Помоги проекту - поделись книгой:
И тут я нарвался.
На полигоне я до обеда работал на технике, а после обеда оформлял документы в штабе: Михайлов чертил, я печатал. Такой расклад всех устраивал, включая дедов – чем меньше я крутился среди молодых, тем им было спокойнее. Но тут я отрастил волосы почти как у черпака. Это был уже перебор. Деды взбесились.
Одним прекрасным вечером, придя спать в палатку, я обнаружил, что меня ждут: очень грустный Кузнечик и очень веселые деды. Почему-то тут был еще Исламов, главный отморозок четвертого дивизиона – сидел, консервы жрал, громко чавкая.
– Москва, тебе сколько раз говорили подстричься? – спросил Сабонис.
Бежать было некуда. Да и не умею я убегать.
– У меня нормальная прическа.
– Для черпака нормальная. А ты молодой еще.
– Хорошо, раз ты настаиваешь…
– Да-да, слушаю тебя внимательно.
– Я завтра утром попрошу Болмата, и он меня пострижет так, как ты считаешь нужным.
– Спасибо большое, Москва, – Сабонис шутливо поклонился. – Очень мило с твоей стороны. Только немножко поздно. Кузнечик, вперед.
В руках у Кузнечика были маникюрные ножницы с загнутыми концами.
– Олег, извини, – сказал Кузнечик очень тихо.
За что немедленно схлопотал по голове. Похоже, не в первый раз за этот вечер. Они долго меня ждали.
– Все нормально, Женя, – сказал я.
Стрижка вышла феерическая: волосы буквально через один длинный-короткий, длинный-короткий. Дедам очень понравилось. Исламов так расчувствовался, что схватил пригоршню срезанных волос и попытался затолкать мне в рот.
– А теперь отбой, – сказал Сабонис.
Я лежал и думал: ничего, мой призыв за меня горой. Переживем и это. И вообще, я наименее битый в дивизионе. Во всей бригаде трудно найти людей, которым досталось меньше, чем мне. Двое-трое… Без волос, конечно, тоскливо. Ладно, вырастут. А что голова как у ежа, больного лишаем – под пилоткой не видно.
Утром на построении Сабонис, который всегда стоял за мной – прятался от офицеров, – сбил с моей головы пилотку и предложил дивизиону полюбоваться.
Хохотала вся бригада. Да и черт бы с ней.
Громче всех, глядя прямо мне в глаза, ржали мои сопризывники. Те самые ребята, что «за меня горой». Которых я заслонял от черпаков, как мог. Они стояли рядом и смеялись так, будто им действительно показали что-то очень забавное.
Этого я не вынес. Шагнул за пилоткой, поднял ее, надел и спокойно пошел вдоль строя – к Днепру. Мне что-то кричали вслед. А я шел, пока не скрылся в кустах. Там свернул, обогнул лагерь вдоль берега, сел на песочек, закурил. Чудесная река, прекрасное утро.
Того смеха я не простил своему призыву из третьего дивизиона до самого конца. Одного Кузнечика считал другом, прочих – нет. Не позволял им увидеть это, но случись чего, не дал бы за их жизни и копейки.
Внутри зияла пустота. Все отношения с ББМ, так старательно выстроенные, словно разом оборвались. Их предстояло строить заново, с нуля. На каких-то новых принципах.
Я сидел на берегу около часа. Потом вернулся. Сразу наткнулся на капитана Масякина. Поругался с ним до крика. Тут подошел начальник штаба.
– Говори, кто тебя изуродовал.
– Товарищ подполковник, вы отлично знаете обстановку в бригаде…
– Ничего я не знаю!
– …и знаете, что все бессмысленно. Комбриг уходит на повышение, это известно каждой собаке, и все этим пользуются. Ни одно ЧП не всплывет, никаких мер не будет принято. Ну, покричите вы на моих обидчиков – дальше что?
НШ подумал-подумал и сказал:
– Иди в штаб, там работы полно.
Я сделал вид, что пошел в штаб, а сам направился в столовую.
Там завтракали местные интеллектуалы и по совместительству авторитеты: Андрецов и братья Хашиги. Мне тоже нашлась тарелка вермишели и кружка чаю.
– Мы думали, ты крепкий парень, – сказал Реваз Хашиг, – а ты сломался все-таки.
– Тебя бы так постригли, – окрысился я.
Они засмеялись, громче всех – Реваз.
– И ничего я не сломался. Вот, сижу тут, живой-здоровый.
– Но ты стукнул. Это было лишнее.
– Представь, Реваз, не стукнул. Я могу стукнуть прямо в Москву. Устроить себе перевод, а всей бригаде веселую жизнь. Но я хочу остаться здесь. Мне тут нравится.
Это было вранье, я видеть не хотел людей, предавших меня ни за что. Рухнули все надежды. Казалось, я чего-то тут стою, оказалось – ничего. Мечта была одна: убраться к чертовой матери.
Только усилием воли я подавлял в себе желание просить о переводе из ББМ. Ведь получится – зря столько вытерпел. Некоторые, конечно, по году терпят, но мне и так хватило. Сколько дерьма слопал, все мое.
– Ну-ну, – сказал Реваз. – Поглядим, что дальше будет.
Дальше ничего не было. Как мне позже объяснили, деды сильно испугались – в ББМ еще никто не выходил из строя, и они решили, что я отправился либо вешаться, либо прямиком в Москву. На дедов нагавкал Масякин, потом добавило начальство (пустая ругань, ничего больше), и они решили, что я стуканул. А мне было плевать, что они думают. Я видел третий дивизион в гробу вместе с его мнением. Когда я там появился – через неделю примерно, – то не боялся ничего. Как отрезало.
– Стукач… – прошипел Верчич.
– Нет, – сказал я и улыбнулся.
Этого хватило, чтобы Верчич засомневался. Он мне потом неспроста свои любимые тапочки подарит. У меня вообще все стало легко получаться в третьем дивизионе после того выхода из строя. С полуслова, с полуоборота. Я пророс сквозь подразделение, как шампиньон через асфальт: треснуло – и выбрался наружу. Андрецов и братья Хашиги сказали пару теплых слов Сабонису (за что им спасибо большое), но не последнюю роль сыграла моя холодная отстраненность. Я перестал воспринимать наезды дедов всерьез. А обращаться с человеком, который тебя в упор не видит, деды не умели.
Нет, они еще пытались меня как-то пронять. В последний раз – трое на одного. Но я удачно встал задом в угол. Честно говоря, повезло. Не пропустил ни одного удара, только рукава оказались в сапожном креме чуть не до плеч, и трясло меня потом верных полчаса. И всё – отцепились. Так, напоминали время от времени, чтобы не выпендривался и не смущал народ. А личной свободы у меня стало почти как у черпака.
И однажды на вечерней поверке Сабонис, стоявший, как обычно, за мной, нарочито громко буркнул:
– Чего у тебя погон так чмошно пришит? Непорядок, черпак все-таки!
Подумал и добавил:
– Все слышали?
И все бросились жать мне руку. Я опять, сам того не желая, удивил третий дивизион. Тут раньше не переводили в черпаки одними словами. Обычно – двенадцать ударов пряжкой ремня по заднице, да с хорошего размаха, так, что долго не сядешь потом.
Я улыбался, отвечая на поздравления, но внутри было привычно холодно. Мне еще только предстояло отогреться в ББМ, перекроить третий дивизион под себя и полюбить его.
А погон и правда сидел чуть кривовато, самую малость, странно, как я раньше не заметил.
ГЛАВА 10
После второго стакана майор Афанасьев изъял у капитана Димы Пикулина табельное оружие. Со словами:
– А отдай-ка мне, дружище, пистолет.
Капитан Дима Пикулин снял с пояса кобуру и сказал:
– Это ты хорошо придумал.
И разлил по третьей.
Майор Афанасьев что-то сделал с кобурой, и та исчезла. Оглянулся на нас с Косяком – не подсматриваем ли, куда он ее спрятал.
Мы не подсматривали. Нас гипнотизировал стол, ломившийся от яств.
О, деревенский украинский стол! Будь я Гоголь – поведал бы вам, какого неестественного размера лежали там домашние колбасы, шматы сала и всякие кулебяки. Родись я Булгаковым, описал бы, как вкусно это употреблялось в пищу. А талант Хемингуэя позволил бы мне передать смачность, вязкость и сочность, с которой лилась в стаканы желтая самогонка…
Ну, короче, накушались мы.
Потом выпал снег, капитан Дима Пикулин заблевал полдвора, майор Афанасьев потерял дар членораздельной речи, Косяк сгинул в направлении сельского клуба, а я рухнул на лавку и отключился.
Украину накрыла мирная ночь, оглашаемая храпом славянских воинов, крепко вломивших натовской гадине.
Мы победили.
БОЛЬШАЯ ЖРАТВА
Конец октября 1988 года я встречал в странной ипостаси – еще не черпака, но уже не забитого салабона. Кого-то из наших продолжали колотить и пинать, а на меня, трудновоспитуемого, плюнули. Вдобавок, будущие дембеля малость притихли: боялись испортить себе увольнение. А с будущими дедами я успел крепко сдружиться – вместе натерпелись от уходящего призыва. Третий дивизион ББМ, он же «болото» в бригадном просторечии, булькал и хлюпал, выжидая, когда старичье уволится на фиг, и можно будет забыть, что мы – общепризнанно самое неуставное подразделение самой неуставной войсковой части города Белая Церковь.
С каждым днем становилось легче жить. Я начал забывать, что такое круглосуточная боязнь «пропустить» опасный для здоровья удар. И синяки на руках – из-за постоянной блокировки – прошли, и тяжесть в отбитой почке рассосалась. Бесило, что не могу помочь своим, которых еще давят. Но от этого меня предостерегли. Сказали, брось, не рыпайся, только хуже будет, скоро это дерьмо само закончится.
Так я болтался в подвешенном состоянии, набираясь душевного здоровья, пока вдруг не случились КШУ.
«Ка-шэ-у» – войнушка совсем понарошку, командно-штабные учения. Игра в карты, вроде подкидного дурака. Выглядит примерно так: чертежники склеивают большую-пребольшую карту местности. Офицеры рисуют на ней полосочки и стрелочки. Потом кладут перед начальником и ждут, чего этот дурак им подкинет.
Начальник тычет в карту пальцем и говорит:
– А вот здесь мы нанесем тактический ядерный удар! Две килотонны. Нет, лучше десять!
Офицеры хватают карту и бегут ее перерисовывать.
Офицеры, в общем, любят КШУ. Это для них и развлечение, и экзамен, и способ показать себя. Какая-никакая, а почти война, но без риска упасть с самоходки, угодить под обстрел или потерять в лесу вычислителя Саню Вдовина, что случается на полевых выходах.
Той осенью Бригаде Большой Мощности предстояло участвовать в каких-то окружных КШУ. Силами одного самоходно-минометного дивизиона. Изображать это могучее, кроме шуток, войско на полигоне Черниговской учебки должны были начальник штаба дивизиона, один командир батареи и пара нижних чинов.
С начальником решили мудро: назначили нашего майора Афанасьева, потому что он был грамотный НШ и ответственный мужик. С комбатом решили еще мудрее: поймали капитана Диму Пикулина, случайно забредшего в расположение части. Отсутствия Димы в четвертом минометном дивизионе все равно никто бы не заметил. Вот капитан и пригодился, раз сам пришел.
Доставить воображаемый дивизион к театру воображаемых боевых действий приказали младшему сержанту Косяку. Косяк отличался спокойствием, рассудительностью и прилично водил грузовик. В выборе именно Косяка был еще некий тайный умысел товарищей офицеров, о чем я сначала не подозревал.
В качестве «прислуги за все» и писаря-машиниста Афанасьев взял меня. На КШУ всегда прорва бумажной работы, но в дивизионе ее тоже было полно, да и нынешний «писарчук», без пяти минут дембель, не горел желанием покидать казарму. А я все, что надо, умел. Вдобавок Афанасьев знал, что меня старшие оставили в покое – то есть, я не сойду с ума от внезапно свалившейся на голову свободы.
Писарь четвертого дивизиона вручил мне едва живую машинку. Произошел обмен ритуальными фразами:
– Доломаешь аппарат – убью.
– Как доломаю, так и починю.
– Тогда посмотри, чего каретку заедает, ладно?
Оба знали, что писарь спит и видит, как бы «доломать аппарат», только чужими руками. Ему хотелось новую машинку, с этой развалиной он уже не справлялся.
С Косяком, здоровым парнем, тоже из «четверки», на призыв старше меня, я был едва знаком, но мы легко нашли общий язык.
– Я буду рулить, ты – спать в кунге, – объяснил Косяк мои функциональные обязанности. – Отопитель знаешь?
– Как свои пять.
– Не включай, угоришь. Если придется всем спать в кунге, будем ночью следить за отопителем. Твоя половина ночи – вторая. Не заснешь? Справишься?
– Проверено. Я на прошлом полигоне жил в таком кунге, отопитель был на мне. Ни у кого голова не болела, спроси хоть Сушинского.
– А я уже спросил! – Косяк хохотнул. – Готовить умеешь?
– Хреново. Считай, не умею.
– Да хрен с ним, я сготовлю. Все равно мне там делать будет нечего. Куришь? Тогда почаще кунг проветривай. Теперь двигай на вещевой склад. А я на продовольственный.
На вещевом складе мне дали четыре матраса, четыре одеяла и четыре подушки. Требовалось еще утеплиться на случай холодов. У Косяка, пришедшего в ББМ прошлой осенью, уже был свой «комбинезон» – куртка и штаны с ватной подстежкой, замечательная удобная форма. Мне только предстояло это все получить, когда бригада переоденется в зимнее. Нашли пока куртку, ношеную, зато вполне боевого вида. Поверх брюк от хабэшки я надел свободные черные штаны с карманами на бедрах из летнего полевого комплекта – стало очень комфортно и не жарко. Прапорщик Козолуп оглядел меня и восхитился:
Поделиться книгой: