Помоги проекту - поделись книгой:
В нескольких километрах от Гдыни поезд остановился снова. Мы услышали какие-то взрывы. Пришел капрал и объяснил нам, что это мужчины из народной армии практикуются в стрельбе из базук среди холмов.
Затем мы въехали в Гдыню. Она была наполнена гражданскими жителями и солдатами, их было так много, что невозможно сосчитать. На грузовой платформе было все еще тихо. Мы вышли из поезда между четырьмя и пятью часами дня и стояли по колено в снегу со своими вещами. Всюду вокруг были госпитальные поезда. Солдаты с кровавыми повязками стояли в дверях вагонов. Некоторые без обуви, только тряпки обернуты вокруг ног.
Мы были ужасно напуганы – как выберемся отсюда? Мать ушла, чтобы осмотреться. Она не возвращалась до утра, но нашла некоторых железнодорожников, которые готовы были помочь нам попасть на поезд до Данцига, предназначенный для их семей. Чрезвычайная команда отцепила их локомотив, и они теперь ждали другого.
Мы залезли в вагон для рогатого скота и сели на мешок с соломой. Ждали весь вечер. Затем прилетели русские самолеты. Мы услышали грохот их двигателей, затем свист сброшенных бомб. Выскочили и заползли под вагон, между рельсами. Это длилось почти час. Сильно замерзшие, мы возвратились в вагон.
Локомотив прибыл на следующее утро. К полудню мы въехали в Данциг. И с потоком людей, которые устремились в город, пошли искать убежище от холода».
6 марта маленький ледокол «Вольф» боролся с хаотично плывущими льдинами, которые, дрейфуя вниз по Висле, стремились к Гданьскому заливу. Несколькими днями ранее река прорвала ледяной панцирь, и «Вольф» должен был наблюдать за русскими лодками или плавучими средствами, которые могли прийти с русского фронта, и проверять реку на наличие мин замедленного действия и других устройств.
Около полудня шкипер заметил заснеженный объект, дрейфующий среди льда. Несколько мгновений спустя он увидел, что это надутая резиновая лодка и что в ней сидят мужчины.
«Вольф» пробился через лед. Команда бросила в резиновую лодку веревку и втянула на борт пять немецких солдат. Это был капрал Швенкхаген, семнадцати лет, и четверо из его солдат.
Эти пятеро мужчин были единственными оставшимися в живых из города Грауденца, расположенного приблизительно в 112 километрах вверх по течению от Данцига. Город в течение прошлой ночи наводнили русские.
Автоматы висели у них на плечах, и карманы все еще были набиты ручными гранатами, как если бы враг скрывался за ближайшим углом.
Вечером 5 марта инженерная часть Швенкхагена была послана с заданием подготовить вылазку к Висле, которую собирался предпринять гарнизон Грауденца. Группа была отрезана от войск в окруженном городе и наконец решила испытать удачу в отчаянном плавании вниз по течению. Капрал и четверо его солдат были единственными, прошедшими русские патрули. Когда 6 марта рассвело и свет дня мог выдать их, снегопад прибыл им на помощь. Они легли в своей лодке и позволили снегу засыпать себя. Таким образом они дрейфовали, пока не были подобраны.
Они рассказали о трех неделях ада, с 17 февраля – дня окружения – до той ясной ночи, когда они доверились реке. 17 февраля в городе было приблизительно сорок пять тысяч гражданских жителей, большинство из них немцы или поляки, которые стали немецкими подданными. Как и люди в любом другом месте, они разрывались между страхом бегства и страхом перед будущим. Были также приблизительно десять тысяч солдат регулярной и народной армии, некоторые из них весьма молодые. Тяжелое оружие этого гарнизона состояло из одного зенитного и одного полевого орудия. Иногда грузовой самолет сбрасывал боеприпасы для стрелкового оружия, снаряд или два, и несколько перевязочых комплектов. Командующий цитаделью, генерал Фрике, 19 февраля выпустил приказ, в котором говорилось о стойкой обороне, лояльности и боевом духе. Но в приказе также утверждалось, что враг не превосходит гарнизон в численности или вооружении, и объявлялось, что город скоро деблокируют. Первое было сознательной ложью. Второе было, вероятно, сказано с глубокой верой – осколком того огромного блока честных намерений, которые тянули немцев к гибели.
Войска, осаждающие город, превосходили численностью гарнизон по крайней мере в восемь раз, и их артиллерия ревела, почти без перерыва, с ближайших высот. Никогда над городом не было меньше пяти вражеских самолетов, прилетавших с расположенного рядом аэродрома и сбрасывающих бомбы, немецкие артиллерийские снаряды и связки плужных лемехов и других средств, которые они захватили. Артобстрел и бомбежка города прекращались только по вечерам, когда русские громкоговорители выкрикивали пропагандистские объявления: «Товарищи, приходите сюда, сегодня вечером мы кушаем гуляш с лапшой». «Наилучшие пожелания от наших ударных войск, которые подходят к Данцигу!» И наконец: «Предлагаем органный концерт». Затем неземное завывание «органов Сталина» нарушало короткое затишье.
В течение самых первых дней осады русские войска вошли в одно из южных предместий. Когда контратака выбила их, на улицах были найдены мертвые. Рассказы потрясенных оставшихся в живых людей, которые вышли из подвалов, распространились по городу, и борьба защитников превратилась в беспощадное сражение до последнего дыхания. За каждый дом боролись до конца.
Русские продолжали продвигаться к северу. Гражданское население отступало с войсками, переходя от подвала до подвала, пока давка в северных частях города не стала настолько отчаянной, что солдаты больше не могли двигаться. Они вынуждены были отогнать гражданских жителей, чтобы иметь возможность бороться. Человеколюбие было побеждено тяжестью ситуации.
Русские пересекли Вислу и закрепились в центре города. Электричество и вода отсутствовали, и подвалы остались в темноте. Вокруг немногих мест, куда все еще текла вода, скапливались мужчины и женщины, пораженные пулями или снарядами. Все другие, движимые жаждой, следовали за ними. Ночи освещались огнями. Германские войска часто сами поджигали дом, чтобы свет огня мог защитить их от русских вечерних атак.
Начиная с 21 февраля русские парламентеры появлялись каждый день и требовали сдачи. Но немцы боролись, пока могли сопротивляться, и надеялись, что осада будет снята.
До 3 марта, дня, когда Висла вскрылась ото льда, бесконечные колонны русских танков и грузовиков, ехавших на запад и север, могли быть видны пересекавшими реку к югу от города. Постепенно всякая надежда на помощь умерла. Боевой дух одной за другой частей сломился от напряжения. Некоторые из них сдались. Другие в течение ночи 5 марта сделали вылазку к реке или пробовали убежать по суше. Во второй группе был партийный руководитель области. Он пропал без следа.
6 марта генерал Фрике и остаток гарнизона сдались. Считая раненых, их было четыре тысячи человек.
Кольцо вокруг Данцига и Гдыни стягивалось все туже. Беженцы, которые оказались в области, не поддавались подсчетам. Они прибыли с севера, запада, юга. И другой поток, прибывающий с востока, по Фрише-Нерунгу, не являл никаких признаков уменьшения. Область теперь содержала не менее полутора миллионов человек, не считая сражавшихся войск и отставших. Были также приблизительно сто тысяч раненых из Курляндии и Восточной Пруссии и с фронтов вокруг Гданьского залива.
Узкие старые улицы и переулки Данцига были заняты обозами. Беженцы набивались в дома, разбивали лагеря в портах, высматривая суда, или оставались в своих фургонах днем и ночью.
12 марта генерал Вейс был отозван из Данцига и Гдыни, чтобы принять командование группой армий «Север» и взять ответственность за оборону всего Гданьского залива. На его место прибыл генерал фон Заукен, до этого командовавший танковым корпусом в Силезии, который поссорился там с генералом Шёрнером.
15 марта первые русские артиллерийские снаряды разорвались в городе Гдыне, объявляя о прибытии 65-й и 70-й советских армий. Горизонт гремел, и с севера, запада, юга отставшие беженцы набивались в заполненные лагеря и здания города. Стада рогатого скота вытаптывали улицы. Люди переполнили порт, где суда адмирала восточной части Балтийского моря загружались настолько, насколько позволяли трюмы.
Еще несколько дней погрузка продолжалась без помех. Еще несколько дней ходили поезда между Данцигом и Гдыней. Но 22 марта русские прорвались между городами и достигли побережья залива. Данциг и Гдыня были отрезаны, 2-я армия была рассечена на две части.
Никто, возможно, не считал людей в подвалах Гдыни. По обе стороны шоссе от города до гавани лежали трупы – не только людей, которые умерли от холода или истощения, но теперь также и тех, кто попал под пулеметы русских самолетов. Фургоны стояли там с мертвыми лошадьми в упряжи, и здесь и там женщина или ребенок все еще сидели в фургоне, тоже уже мертвые. Но когда слухи о прибытии судна распространялись по городу, новый поток беженцев устремлялся к гавани.
Рождались дети и умирали люди в подвалах Гдыни, а раненые солдаты молили о помощи. Мертвых все еще вытаскивали и время от времени хоронили.
Ночью 24 марта последним усилием флота на суда загрузили еще приблизительно десять тысяч беженцев и раненых. На следующее утро город потряс огонь русских, которые достигли ближайших высот и господствовали над городом и гаванью. Ночью 26 марта последний транспорт вошел в гавань с грузом боеприпасов и ушел с грузом испуганных людей.
27 марта русские танки зашли в южные предместья Гдыни. В течение ночи толпы гражданских жителей, солдат, солдат народной армии без оружия, оружейные команды без оружия шли на север в поисках убежища в холмах Оксхёфта, маленького города в нескольких километрах от Гдыни. Они шли через руины и разрушения – горящие стропила, покореженные транспортные средства, оставленные полевые орудия, мертвый рогатый скот, беспомощно дергающиеся раненые лошади и недвижимые тела людей, для которых все это плохо закончилось.
Порт позади них лежал пустой. Гладкая поверхность воды отражала сияние огней.
Солдаты и гражданские жители скапливались на склонах вокруг Оксхёфта. Они укрывались в стрелковых окопах и ямах в земле, чтобы защититься от огня русских, и ждали. Паромы прибыли из Хелы и забрали раненых и некоторые из войск.
Уже 28 марта Гитлер счел целесообразным объявить область Оксхёфта цитаделью. На тех высотах было тогда приблизительно восемь тысяч солдат и в несколько раз больше гражданских жителей. Солдаты не имели никакого тяжелого оружия и едва ли какие-то боеприпасы для стрелкового оружия. Они стояли перед в двадцать раз превосходящей их силы русской пехотой, танками, тяжелой артиллерией и самолетами. Оборона Оксхёфта означала убийство. Командующий генерал решил игнорировать приказ Гитлера, прекратить бороться и с молчаливого согласия адмирала восточной части Балтийского моря доставить солдат, раненых и гражданских жителей в Хелу.
Генерал фон Заукен дал свое согласие, перехватывал и подавлял приказы сражаться, которые поступали из канцелярии 30 и 31 марта. Ночью 1 апреля флот принимал в Гданьском заливе каждое судно, которое можно было достать, и переправил тридцать тысяч человек из Оксхёфта на полуостров Хела. На следующее утро русские войска стали осторожно прощупывать путь через опустевшие позиции.
Тем временем Данциг пал.
«Я не думаю, что когда-нибудь забуду это 9 марта в Данциге. – История шестнадцатилетнего мальчика Ганса Глива продолжалась. – С женщиной, имя которой было Шранк, мы нашли место, где можно было остановиться. В семь часов вечера завыли сирены. Грохот начался сразу же, пол встряхнуло, и окна загрохотали. Мы бросились вниз по лестнице и побежали в ближайшее бомбоубежище. Оно было настолько переполнено, что мы едва проникли внутрь. Несколько сотен беженцев жили в нем в течение многих дней. Когда мы наконец решились выйти, небо было красным и над домами висели тучи черного дыма. Мы увидели, что наш дом также сгорел. Мы потеряли весь багаж.
Горящие бревна шипели и потрескивали. Некоторые лошади вырвались на свободу и галопировали вниз по тротуару. Дети попадали под их копыта. С горящих зданий падали стропила. Мы забежали назад в бомбоубежище. На следующее утро вышли на разрушенные улицы и стали искать другое место, где могли бы остаться. Нашли знакомых, и они приняли нас. Мы спали на полу. Мать отсутствовала почти весь день в поисках какой-нибудь еды.
Той ночью приехали еще больше беженцев. Очень поздно ночью пришла женщина с маленьким ребенком на руках. Ребенок был с белым лицом, его кожа выглядела прозрачной и морщинистой. Правое бедро ребенка было оторвано, а небольшая культя обернута в окровавленные тряпки.
Эта женщина, должно быть, была молодой, но в старой, порванной одежде выглядела на все пятьдесят. Она была очень застенчива и напомнила мне испуганное животное. Она не имела никаких вещей, у нее был только ребенок. В течение долгого времени она ничего не говорила, только сидела на стуле.
Затем она сказала:
– Всемогущий Бог. Я никогда не думала, что доберусь сюда. Мы все время были между русскими. Мы – из Мариенбурга. Пришла первая волна русских. Они расстреляли отца. Я взяла моего ребенка и ушла. Русские танки продолжали прибывать. Я спряталась в канаве. Мой Йоахим лежал около меня, все время крича. Когда они прошли, мы пошли снова. Вечером нас догнали несколько грузовиков. Я хотела снова скрыться в снегу в канаве, но затем увидела, что это немцы. Выбежала на дорогу и попросила их взять меня с собой.
В грузовике были другие женщины с детьми. Мы добрались до леса, когда кто-то открыл по нас огонь. Солдаты скрылись в лесу, а когда вернулись, сказали, что хотят сдаться русским. Мы были ужасно испуганы, кричали и плакали, просили. Но они только сказали: «Вы думаете, что мы хотим убежать от русских только для того, чтобы быть повешенными «цепными псами» СС?» Тогда капрал навел на них автомат и сказал: «Вы трусливые ублюдки, если не поедете с этими женщинами, то я застрелю вас». Но они только усмехнулись в ответ, и один из них сказал: «Давай стреляй. Вы не сможете уехать на грузовике. Вы застрянете».
Но в конце концов некоторые из них продолжили путь с нами. Внезапно произошло крушение. Грузовик резко остановился, и нас швырнуло друг на друга. Некоторые женщины лежали на полу грузовика все в крови. Я схватила ребенка и убежала. Позже я встретила солдата, и он перевязал его. Всю ночь я шла, затем грузовик подвез меня, и я шла снова…
Женщина затихла. Через некоторое время она внезапно начала рыдать и затем сказала:
– Я так устала.
Патруль СС приехал на следующее утро и конфисковал дом. К полудню мы были на улице. Нам не разрешали возвратиться в бомбоубежище. Люди, которые приехали в своих телегах, могли по крайней мере заползти в солому. Мы пошли от двери к двери в поисках места. Многие люди захлопывали двери перед нашими лицами, когда слышали, что мы со старой немецкой территории. Они называли нас нацистами и обвиняли во всем, что случилось с Данцигом. Один человек кричал на нас: «Почему мы должны взять вас в нашу Германию! Мы были более обеспечены прежде! Без подобных вам мы все еще жили бы в мире!»
Так мы оказались на улице. Прилетали русские самолеты-истребители. Их было так много, что в городе перестали объявлять тревогу. Когда стемнело, мы вошли в подъезд какого-то дома, положили наши одеяла на пол и сгрудились вместе. Холод от каменного пола легко проник через одеяло и через нашу одежду. Зубы мои стучали, я дрожал. Позже ночью пришел солдат и дал нам свое одеяло. Он сказал:
– Не оставайтесь в городе, завтра их артиллерия устроит из него тир. Держу пари, что они будут здесь через неделю. Выходите в пригород или к побережью. Есть еще несколько судов с восточными пруссаками, приплывающими из Пиллау, и некоторые из них заходят сюда.
Следующий день мы провели в сломанных трамваях, которые были выстроены в линию. Там было много беженцев. Большинство из нас не ели в течение многих дней. Какая-то женщина принесла холодный вареный картофель, и каждый завидовал ей. Фермеры в фургонах были лучше обеспечены. Люди из Данцига также имели пищу. Но мы приехали из другой части, и склады не хотели продавать нам порции по нашим талонам. Два маленьких мальчика боролись за кусок хлеба.
Вечером мы пошли на железнодорожную станцию и кое-как нашли место на поезде, идущем на север в Оливу. Там мы заняли дом, который был покинут. Мы пробудились под утро от грохота русской артиллерии, стрелявшей вдалеке, и с дороги услышали топот солдат и многих людей, которые бежали на юг, в Данциг. Когда рассвело, я увидел много солдат и подумал, что русские просто не могли пройти. Но солдаты, с которыми я поговорил, глумясь, спросили меня, не ожидал ли я, что они остановят русские танки, – они имели полевое оружие, но никаких боеприпасов и не могли стрелять, а танки не будут останавливаться из уважения к приказам командующего цитаделью. Они сказали, что русские на расстоянии двух километров. Мы были настолько испуганы!
Мы стояли в дверях нашего дома, не зная, что делать. Приходили другие беженцы, с трудом волоча ноги.
Затем приехал солдат на грузовике; он сказал, что едет в Нойфарвассер и возьмет с собой нас. Потеплело, улицы были грязными. Колонны полностью блокировали дорогу. В одном месте солдаты рыли траншеи прямо у дороги. Мы видели поисковые команды военной полиции и СС, уводящие солдат, которых они арестовали. И постоянный поток людей в рваной одежде, торопящихся мимо. Я никогда не забуду этого – иногда одно из тех лиц возвращается ко мне во сне.
Мы проехали через аэродром; там не было ничего, кроме нескольких потрепанных машин. Русские самолеты прилетали несколько раз, но не стреляли. Затем мы добрались до порта. Не было никаких судов. Люди сказали, что все морские эвакуационные суда теперь приплывали из Гдыни. Имелось только несколько маленьких частных катеров, которые каким-то образом избежали конфискации. Перед кабинетом командующего портом люди стояли в длинных очередях. Он посмотрел на нас печально и сказал:
– У меня нет больше судов для вас. Там, в бараках, уже тысячи ожидающих. – Затем мрачно улыбнулся и добавил: – Несколько катеров все еще имеется. Но я боюсь, что вы не можете позволить себе нанять их. Они запрашивают тысячу марок за человека.
У мамы оставалось восемьсот марок для нас троих.
– Все, что я могу посоветовать вам, – сказал командующий портом, – ждите здесь в лагере. Возможно, вы получите шанс… возможно…
Мы пошли в лагерь, открыли дверь одного из деревянных бараков. Облако зловония встретило нас. Сотни людей сидели и лежали там на грязных соломенных кучах. Выстиранное белье свисало с веревок, натянутых поперек помещения. Женщины переодевали своих детей. Другие натирали голые ноги какой-то вонючей мазью от мороза. Брат потянул мать за полу пальто и сказал: «Пожалуйста, мама, пойдем отсюда подальше». Но мы были рады найти место на куче соломы рядом со старым одноруким мужчиной из Восточной Пруссии, который пришел сюда по Фрише-Нерунгу.
Около меня лежала очень молодая женщина, голову которой подстригли почти до кожи и чье лицо было покрыто уродливыми ранами. Она выглядела ужасно. Однажды, когда она вставала, я увидел, что она опирается на трость. Восточный пруссак сказал нам, что она была рядовой женского вспомогательного корпуса; русские поймали ее в Румынии осенью 1944 г. и взяли в трудовой лагерь. Она убежала и оказалась здесь. Он сказал, что ей всего восемнадцать или девятнадцать лет.
Мы смогли выдержать в бараке только несколько часов. И, предпочтя холод, пошли к порту. Мать попробовала договориться с одним из шкиперов. Но он не брал на борт никого меньше чем за восемьсот марок с головы, предпочитая возвратиться пустым. Мать была готова убить его голыми руками.
К тому времени, когда стемнело, мы так замерзли, что возвратились к баракам, несмотря ни на что. Мы нашли только место, чтобы сесть вплотную друг к другу. Рядом с нами сидела женщина, ребенок которой заболел дизентерией.
Итальянский военнопленный, который работал на пирсе, сказал нам, что из Кенигсберга прибыло маленькое судно и пришвартовалось немного дальше на побережье. Женщина, что была рядом с нами, пошла, чтобы переправиться на пароме. Она оставила ребенка с нами и обещала возвратиться и проводить нас. Она сдержала слово, возвратилась и сказала нам, что встретила знакомого из Кенигсберга, который за пятьсот марок и ее кольцо обещал контрабандно провести ее и ребенка на судно. Он не мог сделать ничего для нас, но она не забудет нашей помощи. И она не забыла нас. Мы ушли из бараков во второй раз и заплатили итальянцу, чтобы он отвел нас к доку, где стояло судно. Он посмотрел на нас с жалостью и сказал на плохом немецком языке, что также хотел бы поехать домой. В доке мы ждали около судна, и, наконец, наша соседка по бараку убедила своего знакомого, чтобы доставить и нас контрабандой на борт.
Большинство из людей на судне были из Кенигсберга. Некоторые из них сошли на берег и теперь возвращались. Мы шли с ними, как будто принадлежали к их числу. Затем скрылись в холодном, продуваемом трюме на судне. Мы прижимались друг к другу, тем не менее ужасно замерзли. Но не смели двигаться, не говоря уже о том, чтобы подняться наверх, из опасения, что в нас признают безбилетников.
Ночь прошла. Грохот артиллерии над Данцигом становился очень громким. Человек, который был на палубе, сказал, что все небо красно от огней. Мы были счастливы и благодарны за то, что могли лежать в продуваемом трюме этого судна. Но тряслись от страха, что будем узнаны и отправлены на берег.
Затем судно вышло в море, и мы снова вздохнули с облегчением».
Данциг также был объявлен цитаделью. Как и Гдыня, город Данциг лежал в низменности побережья, окруженный кольцом пологих холмов. Густой лес покрывал холмы на юге и западе. Русские имели к нему простой доступ. Если бы они могли достигнуть высоты в любом месте, весь мелкий бассейн цитадели лежал бы в полной видимости для их наблюдателей. Данциг должен был быть защищен по гребням холмов – и это требовало большего числа мужчин и большего количества боеприпасов, чем могло быть найдено в те заключительные недели.
В городе было достаточно пищи, но боеприпасов недоставало. Гарнизон имел несколько зенитных орудий и несколько французских и чешских полевых орудий, каждое было все еще пригодно для сорока – пятидесяти выстрелов.
В тот же самый день, в который русские прервали сообщение между Данцигом и Гдыней, другие их войска пробивались к гребню холмов южнее Данцига. Артобстрел города начался на следующий день. 24 марта русские предприняли крупномасштабное воздушное наступление, которое превратило большую часть города в руины. Крах был полным. Только несколько боевых частей можно было все еще считать пригодными для сражения.
Но поисковые команды военной полиции, специальные команды СС производили облавы на «уклоняющихся», и летучие военные трибуналы еще раз пожинали ужасный урожай. Мужчины в этих командах и судах – за исключением, возможно, немногих безнадежных дураков – утратили всякие иллюзии о своей работе. Девиз, что они наказывали трусость и служили стране, был простым предлогом. Они знали, что были обречены, и бушевали с яростью и жестокостью загнанных в угол крыс. Их жертвы свисали с деревьев, украшенные табличками: «Я не повиновался моему транспортному командиру», «Я – дезертир», «Я был слишком трусливым, чтобы сражаться» и т. п. Рядовые люфтваффе, простые мальчики, которые хотели на часок забежать к своим родителям, висели на деревьях и фонарных столбах.
Ночью 26 марта боевые войска и часть гражданского населения оставили город и сбежали в восточном направлении на берега Вислы. В ту же самую ночь русский артиллерийский обстрел внезапно прекратился, и русские громкоговорители начали транслировать немецкий военный марш. Музыка странно звучала в непривычной тишине. Затем голос в темноте прокричал: «Граждане Данцига! Выходите из ваших подвалов! Ваша свобода и ваша собственность в безопасности! Война для вас закончена!» Много раз эти слова звучали в городе.
В одном отношении репродуктор не лгал: для людей, которые остались в Данциге, война была закончена.
Те, кто покинули Данциг в последний момент, никогда не узнали, какой судьбы они избежали.
Разношерстные войска, которые оставили город ночью, 26 марта успешно удерживали линию фронта против русских, которая начиналась к западу от Вислы и затем изогнулась на северо-восток поперек устья реки к Фрише-Хаффу. 27 марта они взорвали плотины, затопив обширные болотистые участки и устроив тем самым водный барьер между советскими войсками и узкой полосой побережья, все еще находившейся в немецких руках.
В лесу и дюнах солдаты и беженцы лежали вместе, зачастую близко к стрелковым окопам и местам расположения орудий. После наступления темноты процессии раненых солдат и гражданских жителей тянулись на восток. Прошел слух, что дорога вдоль Фрише-Нерунга все еще открыта, что по этому пути можно дойти к Пиллау и найти там судно. Многие беженцы из Замланда, столкнувшись теперь с бедствиями в болотах у Вислы, повернули назад.
Несколько дней грузовики и другие транспортные средства все еще привозили раненых солдат из госпиталей Данцига. Они должны были пересечь Вислу на паромах. Ночь за ночью грузовики скапливались у мест высадки с паромов. Даже огня от сигареты было достаточно, чтобы привлечь русские самолеты. Многие водители, опасаясь за собственную жизнь, разгружали раненых поблизости от паромов и уезжали. Беспомощные мужчины клали носилки к носилкам, пока команды с парома не сжалились над ними.
24 марта флот стал посылать баржи и рыбацкие катера из Хелы к устью Вислы, собирая раненых и беженцев. Туда-сюда сновал транспорт с продовольствием и боеприпасами. За одним-единственным исключением – ночи отчаянного действия, эвакуации Оксхёфта, 1 апреля, – эти суда неизменно появлялись ночь за ночью в течение нескольких недель. Спасательные суда могли пришвартоваться даже на низкой воде. У мужчин и женщин, которых эти лодки взяли в Хеле, силы иссякли вконец.
Постепенно немецкие войска были оттеснены назад к побережью. Они отступили на Фрише-Нерунг и соединились с войсками Замланда. Затем фронт Замланда рухнул, и русские высадились в северном конце Фрише-Нерунга, напротив Пиллау. К концу апреля приблизительно сорок тысяч войск 2-й армии, войск Замланда и бесчисленные гражданские жители были зажаты вместе на Фрише-Нерунге. В начале мая, когда гражданские жители были переправлены в Хелу, генерал фон Заукен решил оставить Нерунг и также эвакуировать войска в Хелу. 7 мая, в то время как эта акция шла полным ходом, его радиопост получил приказ сдаться. Генерал фон Заукен сдался 9 мая.
Тем временем шторм пронесся в Восточную Померанию. Фронт 3-й армии раскололся в первые дни марта. Большинство населения, слишком поздно пробудившись от фатальных мечтаний или освободившись от приказов, запрещающих бегство, оказалось в зоне русского наступления.
Немецкие войска были рассеяны во все стороны света. Только несколько частей удерживались вместе, и вокруг них группировались толпы беженцев. Они тянулись в западном и северо-западном направлениях. Хотя их настигали русские танки, несколько таких колонн сумели прорваться на запад.
Зима и холод возвратились еще раз. Царил беспорядок. Ночью некоторые немецкие солдаты, которые были рассеяны и побросали свое оружие, присоединились к немногим частям, все еще выполнявшим приказ. С тяжелым грузом на спинах, опираясь на палки, они появились в темноте у отдаленных ферм, чтобы исчезнуть с лучами рассвета и снова скрыться до заката. Фермеры и сельские жители прятались в лесу, холодном и голодном. Ночь за ночью небо пылало над горящими деревнями. Русские теперь вели огонь более тщательно, чем когда-либо прежде.
По берегам Одера – реки, за которой, казалось, была безопасность, – происходили события, которые горько описывать. Около города Каммина, где восточный рукав реки впадает в Балтийское море, приблизительно тридцать тысяч отставших и сорок тысяч беженцев сопровождали горстку войск. Каждый дом, каждый сарай, каждая конюшня была заполнена. Некоторые пробовали убежать через Балтийское море – и лишь немногим это удалось. Остальные остались с войсками.
Среди этих войск были кадеты офицерской школы, которые проложили себе путь из Нойштеттина в Центральной Померании к Одеру. Какие-то русские части двигались за ними и теперь стояли к западу от города, поперек реки. Но эти кадеты прорвались. Роты, которые насчитывали сто сорок или сто пятьдесят мужчин перед атакой, имели тридцать пять – пятьдесят мужчин после того, как форсированно переправились по мостам. Но они шли, и за ними следовал гигантский поток, катящийся на запад по берегу Балтийского моря: солдаты без оружия и гражданские жители с тюками, рюкзаками, телегами и колясками. Они спотыкались о мертвых и раненых, которых некому больше было хоронить.
Дальше на юг генерал Раус все еще пробовал удержать предмостное укрепление к востоку от Одера, которое стало целью многих беженцев. Но русские обрушились на его войска с подавляющей силой – и предмостное укрепление было потеряно. Скоро русские захватили весь правый берег реки. Померания была в их руках.
«В последние дни февраля, – сообщает жена доктора Макова, одна из сотен тысяч жителей Померании, которые приехали слишком поздно, чтобы убежать через Одер, – беженцы шли по каждой дороге. Они сказали, что фронт прорван и ничто не может остановить русских. Но партийные чиновники все еще настаивали, что фронт будет держаться.
Скоро дороги были полностью забиты. Наши дома были переполнены людьми, главным образом женщинами и детьми.
Русские войска вошли в нашу деревню 1 марта. То, что продолжалось в те первые ночи, было ужасно. Многие из мужчин, которые хотели защитить своих близких, были убиты. В каждом доме рылись, случалось, насиловали женщин.
Спустя неделю после прибытия русских нам приказали собраться и выйти из деревни в течение десяти минут. Мы не могли плакать, только дети кричали. Мы только оглянулись однажды и увидели церковь на холме. Нас собралось человек девятьсот. По каждой дороге приходили женщины из других деревень и городов – все должны были идти на восток. Началось ужасное время скитаний. Иногда мы имели крышу над головой, спали на фермах на полу, в сараях, в стогах сена, в лесу. Мы были пропитаны снегом и дождем. И днем и ночью, много раз, приезжали солдаты. Они грабили, били нас. Изредка встречался русский, который был дружественным, и даже незаметно давал нам кусок хлеба. Возможно, среди них много таких, я не знаю. Но я никогда не видела так ясно, как заразно зло.
9 февраля я и много других женщин были посажены на грузовики. Мы должны были строить посадочные полосы. В снег и дождь, с шести часов утра до девяти вечера мы работали вдоль дорог. Утром и ночью мы получали холодную воду и кусок хлеба, а в полдень суп из неочищенного картофеля, без соли. Ночью мы спали на полу в сельском доме или хлеву, уставшие до смерти. Наконец я полностью обессилела. Они послали меня назад, в мою деревню. Мне потребовались дни и дни, чтобы возвратиться домой, потому что у меня случился резкий упадок сил по дороге. Когда я приехала в деревню, где видела моего мужа в последний раз, другие женщины сказали мне, что всех мужчин от пятнадцати до шестидесяти лет забрали. Мы никогда не видели ни одного из них снова и не слышали о том, что с ними случилось.
После этого нас собирали снова и снова, чтобы рыть канавы, восстанавливать дороги или молотить зерно. Избиения были весьма обычны. Когда в нас больше не было необходимости, нас увольняли на месте, часто близко к линии фронта. Тогда мы должны были идти домой снова, чтобы разузнать, где наши семьи. Часто более здоровых девушек и женщин внезапно окружали, сажали в вагоны для рогатого скота и отсылали в Россию. Я едва спаслась от одного такого транспорта, включавшего тысячу двести женщин и девушек.
Голод был ужасный. Мы рыли картофель. На некоторых отдаленных фермах находилось даже зерно, оставленное на чердаках. Мы сами его мололи. Старики и дети не жили долго. Младенцы были потеряны с самого начала. Их матери не имели молока и ничего не могли поделать, в то время как малыш голодал. Часто мы причитали над могилами.
Матери прошли через ужасное страдание. Некоторых увозили на транспорте в Россию, и малыши кричали и протягивали к ним руки; старшие только стояли, тихие и полные ненависти. На этих массовых депортациях, между прочим, никогда не спрашивали о профессии или партийном членстве.
Мы проехали по многим городам в нашем скитании и по многим деревням. Везде, куда мы приезжали, было то же самое разрушение. Даже кладбища не были оставлены в покое, могильные камни свалены, могилы вытоптаны.
Позже нам разрешили возвратиться в свои деревни. Мы были больны, измождены и несчастны, но, по крайней мере, шли домой. Многие из домов были теперь заняты солдатами, и все же мы нашли большое количество комнат, потому что очень многие отсутствовали. Мы привыкли к ужасу, стали грубыми. Тем не менее нас шокировало, когда мы видели грязь, вдребезги разбитую посуду, сломанное имущество, полотно и одежду на грудах навоза.
Худшие депортации теперь прекратились. Мы должны были продолжать выполнять тяжелую работу, когда необходимо, и при этом почти не имели еды. Мы видели, как грузовики следовали через нашу деревню день за днем, полные людей, большинство из них мужчины, на пути в Позен для отправки в Россию. Они стояли в открытых грузовиках, набитых как бочки с сардинами, и кричали нам: «До свидания!»
Однажды утром въехали верхом польские солдаты. За некоторое время до этого польская милиция появилась в деревнях. Они грабили настолько дико, что даже русские, которые теперь остепенились, останавливали их здесь и там. Всем немцам приказали выйти в деревенский сквер. Тех, кто медлил, выгоняли лошадиными кнутами. Нас поместили в узкий загон, и там мы стояли на июльской жаре до ночи. Теперь мы поняли, что подразумевали поляки, когда дразнили нас, говоря, что Померания стала польской страной».
Единственный город в Померании, который продержался еще несколько недель, был Кольберг на балтийском побережье. Он стал приютом для ближайшего населения и для некоторых колонн, двигавшихся на запад.
Поделиться книгой: