Скелет в шкафу

Леди Мюидор слегка наклонила голову в знак того, что слышит его слова, но так ничего и не ответила.

Он и сам уже догадался, кем ей приходятся эти две молодые женщины, поскольку у одной из них были точно такие же роскошные волосы — рыже-золотые, кажущиеся в сумрачной комнате почти огненными. Что же касается жены Киприана, то она была смуглой, кареглазой и черноволосой. Монк повернулся к ней.

— Миссис Мюидор?

— Да? — Она тревожно взглянула на него.

— Окно вашей спальни находится между окном миссис Хэслетт и водосточной трубой, по которой взобрался преступник. Вы слышали этой ночью какой-нибудь непривычный шум? Вас ничто не встревожило?

Она заметно побледнела. Мысль о том, что убийца миновал ее окно, явно не приходила ей до этого в голову. Пальцы миссис Мюидор судорожно сжались на спинке стула Араминты.

— Нет… Ничего. Обычно я не очень хорошо сплю, но в эту ночь уснула крепко. — Она закрыла глаза. — Как страшно!

Араминта даже не дрогнула, не изменила позы — строгая, стройная, в утреннем костюме из легкой ткани. Никто еще не успел облачиться в траур. У нее было тонкое лицо, большие глаза и странно асимметричный рот. Если бы не эта жесткость, ее можно было бы назвать очаровательной.

— Мы ничем не можем помочь вам, инспектор. — Миссис Мюидор произнесла это со всей прямотой, глядя в глаза и не сопроводив свои слова какими-либо извинениями. — Мы видели Октавию вчера вечером, перед тем как она отправилась спать, около одиннадцати часов или чуть раньше. Я встретила ее на лестнице, затем она зашла к матери пожелать доброй ночи и отправилась в свою спальню. Мой муж скажет вам то же самое. Утром нас разбудила горничная Энни, она кричала, что произошло несчастье. Я поспешила к дверям спальни и сразу увидела, что Октавия мертва и помочь мы ей уже не в силах. Тогда я вывела Энни из комнаты и послала ее за миссис Уиллис, это наша экономка. Бедной девочке чуть не сделалось дурно. Затем я нашла отца — он как раз собирал слуг для утренней молитвы — и рассказала ему, что случилось. Он отправил одного из лакеев за полицией. Больше мне сказать нечего.

— Благодарю вас, мэм.

Монк взглянул на леди Мюидор. Те же изящно вылепленные скулы и надбровные дуги; прямой короткий нос, как у сына, но черты более тонкие; губы аскетически поджаты. Стоило ей заговорить, как лицо ее, бесстрастное от горя, поразило Монка живостью былой красоты.

— Мне нечего добавить, инспектор, — тихо сказала она. — Моя комната находится в другом крыле дома, и я ничего не знала о том, что случилось, пока Мэри, моя камеристка, не разбудила меня и сын не рассказал мне о… происшедшем.

— Благодарю вас, миледи. Надеюсь, мне не придется беспокоить вас еще раз.

Монк и не рассчитывал сразу же открыть что-либо существенное и вопросы задавал скорее для проформы, однако пренебречь этой беседой не имел права. Извинившись, он пошел на половину слуг — разыскать Ивэна.

Выяснилось, что Ивэн тоже не мог ничем похвастаться, кроме перечня пропавших драгоценностей, составленного с помощью горничной: два кольца, ожерелье, браслет и, что уж совсем странно, миниатюрная серебряная ваза.

Незадолго до полудня они покинули дом Мюидоров, где уже закрыли ставни и вывесили на двери черный креп. Конюхи разбрасывали по мостовой солому, чтобы приглушить — из уважения к покойной — доносящийся с улицы резкий стук копыт.

— Что теперь? — спросил Ивэн, стоило им ступить на тротуар. — Мальчишка, чистильщик обуви, сказал, что неподалеку, на углу Чандос-стрит, вчера был званый вечер. Кто-нибудь из кучеров или лакеев мог заметить что-либо подозрительное. — Он с надеждой приподнял брови.

