Разгром на востоке. Поражение фашистской Германии. 1944-1945

Из-за крена судна нельзя было воспользоваться спасательными шлюпками с правого борта. Обледенелые шлюпбалки левого борта с трудом перемещались. Команду судна оттеснила толпа, которая хотела ускорить спуск шлюпок. Веревки были выпущены слишком рано, и полностью нагруженные лодки упали в воду или опрокинули свой груз в волны, повиснув на одной веревке. Только несколько лодок достигли воды благополучно.

Не менее горячее сражение бушевало вокруг спасательных плотов. Прозвучали выстрелы. Группы мужчин, сбитых или упавших, лежали на палубе или скользили по покрытой льдом стальной обшивке в море.

Спустя полчаса, когда стало ясно, что судно не тонет, паника уменьшилась. Страх сменился надеждой, тем более что капитан сообщил, что порт Кольберг, расположенный на расстоянии менее 160 километров, обещал послать спасательные суда.

Холод и ветер погнали массы назад в укрытия. Женщины тихо плакали. Раненые опустились на свои матрацы. Матери звали своих потерянных детей.

Но вокруг судна дикая борьба за жизнь продолжалась. Шлюпки, которые опустились на воду, плавали перегруженными среди сотен пловцов, которые быстро замерзали. Они цеплялись за веревки и весла спасательных шлюпок, умоляя о помощи. Некоторых из них втянули. Другие тонули, когда их покидали силы.

В десять часов появилась морская баржа и сделала попытку приблизиться к судну. В тот момент на верхней палубе было много беженцев, и баржу заметили только единицы. Прежде чем новости о ее прибытии смогли распространиться, «Густлоф» тяжело встряхнуло. Переборки торпедированных секций не выдержали, и вода понеслась по нижним палубам. Команда, которая работала внизу с насосами, оказалась в ловушке. Двое из машинистов спаслись через воздушную трубу.

Теперь события развивались быстро. В течение шестидесяти секунд судно полностью перевернулось на бок. Палубы стояли под прямым углом к поверхности воды. Почти две тысячи человек были на более низкой прогулочной палубе. У них не оставалось времени, чтобы подняться на верхнюю палубу, – пол под ними поднялся, и через стеклянные перегородки они упали в глубину. В тот момент, когда трубы коснулись воды, мужчины и женщины все еще мчались по большому пространству корпуса, пока не упали в ледяное море.

Днем 30 января капитан Херинг, командир шестисоттонного торпедного катера Т-36, присоединился к крейсеру «Адмирал Хиппер» водоизмещением 10 тысяч тонн, также загруженному беженцами, и следовал за ним на полных парах. Т-36 взял двести пятьдесят беженцев в Данциге. Он был загружен до предела частями машин и багажом. В вечерние часы рядом с Хелой два судна прошли конвой, от которого отделился «Густлоф».

Температура была ниже нуля. Катер вскоре покрылся толстой коркой льда.

Между восьмью и девятью часами ночи «Адмирал Хиппер» и Т-36 прошли самый северный пункт побережья Померании и повернули на запад. В 9.45 наблюдатели на торпедном катере сообщили о сигналах бедствия. Минуту спустя радист принес капитану Херингу сообщение от капитана «Густлофа». Командир «Адмирала Хиппера» отпустил торпедный катер с приказом поспешить к месту бедствия и спасти тех, кого можно было спасти. Т-36 двинулся к тонущему лайнеру. Тем временем команда взялась за кирки, чтобы освободить оснастку спасательной шлюпки ото льда. Беженцы на борту сгрудились, чтобы освободить место.

Полчаса спустя Т-36 увидел «Густлоф». Напрасно Херинг пробовал вступить в контакт с мостиком «Густлофа». Он подошел близко к тонущему судну, стараясь найти место, где бы он мог встать рядом с ним. Он встретил морскую баржу, занятую тем же самым. Но море подбрасывало баржу, как игрушку. Снова и снова волны швыряли ее на корпус судна, напрасно команда пробовала шестами удержать расстояние.

Многие из тех, кто выпрыгнул за борт, оказались между двумя этими судами. Они были раздавлены, и их кровавые тела смыты и унесены волнами. Херинг отбросил всякую мысль о том, чтобы встать рядом. Он остановил двигатели и в течение нескольких минут дрейфовал в 100 метрах позади «Густлофа». Затем он услышал пронзительное завывание сирены, когда судно опрокидывалось.

Торпедный катер тихо дрейфовал среди пловцов. Море было покрыто мужчинами и женщинами, молящими о помощи. Капитан Т-36 имел рыболовные сети, свисавшие по сторонам судна. Его моряки, цепляясь за самые низкие веревки, привязывали их к пловцам, дрейфующим мимо, и буксировали их на борт. Недалеко появился другой торпедный катер, «Лёве», который также дрейфовал с остановленными двигателями.

После нескольких минут прослушивающий аппарат Т-36 уловил шумы русской подводной лодки, которая потопила «Густлоф» и все еще лежала в засаде. Радар также определил местонахождение субмарины. Так как команда Херинга не была должным образом обучена, он не имел возможности напасть на эту подводную лодку, к тому же такое нападение надолго прервало бы его спасательную работу. Он сделал единственное, что мог сделать, – маневрировал, поворачиваясь носом или кормой к субмарине, которая кружилась на расстоянии приблизительно трех километров.

Но затем локаторы Т-36 засекли другую подводную лодку – и таким образом он был вынужден уйти после спасения пятисот шестидесяти четырех человек, потерпевших кораблекрушение. Херинг не мог рисковать, подставляя свое судно под торпеды, и действительно, он только благодаря внезапным поворотам избежал двух торпед, нацеленных на его судно. Из-за внезапного ухода он потерял нескольких членов своей команды, которые вышли к дрейфующим спасательным плотам, чтобы связать спасательные веревки.

Около 4.30 часов утра Т-36 догнал «Адмирала Хиппера». Около 14.00 он передал уцелевших пассажиров «Густлофа» на госпитальное судно, направлявшееся к острову Рюген. Торпедный катер «Лёве» спас еще двести тридцать человек. Девятьсот пятьдесят беженцев, солдат и моряков пережили потопление «Густлофа».

Самые ужасные вещи, которые довелось видеть за всю свою жизнь дивизионному капеллану Дорфмюллеру, происходили с детьми. Судьба забросила его в порт Пиллау 16 января, и там он наблюдал беспомощных, укутанных маленьких существ, превращаемых в нечто вроде билетов на судно для беженцев. Кто-то в течение первых недель выпустил инструкции, что только матери, отцы или бабушки с детьми должны быть взяты на борт судна. И женщины, которые вошли на борт с младенцами, бросали их родственникам, все еще стоявшим на пирсе, чтобы также дать им возможность оказаться на борту. Часто дети проскакивали в воду между судном и пирсом или падали в безумную толпу и бывали растоптаны. Или детей ловили незнакомцы, которые использовали их, чтобы обманным путем попасть на борт.

Детей крали у спящих матерей или у тех, кто не следил за ними ежеминутно. Среди мародеров, которые пришли в Пиллау в эти дни хаоса, были солдаты, и некоторые из них украли детей. С ними на руках они проталкивались на борт, утверждая, что должны спасти свои семьи. Солдаты появлялись в женской одежде, которую украли или получили от своих любовниц. Если они попадали в руки военной полиции или патрулей СС в порту, то на следующий день их можно было увидеть висящими над толпой на фонарных столбах и металлических конструкциях гавани, как покрытых снегом марионеток, качающихся на ветру.

К 8 февраля силы капеллана Дорфмюллера закончились. Для человека, который хотел помочь, две недели в Пиллау было слишком много. Порт, нетронутый до середины января, как будто находился на другой планете, 17 и 18 января был брошен в глубину страдания. Когда первые беженцы приехали из Замланда с ужасными новостями, граждане Пиллау все еще думали, что находятся в безопасности. Но теперь с этим было покончено. Большая часть города лежала в руинах. В дюнах местная милиция строит новое кладбище. Теперь, после двух недель, старое кладбище не могло принять больше никого.

26 января не было дома в Пиллау, который не был заполнен беженцами. В тот день склад боеприпасов форта взлетел на воздух, возможно, из-за саботажа. Взрыв разрушил город. Он лишил многих крыши над головой. За ночь до этого колонна численностью двадцать восемь тысяч беженцев прибыла в город. Каждый переулок, каждая улица была заставлена их транспортными средствами. Люди ждали под каждым навесом гавани, в каждом защищенном от ветра углу. Среди них стояли животные, блеющие, фыркающие, мычащие. Затем раздался взрыв. Капеллан не забудет трупы на улицах или заброшенные на деревья. Не забудет многих, кто помчался по улицам, обезумев.

Пиллау тех дней никогда не будет описан – никогда. Капеллан знал это – он знал, что никто не найдет силы описать эту картину ужаса и разрушения. Даже в его собственном уме страдание, которое он видел день тому назад, или страдание, которое было перед его глазами прямо сейчас, исчезло в смущенном тумане несвязных образов. Беременные женщины, рожающие где-нибудь в углу, на земле, в бараках. Раненые и больные, в постоянном страхе оказаться брошенными, скрывали оружие под одеялами, чтобы вынудить кого-нибудь взять их с собой или прикончить, если придут русские. Сироты, которые были спасены из их убежища в последний момент и брошены на телеги без ничего, кроме одеял, и которые теперь лежали на полу с отмороженными руками и ногами. Русские военнопленные, доставленные на запад согласно приказам сверху, в опорках на деревянных подошвах, их изодранные пальто скреплены бумажными завязками. Старики, которые легли в каком-то дверном проеме ночью и не пробудились. Жажда жизни у тех, кто нашел друг друга, чтобы спариться среди руин средь бела дня. И безумные с дикими глазами, которые бегали от дома к дому, от фургона к фургону, окликая своих матерей или детей. Везде, куда бы он ни посмотрел, толпы отчаявшихся людей. Над всем этим – серое небо, снег, мороз и таяние, таяние, и мороз, и снег, и холод, убивающе влажный.

По всему этому 5 февраля ударили первые русские бомбардировщики. Немецкие самолеты на Нерунге стояли из-за нехватки топлива. Русские бомбы превратили то, что осталось от города, в руины, пепел и щебень. Запах огня долго висел в воздухе, и грузовики, собирающие мертвых, катились по улицам.

Во всем этом страдании была только одна надежда: порт с его судами или дорога по Фрише-Нерунгу до Данцига. Ранее флот и боевые инженеры думали о построении моста на плавающих опорах, поперек канала длиной полкилометра до Нерунга. Но это потребовало бы время, а времени не было. Только три парома, застрявшие между Пиллау и Нерунгом, везли фургоны, рогатый скот и людей. Никто не знал, как долго паромы будут в состоянии ходить днем, не теряя свой груз под пулеметами русских самолетов. Море фургонов, ждущих в Пиллау, как и фургоны на Нерунге, уже было случайной целью для русских самолетов-истребителей. Капеллан Дорфмюллер слишком часто стоял над мелкой могилой кого-то, убитого осколочными бомбами. Он думал о будущем и дрожал.

Среди судов в порту Пиллау стоял северо-германский ллойдовский бывший роскошный лайнер «Генерал Штойбен».

Несколькими неделями ранее 17 500-тонный лайнер служил плавбазой для личного состава подводных лодок. В первые дни февраля он выполнял миссию по эвакуации в Свинемюнде, на побережье Померании, и благополучно доставил свой груз из нескольких тысяч раненых. Тяжелый туман задержал его возвращение на целый день. Он прибыл обратно в порт Пиллау 8 февраля.

С ранних часов 9 февраля беженцы осадили судно. Это был день, когда распространился слух, что русские прорвались через фронт Замланда и что они в 20 километрах от города.

Судно быстро заполнилось сверх предела погрузки. Обширная прогулочная палуба превратилась в массовый лагерь, где тяжело раненные лежали голова к голове. Менее серьезно раненные толпились на нижних палубах вместе с беженцами. Медсестры и медицинские помощники поднимались по пациентам, лежащим в проходах. Но впервые за несколько недель толпы на борту чувствовали нечто подобное теплу, безопасности и надежде.

К полудню более чем две тысячи раненых и более чем тысяча беженцев прибыли на борт в дополнение к команде из четырехсот человек. Точные списки больше не сохранялись, и точное число душ на «Штойбене» осталось неизвестным.

Приблизительно в три часа тридцать минут дня буксирные суда вывели лайнер в открытые воды гавани. Его эскорт, древний торпедный катер Т-196 и еще более старый минный тральщик FT-100, вышел в то же самое время. В последний момент Т-196 сам взял на борт приблизительно двести беженцев из Кенигсберга.

Два советских самолета преследования наблюдали небольшой конвой и атаковали Т-196 на низкой высоте. Они отстали, когда суда достигли открытой воды и двинулись прочь северо-северо-западным курсом. Море было спокойным, небо – серое и тяжелое.

«Штойбен» был окрашен в камуфляжный цвет, нес немецкое военное знамя и легкие зенитные средства. Он не был идентифицирован как госпитальное судно и плыл с выключенными огнями. Все это было естественным следствием чрезвычайного беспорядка тех дней, когда раненый солдат готов приветствовать даже угольную баржу, которая возьмет его, и, так или иначе, не имело смысла на войне, если не принимался во внимание Красный Крест.

На борту голодным давали их первую за многие дни пищу, замерзшие обогревались. Один или другой, возможно, думал об опасностях морского плавания. Но присутствие докторов и медсестер, которые работали без остановки, давало им чувство безопасности.

Конвой скользил в темноте со скоростью десять – двенадцать узлов. Некоторое время можно было все еще слышать грохот артиллерии. Затем наступила тишина.

Между десятью и одиннадцатью часами «Штойбен» вошел в самые опасные воды между так называемой отмелью Штольпе и померанским побережьем. Это был участок, где бедствие настигло «Густлоф». «Штойбен» теперь пошел на полной скорости, и старый минный тральщик с трудом поспевал за ним. Искры выстреливали из трубы минного тральщика, разгоняя ночную тьму и показывая путь судам. Миновала полночь.

Хронометр на мостике показывал час ночи, когда приглушенный взрыв качнул судно. Зазвучала тревога. Короткий момент лайнер еще продолжал плыть, как будто ничего не случилось. На верхней палубе команды мчались к своим башням. Затем судно остановилось. Последующее заняло только несколько минут.

В ярком свете прожектора минного тральщика и сигнальных ракет бедствия, поднимающихся с мостика, «Штойбен» стал зарываться в воду носом. Капитан, который немедленно понял, что его корабль поражен торпедой в правый борт, попробовал спустить спасательные шлюпки с левого, но для этого не было времени.

Отчаянные крики нарушили тишину. Дым от взрыва заполнил проходы, расположенные ниже палубы. Только горстка тех, кто был в передней части судна, сумела подняться на палубу. Среди нагромождения коробок, корзин и спасательных плотов они скользнули в ледяную воду. Вся передняя часть судна, от бака до первой трубы, погрузилась в течение нескольких минут. Затем лайнер перевернулся на левую сторону.

Не было никакого пути для спасения с любой из палуб. Катастрофа произошла внезапно, и многие из раненых и беженцев на нижних палубах мирно спали.

Выстрелы раздавались там, где люди оказались пойманными в ловушку, – некоторые мужчины пробовали с помощью оружия проложить себе путь, другие покончили жизнь самоубийством.

Все, кто спустился с верхних палуб, собрались в кормовой части. Но вместо того чтобы спрыгнуть и искать спасение на бесчисленных спасательных плотах, плавающих в воде, они скопились на корме лайнера, которая поднималась все выше и выше.

Т-196 перемещался вперед и назад на расстоянии, бросая глубинные бомбы, чтобы отогнать советскую подводную лодку. FT-100 оставался насколько возможно ближе к тонущему лайнеру. Капитан минного тральщика пробовал руководить действиями своих спасательных шлюпок и шлюпок «Штойбена». Его моряки, свисая по сторонам на лестницах, извлекали из воды потерпевших кораблекрушение, которые дрейфовали мимо.

В течение нескольких минут казалось, что квартердек «Штойбена» останется выше воды. Ужасные крики стихли. Но прошел час, и судно медленно погрузилось в море. Корма поднялась из воды, выставив наружу вращающиеся винты. Группы мужчин и женщин на кормовой палубе погрузились в воду, все еще цепляясь друг за друга. Некоторые попали в лопасти винтов и были отброшены в сторону. Крик внутри судна поднялся снова – незабываемый для всех, кто выжил. Затем судно погрузилось почти прямо, втянув за собой сотни тех, кто дрейфовал в воде. Тысячеголосый крик прекратился.

Во внезапной тишине, которая наступила в вечернем темном море, в свете прожекторов началась борьба за жизнь тех, кто покинул судно и избежал всасывания. Она длилась в течение многих часов. Суда эскорта спасли почти триста мужчин, женщин и детей. Они настолько замерзли, что не могли схватить веревки, брошенные им. Большинство из них нужно было втаскивать на борт. Мертвые дрейфовали с восковыми лицами. Многие из тех, кого подняли на борт, так и не пришли в себя.

10 февраля на рассвете суда эскорта должны были прекратить спасательные работы. Несколько часов спустя они вошли в док в померанском порту Кольберг, чтобы отпустить горстку оставшихся в живых. Никто не знал числа тех, кто утонул. Это число могло быть только приблизительно оценено. И оценки показали, что их, возможно, было три тысячи.

Ночью 19 марта молодой корветтен-капитан плыл среди приблизительно тридцати рыбацких катеров, которые были поставлены на якорь у берега Фрише-Нерунг, чтобы брать беженцев и везти их через Гданьский залив до Хелы на Путцигер-Нерунг. Оттуда они были бы эвакуированы по воде. Такие транспорты теперь проводились ночь за ночью, чтобы спасти как можно больше людей. Над Гдыней небо было красным, огни сияли за пределами Данцига.

Офицер причалил и пошел в свой блиндаж. В течение почти двух недель он работал в Гдыне без чьей-либо помощи. Но затем военному начальству показалось желательным ввести человека, который имел больше золотого галуна на рукавах и плечах, кого-то, кто мог защитить молодого офицера и его планы от генералов. Адмирал Бухарди прибыл в Гданьский залив в середине февраля. Немного позже эти двое переместились из Гдыни в Хелу, который превращался в основной порт эвакуации и поставок.

Полуостров, названный Путцигер-Нерунг, выдававшийся в Гданьский залив и когда-то населенный несколькими сотнями рыбаков и их семьями, стал отрезком мертвой земли. Русские воздушные налеты разрушили дома. В редком лесу расколотые деревья лежали разбросанными по земле – русская артиллерия на материке взяла Хелу под обстрел. Все же адмирал и его помощник не имели выбора, кроме как доставить по возможности всех людей из портов, которым угрожают, и даже с открытого побережья на этот полуостров, над которым еще не нависла непосредственная опасность оккупации. Отсюда их можно было переправить морским путем. Трупы, торчащие из-под наскоро сделанных укрытий, были привычной картиной на полуострове. В январе и феврале, когда ледяные штормы проносились по Хеле, за ночь умирали тысячи.

В блиндаже было тихо. Адмирал Бухарди отсутствовал – он приболел. Молодой офицер был один. Он снял ботинки и пальто, склонился над диаграммами, чтобы проверить конвои, которые должны были прийти сегодня вечером, и суда, которые должны были возвратиться пустыми. Если все хорошо сложится, то двадцать пять тысяч душ оставят залив сегодня вечером; двадцать пять тысяч, которых можно будет добавить к одному миллиону двумстам тысячам тех, кого уже отправили через море. Он знал, что эти цифры только приблизительны, и все же они, возможно, принесли ему чувство удовлетворения, несмотря на потерю «Густлофа», «Штойбена» и нескольких меньших кораблей. Но он знал и транспортные условия, при которых были достигнуты эти результаты. Он провел рукой по лбу и подумал: «Спокойно!» Потом собрал радиодонесения и доклады, которые поступили в его отсутствие.

Гавань Свинемюнде и порты в заливах Киля и Любека едва ли были в состоянии принять большие транспорты с беженцами. Русские воздушные налеты и британские мины достигли такой величины, что вход в порты стал почти невозможным. Остались только несколько маленьких гаваней в Германии, а в Дании – Копенгаген.

Он стал картировать новый курс. Появился помощник с новостью, что два торпедных катера потоплены. Сколько беженцев было спасено, оставалось все еще неизвестно. Офицер продолжил работать. Этой ночью десятки тысяч должны быть эвакуированы. Они ждали в беспомощном отчаянии, и только он один мог им помочь.

Около десяти часов утра 16 апреля лейтенант Бринкман и скудные остатки его дивизии загружались на конвой, который стоял на якоре у Хелы.

Каждые три часа, начиная с его прибытия, русские самолеты появлялись над полуостровом. Они кружили над портом и судами снаружи и сбрасывали бомбы нового типа.

Последний налет только что закончился. Взгляд Бринкмана упал на мертвую девочку на пирсе, остекленевшие глаза которой уставились в небо. Оставшиеся в живых толкались у барж, которые должны были взять их на суда.

Переполненный катер лейтенанта остановился рядом с пароходом «Гойя». Все морские баржи передавали свой человеческий груз на камуфлированные грузовые суда. День был ясным. Беженцы и солдаты взбирались на погрузочные сети. Краны поднимали на борт военное оборудование, багаж и коробки. В кустарных зенитных башенках на грузовых судах команды высматривали русские самолеты.

В двенадцать часов «мясники», как их стали называть в Хеле, прибыли и пролетели над судами. Их красные звезды сияли. Слабый огонь из башенок не мог их прогнать. Они круто снижались, простреливая палубы судов или нападая на баржи. Везде, где падали их бомбы, оставались мертвые и раненые.

Бринкман прошел через отступление 2-й армии к Данцигу и видел ужас и разрушение. Но он никогда не мог забыть той баржи с грузового судна, приблизительно с тридцатью мужчинами и женщинами от семидесяти до восьмидесяти лет, возможно прибывшими из дома престарелых. С душераздирающим терпением они сжимались или лежали на своих вещах и носилках, ожидая, когда их возьмут на борт. Две бомбы поразили баржу. Мгновение спустя, когда над судном развеялся дым, ни один из них не пошевелился. Тонкие красные струйки бежали по бортам баржи.

Он не забыл и другую сцену. Суда были наполнены до отказа, но баржа за баржей прибывали от пирса, заполненные людьми, умоляющими, чтобы их взяли с собой. Семь тысяч человек уже втиснулись в трюмы «Гойи» – капитан объявил, что возьмет еще двадцать – и ни одним не больше. Восемнадцать прибыли на борт. Еще двое, однорукий молодой человек и его жена, стояли на барже лицом к лицу с двумя стариками, одетыми в пыльные черные одежды, казалось, что это были родители молодого человека. Молодой человек говорил с ними или, скорее, кричал и проклинал, его голос был громким и разъяренным. Он сказал, что они, старые, должны остаться тут – они бесполезны, в то время как у него и его жены впереди долгая жизнь. Старики молча смотрели на него. Его голос повысился и надломился, как будто жажда жизни овладела им целиком. Сирена «Гойи» завыла, и он резко повернулся. Здоровым плечом он подтолкнул жену к погрузочной сети и сам стал подниматься вверх, невероятно быстро и ловко цепляясь здоровой рукой и культей. Его жена также карабкалась, таща за собой тяжелый узел. Баржа возвратилась к Хеле. Молодой человек не оглянулся назад.

Полчаса спустя прилетели «мясники». Но на этот раз один из них был поражен зенитным огнем. Остальные из осторожности повернули, сбрасывая бомбы в лагеря на полуострове.

Восемь судов конвоя снялись с якоря около семи часов. Минный тральщик шел впереди. Грузовые суда следовали в колонне. Когда конвой выплыл из Гданьского залива и повернул на запад, «Гойя» был наиболее удаленным судном со стороны правого борта.

Беженцы и солдаты находились в нижних отсеках – на палубе была только команда и несколько мужчин, которые несли вахту.

Бринкман нес вахту с десяти часов до полуночи. Ночь была черна как смоль. Он с трудом видел другие суда.

За четыре минуты до полуночи Бринкман решил подняться на мостик для смены вахты. Конвой был тогда в 100 километрах от побережья Померании, приблизительно напротив порта Штольп, и шел со скоростью девять-десять узлов.

Внезапно судно встряхнули два удара, последовавшие один за другим. Оно сразу стало тонуть, получив два торпедных попадания в борт и корму. В течение трех или четырех минут оно исчезло в воде.

Но за эти несколько минут Бринкман познал ужас. Сигнал «покинуть тонущий корабль» все еще звучал по палубам, когда трюмы открылись и из них вырвались солдаты, беженцы, женщины, тесня и отталкивая друг друга. Черные, ужасные силуэты метнулись во все направления. Раздались выстрелы, люди повалились назад в трюмы.

Бринкман пробовал избежать пляски смерти на палубе и достигнуть мостика. Но у мостика огромная волна поймала его и смыла в море. Другая волна отбросила его к одному из спасательных плотов, плавающих на воде. Он увидел острую струю огня, взметнувшуюся из волн, и услышал грохот котлов, взрывающихся ниже. Затем наступила тишина.

Из этой тишины раздались призрачные, булькающие голоса тех, кто выскочил или был смыт за борт. Судя по звукам, их было несколько сотен, среди них много женщин и детей. Они цеплялись за спасательные круги и обломки. Снова раздались выстрелы, затем послышались последние крики утопающих.

Четыре солдата дрейфовали рядом и хватались за веревки на плоту. Другие суда из конвоя исчезли ночью, уходя под полными парами и делая зигзаги, чтобы избежать торпед. Какое-то время стояла странная тишина, нарушаемая только плеском воды по плоту. Затем раздался крик, пронзительный крик женщины, к нему присоединились другие. Бринкман услышал богохульства и проклятия войне, Гитлеру или Коху более ужасные, чем те, что он когда-либо слышал прежде, перемежающиеся мольбами к Богу и святым, которые только агония может выжать из человеческой груди. Они выросли в хор, настолько жуткий, что Бринкман достал пистолет, чтобы покончить с собой, но в конце концов бросил оружие в воду, дабы не соблазниться вновь.

Постепенно голоса стихли, раздалось ужасное бульканье изо ртов тонущих людей. В сумерках приближающейся смерти Бринкман увидел перед собой свое прошлое. Он припомнил ошибки, которые совершил и должен был бы исправить, если бы ему дали другую жизнь.

К реальности Бринкмана вернули какие-то отчаянные пловцы, которые попытались сбросить его с плота. Один из солдат, который висел на веревках, погрузился на глубину. Бринкман и другие солдаты отчаянно боролись за жизнь. Волны подогнали к нему дрейфующий кусок дерева, и он использовал его как дубинку.

Час спустя прибыло спасение. Тень большого судна из конвоя возникла около них. Бринкман и его товарищи пробовали кричать, но смогли издать только слабые каркающие звуки. Но их заметили и втянули на борт.

Это судно спасло всего девяносто восемь человек: девяносто четырех солдат и четырех гражданских лиц. Десять человек умерли на пути в порт. Почти все женщины погибли прежде, чем пришла помощь. В Копенгагене Бринкман узнал, что быстроходные катера спасли еще восемьдесят два солдата и беженца. Сто семьдесят жизней были спасены – из семи тысяч.

Глава 5

Между реками

В то время, когда бушевало сражение за Восточную Пруссию, другое русское наступление развивалось на юге. Оно началось в большой петле Вислы между Варшавой и Балтийским морем, где река достигает своего самого западного пункта перед поворотом на север, и происходило на площади 240 километров между Вислой и Одером. Русские планировали взять территорию между реками к началу февраля. Тогда русские войска стояли бы в 80 километрах к востоку от Берлина. Командовал операцией маршал Жуков.

Центр немецкого фронта в этом секторе удерживала германская 2-я армия под командованием генерала Вейса. Войска Рокоссовского быстрым движением отбросили левый фланг 2-й армии на севере и отрезали его правый фланг от германских войск на юге. 9-я армия, к югу от петли Вислы, была разбита, и силы Жукова, теперь следуя по левому берегу реки, продвинулись на 125-километровом фронте от Бромберга до Лешно.

Генерал Вейс не видел альтернативы отводу своего правого крыла в цитадель Торн на Висле. При неустанном давлении шестидесяти приближающихся русских дивизий это отступление должно было быть произведено на такой скорости, что только маленькие части гражданского населения к западу от Нарева могли убежать. Не было никакого приказа на эвакуацию – за последней прокламацией партийных чиновников, объявивших, что победа была неизбежна, последовало их немедленное бегство.

Гражданские жители теперь бежали с запада вместе с отстающими войсками 2-й армии, к Торну. Дни были морозные. И снова дороги на запад и северо-запад заполнили потоки фургонов, людей и рогатого скота. Снова снег послужил многим саваном.

Едва правый фланг 2-й армии достиг Торна, Жуков закрыл город с юга. Два дня спустя его танки достигли Бромберга.

Торн был окружен 24 января. Но Гитлер отдал своему персоналу приказ, что Торн хорош, как цитадель Позен, и должен обороняться.

Генерала Людеке послали из Данцига в Торн 22 января. Он нашел горстку гарнизонных войск – рекрутированных ходячих больных и кадетов офицерской школы. Помимо польского населения, в городе было шестьсот немецких гражданских жителей. Другие немцы сбежали на запад в направлении Бромберга, и о них не было слышно. Торн также был цитаделью только по названию. Его боеприпасов в лучшем случае хватило бы на три дня сражения.

Войска Жукова и Рокоссовского обошли город с севера и юга. Но 1 февраля Людеке внезапно получил радиосообщение, приказывающее ему прорываться, пробивая себе путь на запад, к линиям 2-й армии. Раненых и гражданских жителей нужно вести с собой.

2 февраля войска Людеке были готовы. Он сформировал три колонны. Центральная колонна состояла из раненых и гражданских жителей. Снег был высоким, ветер – ледяным. Раненых и больных везли на санях, которые застряли несколько дней спустя в период распутицы. Вылазка на рассвете была успешной, и в сумерках войска Людеке с успехом продвинулись на запад. Но затем он получил другой приказ, отменяющий первый.

В новом приказе говорилось, что Людеке должен повернуть на север, пересечь Вислу вниз по течению и присоединиться к правому флангу 2-й армии.

5 февраля некоторые войска Людеке пересекли по льду Вислу. 7 февраля позиций 2-й армии достигли приблизительно девятнадцать тысяч из тридцати двух тысяч солдат и гражданских жителей, которые сделали вылазку из Торна. Судьба тринадцати тысяч других оставалась неизвестной, но говорили, что большинство гражданских погибло.

Альберт Форстер, окружной руководитель и имперский комиссар обороны Данцига и Западной Пруссии, устроил свои офисы в зданиях около церкви Святой Марии в Данциге. В то время как внешне здания остались неизменными, интерьеры были полностью преобразованы.

В свое время Форстер был, возможно, наименее нежелателен среди восточных окружных руководителей, так как был католиком. Его адъютант, Лангман, посещал мессу ежедневно. Форстер остался скромным человеком; ему всегда претило самонадеянное отношение Грэзера, не говоря уже о Кохе. Ему не было еще сорока. Он следовал своей цели – от слепой веры в Гитлера он все больше склонялся к тому, чтобы формировать собственные суждения и следовать им.

Хотя Форстер вступил в игру на востоке поздно, он бросил вызов популяционной политике Гиммлера и Бормана и вместо этого пробовал практиковать примирительную собственную политику. После первых эксцессов он старался избежать затруднений для польских жителей. Предпринимал постоянные усилия обеспечить равенство по крайней мере для большей их части. Возможно, задача у него была легче, чем у Грэзера, – район Форстера до 1918 г. был преобладающе немецким. Но его политика стоила ему доверия Гиммлера и Бормана, и Борман блокировал путь Форстера к Гитлеру, определенную веру в которого этот окружной руководитель сохранил почти до конца.

Форстер верил также в победу. Но его неблагоразумная надежда не препятствовала ему оказаться перед возможностью краха на востоке. И при этом он не потерял теплого чувства к людям. Он не мог закрыть глаза на опасности, угрожающие им, как делали Грэзер и Кох.

Без сомнения, Форстер колебался. Возможно, к решению своевременных приготовлений к спасению своего населения подвинули его более всего советы некоторых его старших помощников – в частности, фон Койделля, главного администратора района Мариенвердер, к югу от Данцига. В конце осени 1944 г., сразу после начала русского зимнего наступления, Форстер сделал фон Койделля своим помощником по связям в штабе 2-й армии, так чтобы он мог быть непосредственно информирован о событиях на фронте и, если потребуется, сумел вовремя предпринять меры по эвакуации. Эвакуация была спланирована во всех деталях, хотя фактические приготовления продвигались неравномерно в различных округах. Многое зависело от отношения местных чиновников, которые имели прямые каналы к Гиммлеру и Борману. В районе фон Койделля, Мариенвердере, приготовления были закончены.

Форстер, хорошо зная, что крах Восточного фронта означал бы наводнение беженцев из Восточной Пруссии, пробовал достичь понимания с Кохом, окружным руководителем Восточной Пруссии. Но Кох отказался обсуждать вопрос: «Ни один русский не вступит на землю Восточной Пруссии!»

События последовали более тяжелые, чем ожидал Форстер. Первые волны беженцев из Восточной Пруссии затопили Данциг и Западную Пруссию и угрожали блокировать все приготовления к эвакуации. Несколько дней спустя фон Койделль сообщил из штаба 2-й армии, что отступление 2-й армии предотвратить не удастся. Он потребовал начать эвакуацию населения Западной Пруссии, и Форстер согласился. Несмотря на дороги, забитые беженцами из Восточной Пруссии, жители Мариенвердера стали первыми, кто начал перемещаться. Некоторые из врагов Форстера, кто все еще продолжал демонстрировать, как безопасно они себя чувствуют, обнаружили этот факт и сообщили об этом Борману. Борман приказал, чтобы Форстер остановил эвакуацию; он утверждал, что Западная Пруссия не подвергается опасности, русские никогда не достигнут ее.

Форстер телефонировал фон Койделлю. Смущенный и беспомощный, он сказал в трубку:

– Койделль, во что вы впутываете меня? Русские не идут!

– Я не могу принудить вас эвакуироваться, – прозвучал ответ. – Но если вы не сделаете этого, то кровь, которая потечет, будет на вашей совести!

Форстер решил поддержать приказ об эвакуации. Таким образом приблизительно один миллион человек был перемещен из района Мариенвердер без потерь, и это несмотря на хаос, который создало бегство из Восточной Пруссии. Поскольку с конца января ежедневно прибывали семьдесят – восемьдесят тысяч человек, бегущих через Данциг в Западную Пруссию, поток этих несчастных становился все больше со дня на день.

20 января майор Рудольф Йенек из медицинского корпуса был на пути из Данцига в город Грауденц на Висле, чтобы достичь передовых эшелонов 2-й армии. Лежал глубокий снег, и утром температура понизилась намного ниже нуля. Майор обернул платок вокруг лица. Его водитель вынужден был останавливаться снова и снова, чтобы разогнать кровь в оцепеневших ногах.

В сообщении майора об этой поездке было записано:

«В долине Вислы, и к Эльбингу и к Мариенбургу, колонны восточных пруссаков стояли буквально колесо к колесу. Можно было едва видеть их лица. Многие из них натянули на голову картофельные мешки с отверстиями для глаз. Не было никакого приказа. Команды, собирающие отставших, подбирали солдат, многие из которых натянули гражданскую одежду поверх униформ для тепла и шли пешком или ехали на пустых зарядных ящиках.