины, как нал горами поднялось солнце – воспаленно-красный диск, едва различимый за низкими облаками, которые появились на небе вместе с рассветом. Прошло несколько минут, и солнце скрылось совсем. Воздух был по-осеннему прохладным. Я остановился и обернулся назад. Черные гранитные скалы, которые я только что оставил позади, были затянуты облаками. Туман густел на глазах и опускался вниз, полностью скрывая северную оконечность залива. В течение всего нескольких минут он окончательно спустился на землю, так что теперь я шел в какой-то серой пустоте, мир сузился для меня до предела – я ничего не видел, кроме песка, и ничего не слышал, кроме шума прибоя. Влажный холод тумана, словно мокрое одеяло, давил на мою сырую одежду, пронизывая меня до самых костей. Так вот она, Англия! Мне вспомнились солнце и голубые небеса Италии. В тот момент были забыты грязь, мухи, нищета, жестокие насмешки итальянцев и даже одиночество. Я горько пожалел, что уехал оттуда.

Глава 2. В ШАХТЕ ДИНГ-ДОНГ

Я потому так подробно описал свое возвращение в родной Корнуолл, что, подобно увертюре к опере, оно самым тесным образом связано с последующими событиями. Поскольку сам я был изгоем, мне неизбежно суждено было оказаться в обществе людей, стоящих по ту сторону закона. В то время, нужно признать, мне казалось, что я являюсь жертвой самых невероятных и трагических случайностей. Однако теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что это были не случайности – все было закономерно, каждое событие было естественным следствием предыдущего. С того самого момента, когда я решил принять предложение Дэйва Баннера вернуться в Англию на «Арисеге», я вступил на путь, который привел меня с ужасающей прямотой в Крипплс-Из. [Название постоялого двора, означает примерно следующее: место отдохновения калеки (англ.)] Возможно, все это напоминает фантастику, но есть ли на свете что-нибудь фантастичнее самой жизни? Меня порой раздражают люди, которые сидят себе в своих уютных креслах и ругают, обвиняют художественные произведения в отсутствии правдоподобия. Я прочел все, что только возможно, начиная от сказок Киплинга и кончая «Войной и миром», – именно таким образом я получил образование, но пока еще не встречал книги более фантастичной, чем рассказы, которые мне приходилось слышать в шахтерских поселках Скалистых гор или на золотых приисках в Кулгарди. И тем не менее я должен признать, что, если бы мне сказали, когда я шел по окутанной туманом дороге в Пензанс, что я прямым ходом направляюсь к самой страшной катастрофе, которая только может произойти на шахте, и, более того, что я окажусь в самой гуще печальной истории безумия и алчности, да еще связанной с моим собственным семейством, я бы никогда этому не поверил. Прежде всего, я был слишком поглощен своими несчастьями. Я так мечтал вернуться на родину. Впрочем, это желание свойственно каждому корнуольцу. Он мечтает о том, как ему неожиданно повезет, он вернется домой и будет хвастаться своим богатством в родном шахтерском поселке и без конца рассказывать о том, где побывал и что с ним случалось. И вот теперь я вернулся в Корнуолл, но как? Бесправным и одиноким, к тому же без пенни в кармане. Не было, мне кажется, человека более одинокого, подавленного и напуганиого, чем я. А вокруг было уже не голубое небо Италии, а глухое безмолвие тумана. На дороге не было никакого движения. Все было мертво, холодно и мокро. Невольно вспоминались старинные байки шахтеров, разные суеверия, о которых постоянно толковали у шахтерских костров. В то время я считал, что все это глупости. Гномы и великаны, Черная Собака, Мертвая Рука и еще масса других полузабытых поверий – здесь, на утопающей в тумане дороге в Пензанс, они казались вполне реальными. Были моменты, когда я готов был поклясться, что меня кто-то преследует. Но это было исключительно плодом моего воображения. Оно же заставляло меня шарахаться от собственной тени, когда солнце вдруг пробивалось сквозь туман.

Беда в том, что я не очень-то себе представлял, как будет выглядеть мое возвращение в организованное общество, не знал, в какой степени буду чувствовать себя изгоем. После четырех лет жизни в Италии начинаешь думать, что организация общества – задача практически невыполнимая и что отдельному индивиду ничего не стоит затеряться в толпе.

Но в Сеннеп-Коув, позавтракав и гостинице под любопытными взглядами посетителей, я зашел в лавочку, чтобы купить карту тех мест. В лавочке царила теплая, доброжелательная атмосфера, там торговали разными морскими диковинками и были выставлены почтовые открытки – грубо выполненные картинки, примитивно иллюстрирующие разные смешные истории, связанные с морем. Мне вспомнился Перт: там тоже можно было встретить такие лавочки.

Молоденькая продавщица разговаривала с мужчиной – судя по старательно расчесанным усам, это был офицер, находящийся в отпуске.

– Это просто невероятно, – говорила она. – Ведь война кончилась три года назад. Здесь говорится, что их чуть ли не пятнадцать тысяч. Вот послушайте: «Их можно встретить на скачках, на черном рынке, среди сутенеров и владельцев ресторанов, они содержат игорные и публичные дома, торгуют спиртным, подержанными автомобилями, подделками под старину и краденой одеждой, – словом, они связаны со всеми разновидностями рэкета в стране. Паразиты – вот как называет их эта газета. Они и есть паразиты. – Девушка бросила газету на стол, так что стало видно заголовок; «Пятнадцать тысяч дезертиров». – Я знаю, что бы я с ними сделала, – добавила девушка. – Собрала бы их всех и отправила на три года в угольные шахты. Вот тогда бы они узнали.

Я купил карту и быстренько убрался из лавки, боясь, как бы продавщица не обратила на меня внимание. Я торопливо шагал по мокрой от дождя улице, и мне казалось, что из-за зашторенных окон за мной наблюдают невидимые глаза, а когда поднимался в гору по направлению к шоссе, мне чудились шаги за спиной. На остановке возле школы группка люден ожидала автобус. Они с любопытством проводили меня глазами, когда я торопливо проходил мимо. Я чувствовал себя прокаженным – настолько были напряжены у меня нервы и настолько я сам себя ненавидел.

До Пензанса я добрался вскоре после полудня – последние три мили меня подвез грузовик, возивший глину для фарфорового завода. В Пензансе был базарный день. Я прошел на набережную, где было довольно много мужчин, одетых почти так же, как и я, – в моряцкий свитер и куртку. Я вдруг почувствовал себя спокойно, в первый раз с того момента, как оказался в Англии.

У пирса стояли дрифтеры и мелкие каботажные суда. Над грязной маслянистой водой гавани вились чайки, вспугнутые грохотом подъемных кранов и визгом лебедок. Туман уже рассеялся, превратившись в легкую золотистую дымку. Улицы начали подсыхать. За Альбертовым пирсом, словно волшебный замок, высилась в лучах солнца гора Сент-Майкл.

Я закурил сигарету и, облокотившись о загородку автостоянки, полез в бумажник, чтобы достать адрес Дэйва Таннера. Когда я разворачивал смятый листок почтовой бумаги, выглянуло солнце, пробившись сквозь облака, и с холма, на котором был расположен город, мне улыбнулись чисто вымытые дождем фасады домов. Мне стало тепло и покойно, и я прочел письмо Дэйва Таннера:

Корнуолл Пензанс, Харбор-Террас, 2, 29 мая Дорогой Джим, я слышал, что теперь, когда армия двинулась на север и заключен мирный договор, дела в Италии идут уже не так гладко, как раньше. Если тебе надоели итальяшки и ты не прочь двинуть в другое место, я могу предложить тебе работу в Англии – и никто не будет задавать никаких вопросов! Податель этого письма, его зовут Шорти, устроит тебя на «Арисег», который берет груз в Ливорно и следует в Англию. Как поживает моя черноглазая сучка Мария? Она все еще в Италии? Не дернула, часом, в Америку рожать бамбинчиков? Если она еще у Паппагалло, передай ей привет, ладно? В Англии сплошные ограничения, все контролируется, но если знать, что к чему, то все точно так же, как в Италии. А я скучаю по солнцу и по синьоринам. Надеюсь, ты воспользуешься случаем и приедешь. Работа в шахте, к тому же рядом с твоим родным домом. Твой старый приятель Дэйв.

Я сложил письмо и снова сунул его в бумажник. Шорти тогда сам принес его мне на шахту. Это было в августе, солнце пекло немилосердно, земля потрескалась, и всюду носились туш пыли. Как не похоже, подумал я, на чистый сверкающий воздух, на влажные мостовые, искрящиеся под лучами солнца. В тот момент моя судьба находилась пока еще в моих руках. Тогда я, разумеется, этого не знал, но достаточно мне было забыть о Дэйве Таннере и попытаться найти работу самостоятельно – нить, тянувшая меня к Крипплс-Из, порвалась бы. И я так близко подошел к тому, чтобы ее порвать. Мне вспомнился «Арисег», вспомнился Малиган, который обманул меня и ограбил. Если Дэйв имеет дело с людьми такого сорта и если слова «и никто не будет задавать никаких вопросов» касаются будущей работы… Это может означать только одно: работа связана с каким-то рэкетом. Я вспомнил самого этого Шорти. Аккуратненький, шустрый, остроумный. Судя по всему, родом из Уэльса. Совсем не похож на человека, который живет строго в рамках закона. На судне он исполнял должность капрала корабельной полиции, однако это не мешало ему иметь свой собственный небольшой рэкет: из Ливорно он переправлял в Чивитавеккиа и Неаполь шелковые чулки, ручные часы и алкоголь, а когда случались рейсы на Север – оливковое масло, сладости и орехи. Я сунул руку в карман и сразу же наткнулся на свои жалкие пять фунтов.

И тут же повернулся и пошел по набережной. В этот момент и было принято фатальное решение. Харбор-Террас находилась позади газового завода, это была узкая улочка, которая начиналась у гавани. Дом номер два, крайний в ряду совершенно одинаковых строений, стоял рядом с каким-то торговым зданием. На окне висели рваные тюлевые занавески, и весь дом носил отпечаток бедности и в то же время респектабельности, что отличает гостиницы во всем англоговорящем мире.

На мой звонок открыла девушка. Ей было лет двадцать восемь, она была одета в желтый свитер и зеленые брюки. Она широко мне улыбнулась, но только губами, серые глаза ее смотрели твердо и настороженно.

– Могу я видеть мистера Таннера? – спросил я. Губы ее сжались, превратившись в тонкую линию.

Глаза прищурились.

– Как вы сказали, кто вам нужен? – переспросила девушка. Ее резкий голос никак нельзя было назвать музыкальным.

– Таннер, – повторил я. – Мне нужен мистер Дэйв Таннер.

– Здесь таких нет, – решительно сказала она и стала закрывать дверь, словно пытаясь скрыться от чего-то страшного.

– Это мой старый друг, – торопливо проговорил я, не давая ей закрыть дверь. – Я приехал издалека для того, чтобы с ним повидаться. По его просьбе, – добавил я.

– Здесь нет никакого мистера Таннера, – упрямо повторила она.

– Но… – Я достал из бумажника письмо. – Это Харбор-Террас? Дом номер два, верно? – спросил я.

Она осторожно кивнула, словно боясь признаться лаже в этом.

– Ну так вот, я получил от него письмо. – Я показал ей подпись и адрес. – Он уроженец Уэльса, – скачал я. – У него темные волосы и черные глаза, и он немного хромает. Я приехал из Италии, чтобы с ним повидаться.

Она, по-видимому, успокоилась, но на лице у нее появилось удивленное выражение.

– Вам нужен мистер Джонс. Его зовут Дэвид, и он слегка хромает, как вы и говорите. Но сейчас его нет, он вышел в море, рыбачит. – И снова у нес на лице появилось испуганное выражение, словно она опасалась, что сказала слишком много.

– Когда он вернется? – спросил я. У меня засосало под ложечкой: очевидно, у него были основания для того, чтобы изменить имя, и мне не понравился испуг, который я видел в глазах этой девицы.

– Он ушел в море в субботу, – сказала она. – А сегодня среда, значит, приедет никак не раньше завтрашнего дня. Может быть, даже в пятницу. Это зависит от погоды.

– Я приду сегодня вечером.

– Это бесполезно, – сказала она. – Он до завтра не вернется.

– Я приду вечером, – повторил я. – Как называется его лодка?

– Вечером приходить бесполезно. Его не будет дома. Приходите завтра. – Она одарила меня широкой неуверенной улыбкой и закрыла передо мной дверь.

Я пообедал жареной рыбой с чипсами и отправился к южному пирсу, чтобы навести кое-какие справки. От старого матроса я узнал, что Дэвид Джонс – шкипер пятидесятипятитонного кеча «Айл оф Мул», который он использует для ловли рыбы. Старик подтвердил, что судно вряд ли вернется в порт раньше завтрашнего дня, а может быть, придет и позже. Но когда я его спросил, где рыбачит «Айл оф Мул», его бледные голубые глаза уставились на меня с любопытством, и он тут же замкнулся; на его лице появилось выражение подозрительности, точно так же, как и у девушки с Харбор-Террас.

– Может, к Бретани подался, а может, поближе где, возле Силлей, – сообщил он мне. – Он же не по селедку, он, понимаешь, добывает макрель да сардину, а ее не враз найдешь. – И он уставился на меня своими глазами удивительной голубизны, словно ожидая, посмею ли я задавать еще вопросы.

После этого я вернулся в город. Было немного больше трех. Солнце скрылось с небес, и снова опустился туман с легкой моросью. Пензанс выглядел мокрым и унылым. Почти до восьми часов, когда в наступающих сумерках я возвращался на Харбор-Террас, я еще мог, у меня еще было время принять самостоятельное решение. В течение нескольких часов была возможность разорвать эту нить судьбы, а потом, при удаче, я мог бы как-нибудь устроиться на судно, направляющееся в Канаду, и ничего не узнал бы о том, что произошло с моей матерью.

Но страх и одиночество – это такая комбинация, которую не всякий человек может побороть. Таннер – единственный человек, которого я знал в этой чужой стране, единственное звено, связывавшее меня с будущим. Что из того, что он занимается темными делами? Я дезертир, и поскольку это ставит меня вне закона, то я, пока нахожусь на свободе, должен зарабатывать свой хлеб тоже незаконными путями. Это было ясно, и с этим я готов был примириться. Труднее было мириться с неопределенностью, с неизвестными трудностями, с которыми придется встретиться, когда я начну как-то функционировать. Я избрал наиболее легкий путь, утешая себя тем, что если не принять предложение Таннера, то потом об этом придется пожалеть.

Итак, только что часы в гавани пробили восемь, я повернулся и пошел мимо газового завода в сторону Харбор-Террас. В свете одинокого уличного фонаря струи дождя танцевали на мостовой узкой улочки и потоки поды лились в придорожные канавы по краям. На этот раз дверь мне открыла женщина постарше.

– Что, мистер Таннер еще не вернулся? – спросил я ее.

Она заметно побледнела и быстро взглянула через плечо на крутую лестницу, которая вела наверх, в темные помещения верхнего этажа.

– Сильвия! Сильвия! – позвала она хриплым взволнованным голосом.

На верхней площадке лестницы отворилась дверь, и в потоке света показалась девушка, с которой я разговаривал днем.

– В чем дело, тетя?

– Тут один человек спрашивает мистера Джонса. Дверь тут же захлопнулась, прекратив доступ свету,

и девушка стала спускаться по лестнице. Она по-прежнему была одета в желтый свитер и зеленые брюки, но лицо у нее было бледное и напряженное. . – Что вам нужно? – спросила она, а потом, не переводя дыхания, добавила: – Он еще не вернулся, я же вам сказала, что он вернется не раньше завтрашнего дня. Зачем вы сюда пришли… снова? – Последнее слово прозвучало как-то нерешительно.

– Я вам говорил, что приду вечером, – напомнил я ей. Тут мой взгляд упал на ее руку. На ней были пятна крови, так же как и на брюках. И в воздухе вокруг нее витал какой-то безличный знакомый запах. Может быть, больницы? Пахло йодом!

Она уловила направление моего взгляда.

– Это один из наших постояльцев, – пробормотала она. – Он порезался стеклом. Простите, мне нужно пойти и забинтовать ему плечо. – Не успела она произнести слово «плечо», как се глаза расширились. В них мелькнуло выражение ужаса, и она сделала быстрое движение к входной двери, чтобы ее закрыть.

Но я отстранил ее и вошел в дом.

– Он ведь вернулся, верно? – сказал я, закрывая дверь. – Он вернулся и с ним что-то произошло? Он ранен?

Девушка бросилась к лестнице и стояла там. Тяжело дыша и загораживая проход, как тигрица, защищающая детенышей.

– Что вам от него нужно? – спросила она чуть слышно. – Зачем вы сюда явились? Ведь все эти разговоры об Италии и о том, что он вас сюда пригласил, – сплошная ложь, разве не так? Сегодня днем вы расспрашивали о нем в гавани. Мне об этом рассказали. Почему?

– Послушайте, я не собираюсь делать ничего плохого. То. что я говорил вам утром, чистая правда. -

Я снова достал из бумажника письмо. – Вот, если вы мне не верите, прочтите письмо. Это ведь его почерк, правда?

Девушка кивнула, но читать сразу не стала. Она смотрела на меня так, словно я дикое животное и она боится отвести от меня взгляд.

– Прочтите, – настаивал я, – и тогда вы, может быть, мне поверите.

Она неохотно опустила взгляд на письмо и прочла его. Затем аккуратно сложила и вернула мне. Она немного успокоилась, лицо утратило напряженное выражение, но глаза были усталые и измученные.

– Эта Мария была его девушкой? – спросила она. Голос у нее был приятный, но чуть резковатый.

– О Господи! – сказал я. – Да ничего подобного. Просто обыкновенная девица из траттории1.

Дверь на лестнице отворилась, и раздался сердитый голос Таннера:

– Что ты там делаешь, черт возьми? Иди сюда и кончай перевязку, пока я не истек кровью. – Его темная фигура резко выделялась на фоне освещенной комнаты. В ярком свете видны были серые купидоны рваных обоев. На них падала его тень. Он был без куртки, в левой руке у него было испачканное кровью полотенце. Волосы были мокрые то ли от дождя, то ли от пота. – Кого там черт принес?

– Все в порядке, Дэйв. – ответила девушка. – Это твой приятель. Сейчас я приду и закончу перевязку.

– Мой приятель? – удивился Дэйв.