— И где-то рядом должен был прохаживаться дежурный констебль, — добавил Монк. — Я найду его, а вы поинтересуйтесь вечеринкой. Угловой дом, говорите?

— Да, сэр. Семья Бентли.

— О результатах доложите в участке.

— Да, сэр. — Ивэн повернулся на каблуках и быстро зашагал прочь куда более грациозной походкой, чем можно было предположить, глядя на его худую угловатую фигуру.

Монк окликнул кеб и отправился в полицейский участок, намереваясь выяснить домашний адрес констебля, патрулировавшего этот район прошлой ночью.

Часом позже он сидел в маленькой холодной гостиной в доме близ Юстон-роуд, прихлебывал из кружки чай и беседовал с заспанным, небритым, слегка встревоженным констеблем. Постепенно сложилось впечатление, что встреча у них не первая и что тревога собеседника вызвана воспоминанием о давнишней выволочке, полученной им от Монка за нерадивость или какую-то оплошность, о чем сам инспектор, естественно, не помнил.

Он всматривался в лицо констебля, безуспешно пытаясь уловить в его чертах хоть что-либо знакомое, и поэтому дважды пропускал мимо ушей, что тот ему говорил.

— Простите, Миллер, как вы сказали? — извинился Монк во второй раз.

Констебль выглядел смущенным, он не мог понять — то ли инспектор был против обыкновения невнимателен, то ли в чем-то сомневался.

— Я говорю, что следовал по западной стороне Куин-Энн-стрит вниз, к Уимпол-стрит, а потом вверх по Харли-стрит каждые двадцать минут в течение всей ночи, сэр. Я абсолютно в этом уверен, потому что никаких происшествий не было, и я ни разу даже не останавливался.

Монк нахмурился.

— То есть вы никого не встретили? Вообще никого?

— Да нет, народу было много, но никого подозрительного, — ответил Миллер. — На углу Чандос-стрит, там, где она поворачивает к Кавендиш-сквер, был званый вечер. Часов до трех повсюду сновали лакеи и кучера, но порядка они не нарушали и уж тем более не стали бы лезть в окно по водосточной трубе. — Он поморщился, будто желая добавить что-то, но передумал.

— И что? — настаивал Монк.

Но больше ничего из Миллера вытянуть не удалось. Вновь у Монка возникло ощущение, что констебль разговаривает не с ним, а совсем с другим человеком. Утратив память, Монк стал почти беспомощен. Полицейские формальности, связи в уголовном мире, весь огромный запас сведений, необходимых сыщику, скрылись под пеленой мрака, окутавшей память. Собственное невежество подстерегало его на каждом шагу, заставляя прилагать нечеловеческие усилия, чтобы скрыть от окружающих свою уязвимость. Но страхи Монка простирались гораздо шире. Кем был он сам все эти долгие годы, с тех пор как юноша по фамилии Монк покинул свой родной Нортумберленд в поисках лучшей жизни и перестал отвечать на письма единственного близкого ему человека — младшей сестры, сохранившей к нему любовь и верность, несмотря на многолетнее молчание? Ее письма он нашел в своей комнате — нежные, теплые, постоянно отсылающие к их прежней жизни, которую он сначала не хотел помнить, а потом — не мог.

А теперь он сидел в маленьком опрятном доме и пытался получить ответ от человека, который явно боялся его. Почему? Но не спросишь же об этом прямо!

— Был там кто-нибудь еще? — продолжил Монк с надеждой.

— Да, сэр, — твердо сказал Миллер, уже немного успокоившись и стремясь угодить ему. — Приезжал доктор по вызову; это неподалеку от угла Харли-стрит и Куин-Энн-стрит. Я видел, как он уезжал, а вот когда приехал — не знаю.

— Имя его вам известно?

— Нет, сэр! — Миллер ощетинился, тело его напряглось, он снова был готов к обороне. — Но я видел, как он вышел из парадного подъезда, и его наверняка провожали до дверей. Половина окон в доме горела, так что без приглашения он внутрь не мог попасть.

Монк хотел было извиниться за невольное пренебрежение к словам констебля, но затем передумал. Выгоднее было подержать Миллера в напряжении еще немного.

— Дом вы запомнили?

— Третий или четвертый от угла по южной стороне Харли-стрит, сэр.

— Спасибо. Я допрошу их; возможно, удастся получить дополнительную информацию. — Тут Монк удивился, зачем он отчитывается перед констеблем, когда и так ясно, что он намеревается сделать. Он поднялся, еще раз поблагодарил Миллера и, выйдя из дому, направился в сторону проспекта, где можно было поймать кеб. Монку следовало оставить эту часть работы Ивэну, но теперь было уже поздно. Ему приходилось полагаться в основном на логику да на интуицию — с тех пор как он лишился памяти в ту злосчастную ночь, когда перевернувшийся экипаж раздробил ему ребра, руку и разом оборвал все нити, связывавшие Монка с его собственным прошлым.

Кто еще мог проходить этой ночью по Куин-Энн-стрит? Год назад Монк бы не раздумывал, где ему искать домушников, взломщиков, наводчиков, промышляющих в этом районе; теперь же ему оставалось строить догадки и прибегать к сложным умозаключениям — и все для того, чтобы не выдать собственной беспомощности. Достаточно единственной ошибки, и Ранкорн, удостоверившись в невероятной, тщательно скрываемой правде, уничтожит Монка и наконец-то почувствует себя в безопасности. Прощай, настырный сыщик, то и дело наступающий на пятки начальству!

Вычислить доктора нетрудно — достаточно вернуться на Харли-стрит и постучаться в двери домов южной стороны — во все подряд, пока не найдешь нужный.

В самом деле, — удивился утомленный и встревоженный хозяин одного из домов. — Но какой интерес это может представлять для полиции — не имею понятия.

— Прошлой ночью на Куин-Энн-стрит была убита молодая женщина, — ответил Монк. Вечерние газеты все равно разнесут эту новость через час или два. — Доктор мог заметить кого-либо подозрительного.

— Вряд ли он с первого взгляда распознал бы человека, способного убить на улице молодую женщину!

— Не на улице, сэр, а в доме сэра Бэзила Мюидора, — поправил Монк. — По делу начато следствие, и от показаний доктора зависит, в каком оно пойдет направлении. Хотя, вы правы, надежда на его наблюдательность слаба.

— Полагаю, вам лучше знать, — с сомнением произнес хозяин. Он был утомлен, и ему явно хватало своих забот. — Однако слуги нынче заводят такие странные знакомства. На вашем месте я бы поинтересовался, не имелось ли у нее поклонников с сомнительной репутацией.

— Убита дочь сэра Бэзила миссис Хэслетт, — с горьким злорадством сказал Монк.

— Боже правый! Какой ужас!

Настроение хозяина мгновенно изменилось. В самом деле: опасность, до этого грозившая людям, не имеющим с ним ничего общего, внезапно вторглась в его собственный мир и стала пугающе близкой. Холодная рука насилия коснулась круга его знакомых и отныне обрела реальные очертания.

— Это никуда не годится! — Кровь прилила к его бледному, утомленному лицу, голос зазвучал надтреснуто: — Куда же вы смотрите? Значит, нам нужно еще больше полицейских на улицах, больше патрулей! Откуда мог здесь взяться такой человек? Что он здесь делал?

Монк невесело усмехнулся, наблюдая такую перемену в поведении собеседника. Если жертва — служанка, то, стало быть, сама и виновата — не заводи сомнительных поклонников! Но если это леди, то извольте удвоить число патрульных и немедля изловить убийцу.

— Ну? — вопросил хозяин, вглядываясь в лицо Монка, — ему уже казалось, что полицейский глумится над ним.

— Как только мы найдем его, выясним, что он здесь делал. — Монк старался сохранять хладнокровие. — Всему свое время. Если вы сообщите мне имя доктора, я спрошу его, не заметил ли он какого-нибудь подозрительного субъекта.

Хозяин написал имя на клочке бумаги и протянул инспектору.

— Благодарю вас, сэр. Всего доброго.

Однако доктор, погруженный в свои собственные проблемы, помочь ничем не смог. Он даже не заметил дежурившего на улице Миллера. Единственное, что он мог сообщить, — время своего прихода и ухода.

Лишь во второй половине дня Монк вернулся в полицейский участок. Сообщение Ивэна совершенно ошеломило его: никто не мог пройти незамеченным в ту ночь по западной части Куин-Энн-стрит. Его бы обязательно увидели хотя бы несколько слуг, ждущих своих хозяев возле дома, где проходил званый вечер. Гостей там набралось довольно много, были и опоздавшие, и уехавшие слишком рано; экипажи, которым не хватило места на каретном дворе, стояли прямо на мостовой.

— Однако в такой толпе можно и не обратить внимания на чужака, — с сомнением произнес Монк.

— Нет, — без колебаний ответил Ивэн. — Не говоря уже о том, что в большинстве своем они все давно друг с другом перезнакомились, на них ведь были ливреи. Появись там кто-нибудь чужой, он бы смотрелся, как лошадь в стаде коров.

Монк улыбнулся, услышав это чисто деревенское сравнение. Ивэн был сыном сельского священника, и в речи его часто проскальзывали привычные с детства словечки. Кстати, это было одним из тех качеств, которые Монку очень нравились в Ивэне.

— А кто-нибудь из них?.. — предположил он, присаживаясь за свой стол.

Ивэн покачал головой.

— Они были заняты разговорами, возней с лошадьми, болтали и заигрывали с горничными, да и фонари на экипажах все горели. Если бы кто-нибудь полез по трубе на крышу, его бы обязательно успели заметить. Никто из слуг даже не выходил на дорогу в одиночку, они в этом уверены.

Монк не стал допытываться дальше. Он и не предполагал, что грабителем может оказаться какой-нибудь беспутный лакей. Лакеи все как на подбор крупные важные парни, вдобавок пышно разодетые. В таком наряде вряд ли залезешь по водосточной трубе и пройдешь потом по карнизу, балансируя в темноте. Это действие требует совсем иной экипировки.

— Значит, он попал в дом иначе, — заключил Монк. — Например, с Уимпол-стрит, дождавшись, когда пройдет Миллер. Что если он лез с тыла, то есть с Харли-Мьюз?

— Через крышу пути нет, сэр, — ответил Ивэн. — Я там все осмотрел. И слишком много шансов разбудить кучера и грумов, которые ночуют возле стойл. Грабитель побоялся бы встревожить лошадей. Нет, сэр, куда вероятнее, что он все-таки проник в дом со стороны фасада по водосточной трубе. На это ясно указывает и поврежденный плющ. Вы правы, он наверняка дождался, когда Миллер пройдет мимо. Проследить за констеблем было легко.

Монк колебался. Он боялся признаться в своей беспомощности. Скорее, по привычке, ведь Ивэн давно обо всем знал, и, будь у сержанта намерение выдать Ранкорну, что Монк утратил память, он мог бы сделать это еще несколько недель назад. Тогда они расследовали дело Грея, и Монк был потрясен, напуган и сбит с толку своими кошмарными открытиями. Ивэн единственный, кому Монк всецело доверял. Хотя была еще Эстер Лэттерли… Но об Эстер он бы предпочел не думать вовсе — эта женщина не в его вкусе. И снова в памяти всплыло лицо Имогены Лэттерли, каким он запомнил его в тот миг, когда она пришла к нему за помощью: нежные испуганные глаза, тихий голос, шуршащее, как листва, платье. Но, увы, она замужем, и мечтать о ней так же бесполезно, как о какой-нибудь герцогине.

— Может, мне наведаться в «Ухмыляющуюся крысу»? — прервал ход его мыслей Ивэн. — Если кто-то попытается избавиться от ожерелья и серег, он обратится к скупщикам краденого, но слух об убийстве должен их встревожить, тем более что полиция покоя им теперь не даст. Да и профессиональные взломщики постараются держаться от этого дела подальше.

— Да… — ухватился за соломинку Монк. — Я займусь ломбардами и скупщиками, а вы отправляйтесь в «Ухмыляющуюся крысу» и попробуйте что-нибудь выудить там. — Он пошарил в кармане и извлек изящные золотые часы.

Должно быть, ему пришлось когда-то изрядно раскошелиться, чтобы приобрести эту вещицу в угоду своему тщеславию. Теперь пальцы его равнодушно поглаживали крышку, и Монк чувствовал себя опустошенным при мысли, что память обо всем, в том числе и об этих часах, покинула его навсегда. Со щелчком он откинул крышку:

— Самое время действовать. Встретимся здесь завтра утром.

Ивэн отправился домой, чтобы переодеться, прежде чем пускаться в путешествие по окраинам преступного мира. В приличном костюме, хорошо сидящем жилете и чистой рубашке он мог бы сойти при случае за удачливого афериста, но скорее всего его приняли бы за клерка с претензиями или за мелкого дельца.

Час спустя, выходя из дома, Ивэн выглядел совершенно иначе. Его светло-каштановые волосы были засалены, а местами и грязны: лицо также не блистало чистотой. Приличный костюм с жилетом сменила куртка, свободно болтавшаяся на его худых плечах, и старая рубаха без воротника. Ботинки были приобретены по случаю у одного нищего, который хотел от них избавиться. Они были великоваты, но эту проблему Ивэн решил, надев сразу две пары носков. В таком виде он отправился в «Ухмыляющуюся крысу» на Паддинг-Лейн — провести вечерок за кружкой сидра и куском пирога с угрем, прислушиваясь к разговорам.

Трактиров в Лондоне было огромное количество, причем самых разнообразных. Большие и роскошные, в которых устраивались банкеты для благородных, обеспеченных лиц. Трактиры поскромнее, хотя и не блистали великолепием, служили местом встречи и заключения сделок для людей всех профессий: от адвокатов и студентов-медиков до художников и начинающих политиков. Далее шли трактиры, таившие в себе зародыш будущих мюзик-холлов, где собирались памфлетисты и агитаторы, уличные философы и активисты рабочих движений. Были и такие, что посещались исключительно бродягами, авантюристами, пьяницами и представителями преступного мира. «Ухмыляющаяся крыса» относилась именно к такого рода трактирам, почему, собственно, Ивэн и облюбовал его несколько лет назад. Теперь он не то чтобы стал там своим — просто к нему притерпелись.

Стоя на улице, Ивэн видел мерцающий за окнами свет, отбрасывающий блики на грязную мостовую и придорожную канаву. С полдюжины мужчин и несколько женщин болтались у входа; потрепанная одежда их была настолько темной и выцветшей, что в слабом свете ее владельцы казались просто тенями. Даже когда дверь распахнулась, раздался взрыв хохота и на крыльцо нетвердой походкой рука об руку ступили мужчина и женщина, не высветилось ни одного яркого пятна; все осталось серым и тускло-коричневым. Мужчина повернул прочь, а женщина, осев на краю канавы, выкрикнула ему вслед какую-то непристойность. Не удостоив ее взглядом, мужчина скрылся в сумраке Паддинг-Лейн, направляясь в сторону Ист-Чип.

Ивэн, тоже не обращая внимания на пьянчужку, вошел в трактир. Тепло, запахи эля, опилок и дыма сразу окутали его. Он миновал компанию, увлеченную игрой в кости, затем другую, обсуждающую достоинства бойцовых псов, темпераментного верующего, горячо и тщетно излагающего свое кредо, и наконец сел рядом с бывшим боксером с изуродованным добродушным лицом и мутным взглядом.

— Добрый вечер. Том, — дружелюбно сказал Ивэн.

— Добрый, — охотно отозвался боксер. Лицо Ивэна было ему знакомо, но имени он, конечно, припомнить не смог.

— Видел Вилли Деркинса? — как бы невзначай поинтересовался Ивэн и, приметив, что кружка соседа пуста, продолжил: — У меня найдется на пинту сидра. Взять тебе?

Том не колеблясь бодро кивнул и одним глотком прикончил остатки эля, освобождая место для угощения.

Ивэн взял его кружку и, подойдя к стойке, заказал две порции сидра. Буфетчик снял с крюка над головой одну из кружек. У каждого завсегдатая кабачка была своя емкость. Вернувшись к ожидающему с нетерпением Тому, Ивэн подал ему кружку, и тот огромным глотком отхлебнул сразу половину ее содержимого.

— Вилли видел? — снова спросил Ивэн.

— Сегодня — нет, сэр. — Том добавил «сэр» в знак признательности за сидр. Имени благодетеля он так и не вспомнил. — А чего от него надо-то? Может, я чем помогу?

— Предупредить мне его надо, — солгал Ивэн, уставясь в свою кружку, чтобы не встречаться с Томом глазами.

— Это насчет чего?

— Скверное дело всплыло, — пожал плечами Ивэн. — Кого-нибудь обязательно притянут, а я знаю Вилли. — Он внезапно вскинул глаза и улыбнулся — обычно это производило обескураживающее впечатление и свидетельствовало о добрых намерениях. — Не хотелось бы мне, чтобы Вилли сцапали, он славный малый.

Том пробормотал что-то одобрительное. Он не был абсолютно уверен, но склонялся к мысли, что этот молодой парень либо ищейка, либо добывает для ищеек кое-какие крохи сведений. Он был и сам не прочь заняться таким ремеслом — в разумных пределах, естественно. Упаси боже, конечно, ляпнуть что-нибудь насчет мелкого воровства — это был образ жизни и часто единственный источник доходов. А вот о негодяях, которые вторгаются на чужую территорию, и о всяких там мерзких делах, поднимающих на ноги всю полицию. — это за милую душу! Убийства, поджоги, крупные аферы, из-за которых впадают в панику джентльмены в Сити, — вот это действительно скверно! Как после этого прикажете жить и заниматься привычным делом: взломами по мелочи, уличным грабежом, подделкой мелких купюр и монет? Попробуй, к примеру, сплавь скупщикам барахло или продай кому-нибудь бутылку спиртного, если полиция вокруг так и шныряет! Если бы Ивэн поинтересовался такими невинными развлечениями, как старая добрая контрабанда, азартные игры, крапленые карты, мелкое мошенничество или проституция, Том быстро бы дал ему окорот. Люди издавна добывали себе этим средства к существованию, и никто никогда не пытался такие занятия искоренить.

Однако есть вещи, делать которые просто не положено. Это глупо и весьма не одобряется теми, кто старается жить как можно тише.

— Что за скверное дело, сэр?

— Убийство, — со всей серьезностью ответил Ивэн. — Дочку одной важной шишки какой-то домушник зарезал в ее собственной спальне. Дурак…

— Я не слышал. — Том был возмущен. — Когда ж это случилось? Никто ничего не говорил!

— Прошлой ночью.

Ивэн отхлебнул сидра. Откуда-то слева грянул взрыв хохота, за ним последовало нелестное высказывание насчет шансов одной лошадки на предстоящих скачках.

— Ничего не слышал, — меланхолично повторил Том. — Чего ему было надо-то? Вот дурень! Зачем же леди-то убивать? Стукнул бы разок, раз уж проснулась, — и давай бог ноги! Да и что это за домушник, если он так шумит, что хозяев будит!